Однажды в лесу

Глава 16

Однажды я предложил Джуголпрошаду:

— Пойдем поищем новые деревья и растения в горах Мохаликхарупа.

— В тех лесах растет одна лиана, такую больше нигде не найти. Местные называют ее «чи́хор». Давайте поищем ее, — воодушевился он.

Наш путь пролегал через новые поселения Нарха-Бойхар. Все они были названы в честь того или иного местного вождя — Джоллутола, Рупода́штола, Бего́мтола и тому подобное. Отовсюду слышался монотонный стук перемалываемого в ступках ячменя, из глиняных хижин в воздух поднимались кольца дыма, на обочинах дороги резвились, поднимая клубы пыли, нагие смуглые дети.

Северные границы Нарха-Бойхар были по-прежнему покрыты густыми лесами — единственный уголок в две тысячи бигхов этого некогда чарующего лесного края, еще не сданный в аренду. Остальные три четверти уже обзавелись новыми хозяевами. В Лобтулии же от лесов не осталось и следа. Я видел, как сильно опечален от этого Джуголпрошад.

— Пришли гангота и всё порушили, господин. У них ведь нет своих очагов, бездомные кочевники. Сегодня здесь, завтра там. Уничтожили такой лес!

— Это не их вина, Джуголпрошад. Помещикам ведь тоже нужно платить налог государству, не отсчитывать же им его всё время из своего кармана. Они не позволят этим землям пустовать. Это заминдары привели сюда всех этих гангота, в чем же они провинились?

— Господин, не отдавайте им озеро Сарасвати. Мы с таким трудом вырастили там все эти деревья и цветы.

— Это не зависит от моей воли, Джугол. И так столько времени его оберегал, хватит. Как долго я еще продержусь, скажи мне? К тем землям уже давно присматриваются арендаторы.

Вместе с нами поехали несколько сипаев. Не разобравшись толком, о чем мы говорим, они сказали, подбадривая меня:

— Не переживайте, господин. После сбора урожая в месяц чойтро от лесов Сарасвати и кусочка не останется.

Горы Мохаликхарупа были почти в девяти милях от нашей конторы. Из окон своего кабинета я мог видеть их подернутую дымкой полосу. Когда мы добрались до подножия гор, было уже десять часов утра.

Солнце в тот день было особенно прекрасным, а небо необыкновенно голубым. Мне казалось, будто я никогда не видел такого голубого неба. Я задавался вопросом, почему оно порой окрашивалось в такой глубокий голубой цвет, на его фоне даже солнце выглядело иначе, и они пьянили меня, словно крепкий напиток. В лучах солнечного света молодые листья и побеги казались совсем прозрачными. Из-за того, что в Нарха-Бойхар и Лобтулии их гнезда были разрушены, часть лесных птиц оттуда переселилась в леса по берегам озера Сарасвати, другая же их часть нашла прибежище в заповеднике Мохонпура — их щебетание не умолкало ни на мгновение!

Девственный лес. Эта одинокая, непроходимая чаща рождала в душе необыкновенный покой и чувство безграничной свободы: вереницы деревьев, кустарников, лесных цветов, нагроможденных друг на друга камней — где бы ты ни расположился, в укромной тени лениво цветущего дерева чароли или под каким другим деревом, бескрайний и безлюдный лес окутает спокойствием твою утомленную душу.

Мы начали подниматься в горы. Высокие деревья над нашими головами стояли плотной стеной, не давая солнечным лучам пробиться; множество ручьев, больших и малых, устремлялись вниз по склонам, весело журча; крупные листья миробалана и кадамба шелестели на ветру, из леса доносились крики павлинов.

— Джуголпрошад, где лиана чихор? Давай поищем, — спросил я.

Нам пришлось взобраться высоко в горы, прежде чем мы нашли ее. Листья, как у хлопковой розы, толстые, напитанные стебли — изгибаясь под их тяжестью, она обвивала другие деревья. Плоды напоминали стручки бобов — большие, как сандалии из Ка́ттака, и такие же широкие и жесткие, — внутри круглые семена. Мы развели костер из сухих веток и листьев и пожарили их на огне — на вкус совсем как картофель.

