Однажды в лесу

Глава 13

Спустя почти три месяца я вернулся в контору. К тому моменту разведывательные работы завершились.

Дорога больше чем в двадцать миль. Тем путем в прошлый раз я ехал на ярмарку по случаю празднования Мака́ра-санкра́нти[95] — те же рощицы из салового дерева и лесного пламени, открытые поля, усеянные камнями, и волнистые холмы. Спустя часа два с того момента, как я выехал, вдалеке на горизонте показались неясные очертания — заповедные леса Мохонпура.

Я уже три месяца не видел эти такие знакомые виды. За время, что живу здесь, я настолько привязался к нашей Лобтулии и Нарха-Бойхар, что не могу долго находиться вдалеке от них — кажется, будто покинул родные края и уехал на чужбину. Теперь же, спустя три месяца глядя на полоску лесов Мохонпура, я, как покинувший родину путник, радовался возвращению домой, хотя до границ Лобтулии было еще семь-восемь миль пути.

У подножия невысокого холма расчистили от леса большой участок земли для выращивания шафрана, теперь пришло время сбора урожая, и наемные рабочие трудились в поле, срезая цветы.

Я ехал по дороге вдоль поля, как вдруг кто-то окликнул меня: «Господин, господин!» Я обернулся и увидел, что это была та самая Мончи, с которой мы познакомились в прошлом году. Удивленный и обрадованный встречей, не успел я остановить лошадь, как улыбающаяся Мончи с серпом в руке была уже около меня.

— Я издалека увидела лошадь и сразу поняла, что это вы. Куда ездили, господин? — спросила она.

Мончи выглядела так же, как и в прошлый раз, разве только немного прибавила в весе. Из-за пыльцы шафрана ее руки и передняя часть сари стали красными.

— У подножия гор Бохрабу́ру велись работы, я жил там три месяца и вот теперь возвращаюсь. А вы что тут делаете?

— Мы срезаем урожай шафрана, господин. Уже поздно, остановитесь здесь, наша хижина совсем недалеко.

Не обращая внимание на мои возражения, Мончи бросила работу и повела меня в их хижину. Ее муж Нокчхеди Бхокот, узнав, что я тут, пришел с поля. Его первая жена что-то готовила в доме, увидев меня, она тоже обрадовалась.

Но Мончи суетилась больше всех. Она постелила толстый слой соломы, чтобы я мог сесть, и принесла маленькую чашу с мадуковым маслом, предложив мне совершить омовение:

— Пойдемте, я отведу вас. В южной части этого поселения есть небольшой пруд, там хорошая вода.

— Мончи, я не стану мыться в том пруду. Люди со всей деревни стирают там одежду, умываются, совершают омовение, моют посуду. Вода там уже плохая. Неужели вы пьете ту воду? Если так, я лучше пойду, я ее пить не смогу.

Мончи расстроилась, и я понял, что, вероятно, так и есть. Да и как им не пить? Где еще тут взять другую воду?

Глядя на ее поникшее лицо, я тоже расстроился. Они беззаботно пили грязную воду и не задумывались, что она может быть опасна. Если сейчас я откажусь от их гостеприимства из-за воды и уеду, это глубоко ранит эту простую девушку.

— Ну хорошо, я попью эту воду, только хорошенько вскипяти ее. А омовение можно и не совершать, — сказал я Мончи.

— Почему же, господин? Я вскипячу вам бочку воды, и вы сможете сделать омовение. Еще не поздно, сейчас я принесу воды, а вы пока садитесь.

Мончи принесла воду и взялась за приготовление ужина.

— Вам нельзя есть из моих рук, господин, поэтому вы сами приготовьте!

— Почему нельзя? Приготовь, что хочешь.

— Так нельзя, лучше вы сами. Ваша чистота будет осквернена. Я не могу взять на себя такой большой грех.

— Всё в порядке. Говорю тебе, ничего страшного не случится.

В конце концов Мончи не оставалось ничего, кроме как приготовить всё самой. Еда была скромная: несколько толстых самодельных роти и овощное рагу из дикой тыквы. Нокчхеди принес откуда-то горшочек буйволиного молока.

