Однажды в лесу

Глава 18

Пришло время покинуть эти места. Мне было сложно противиться желанию увидеться с Бханумоти напоследок. Холмистая цепь Дхонджори, словно прекрасное наваждение, овладела моим сердцем… Эти поросшие лесом склоны и лунные ночи…

Я взял с собой Джуголпрошада. Он ехал на лошади сборщика налогов Шодджона Сингха, и, не успели мы даже покинуть пределы нашего поместья, сказал мне:

— Господин, я не смогу ехать на этой лошади. Как только мы заедем в лес, она начнет спотыкаться и упадет, а вместе с ней и я все ноги переломаю. Я сменю лошадь и вернусь.

Я заверил его, что Шодджон Сингх — отличный всадник, он неоднократно ездил на судебные разбирательства в Пурнию на этой лошади, а какой путь до Пурнии — Джуголпрошад и сам прекрасно знал.

Вскоре мы перебрались через реку Каро.

А после — леса, дивные, необыкновенной красоты, глухие леса! Я уже рассказывал, что деревья здесь не раскидывались плотным балдахином над головой — это были рощицы из молодой хурмы, сала, лесного пламени, мадуки и кула. Усеянные камнями и галькой волнистые красноземы то поднимались вверх, то сбегали вниз. На них изредка встречались следы ног диких слонов. И ни одной человеческой души вокруг.

Я вздохнул с облегчением, оставив позади вереницы уродливых, густонаселенных трущоб и поселений и однообразные, серые пахотные земли Лобтулии. Здесь больше нигде не осталось таких лесов.

Около полудня мы проехали две лесные деревушки по пути — Буруди и Кулпал. И почти сразу же редкие рощи сменили густые, высокие леса. Стоял конец месяца картик, дул холодный ветер, и не было и намека на тепло.

Вдалеке ясно вырисовывалась цепь холмов Дхонджори.

С наступлением сумерек мы добрались до конторы. Она принадлежала сборщику налогов в тех лесах из деревьев хурмы, которые наше поместье выкупило на аукционе.

Этот мужчина был мусульманином из округа Шахаба́д. Его звали Абдул Вахе́д. Он тепло нас поприветствовал и сказал:

— Сумерки уже опустились, вы приехали как раз вовремя, господин. В лесах полно тигров.

Одинокая, безлюдная ночь. Ветер шелестит листвой высоких деревьев. После этих слов сборщика налогов я не решился остаться на крыльце конторы. Мы сидели внутри у открытого окна и разговаривали, как вдруг из леса послышался крик какого-то животного.

— Кто это? — спросил я Джугола.

— Всего лишь хурал, то есть волк.

Уже поздно ночью из леса пару раз доносился смех гиен — такой слышишь, и кровь в жилах стынет. Совсем как смех страдающего кашлем — приступы то удушья, то истерического смеха.

На следующий день на рассвете мы отправились в путь и уже около девяти утра приехали в Чокмокитолу, столицу Добру Панны. Бханумоти была вне себя от радости из-за моего неожиданного приезда. Она так и светилась от счастья и не могла сдержать своих чувств.

— Я как раз вчера думала о вас. Почему вы так долго не приезжали?

Бханумоти как будто стала немного выше и стройнее. Ее прекрасное лицо было всё таким же исполненным красоты, а стан тонким.

— Искупаетесь в озере? Какое масло принести, мадуки или горчицы? В этом году после сезона дождей вода в нем так хороша! Пойдемте, сами увидите.

Я заметил еще кое-что: своей чистотой и опрятностью Бханумоти сильно отличалась от простых сантальских женщин — ее простые, но подобранные со вкусом наряды и украшения выдавали в ней девушку благородного происхождения.

Во дворе глиняного дома, на крыльце которого я сидел, повсюду росли высокие деревья асан и орджун. На ветвях асана впереди расселась стая зеленых лесных попугаев и щебетала о чем-то. Было начало зимы, и, хотя день уже разошелся, в воздухе стояла прохлада. Передо мной, меньше чем в полумиле, раскинулась холмистая цепь Дхонджори, узкая тропа сбегала со склонов холма, разделяя его, словно пробор, а вдалеке виднелась цепочка гор округа Гайя, напоминающая хлопья темных туч.