Мы поднялись еще выше. Вдалеке виднелся заповедник Мохонпура, на юге неясно вырисовывались земли нашего поместья, чаща по берегам озера Сарасвати и остатки леса в Нарха-Бойхар, а еще дальше — река Коши, протекавшая вдоль восточных границ Мохонпура. С вершины Мохаликхарупа они представляли собой поистине живописный пейзаж.

— Павлин! Вон там, смотрите, господин!

На ветке дерева прямо над нашими головами сидел большой павлин. Один их сипаев навел на него ружье и собирался выстрелить, но я ему запретил.

— Господин, где-то здесь в лесах есть горная пещера. Все стены в ней покрыты рисунками. Никто не знает, сколько им лет. Всё пытаюсь ее найти, — обратился ко мне Джуголпрошад.

Возможно, эти изображения на каменных сводах пещеры нарисованы или вырезаны рукой какого-нибудь доисторического человека — тысячелетние полотна истории человечества, куда они могли нас вмиг перенести, обратив время вспять?

Загоревшись желанием отыскать сокрытую в лесу пещеру и посмотреть на те древние изображения, мы вскоре вышли на нее, но из-за кромешной тьмы внутри не решились войти. Кто знает, что могло поджидать нас там, зайди мы во тьму пещеры! Лучше прийти в другой день, хорошо подготовившись. Сегодня же от этой идеи стоит отказаться, в конце концов, нам совсем не хотелось отдавать свои жизни какой-нибудь страшной ядовитой цепочной гадюке или королевской кобре. В таких местах они водились в избытке.

— Почему бы тебе не посадить в этих лесах новые деревья и цветы? Леса по склонам гор никто вырубать не станет. О Лобтулии можно уже забыть, в отношении озера Сарасвати тоже не стоит питать надежд, — предложил я Джуголпрошаду.

— Вы всё верно говорите, господин. Я тоже так подумал. Но вы ведь не сможете приезжать, мне всё придется делать самому.

— Я буду иногда заглядывать сюда, а ты займись этим.

Мохаликхаруп представлял собой не одну гору, а небольшую цепь невысоких холмов, местами не больше полутора тысяч футов. Они считались предгорьями Гималаев, хотя тераи и настоящие Гималаи были только в ста-ста пятидесяти милях отсюда. Стоя на вершине холмов Мохаликхарупа и глядя на раскинувшиеся внизу равнины, я думал о том, что в далеком прошлом все эти песчаные высокие берега укрывали воды огромного океана. В то время жители пещеры с изображениями были еще семенами, глубоко спящими в замысле истории, а склоны Мохаликхарупа — песчаными берегами, омываемыми водами того древнего океана.

Джуголпрошад показал мне по меньшей мере десять новых видов растений, в лесах внизу такие не растут. Природа гор — совсем другая, даже деревья и цветы здесь иные.

День постепенно клонился к вечеру. Всюду разносился аромат какого-то неведомого лесного цветка, который, казалось, сгущался, подобно опускавшимся на холмы сумеркам. Какое вокруг царило разноголосие: множество птиц — голуби, горные попугаи, птицы-носороги — заливисто щебетали, сидя на ветвях деревьев.

Опасаясь встречи с тигром, мои спутники стали собираться в обратный путь, но мне совсем не хотелось расставаться с расцветающей по мере наступления сумерек красотой этого лесного уголка в уединении гор.

— Господин, здесь водится еще больше тигров, чем в лесах Мохонпура. Даже местные дровосеки спускаются с гор после обеда, и никто никогда не ходит сюда в одиночку. Тут полно и тигров, и кобр — разве не видите сами, какие плотные леса по всему склону! — вразумлял меня Мунешшор Сингх.

Делать было нечего, мы начали спускаться. В просветах между большими листьями кадамба то и дело мерцали Венера и Юпитер.

Однажды я шел по своим делам и увидел на крыльце хижины одного из новых домохозяев школьного учителя Гонори Тевари, поедающего шарики из бобовой муки с листа салового дерева.