Когда мы сели ужинать, Мончи принялась рассказывать обо всём, что с ней за это время приключилось: где им довелось побывать, как она заботилась об одном козленке, когда они отправились в горы на жатву бобовых, и как он потерялся, а я внимал, послушно сидя на своем месте.

— Господин, а вы знаете, что в поместье Канкова́ра есть горячий источник? Вы были там совсем недалеко, не ездили? — спросила меня Мончи.

— Слышал о нем, но не ездил.

— Знаете, когда я пошла туда совершить омовение, меня сильно побили. И не дали войти в воду.

— Да, господин, было такое. Тамошние священники страшные негодяи, — добавил Нокчхеди.

— Что случилось? — спросил я.

— Лучше ты расскажи господину, — сказала Мончи мужу. — Он живет в Калькутте и может всё о них написать, и тогда эти подлые негодяи попляшут.

— Господин, там расположено озеро Шуродж, хорошее место. Путники совершают в нем омовение. Мы тогда собирали урожай бобовых у подножия гор Амла́толи. Наступила ночь полнолуния, да вроде? Оставив работу в поле, Мончи пошла совершить омовение. У меня в тот день был жар, и я сказал ей, что не пойду к озеру. Моя старшая жена Тулши́ тоже не пошла, она не особо религиозный человек. Когда Мончи собиралась войти в озеро, священники ее спросили: «Эй, куда это ты собралась?» Она говорит, мол, искупаться в озере, а они ей в ответ: «Ты из какой касты?» — Она: «Гангота». Тогда они говорят: «Мы не дадим гангота мыться в этом пруду. Иди отсюда». Но вы же знаете ее крутой нрав, господин. «Это горный источник, тут все могут купаться. Вон сколько людей уже в воде. Они все брахманы и кшатрии, что ли?» — ответила она им и стала спускаться к воде, но тут подбежали двое человек, выволокли ее, избили и прогнали оттуда. Она вернулась домой вся в слезах.

— Что произошло потом?

— А что может произойти, господин? Мы бедняки-гангота, простые рабочие. Кто станет слушать наши жалобы? Я сказал ей: «Не плачь, я отвезу тебя к озеру Сита в Мунгере, совершишь омовение там».

— Господин, напишите об этом! У вас, бенгальских бабу, острое перо. Пусть этим подлым людям будет стыдно, — попросила Мончи.

— Непременно напишу, — заверил ее я.

После этого Мончи как следует меня накормила. Меня тронула ее забота и сердечность.

Прощаясь, я несколько раз сказал, чтобы они непременно заглянули к нам в Лобтулию-Бойхар, когда придут на работы в ячменные и пшеничные поля в следующий бойшакх.

— Вам и просить не придется, господин, мы обязательно придем.

Возвращаясь к себе и вспоминая гостеприимство Мончи, я думал о том, что она являла собой воплощение радости, силы жизни и простоты. В этом лесном крае она была словно лесная богиня — в цвете юности, полная сил и неуемной энергии, но вместе с тем наивная, простодушная и ребячливая.

Сегодня я выполняю обещание, данное тогда этой девушке, безгранично верившей в силу пера бенгальца, правда, не знаю, есть ли от него толк теперь, спустя столько лет. Кто знает, где она сейчас, чем живет и жива ли вообще?

Наступил месяц шрабон. Уже долгое время небо было подернуто темными тучами, и куда ни посмотри — в Нарха-Бойхар, Лобтулии или у подножия баньяна Грэнт сахиба, — всюду виднелось лишь зеленое море молодых зарослей сахарного тростника.

Однажды я получил письмо от царя Добру Панны с приглашением на празднование Джулана[96] в ночь полнолуния и отправился к нему. Раджу и Мотукнатх ни за что не хотели отпускать меня одного, поэтому я взял их с собой. Поскольку им предстояло идти пешком, они отправились в путь раньше меня.