Если бы я только мог арендовать лес из деревьев хурмы и навсегда поселиться в хижине на берегу какого-нибудь горного водопада в тенистой зеленой долине этого спокойного и уединенного лесного края! Лобтулия уже безвозвратно потеряна, но на эти чащи в землях Бханумоти никто посягать не станет. Почвы здесь в основном красные и богатые пиритом, хороший урожай на них не вырастить — будь они плодородны, всех этих лесов уже давно бы не было. Другое дело, если тут вдруг обнаружат медные прииски.

Перед моими глазами замелькали картины: дымовые трубы медных заводов, трамвайные линии, ряды рабочих бараков, грязные канализации, кучи угольной золы, лавки, чайные магазины, дешевое кино («Три анны за дневной сеанс, занимайте места пораньше!»), заведения с местным алкоголем, швейные мастерские, гомеопатические аптеки (малоимущие пациенты там лечатся совершенно бесплатно), образцовые индуистские отели. В три часа дня звенит заводской гудок. Бханумоти выходит с корзиной угля на голове и направляется в сторону базара: «Кому-ууу уг-ляяя? Четыре пайсы за корзинку!»

Бханумоти стояла передо мной, держа чашу с маслом в руках. Пришли и другие домашние. Окружив меня, они все тепло поприветствовали. Затем я увидел дядю Бханумоти, молодого мужчину по имени Джогру. Он шел в нашу сторону, обстругивая ветку какого-то дерева. Заметив меня, Джогру улыбнулся. Мне нравился этот юноша. Он был чем-то похож на раджпута, смуглый и красивый. Из всей их семьи только он и Бханумоти особенно выделялись — одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что они принадлежат к благородному племенному роду.

— Ну что, Джогру? Как там охота? — обратился к нему я.

— Не волнуйтесь, бабу-джи, буду сегодня вас потчевать. Вы кого хотите — дикобразов, зеленых голубей или дикую курицу? — рассмеялся он.

Я вернулся, совершив омовение. Бханумоти принесла мне свое зеркальце (то из Пурнии, что я ей тогда передал) и деревянный гребень, чтобы я мог причесаться.

После обеда я отдыхал у себя в комнате. День уже клонился к закату. Пришла Бханумоти и предложила:

— Бабу-джи, не хотите подняться на холм? Вы же это любите.

Джуголпрошад спал. Когда он проснулся, мы все вместе — я, Джуголпрошад, Бханумоти и ее двенадцатилетняя двоюродная сестра, средняя дочь Джогру Панны, — вышли на прогулку.

Мы прошли полмили и подошли к подножию холма. Виды леса здесь настолько необыкновенны, что захотелось постоять немного и полюбоваться. Куда ни брось взгляд, всюду высокие деревья, балдахины лиан, покрытые галькой русла ручьев, разбросанные тут и там камни разного размера. Спрятавшаяся за лесом и грядами холмов полоска неба стала совсем тонкой. Усыпанная красной галькой тропа перед нами, убегая вверх, скрывалась в чаще леса, чтобы вновь появиться по ту сторону холма. Сухая, безжизненная почва без капли влаги. Русла ручьев тоже практически пусты.

Не успели мы продвинуться вглубь леса по склонам холма, как нас опьянил сладкий аромат какого-то цветка. Знакомое благоухание — поначалу я никак не мог понять, что это, а потом, оглядевшись, увидел, что на склонах растет много деревьев шоптопорна, которые я раньше не замечал. И теперь, в начале зимы, они цветут и источают этот приятный аромат.

Не какие-нибудь несколько деревьев, целая роща из шоптопорна и келикада́мба[104] — не путайте с кадамбой, это другой вид; у него большие, широкие листья, как у тика, и изящные, изогнутые ветви.

Стоя в зарослях цветущей шоптопорны тем прохладным зимним днем и глядя на стройную Бханумоти в цвете юности и сил, я думал, что мне посчастливилось сегодня встретить само воплощение смуглой и прекрасной богини леса — она ведь действительно происходила из царского рода! Эти лесные края, холмы, долины Мичхи и Каро, холмистые цепи Дхонджори по одну сторону и Нава́ды — по другую когда-то были владениями поверженной царской династии, к которой принадлежала эта девушка; сегодня этот древний род потерял всё, не выдержав натиска веяний другой эпохи и цивилизации, и Бханумоти ничем не отличалась от любой другой сантальской девушки. Глядя на нее в эти мгновения, я ясно видел перед своими глазами трагические главы неписаной истории Индии.

