Один в поле...

Глава 14

Что на меня нашло — я и сам не понимал. Казалось бы — что мне эта девочка? Кто она мне? Всего несколько часов как познакомились. Я ж ее практически не знаю! И вдруг — такая реакция. Ведь там, в своем мире я не раз хоронил близких, дорогих мне людей. Но такого срыва там не было. Да, неизбывная горечь и ком в горле. Лицо словно каменеет — словно каменная маска. Но слезы? Вой на луну? Откуда такое отчаянье?

Возможно всё дело в том, что раньше я никогда не видел самого момента смерти? Никто не умирал у меня на руках? В самом буквальном значении этого слова. Когда этими самыми руками ты ощущаешь последние судороги тела, а глядящие на тебя с надеждой, что ты спасешь, глаза медленно стекленеют…

А может дело в том, что я чувствовал вину в ее смерти? Ведь, как не крути, а её нелепая смерть целиком на моей совести. Ошибку с собакой совершил я. А жизнью за мою ошибку заплатил вот этот ребенок. Вот так. И живи теперь с этим пониманием… Если сможешь.

Смогу конечно… А куда деваться? Вон еще дети — они ж без меня тут пропадут… Но вот тошно мне будет до невозможности. Но вешаться-стреляться не буду точно. Это не ко мне. Это я выяснил еще в той жизни. Еще в армии, летая бесправным «духом» я понял простую вещь. Человека можно гнуть и гнуть почти до бесконечности, но доведенные до крайности люди все-таки ломаются. Когда-нибудь. И вот тут они четко делятся на две группы. Первые — задумываются о самоубийстве. А вторые — об убийстве своих мучителей. Нет, до собственно смертоубийства дело, что у одних, что у других, все-таки доходит редко. Все ж таки это реальная крайность («бегуны» из армии — как раз промежуточная), но задумываться начинают. Я из второй группы. Я это понял еще тогда. В армии. Как можно лишать себя самого дорогого что у тебя есть? Твой собственной жизни. Причем из-за каких-то там временных трудностей. Жизнь длинна и бесценна. И, как бы тяжело и нестерпимо больно тебе не было в настоящую минуту — бросать ее только потому, что не можешь терпеть… Это — слабость. Боль пройдет. Не сразу. Далеко не сразу. Но пройдет.

Так, что и сейчас я смогу жить дальше. С вечным чувством вины и камнем на сердце. Как? Не знаю. Но придется…

Чуть повернув голову увидел стоящую неподалеку Настю. Стоит столбиком, молчит и смотрит непонятно. Одновременно и испуганно, и сочувствующее, и понимающе. Только женщины так могут смотреть. Пусть даже и девяти лет… Медленно, не стесняясь своих мокрых глаз встал на ноги, по прежнему держа на руках Эльку. Постоял покачиваясь, словно на ветру, и опустив голову и ссутулив плечи, поплелся обратно к костру. Все, что я могу теперь сделать для нее, это похоронить. Вместе со всеми.

Положив ее рядом с остальными я огляделся. Костер прогорал. Видно дров в него давно не подкидывали. Неподалеку от кровавого пятна, где собака драла девочку лежит опрокинутая табуретка. И мой травмат в снегу. Ну да, в принципе, догадаться, что произошло — несложно. Подкидывать дрова в костер надо не постоянно, а периодически. Нас с Настей нет рядом. Вот и принесла девочка табурет из дома. Устала за день и вообще от всего. Решила сидя коротать время. Ну а чего стоять-то? Мы появляемся всё реже, так как трупы привозим все из более дальних дач. Ночь длинная, костер жаркий… Ну и задремала малявка на своем табурете. А эта тварь видимо все крутилась поблизости. Чует мертвецов-то… Вот и подкралась. А тут мелкая шевельнулась во сне или ещё что, но псина кинулась… Вот Элька и не успела пистолетом воспользоваться.

Повернулся к подошедшей следом Настене.

— Насть, Я сейчас копать начну… А ты можешь пока с мелкими посидеть? Скоро утро, проснутся, надо накормить, на горшок сводить, занять чем-нибудь, мультики, опять же, им включить… Ты все-таки постарше их. Справишься?

Та лишь молча кивнула.

— Да и еще… — я отвел взгляд — объясни им как-нибудь про Элю… Помягче.

Еще один молчаливый кивок. Я лишь вздохнул.

— Ступай. Дом-то найдешь где? Знаешь куда идти?

— Найду… А старушку?