Около часа дня я переправился через реку Мичхи. К тому моменту, когда остальные оказались на другом берегу, была уже половина третьего. Я оставил их, а сам пришпорил лошадь и ускакал вперед.

С западной стороны набежали тяжелые тучи, и вскоре полил проливной дождь.

Какое необыкновенное это было зрелище! Синеющая вдалеке горная цепь почти сливалась с черными тучами, укрывшими небо, на котором то и дело сверкали вспышки молний. На ветвях сала или хурмы по обочинам дороги иногда можно было увидеть павлинов, исполняющих свой танец, расправив хвосты. В горных ручьях резвились деревенские ребятишки, пытавшиеся поймать мелких рыбок, расставив сети из бамбука и салового дерева. Серая макушка горы намокла и почернела, а сидевший на ней пастух как ни в чем не бывало потягивал длинную биди из молодых листьев сала. Вокруг царило спокойствие — сменяющие друг друга леса, поля, ручьи, горные деревушки, укрытая красным ковром тимьяна земля и цветущие деревья кадамба или чароли то тут, то там.

Я добрался до поместья царя Добру Панны до наступления сумерек.

Та комната с соломенной крышей, в которой меня расположили в прошлый раз, была тщательно убрана и подготовлена к приему гостей. Стены цвета красной охры украшали изображения лотосов и павлинов, а деревянные колонны были увиты лианами и цветами. Мои постельные принадлежности пока не прибыли, я добрался на лошади раньше, но и это тоже не создало никаких неудобств — на полу была постелена новая соломенная циновка, рядом лежала пара чистых подушек.

Вскоре в комнату вошла Бханумоти с большим металлическим подносом в руках, на котором лежали нарезанные фрукты и чашка с подогретым молоком. За ней следовала девушка примерно ее возраста, неся на молодых листьях салового дерева несколько бетелевых листьев и орехов и разные специи.

Бханумоти была в коротком фиолетовом сари, доходившем ей до колен, на шее — ожерелье из желто-красных бусин, пучок на голове украшен цветами паучьей лилии. Она похорошела и стала еще прекраснее, юность так и била в ней ключом, но простая девичья непосредственность, которую я увидел в ее взгляде в прошлый раз, осталась неизменной.

— Как поживаешь, Бханумоти? — спросил я.

Она не знала, как складывать руки в приветственном жесте, поэтому в ответ лишь просто улыбнулась и сказала:

— А вы, бабу-джи?

— У меня всё хорошо.

— Поешьте немного. Весь день верхом на лошади, наверное, уже проголодались.

Не дожидаясь ответа, она опустилась на колени передо мной, взяла с подноса пару кусочков папайи и положила их на мою ладонь.

Ее простое, не знающее сомнений дружелюбие пришлось мне по душе. Для меня, бенгальца, в этом было нечто необыкновенное, неожиданное, новое и прекрасное. Разве могла позволить себе шестнадцатилетняя девушка в Бенгалии подобный жест к незнакомому человеку? В отношении женщин мы, мужчины, как будто постоянно склонны всё усложнять и надумывать и не можем позволить себе простоту и открытость ни в мыслях, ни в поступках.

Заметил, что нрав Бханумоти был таким же простым, уверенным и свободным, как открытые и бескрайние лесные просторы, гирлянды облаков и цепи гор этого края. Таким же естественным, какими должны быть отношения между людьми. Такими были и Мончи, и жена Бенкотешшора Прошада. Леса и горы сделали их разум свободным, а взгляд широким, по этой причине они и любили открыто, крепко и всей душой. Так могут любить только те, у кого большое сердце.

Однако воспоминание о том, как Бханумоти сидела рядом и кормила меня своими руками, не сравнимо ни с чем. В тот день я впервые в своей жизни ощутил радость простой и естественной близости женщины. Когда женщина любит, она открывает своей любовью ворота в рай!

Дух свободной племенной девушки в душе Бханумоти, окажись она в благородном цивилизованном обществе, был бы задушен под гнетом предрассудков и ограничений.