Этот вечер, как и многие прекрасные дни, которые мне довелось пережить в своей жизни, ярко теплился в сокровищнице дорогих воспоминаний — такой же сладкий, как сон, и такой же невероятный.

— Пойдем, или вы уже не хотите подниматься наверх? — обратилась ко мне Бханумоти.

— До чего же приятный аромат цветов, правда? Может, посидим тут немного, встретим закат?

— Как пожелаете, бабу-джи. Раз говорите, давайте посидим. Вы сегодня не хотите рассыпать цветы на могиле дедушки? Вы тогда научили, и я теперь каждый день приношу туда цветы. Сейчас вон их сколько в лесу, — ответила она с улыбкой.

Вдалеке, в долине у подножия холмов, красиво изгибаясь, текла на север река Мичхи. Солнце скрылось за едва различимой полосой невысоких гор Навады. Воздух наверху становился всё прохладнее, а благоухание шоптопорны еще гуще. Глубокие тени опустились на поросшие лесом холмы, лесистую долину внизу и хребты гор на том берегу Мичхи.

Бханумоти украсила волосы соцветиями шоптопорны.

— Посидим или поднимемся наверх? — спросила она.

Мы продолжили подниматься, каждый с веткой шоптопорны в руках. Наконец добрались до вершины холма. Вот он, тот старый баньян и древнее царское кладбище под его сводами. Всё вокруг усеяно большими, плоскими каменными плитами, напоминающими те, на которых индийские хозяйки толкут в порошок специи. Бханумоти вместе с сестрой Ни́чхони рассыпали цветы на могиле царя Добру Панны, мы с Джуголпрошадом последовали за ними.

Бханумоти радовалась, совсем как маленькая девочка. Так же по-детски просто и наивно она попросила:

— Постоим здесь немного, бабу-джи? Красиво, правда?

Я сказал себе: «Ну вот и конец. Я больше никогда сюда не вернусь. Не увижу ни это кладбище на вершине холма, ни этот лесной край. Я навсегда прощаюсь с цветущими шоптопорна по склонам Дхонджори и с Бханумоти. Спустя шесть долгих лет жизни в лесу я возвращаюсь в Калькутту, но отчего же чем ближе день отъезда, тем сильнее я привязываюсь к ним и не хочу отпускать?»

Хотел было сказать Бханумоти, что больше не приеду, чтобы услышать, что она скажет в ответ, но что толку от этих слов о пустой, невозможной любви и привязанности?

По мере того как опускался вечер, я всё отчетливее ощущал аромат нового цветка. В лесу вокруг росло много деревьев ночного жасмина. Сумерки становились всё гуще, а ночной воздух, наполненный благоуханием жасмина, еще более сладким. Шоптопорну здесь не встретишь, нужно спуститься ниже. Между тем ветви деревьев засветились огоньками светлячков. Каким свежим, сладким и успокаивающим был воздух! Разве может такой не продлить жизнь?

Мне совсем не хотелось спускаться вниз, но в лесу полно диких животных, к тому же со мной была Бханумоти. Джуголпрошад, вероятно, планировал собрать новые виды растений, чтобы потом посадить их где-нибудь. Он не замечал ничего, кроме незнакомых лиан, цветов и деревьев, — казалось, ничего другого его глаза не видели. Джуголпрошад действительно был сумасшедшим, но совершенно особенным.

История гласит, что Нур-Дхахан[105] привезла из Персии дерево чинар и посадила его в Кашмире. Ее уже давно нет, а весь Кашмир утопает в прекрасных рощах чинара. Джуголпрошада однажды не станет, но даже через сотню лет цветущие по зиме паучьи лилии в водах озера Сарасвати продолжат всё так же наполнять воздух своим ароматом, а в каких-нибудь зарослях будут покачиваться синие соцветия дикой гусиной лианы, напоминающие лапку гуся. Только вот скажет ли кто-то однажды, что именно Джуголпрошад всё это подарил лесам Нарха-Бойхар?

— Узнаете то дерево Танробаро слева? — спросила меня Бханумоти.

Я не узнал в темноте леса это милостивое лесное божество — покровителя диких буйволов. Луна не взошла, это была ночь темной половины месяца.