— Какую старушку? — не понял я.

— Которую не довезли.

— Ааа… Черт. Да, сейчас довезу… Как раз пусть и костер до конца прогорает. И, еще вот… — подхватив за задние лапы то, что еще недавно было собакой потащил к выходу. — Пойдем, я эту падаль выкину, и дом свой заодно покажу.

Отвел девочку. При расставании вручил ей травмат, который меня так подвел. Так вручил… На всякий случай.

Псину просто и без затей оттащил к лесу. Благо тут недалеко было. Просто выкинул за забор. Ещё и плюнул вслед напоследок. Мерзкая тварь!

Сходил за бабкой. Оттащил ее к остальным. Раскидал угли от костра по сугробам вокруг и стал копать. Копал траншею шириной два метра и длиной на максимум, что оттаяло. Метра четыре. Ну… может пять.

Я думал, что вымотался ночью? Ничего подобного. Ночью я был свеж и полон сил. А вот теперь сил реально не хватало. Но я продолжал копать с каким-то остервенением. Превозмогая боль в мышцах и уже просто запредельную усталость. Копал так, словно наказывал самого себя. Еще, и еще, и еще…

Постепенно рассвело. Шестое утро что я встречаю в этом мире. А я по прежнему кидаю землю. Поначалу, пока яма еще была неглубока кидать из нее землю было несложно… Но когда глубина достигла груди… Каждая лопата выброшенной земли превращалась в подвиг. На каждую нужно было настраиваться как на последний и решающий бой. Как на штурм Зимнего. И еще одну. И еще… Вот яма уже больше моего роста. Но этого мало. Сколько там росту в этом Альберте? Метра полтора? Мало! Нужно глубину сделать — минимум пара метров. Так что копаем глубже…

В какой-то момент, я вдруг понял, что уже не смогу самостоятельно отсюда выбраться. Яма стала слишком глубока. Значит точно хватит. Но как вылезать? Кричать в надежде, что Настя услышит и придет спасет меня? Позорище. Нужно сделать ступеньки самому. В земле. Конечно, там где она помягче. С краев уже почти не рубилась… Там не оттаяла. А вот тут вот посередке сделаем ступеньки…

— Эй… Шиша? — негромкий голос сверху. Я задираю голову. Настя. Собственной персоной.

— Что-то случилось? — Боже, это мой голос? Что за хрипы и воронье карканье одновременно…

— Да. Телевизор вырубило. И вообще свет погас.

— Генератор в гараже работает?

— Нет. Он начал так тарахтеть, — девочка пытается руками изобразить как начал тарахтеть генератор, — а потом заглох.

— Да там бензин наверное кончился… — не очень уверенно говорю я. Блин, если генератор накроется, это будет жопа. — Подай мне лестницу, вон там у сарая стоит. Сейчас вылезу посмотрим, чего он заглох.

…Слава Богу, что в генераторе действительно всего лишь кончился бензин. Ну понятно. Считай сутки без перерыва молотил. До этого-то я его постоянно дозаправлял перед каждым включением, а тут на целые сутки бросил. Ясен перец, что бак дно показал. А случись реальная поломка что б я делал? В технике я дуб дубом.

Но нет, обошлось. Заправленный генератор прочихался при включении и снова ровно затарахтел. Все в порядке… Точнее, не все. Я — не в порядке. В дом заходить боюсь. Боюсь, что если присяду там хоть на секундочку, встать обратно уже не смогу. Нет, нельзя… Самое сложное уже позади. Могила выкопана. Осталось только спустить вниз трупы и засыпать. Тоже тяжко, но все равно уже проще…

Поглядев на свою телогрейку всю в потеках крови и глины, попросил Настёну:

— Затопи, пожалуйста, баню. И подходи потом с Евой и Анрейкой туда… К могиле. Я сейчас спущу всех вниз… Попрощаться, наверное, надо все-таки.

— Хорошо. Только…

— Что?

— У Евы куртки зимней нету. Комбинезон ее порван, а другого нет.

Это было действительно так. Ну да и можно понять. Куда трехлетнему ребенку много курток? Он же растет! И те что были год назад — давно выброшены, ибо из них она выросла, и этот комбинизон тоже только на эту зиму. К следующей она из него вырастет. А иметь три-четыре куртки на один сезон… Дорого и нерационально. Вот и бегает она всю зиму в одном и том же.

— Ну намотай на нее чего потеплее там. Попрощаться-то ей с родителями тоже надо.