Гостеприимство, которое я получил в этот раз от Бханумоти, было еще более теплым, чем при первой нашей встрече. Наверное, она решила, что этот бенгальский бабу — их друг, желающий им только добра, и он всё равно что член семьи, поэтому в тот вечер Бханумоти заботилась обо мне, как младшая сестра.

Прошло уже много лет, а в моей памяти всё так же свежо и ярко воспоминание о доброте и сердечности Бханумоти — рядом с этим даром дикого лесного племени, не знающего чувства цивилизации, для меня меркли все богатства благородного, цивилизованного общества.

Царь Добру был занят приготовлениями к празднеству. Теперь он освободился и зашел ко мне.

— Вы каждый год отмечаете Джулан? — спросил я.

— Это давний праздник нашей семьи. В это время из самых дальних уголков приезжают наши родственники, чтобы станцевать на Джулан-ятре. Завтра мы приготовим около ста килограммов риса, — ответил царь.

Мотукнатх отправился вместе со мной, надеясь получить дары в знак признания его глубокого ума и способностей. Наверное, он ожидал увидеть огромный дворец и увлекательные представления. Теперь же по его лицу было видно, что он совершенно разочарован. Даже его школа была в лучшем состоянии, чем этот дворец.

Раджу тоже не смог скрыть того, что было у него на уме, и сказал без обиняков:

— Господин, какой это царь? Он же просто вождь санталов! У меня буйволов немного, а у него, как я слышал, и того меньше!

К тому моменту он уже разузнал всё о материальном благосостоянии царя — в этих краях коровы и буйволы были мерилом богатства: чем их больше, тем более уважаемым считался человек.

Глубокой ночью, когда луна, спрятавшись за ветвями высоких лесных деревьев, соткала во дворе сеть из света и полумрака, я услышал необычную песню, которую пели вместе все женщины этого дома. Завтра ночь полнолуния, поэтому новоприбывшие родственницы и спутницы царевны репетировали песни и танцы к предстоящему празднованию. Звуки песен и стук барабанов-ма́дал не затихал всю ночь.

Убаюканный ими, я уснул и, кажется, даже во сне продолжал слушать ту их песню.

Увидев на следующий день празднование Джулана, и Мотукнатх, и Раджу, и даже Мунешшор Сингх были совершенно очарованы.

Проснувшись утром, я заметил, что по меньшей мере тридцать девушек возраста Бханумоти из самых разных деревень и горных поселений прибыли во дворец на праздник. Меня радовало, что никто из них не пил настойку из мадуки во время празднования. Когда я сказал об этом царю Добру Панне, он улыбнулся и с гордостью ответил: «В нашем роду за женщинами такого пристрастия нет. Более того, без моего ведома никто не посмеет пить на глазах у моих детей и внуков».

Днем Мотукнатх подошел ко мне и тихо сказал: «Царь, похоже, еще беднее меня. Дал мне всего лишь бурый рис, зимнюю дыню и дикую тыкву. И как мне прикажете накормить этим столько людей?»

Я не видел Бханумоти всё утро. Когда я сел есть, она вошла в комнату с чашкой молока и опустилась передо мной.

— Мне очень понравилась ваша песня вчера ночью, — сказал я.

— Вы поняли ее слова? — ответила она с улыбкой.

— Отчего же не понять? Я уже давно живу в ваших краях и выучил ваш язык.

— Пойдете сегодня вечером на празднование Джулана?

— Я ради этого и приехал. Это далеко отсюда?

— Вы уже были на тех холмах, — сказала Бханумоти, указывая на холмистую гряду Дхонджори. — Видели там наш храм?

В это время у дверей моей комнаты собралась группка девушек возраста Бханумоти, которые с большим интересом наблюдали за приемом пищи бенгальского бабу и переговаривались между собой.

— А ну прочь отсюда, что вам тут нужно? — велела им Бханумоти.

Одна из девушек — видимо, самая смелая — вышла немного вперед и сказала:

— Почему не накормишь бабу ягодами каранды с солью в день Джулана?

После ее слов все девушки захохотали, хватаясь за животы и падая друг на дружку.

— Почему они смеются? — спросил я Бханумоти.