— Господин, как поживаете?

— Прекрасно. Ты куда пропал? Давно вернулся? Это твои родственники?

— Нет. Я шел мимо, был уже поздний час, и эти люди пригласили меня к себе. И я уже второй день пользуюсь их гостеприимством. Я не знал их, теперь вот знакомы.

В это время вышел хозяин дома и поприветствовал меня:

— Проходите, садитесь, господин.

— Нет, я лучше постою. Давно арендовал землю?

— Уже пару месяцев как, господин. Но всё никак не могу ее обработать.

Из хижины показалась маленькая девочка, она поднесла Гонори несколько стручков свежего чили и ушла обратно. Он ел шарики из бобовой муки с острым перцем и солью. Для меня было загадкой, как живот долговязого Гонори Тевари мог вместить в себя такое огромное количество еды. Он был настоящим скитальцем. Рядом с ним на крыльце лежали только грязный узелок и тонкий плед — все мирские пожитки Гонори.

— Я сейчас занят, приходи после обеда в контору, — попрощался я.

Вечером Гонори был у нас.

— Где пропадал, Гонори?

— Скитался по деревням в Мунгере. Я во многих побывал.

— А что ты там делал?

— Работал в школах, учил детей.

— Все закрылись?

— Да, господин, продержались не больше пары месяцев. Родители детей не могут заплатить за них.

— Не женился? Сколько тебе сейчас?

— Себя-то прокормить не могу, господин, куда мне жениться? Лет тридцать пять уже.

Даже в этих краях нечасто встретишь настолько бедного человека, как Гонори Тевари. Мне вспомнилось, как однажды он пришел в мою контору без приглашения, чтобы просто поесть рис, когда я только приехал сюда. Наверное, и теперь он давно уже не ел его, довольствуясь бобовой мукой, которой его угощали гангота.

— Гонори, поужинай сегодня у меня. Приготовит Конту Мисро, ты не против?

— Конту из наших брахманов, я и раньше ел его еду. Как я могу быть против? — он расплылся в улыбке от радости.

А потом добавил:

— Раз вы спросили про женитьбу, господин, расскажу вам кое-что. В прошлый шрабон я открыл школу в одной деревне. В ней жила семья тех же брахманов, что и мы. Я жил у них. Мы уже сговорились о свадьбе с их дочерью, и я даже привез из Мунгера красивый жилет, как тут встряли жители той деревни и стали злословить, мол, он же бедный школьный учитель, ни горсти риса, ни дома нет, не отдавайте за него дочь. Свадьба расстроилась, а я ушел из той деревни.

— Ты видел ту девушку? Красивая?

— А как же, очень. Конечно, кто выдаст за меня такую красивую девушку? В самом деле, что у меня есть, скажите?

Я видел, как расстроился Гонори из-за того, что свадьба отменилась. Похоже, девушка пришлась ему по душе.

Мы еще долго просидели за беседой. Из его рассказов я понял, что жизнь не особенно ласкала его: он скитался из деревни в деревню, с трудом зарабатывая на горсть риса, да и то не всегда. Большая часть его жизни прошла с протянутой рукой у порогов гангота.

— И вот, спустя столько времени, я пришел в Лобтулию. Говорят, тут появилось много новых поселений. Это больше не непроходимые леса. Подумал, почему бы не открыть тут школу. Как думаете, получится, господин?

Я тогда подумал, что нужно помочь Гонори. В землях поместья появилось много новых детей, и мой долг позаботиться об их образовании. Посмотрим, что из этого получится.

Необыкновенная лунная ночь. Джуголпрошад и Раджу Панде коротали ее за беседой. Недалеко от конторы выросло небольшое поселение. Один из его жителей тоже к ним присоединился. Вот уже четыре дня как он вместе с семьей перебрался сюда из округа Чхапра.

Мужчина рассказал историю своей жизни: где ему довелось пожить с женой и сыном, сколько лесов по берегам и чащам нарубить, чтобы возвести свои хижины. Где-то они прожили три года, где-то пять, а в одном месте на берегу Коши — даже десять. И нигде удача не улыбалась ему. В этот раз он пришел попытать счастье в Лобтулию.