Мы уже почти спустились с холма и вновь вошли в ту рощу из деревьев шоптопорна. До чего же сладкий и пьянящий аромат!

Я сказал Бханумоти: «Посидим здесь немного».

Спускаясь через какое-то время по этой лесной тропе, я говорил себе: «Лобтулии больше нет, Нарха-Бойхар и Пхулкии тоже, но горы Мохаликхарупа и холмистые леса Дхонджори сохранились. Возможно, придет время, когда люди уже не смогут увидеть леса, всюду останутся лишь пахотные земли и дымоходные трубы текстильных и джутовых фабрик. И тогда они будут отправляться в эти уединенные лесные края как к местам паломничества. Пусть же этот лес останется таким же нетронутым до этого дня».

Вечером мы долго говорили вместе с Джогру Панна и его старшим братом о том, как у них обстоят дела. Деньги ростовщику они так и не вернули, к тому же им пришлось купить в долг двух буйволов, иначе не продержались бы. Раньше торговец-меварец из Гайи покупал у них масло-гхи, но вот уже несколько месяцев он не приезжает — и почти двадцать килограммов масла лежат в ожидании покупателя.

Пришла Бханумоти и села на крыльце в стороне. Джуголпрошад был большим любителем чая, и я знал, что он привез его с собой, но стеснялся попросить горячей воды.

— Бханумоти, не могла бы ты подогреть немного воды для чая? — обратился я к девушке.

Царевна никогда не заваривала чай. Здесь его не пили. Мы объяснили, сколько нужно воды, и вскоре она вернулась с глиняным горшком кипятка, а ее младшая сестра принесла несколько каменных чашек. Я предложил Бханумоти попробовать чай, но она отказалась. Джогру Панна выпил небольшую чашку чая и попросил еще.

После чая все разошлись, осталась только Бханумоти.

— Сколько вы у нас пробудете? В этот раз вы так долго не приезжали. Никуда вас завтра не отпущу. Давайте прогуляемся завтра до водопада Джа́ти, лес там еще страшнее, чем наш. В нем полно диких слонов и лесных павлинов. Чудесное место. Такого на свете больше нет.

Мне стало любопытно, как много Бханумоти знает об этом самом свете, и я спросил:

— Бханумоти, ты когда-нибудь была в городе?

— Нет, бабу-джи.

— Сможешь назвать пару городов?

— Гайя, Мунгер, Патна.

— Ты когда-нибудь слышала о Калькутте?

— Да, бабу-джи.

— А знаешь, где она находится?

— Нет, откуда мне.

— Как называется страна, в которой мы живем?

— Мы живем в округе Гайя.

— Ты слышала когда-нибудь об Индии?

Она покачала головой, ответив, что нет, нигде, кроме Чокмокитолы, она не была, и поинтересовалась, где находится эта Индия.

Спустя некоторое время она сказала:

— Мой дедушка как-то купил буйволицу, она давала много молока — по три литра утром и вечером. В то время мы жили лучше, чем сейчас. Если бы вы приехали к нам тогда, я каждый день кормила бы вас кхоей[106]. Дедушка сам ее готовил. Ах, какая она была сладкая и вкусная! Теперь у нас нет столько молока, и с нами никто не считается, как раньше, — взмахнув рукой, она обвела ею вокруг и гордо добавила: — Знаете, бабу-джи, всё это когда-то было нашим царством. Вся земля. Гонда и санталы, которых вы видели в лесу, нам не ровня. Мы из царского рода гондов. Они — наши подданные и считают нас своими царями.

Мне было и грустно, и немного забавно слышать ее слова. Те, у кого за неуплату долга ростовщик забрал дающих дважды в день молоко буйволов, продолжают гордиться своим царским родом.

— Знаю, какой у вас почтенный род, Бханумоти, — ответил я.

— Слушайте, что было дальше. Нашу буйволицу утащил тигр. Ту, которую дедушка купил.

— Как это случилось?

— Дедушка пошел пасти ее к подножию того холма и сидел под деревом. Вот оттуда тигр ее и утащил.

— Ты когда-нибудь видела тигров?

— Еще бы мне не видеть! — она удивленно вскинула свои черные брови. — Приезжайте зимой в Чокмокитолу и увидите, как тигры утаскивают телят прямо со двора дома.

