Однажды в лесу

Послесловие переводчика

Предлагаемый вниманию читателей роман принадлежит перу известного бенгальского писателя Бибхутибху́шона Бондопаддха́я, любимого как в самой Бенгалии, так и за ее пределами.

Бибхутибхушон Бондопаддхай родился 12 сентября 1894 года в деревне Муратипу́р неподалеку от города Канчра́пара Бенгальского президентства Британской Индии в семье Мохано́ндо Бондопаддхая и был самым старшим из пяти детей. О матери писателя практически ничего, за исключением имени — Мринали́ни Де́би, не известно, отец слыл уважаемым в тех краях знатоком языка санскрита и литературы на нем. Взяв за основу древнеиндийские эпические и пуранические сказания, он слагал народные песни-баллады, которые сам же исполнял, за что также снискал всеобщее признание и славу. Для юного Бибхутибхушона отец был всем, именно он привил мальчику любовь к литературе, которая стала делом всей жизни будущего бенгальского классика. Как известно из его воспоминаний, незадолго до смерти отец попросил у Бибхутибхушона виноград. В то время ягода была непозволительной роскошью для их семьи, юноша не смог выполнить последнее желание родителя и за всю свою жизнь не притронулся к винограду.

Когда Бибхутибхушону исполнилось двенадцать лет, он, завершив начальное обучение в местной сельской школе, отправился вместе с отцом в Бонгао́н и был зачислен там в среднюю школу для мальчиков, где занятия велись на английском языке. Для того чтобы он мог учиться в ней, было решено продать серебряный пояс матери. В 1914 году Б. Бондопаддхай, успешно сдав вступительный экзамен, поступил в Колледж имени Лорда Ри́пона в Калькутте (ныне — Колледж имени Шурендрона́тха Бондопаддхая) и спустя два года получил степень ассоциата в области искусств, а в 1918 году — и бакалавра. По настоянию отца своей супруги Го́ури Деби, на которой юноша женился в том же году, он продолжил обучение, поступив в магистратуру и на курсы по праву, однако ее трагическая и скоропостижная смерть при родах не дала этому начинанию осуществиться — убитый горем и движимый нуждой, в 1919 году Б. Бондопаддхай бросил университет и устроился на работу школьным учителем в небольшой деревне Джанги́пара к северо-западу от Калькутты.

С этого момента в жизни писателя начинается длинная череда переездов и смен мест службы, чтобы добыть средства к существованию для своей семьи, — ему довелось побывать во многих городах и поселениях Восточной Бенгалии, Бирмы и юга Бихара, где он работал и школьным учителем, и личным секретарем, и даже управляющим поместья. Представляется, что эти во многом вынужденные поездки в значительной степени способствовали расширению творческих горизонтов и духовных ориентиров Б. Бондопаддхая, питая его природный писательский талант разнообразными картинами жизненной действительности, многие из которых впоследствии нашли отражение в его творчестве. В этом смысле особого упоминания заслуживает шестилетнее пребывание (1924–1930) писателя в округе Бхагалпу́р на юге Бихара, где он управлял обширным имением местного помещика Кхелотчо́ндро Гхо́ша, благоустраивая земли для новых поселений и построек. Жизнь этого уединенного лесного края и непростые судьбы его жителей оказали большое влияние на художественный почерк Б. Бондопаддхая, определив главенство природной тематики и во многом автобиографический характер его творчества. В неразрывном единстве с миром природы живут герои многих его произведений: маленький О́пу и его сестра Дурга из «Песни дороги» (1929), прославившей писателя и ознаменовавшей его приобщение к миру бенгальской литературы (впоследствии, когда Шотто́джит Рай снял в 1955 году свою знаменитую одноименную экранизацию, роман обрел новую жизнь и в мире кинематографа), юноша Шо́нкор из «Лунной горы» (1937), отправившийся на заработки в Африку, безземельные, обедневшие брахманы и низкокастовые гангота из лесистого края южного Бихара, куда молодой Шотточорон из «Однажды в лесу» (1939) поехал для благоустройства земель, жители деревни Панчпо́та на берегу реки Иччха́моти из одноименного романа (1950), за который писатель был посмертно удостоен премии Рабиндраната Тагора в 1951 году.

Последнее десятилетие жизни Б. Бондопаддхая прошло в родной деревне Баракпу́р, куда он переехал вскоре после женитьбы на писательнице Рома́ Деби в 1940 году. В 1947 году у пары родился сын Тарада́ш Бондопаддхай. Всё это время он продолжал писать, вместе с тем преподавая в средней школе в Гопално́горе. Тихое и размеренное течение жизни их семьи прервал неожиданный сердечный удар, унесший жизнь Б. Бондопаддхая в 1950 году.

Человек нелегкой судьбы, плодовитый писатель, чуткий и внимательный созерцатель, в своих произведениях он без прикрас изображал картины жизни простых людей главным образом сельской Индии того времени со всеми их радостями, невзгодами, маленькими победами и поражениями, в этом смысле продолжая традиции реализма, основы которого заложил его известный старший современник Шоротчо́ндро Чоттопаддха́й (1876–1938), и навсегда увековечил свое имя в истории бенгальской литературы.