— Хорошо.

— Про баню не забудь. А то видишь — какой я «красивый».

— Не забуду. Сейчас затоплю.

— Кстати, ты умеешь?… — засомневался я. — Топить, в смысле.

Девочка посмотрела на меня как на полного дебила:

— А как я целую неделю одна у себя в доме печь топила?

— А. Ну да… Извини. Не подумал. Ты — молодец. В общем, затапливай баню и собирай детей. И подходите. Туда, стало быть.

И я пошел. Покачиваясь и запинаясь. Запредельная усталость порождала полнейшее отупение. Ворочанье замерзающих и окоченевших трупов не вызывало у меня уже никаких эмоций. Ну не было сил ни на какие эмоции. Вообще! Словно бревна ворочал. Вот натурально. Спускать их аккуратно не было ни сил ни возможности. Так что просто подтаскивал к краю и сталкивал вниз. Потом следующий… и еще… и еще. Потом спустился по лестнице вниз и кое-как растащил по всей поверхности ямы. Ну так, чтоб не кучей лежали друг на друге. Всех укладывал лицом вверх. Вплотную друг к другу. Рядком. Блин, места не хватало! Больше двух десятков трупов! Ну никак они в один ряд не вмещаются. Ну ладно. Пусть в два ряда. Мне уже все равно. Только вот родителей Евы, Насти и Андрюши надо все же верхним слоем положить. Придут же сейчас. И Элю…

— Дядя Аик!

Поднимаю голову. Стоят наверху. Все трое. Ева в своем порванном комбинезончике. Места разрывов шарфами перемотаны. Оригинально смотрится…

Вылезаю наверх. Вытаскиваю лестницу. Все мы смотрим вниз. Первой начинает плакать Ева, за ней Андрюшка. Последней вступает Настя. А у меня слез нет. Ком в горле стоит — это да. А слез нет. Все забивает усталость. Даже боль от смерти Эли… Хотя нет. Стоило вспомнить последнюю судорогу девочки на моих руках и ее стекленеющий взгляд… Боль вернулась. И глаза заслезились.

Нагнувшись я подхватил комок мерзлой глины, раскрошил его в руках и бросил вниз. Повернувшись к детям требовательно посмотрел на них. Настя сообразила. Всё еще всхлипывая — тоже подобрала комок земли и кинула вниз. А вот мелкие никак. Только ревом заходятся.

— Уводи детей, Настёна, — попросил я, берясь за лопату.

— Нет. Не надо! Не закапывай — блажил Андрюшка, пуская пузыри из носа.

— Мама… Мама… - вторила ему Ева.

Настя обняла их обоих, прижав к себе и, хотя сама ревела, все же пыталась как-то успокоить малышей. Я же разозлившись начал засыпать могилу. Причем быстрей, быстрей. Не надо долго длить это мучение. Ну засыпать не копать. Пусть и сил уже нет никаких, но все равно не сравнить. Копал я часов шесть-восемь, а засыпал все минут за пятнадцать.

— Летом, когда тепло станет, мы еще земли принесем сюда. И еще. И еще. Курган насыплем высокий. Выше домов. На нем будет травка расти, а на самом верху мы маленький домик поставим. Часовню. Чтоб в любой момент мы могли прийти сюда и посидеть в ней. Родителей вспоминая. Говорят — если часовню поставить, то в ней можно даже иногда увидеть умерших…

Я говорил и говорил. Тихим, монотонным голосом. Без эмоционально. Без пауз. Сам не знаю, что я нес, но, вроде, помогало. Гляжу — потихоньку начали прислушиваться. Всхлипывают, но слушают. Обнять бы их всех трех разом. Прижать бы к себе… Но телогрейка… Грязь, кровь, трупы в ней кантовал… Да к черту! Скидываю ее на землю, перчатки туда же. Холодно конечно, но сейчас так надо. Сам становлюсь на колени, становясь почти одного роста с мелкими, и притягиваю их к себе, продолжая наговаривать какую-то успокаивающую чушь. Ева доверчивым мышонком как всегда утыкается мне куда-то в подмышку. Андрюшка же с противоположного боку, напротив — упирается руками, пытаясь вырваться. Но и я, и Настёна с другой стороны держим крепко и, подергавшись, он замирает, только продолжая трубно реветь. А Настя напротив меня стоит, тоже обнимая всех и подняв лицо к небу. И только слезы бегут по щекам.