Бханумоти крикнула:

— Ни́чхни, Ничхни! Иди сюда! — когда ее младшая сестра подошла, она продолжила: — Расскажи бабу-джи, как прошлой зимой по нашему двору ночами разгуливали тигры. Джогру как-то ставил ловушки, но они в них не попались.

Затем она вдруг сказала:

— Ну, хорошо. Бабу-джи, прочтете нам письмо? Нам откуда-то его прислали, а прочесть в этой деревне некому. Ничхни, сходи принеси письмо и приведи дядю Джогру.

Ничхни не смогла найти письмо. Тогда Бханумоти пошла за ним сама и после долгих поисков принесла его мне.

— Давно пришло? — спросил я.

— Месяцев шесть-семь назад. Я его спрятала, чтобы, когда вы приедете, попросить прочитать. Мы ведь никто не умеем. Эй, Ничхни, приведи дядю Джогру и скажи всем, что бабу-джи сейчас прочтет письмо.

Я сидел и читал в свете печи Джуголпрошада непрочитанное письмо шести- или семимесячной давности, окруженный со всех сторон домочадцами, которые пришли его послушать. Оно было написано на хинди и адресовано царю Добру Панне. Какой-то торговец из Патны спрашивал у царя, растут ли здесь леса чернодревесной хурмы, и если да, то как их можно взять в аренду.

Это письмо не имело к ним никакого отношения — лесами с деревьями хурмы они не владели. Знал бы торговец, автор послания, что Добру Панна, хотя и считался царем, ни метра земли не имел за пределами своего дома в Чокмокитоле, точно не стал бы тратиться на отправку письма.

Немного поодаль Джуголпрошад готовил еду на веранде дома. Огонь от его печи немного освещал крыльцо, другая его половина была залита лунным светом, хотя был только третий день темной половины месяца, — тонкий серп луны, выскользнув из-за холмов Дхонджори, виднелся на чистом небе. Впереди полумесяцем раскинулась ее холмистая цепь, слышались смех и разговоры деревенских детей. Какой прекрасной и необыкновенной казалась мне эта ночь в лесной деревне! Даже незатейливые и простые истории Бханумоти доставляли мне такую радость! Я вспомнил те слова о процветании Болобходро.

Чего люди хотят больше — процветания или счастья? Что толку от процветания, если оно не приносит счастья? Я слышал истории о многих людях, которые добились в жизни больших успехов, но упустили свое счастье. Чрезмерная жажда иссушила источники, питавшие их души, — и теперь ничто не приносит им радости, их жизнь однообразна, лишена красок и бессмысленна. Счастье не может найти тропинку в их сердца.

Если бы я мог остаться здесь и жениться на Бханумоти! Она готовила бы еду на залитой лунным светом веранде этого глиняного дома и вот так же рассказывала свои незатейливые, детские истории, а я сидел бы и слушал эту простую и наивную дочь леса, а также вой волков, трубный зов диких слонов, смех шакалов, доносящиеся из лесной чащи до глубокой ночи. Хотя Бханумоти была смуглой, такой стройной и пышущей здоровьем девушки в Бенгалии не встретишь. А ее простой и живой ум, доброта, сострадание и любовь — сколько раз я убеждался в них. Одна только мысль об этом радовала меня. Какой замечательный сон! Что толку от процветания? Пусть процветают Болобходро Шенгаи и Рашбихари Сингх.

Джуголпрошад завершил приготовление ужина и спросил, можно ли его подавать. Семья Бханумоти отличалась безупречным гостеприимством. Овощи в этих краях практически не росли, но Джогру удалось откуда-то принести баклажаны и картофель. Черный маш, мясо птицы, молоко, свежее великолепное масло-гхи из буйволиного молока. В руках Джуголпрошада они превращались в превосходные блюда.

Бханумоти, Джогру, его старший брат, Ничхни — сегодня мы будем ужинать все вместе, я позвал их присоединиться к нам и сесть неподалеку. Они ведь никогда не ели такой еды. И Джуголпрошад будет рад.

Они не согласились — сказали, что сядут есть только после нас.

На следующий день во время прощания Бханумоти сделала то, чего я совсем не ожидал. Она вдруг схватила меня за руку и сказала: «Никуда вас сегодня не отпущу, бабу-джи». Я долго смотрел на нее, не зная, что ответить. У меня защемило сердце.