Жизнь всех этих странников была весьма причудливой. Из разговоров с ними я понял, что они жили не связанной никакими узами, свободной жизнью скитальцев — ни общества, ни очага, ни тоски по дому. Они возводили свои хижины под сводами голубого неба везде: и в лесах, и в плоскогорьях посреди горных цепей, и на одиноких островах рек. Сегодня здесь, завтра там.

Их истории о любви и разлуке, жизни и смерти были для меня в новинку. Но больше всего меня поразила неугасающая надежда этого человека обрести здесь свое счастье.

Мне было сложно понять, на какую удачу он надеялся, обрабатывая каких-то пять или десять бигхов земли в Лобтулии.

Мужчине перевалило за пятьдесят. Его звали Болобхо́дро Шенга́и, из касты земледельцев-кальвар[102] или колу. И даже в таком возрасте он по-прежнему не теряет надежду поймать удачу за хвост.

— Где вы до этого жили, Болобходро? — поинтересовался я.

— На насыпном острове в округе Мунгер, господин. Мы пробыли там два года, а после случился неурожай, и все мои посевы кукурузы полегли. Я понял, что там больше делать нечего. Все стремятся к процветанию в своей жизни. Посмотрим, повезет ли нам в этот раз под покровительством господина.

— Когда я только перебрался сюда, у меня было шесть буйволов, сейчас их десять. Лобтулия — процветающее место, — сказал Раджу Панде.

— Помоги мне купить пару буйволов, Панде-джи. На деньги, вырученные с урожая в этом году, нужно обязательно купить буйволов. Это верная дорога к процветанию.

Гонори слушал их разговор. Затем добавил:

— Верно. Я тоже хочу купить однажды пару буйволов. Мог бы я только где-нибудь осесть…

Леса по склонам гор Мохаликхарупа и холмистая гряда Дхонджори за ними неясно вырисовывались в лунном свете. Холод понемногу усиливался, поэтому мы развели маленький костер и расселись вокруг: Раджу Панде и Джуголпрошад по одну сторону и Болобходро и несколько других новых арендаторов — по другую.

Мне было странно слышать их разговоры о материальном процветании. Их взгляды на благополучие непритязательны и просты — увеличить число голов буйволов с шести до десяти или двенадцати. Сегодняшняя лунная ночь, предоставившая мне возможность узнать о надеждах и стремлениях простого человека в этом крае, окруженном далекими, непроходимыми чащами и цепями гор и холмов, казалась мне необыкновенно таинственной. Разве только ночь? Такими же мне виделись и горы Мохаликхарупа, и гирлянда холмов Дхонджори вдалеке, и вереницы непроходимых лесов по склонам гор.

Только Джуголпрошад не участвовал во всех этих разговорах о мирском. Он пришел в этот мир с душой скитальца, но совсем другого рода — обсуждения земель, буйволов и коров не доставляло ему никакого удовольствия, и он не присоединялся к ним.

— Господин, вы видели, как буйно зацвела гусиная лиана, которую я сажал в лесу на восточном берегу озера Сарасвати? В этом году и паучья лилия по кромке воды удивительно красива. Не хотите прогуляться, полюбоваться ими этой лунной ночью? — спросил он.

Мне было горько: как долго я еще смогу сохранить земли озера Сарасвати, которым Джуголпрошад отдавал столько своих сил? Скоро заросли гусиной лианы и ночного жасмина безвозвратно исчезнут, а на их месте вырастут поля высокой кукурузы и ячменя и плотные ряды соломенных хижин с чарпаи на верандах и лениво жующими корм в куче собственного навоза коровами и буйволами…

В это время пришел учитель Мотукнатх. Сегодня в его школе учили «Мугдхабодху» и грамматику Гуруна́тха Биддени́дхи около пятнадцати учеников, и положение его дел сильно изменилось. Во время прошлого сбора урожая он получил столько пшеницы и кукурузы от семей, которым он проводил пуджи, что ему пришлось даже построить во дворе школы небольшой амбар.