Постепенно все успокаиваются. Настя все-таки уводит в дом малявок. А я внезапно понимаю, что не могу встать на ноги… Сил нет даже на это. Пришлось натурально подкатиться по снегу к дровнику и, цепляясь за его стены руками кое-как привести себя в вертикальное положение. Ноги, руки, да даже все тело словно сводила одна судорога. Шел я очень медленно. Используя свою дубинку как посох. Наваливаясь на него всем телом. Не шел, а ковылял. Словно дед столетний.

Добравшись до бани залез на полок греться. Думал сил помыться не хватит. Но нет. В бане чуть-чуть отпустило. Какие-никакие силенки появились. Правда, на постирушки сил уже не хватило. И похоронную телогрейку и ватные штаны я лишь замочил. Ничего, потом застираю. Сейчас только спать, спать, спать…

И действительно, я совершенно не помнил как я добрался до кровати. Надеюсь, что все же просто дошел на автомате, а не Настя тащила мою тушку, уснувшую прям в бане. Да не… Не осилила б она. Так что сам… наверно…

Спал я видимо знатно. Похороны прошли часа в два дня десятого февраля. Я проспал весь день. И вечер. И ночь. И только уже утром одиннадцатого меня разбудил переполненный мочевой. Встав опорожнить его, я чуть не закричал от боли! Все тело ныло. Целиком. Словно вчера меня весь день тщательно так били палками. Да уж… Надорвался я вчера. Сегодня — никаких физических нагрузок. Весь день дома проведу. Надо отлежаться.

Вернувшись из сортира я подкинув дров в совершенно прогоревшую печь, посмотрел на мирно спящих детей. Андрюшка спал на диване на том месте где раньше спала Ева. Сама же малявка, как оказалась, спала у меня под боком. А я и не заметил даже… А Настя на пару с кошкой Асей спали на печи. Подстелила какой-то плед. Ну чтоб не на голых кирпичах спать, но и не матрас, который тепло от печи фиг прошибет. А так им — в самый раз.

Забравшись в свою кровать, проверив перед этим — клеенка постелена и тут под простыню. Настёна постаралась. Ясно дело. Повезло мне с ней. Не по годам хозяйственная и деловитая девочка. На другую посмотришь в 9 лет… Да даже за себя отвечать еще не может. А тут… Уникум. Да.

Я думал, что я усну снова, едва коснувшись подушки, но нет. Все-таки почти сутки спал. И, хотя состояние далеко от нормы, но вот именно спать уже не хочется. Ладно, полежим. Отдохнем. Лежа на спине и рассеянно поглаживая по голове опять приткнувшуюся мне под бок Еву, я размышлял. Эта неделя, что провел в этом мире внезапно дала мне больше, чем сорок лет жизни в том. Звучит нелепо, но это так. Нет, я не говорю, о каких-то навыках или знаниях. Нет конечно, тут, за исключением езды на автомобиле (причем только на коробке автомат. Механика мне пока так и не далась) никаких успехов не просматривается. Нет, основные достижения происходили в сознании. В мироощущении, если можно так сказать. Я тот, всегда бегущий от какой-либо ответственности, не желающий никогда отвечать за кого-либо, кроме самого себя, вдруг принял-таки ее, эту Ответственность. Сначала — за Еву, потом за Андрюшку, а теперь и за Настю. Да, конечно, особого-то выбора у меня и не было. Разве мог я отвернуться и просто уйти когда увидел, что крошка Ева жива? Нет, если я желаю и дальше оставаться человеком, по другому я поступить не мог.

Блин, как пафосно прозвучали эти мысли. Аж самому противно стало. Ну а с другой стороны… Я мог бы сказать, что эти поступки я совершаю напоказ. Типа: «смотрите, люди, какой я хороший. Детей спасаю. Восхищайтесь мной…» Звучит логично, но вся сложность в том, что восхищенных зрителей-то как раз и нет! Никто не оценит. Никто! Да и пофигу мне, по большому счету, на чьи-то мнения там. Так что получается, что я все это делаю для единственного зрителя, на чье мнение мне не наплевать — то есть, самого себя? Типа, перед самим собой погордиться? Ну-у-у… Может быть. Хотя… Нет, не получается. Ведь в тот момент когда кинулся спасать Еву я ни о чем подобном не задумывался! Действовал на автомате! Это сейчас вот время появилось свободное и я ковыряюсь в своей душонке. Нет, надо прекращать. Надо вставать и заниматься повседневными делами. Кроме меня их никто не сделает.