— Спросите у них сами. Откуда мне знать? — смутилась она.

Тем временем одна из девушек принесла большую спелую карамболу, посыпанную чили, положила ее на мое блюдо и сказала, улыбаясь: «Вот, бабу-джи, отведайте немного острых солений! Бханумоти кормит вас только сладостями, так не пойдет! Мы хотим добавить и немного острого».

Все опять расхохотались. Простые и искренние улыбки этих юных девушек словно озаряли всё вокруг светом полной луны средь бела дня.

До наступления вечера группа юношей и девушек — большая и красивая процессия — направилась к холмам, мы тоже последовали за ними. На востоке, у границ Навада-Лочхмипура, возвышались холмы Дхонджори, у подножия которых протекала река Мичхи. Над макушками леса на их склонах уже взошла полная луна. С одной стороны раскинулась низкая долина, поросшая зеленым лесом, с другой — цепь холмов Дхонджори. Пройдя пешком около мили, мы подошли к подножию холмов, а затем немного поднялись вверх, пока не оказались на ровной площадке на вершине одного из них. Прямо в центре нее возвышалось старое дерево чароли, его ствол был увит цветами и лианами. Царь Добру сказал: «Это очень старое дерево. Еще когда я был мальчишкой, девушки танцевали под ним в праздник Джулан».

Мы расположились на циновках из пальмовых листьев в стороне, а около тридцати юных девушек закружились в танце вокруг дерева чароли посреди залитого светом полной луны леса. Рядом с ними танцевали юноши, отбивая такт в барабаны-мадалы. Бханумоти кружилась впереди всех. В пучки девушек были заколоты цветы, а их шеи и руки украшали цветочные гирлянды и браслеты.

Песни и танцы продолжались до глубокой ночи — временами танцующие брали небольшую передышку, а затем вновь начинали представление. Стук барабанов, свет луны, напитанный влагой дождей лес, стройные, смуглые красавицы-танцовщицы — всё это было настолько прекрасным, что казалось картиной, запечатленной на холсте каким-то великим художником, волнующим зачином сладостной мелодии. Мне вспомнилась давняя история про царевну Соланки и юного пастуха Баппадитьи, которых спутницы царевны понарошку поженили, надев на них цветочные гирлянды во время празднования Джулана.

Как отрадна эта ночь, как отрадна эта ночь,

Темная луна раскачивается на качелях света!

Я перенесся в еще более далекое прошлое, и перед моими глазами пробежала вереница многочисленных событий из окутанной тайнами индийской истории времен глубокой древности и каменного века. Первобытная культура Индии словно воплотилась в том ночном танце простых и бесхитростных дочерей холмов Бханумоти и ее спутниц. Тысячи лет назад в таких же лесах, окруженных гирляндами гор и холмов, теми же лунными ночами множество девушек, подобно Бханумоти, кружились в танце; улыбки этих юных красавиц не угасли и сегодня — укрывшись в укромных уголках всех этих уединенных лесов и холмов, они продолжали жить в радостных и вдохновенных речах своих потомков.

Стояла глубокая ночь, луна скрылась за лесами на западе. Мы все спустились с холма и вернулись в дом царя. К счастью, небо сегодня было ясным, но влажный воздух стал в этот поздний час очень холодным. Когда я сел ужинать, в мою комнату вошла Бханумоти с молоком и сладкими шариками-педа.

— Вы красиво танцевали сегодня, — сказал я.

— Будет вам! Разве вы в Калькутте смотрите такое? — смущенно ответила она.

На следующий день ни Бханумоти, ни ее прадедушка царь Добру Панна ни за что не хотели отпускать меня домой. Но я не мог оставить дела и был вынужден вернуться. Когда я уже уходил, Бханумоти сказала: «Бабу-джи, привезите мне зеркальце из Калькутты. У меня было одно, но уже давно сломалось».

У прекрасной шестнадцатилетней девушки в самом расцвете юности не было зеркала! Ради кого еще существовали зеркала? Не прошло и недели, как красивое зеркальце из Пурнии было отправлено Бханумоти.