Мокутнатх был ярким примером того, что процветает тот, кто трудится, не зная устали. Процветание! И тут без него никуда.

Своими глазами видел, что именно из-за того, что дела Мотукнатха пошли в гору, ему теперь всюду — почет и уважение. Все те сипаи и служащие моей конторы, которые раньше не удостаивали его своим вниманием, считая сумасшедшим, с тех пор как у него появился амбар, уважают его. Вместе с тем выросло и число его учеников. А от Джуголпрошада и Гонори Тевари все носы воротят. Раджу Панде тоже заслужил уважение у новых поселенцев. Его часто можно увидеть спешащим с лекарской сумкой в руке от одного дома к другому, чтобы проверить пульс ребенка. Но ценность денег Раджу Панде не особенно понимал, куда большую радость ему доставляли проявление уважения и разговоры с больными.

За пару месяцев все земли, начиная с подножия гор Мохаликхарупа и заканчивая северными границами Лобтулии и Нарха-Бойхар, были заселены. Эти участки и раньше сдавались в аренду, но поселений практически не было. В этом же году то и дело приходили новые группы людей, и деревни вырастали чуть ли не за ночь.

Столько самых разных семей. Я видел, как переезжали некоторые из них. Одна семья нагрузила тощую невысокую лошадь постельными принадлежностями, домашней утварью, различного рода латунными подносами и котелками, дровами, изваяниями домашних божеств и глиняной печью. Другая семья усадила на буйволов детей и навьючила животных многочисленными горшками, сломанными лампами и даже плетеными чарпаи. Были и такие, кто шел издалека пешком, неся на спине и плечах детей и пожитки.

Это было пестрое общество: сюда приходили все, начиная от добродетельных, гордых митхильских брахманов и заканчивая людьми из каст гангота и дошад. Я как-то спросил Джуголпрошада:

— Неужели всё это время они не имели своих домов? Откуда идут все эти люди?

— Люди здесь такие. Услышали, что тут земля дешевая, вот и идут одни за другими. Если поймут, что здесь им хорошо, останутся, а нет, соберутся и уйдут в другое место, — он был явно недоволен этим.

— И никто из них не скучает по родительскому дому?

— Нисколько, господин. Они зарабатывают на жизнь, возделывая землю то тут то там. И живут так же: пока урожай хороший, а налоги низкие, они остаются в этом месте.

— А потом?

— А потом ищут новый участок на другом насыпном острове или в лесу и перебираются туда. Таков их жизненный уклад.

В тот день я отправился на измерительные работы к баньяну Грэнт сахиба. Землемер Ашрофи был занят обмером земли, а я наблюдал за ним, сидя на лошади, как в это время заметил Кунту, идущую по дороге в деревню.

Давно уже ее не видел.

— Ашрофи, где сейчас живет Кунта? Давно ее тут не видно.

— Вы не слышали, господин? Она давно тут не живет.

— Что такое?

— Рашбихари Сингх забрал ее к себе. Сказал, мол, ты вдова нашего земляка. Живи у меня.

— Да уж.

— Она прожила там недолго, Рашбихари Сингх говорил ей всякие гадости, и наверняка над ней даже издевались. Видели, в каком она состоянии? До сих пор отойти не может. Вот уже пару месяцев, как сбежала и вернулась обратно. Слышал, Рашбихари Сингх запугивал ее с ножом, а она ему сказала: «Убивай, забери мою жизнь. Но мою честь тебе не забрать».

— Где она сейчас живет?

— Ее приютила семья гангота из Джоллутолы. Около их коровника есть хижина — в ней и живет.

— И как она, справляется? А ее дети?

— Просит милостыню, собирает остатки урожая с полей. Срезает бобовые и пшеницу. Кунта — хорошая девушка, господин. Пусть она и дочь куртизанки, но воспитание у нее — совсем как у девушки из приличного дома. Она никогда не опустится до бесчестного поступка.

Землемерные работы завершились. Теперь здесь будет жить один человек из округа Балия, уже завтра он начнет строить свою хижину. Славе и красоте баньяна Грэнт сахиба тоже был положен конец.