По ее просьбе я не уехал утром и попрощался с ними только после обеда, навсегда покинув эти места.

***

Вновь та же тенистая лесная тропа. Где-то на обочине дороги словно стоит царевна Бханумоти — уже не девочка, молодая женщина, — какой я ее никогда не видел. Она неотрывно смотрит на тропу, с нетерпением ожидая возвращения своего любимого, — возможно он отправился на охоту в лес по ту сторону холмов и вот-вот вернется. Я мысленно благословил эту девушку. Пусть ее тайная встреча с возлюбленным уединенным чарующим вечером в тени древней рощи цветущей шоптопорны на склонах Дхонджори, горящей огоньками светлячков, принесет ей счастье.

Примерно через неделю после возвращения в поместье я попрощался со всеми и покинул Лобтулию.

Раджу Панде, Гонори, Джуголпрошад, помощник землемера Ашрофи и многие другие провожали мой паланкин до Мохара́джтолы, нового поселения на границах Лобтулии. Мотукнатх повторял мантры на санскрите, благословляя меня в путь. Раджу сказал: «Господин, без вас в Лобтулии станет совсем скверно».

Стоит отметить, что в этих краях слово «скверный» широко используется в самых разных значениях. Например, если жареная кукуруза не пришлась по вкусу, про нее скажут: «Какая скверная кукуруза». Что имел в виду Раджу, говоря тогда обо мне, не знаю.

Прощаясь со всеми перед отъездом, я заметил, что одна молодая женщина горько плачет. Она с самого утра стоит во дворе конторы. Когда мой паланкин подняли, по ее щекам потекли слезы. Это была Кунта.

То, что я дал лишенной своего очага Кунте участок земли и возможность обрести свой дом, было одним из добрых дел, которые я совершил, находясь на этой службе. Только вот я ничего не смог сделать для той простой лесной девушки Мончи. Кто и куда обманом увез несчастную! Если бы сегодня она была здесь, я выделил бы ей землю, не взяв никаких денег.

Проезжая мимо хижины Нокчхеди на границах Нарха-Бойхар, я снова подумал о ней. Шуротия делала что-что во дворе, увидев мой паланкин, она позвала:

— Господин, господин! Постойте!

Она подбежала и встала у носилок, а следом за ней и Чхония.

— Господин, куда вы едете?

— В Бхагалпур. Где твой отец?

— Пошел в Джоллутолу купить зерна пшеницы. Когда вы вернетесь?

— Больше не вернусь.

— Неправда!..

Пересекая границы Нарха-Бойхар, я выглянул из паланкина и оглянулся, в последний раз посмотрев на эти места.

Множество поселений, вереницы хижин, стоявших вплотную друг к другу, разговоры людей, нежный смех детей, крики, коровы, буйволы, амбары с зерном. Именно я за несколько лет вырубил густые леса этого края и вырастил эти кипящие жизнью и сытые деревни и селения. Все мне так вчера и сказали: «Господин, мы смотрим на вашу работу и диву даемся. Какими были Нарха и Лобтулия и какими стали!»

Я тоже ехал и думал об этом. Какими были Нарха и Лобтулия и какими стали!

Я сложил руки, прощаясь с виднеющимися далеко на горизонте горами Мохаликхарупа и заповедными лесами Мохонпура.

О древние лесные божества, простите меня и прощайте навсегда!

С тех пор прошло лет шестнадцать-семнадцать.

Я сидел под миндальным деревом и думал обо всем этом. Уже совсем стемнело. Воспоминания из далекого и почти забытого прошлого о разрушенных моими же руками лесных краях Нарха и Лобтулии и необыкновенной красоте лесов озера Сарасвати изредка являлись ко мне, словно сон, и щемили сердце. Я думал о том, как там сейчас Кунта, какой взрослой, наверное, стала Шуротия, не закрылась ли школа Мотукнатха, чем сейчас занимается Бханумоти в своей окруженной холмами лесной чаще, всё ли в порядке с вдовой Ракхала-бабу, с Дхрубой, с Гиродхарилалом — что стало со всеми ними спустя столько лет?

Иногда я вспоминал Мончи. Раскаялась ли она и вернулась к мужу или до сих пор собирает чайные листья на плантациях в Ассаме?

Узнать бы, как они там.