Красное солнце повисло над макушками высоких деревьев по склонам Мохаликхарупа. По небу пролетела в сторону озера Сарасвати стая красноносок. Вот-вот опустятся сумерки.

Мне в голову пришла одна мысль.

Я понимал, что скоро в Лобтулии и Нарха-Бойхар не останется и кусочка свободной земли. Приходят всё новые и новые люди и арендуют участки. Но неужели все те несчастные и обездоленные, долгие годы жившие на этой земле, лишатся ее, только потому что не в состоянии платить налог? Я должен хотя бы в этом помочь этим людям, которых уже успел полюбить.

— Ашрофи, сможешь привести Кунту ко мне завтра утром? Мне нужно с ней поговорить, — обратился я к мужчине.

— Конечно, господин, как скажете.

На следующий день в девять утра Кунта стояла на пороге моего кабинета.

— Как поживаешь, Кунта?

— Всё хорошо, господин, — ответила она, сложив руки в знак приветствия.

— Как твои дети?

— Вашей милостью, господин. Тоже в порядке.

— Сколько уже твоему старшему?

— Восемь лет, господин.

— Он умеет пасти буйволов?

— Кто же доверит это такому маленькому мальчику?

Кунта по-прежнему была красива — несмотря на то что тяготы жизни отложили на ее лице свой отпечаток, оно светилось несгибаемой волей и чистотой.

Это была всё та же Кунта, дочь куртизанки из Каши, сведенная с ума любовью. Свет в лампаде любви этой несчастной женщины до сих пор горел гордо и ярко, возможно, именно поэтому на ее долю выпало столько бед, несчастий, горя и унижений. Она свято хранила честь своей любви.

— Кунта, возьмешь участок земли?

Я не мог понять, услышала ли меня Кунта. Она удивленно переспросила:

— Земли, господин?

— Да, земли. Из нового участка.

Некоторое время Кунта стояла в раздумье, а после ответила:

— Раньше у нас было столько земель. Когда я только приехала сюда. А после, одно за другим, мы всё потеряли. На что мне теперь брать землю, господин?

— Отчего же? Ты не сможешь заплатить аванс?

— Где мне взять деньги? Ночами я брожу по полям, собирая остатки урожая, чтобы днем не нарваться на оскорбление. Я едва набираю полкорзинки бобовых, делаю из них муку и кормлю детей, а сама не ем целыми днями.

Она умолкла и опустила глаза. По ее щекам потекли слезы.

Ашрофи вышел из кабинета. Сердце у него было мягкое, он до сих пор не мог выносить чужого горя.

— Послушай, Кунта, а если тебе не придется платить аванс?

Она подняла свои полные слез глаза и изумленно посмотрела на меня.

Ашрофи поспешно вошел в комнату и замахал перед ней руками:

— Господин хочет дать тебе землю просто так. Ты поняла, сестра?

Я обратился к мужчине:

— Если мы дадим ей землю, как она будет ее обрабатывать, Ашрофи?

— Это не проблема, господин. Наверняка люди сжалятся и дадут ей плуг. Тут столько гангота, кто-нибудь да поделится, и она сможет обработать землю. Я об этом позабочусь.

— Хорошо, сколько стоит дать земли, Ашрофи?

— Сколько посчитаете нужным, господин. Может, десять бигхов?

Я спросил девушку:

— Ну что, Кунта, если дадим тебе десять бигхов земли без аванса, ты сможешь ее обработать и потом заплатить налог в контору? Первые два года тебе не нужно это делать, а вот с третьего будешь платить налог.

Она была явно сбита с толку. Словно до сих пор не могла понять, мы разыгрываем ее или это действительно правда. Лишь повторила в замешательстве:

— Земля! Десять бигхов земли!

Ашрофи ответил за меня:

— Да, господин дает их тебе. Первые два года налог не платишь, а с третьего будешь давать. Ну что, согласна?

Кунта стыдливо посмотрела на меня.

— Господин так милостив… — только и ответила она и разрыдалась.

Я дал знак Ашрофи, и он вывел девушку из кабинета.