Роман «Однажды в лесу» был издан в 1939 году и представляет собой историю-покаяние на момент начала повествования уже немолодого бенгальца Шотточорона, который по предложению друга около шестнадцати лет назад отправился в Бихар благоустраивать земли, принадлежавшие его отцу. Поначалу этот дикий и необитаемый лесной край буквально душит Шотточорона, он хочет поскорее уехать оттуда, чтобы не иметь ничего общего ни с лесом, ни с его диковатыми, как он их называет, жителями. Однако по мере того как юноша всё больше узнает лес и его обитателей, он проникается к ним уважением и восхищением: лес щедро делится с ним своими тайнами, каждый раз открывая перед ним новые грани прекрасного, о которых, как частенько признается сам Шотточорон, он никогда не знал; он меняет его образ мыслей и заставляет по-новому взглянуть на привычную действительность. Шотточорон же, движимый необходимостью выполнять свои обязанности управляющего поместьем и обеспечивать его стабильный доход, вынужден нарушить существующую между лесом и человеком многовековую гармонию и расчистить земли для новых поселений и сельскохозяйственных угодий. Своего рода покаянию за этот поступок и посвящено повествование, ведь, как надеется Шотточорон, «если самому признаться в совершенном преступлении, это немного облегчит его тяжесть» (с. 9).

Несущий на себе несомненный отпечаток личного опыта писателя (наблюдение, которое сам Бибхутибхушон Бондопаддхай всячески оспоривал) роман являет собой книгу леса, раскрывающую перед читателями панораму его жизни и целиком и полностью посвященную ему. Лес — центральный и, пожалуй, самый глубокий образ в повествовании — реализуется в семантическом пространстве текста сразу в нескольких аспектах. В первую очередь, это особый мир, живущий по собственным законам и со своим течением времени, и населяющим его жителям не остается ничего, кроме как смириться с этим. Эту особенность леса замечает и сам Шотточорон. Он размышляет:

«Сколько столетий, должно быть, сменили друг друга, а эти леса и холмы всё так же стоят. В далеком прошлом, когда арии преодолели Хайберский проход и вошли в долину пятиречья, эти леса были теми же, что и сейчас. Когда Будда, покинув свою молодую новоиспеченную жену, ночью тайком ушел из дома, эти горные вершины, освещаемые лунным светом, улыбались так же, как и сегодня. Когда поэт Ва́льмики сидел в своей хижине на берегу Та́масы, записывая Рама́яну и вдруг вздрогнул, увидев, как солнце клонится к закату, в темных водах реки отражаются россыпи багровых облаков, а лесные антилопы возвращаются в а́шрам, в этот же час вершины Мохаликхарупа были точно так же окрашены в алый цвет заходящего на западе солнца подобно тому, как они сейчас медленно догорали багровым огнем у меня на глазах. В те далекие дни, когда император Чандрагупта впервые взошел на трон, греческий царь Гелиодор воздвиг колонну, восхваляющую Вишну, царевна Самьюкта повесила на статую Притхвираджа цветочную гирлянду во время сваямвары, несчастный Дара Шукох, потерпев поражение при Самугаре, тайком бежал из Агры в Дели, Господь Чойтонно начал исполнять санкиртаны в доме Шривасы, бенгальцы проиграли битву при Плесси, — густые леса и цепи холмов Мохаликхарупа всё так же возвышались над землей» (с. 126–127).

В этом смысле все рассказанные Шотточороном истории — о едва сводящей концы с концами Кунте, доверчивой и наивной Мончи, обманом увезенной от родных, добродушном и не знающем корысти ростовщике Дхаотале Шаху, талантливом мальчике-танцоре Дхатурии, так и не воплотившем в жизнь свою мечту, милой царевне без царства Бханумоти и справедливом лесном божестве — покровителе диких буйволов Танробаро — лишь мимолетные «однажды», легкой рябью пробегающие по ровной глади океана бытия этого края: пройдут годы, а холмы Мохаликхарупа продолжат всё так же возвышаться над землей.

Особое течение времени в лесу до некоторой степени определяет характер его восприятия и в самом повествовании: хотя в романе содержатся замечания о том, что прошли пара или несколько месяцев, а также дважды упоминается, что минуло три года, выстроить точную хронологию тех или иных событий порой непросто. Что касается времени пребывания в этих краях Шотточорона, то, если верить его подсчетам, он провел там шесть «долгих» лет — как и сам Б. Бондопаддхай когда-то.

В то же время, пожалуй, не будет преувеличением сказать, что лес в романе не просто локус, в котором разворачиваются описываемые события, но настоящий персонаж, деятельный и многоликий, испытывающий героев и подчиняющий их своей воле. Это пленяющая и грозная сила, которая часто персонифицируется, принимая различные обличия.

Неслучайно, пожив какое-то время в лесу, Шотточорон признается: «Проходили дни, и лесная чаща всё больше очаровывала меня. <…> Сколько нарядов и форм сменила эта лесная чаровница, всякий раз представая перед моим зачарованным взором в новом обличье и еще больше пленяя меня. То являлась вечерами, увенчав голову диадемой из невиданных багровых облаков, то приходила в жаркий полуденный зной, приняв облик сводящей с ума Бхайрави, то, обратившись небесной а́псарой, накидывала на плечи сотканную из лунного света вуаль, умащала тело ароматом свежих лесных цветов, украшала грудь гирляндой из звезд и посещала меня глубокими ночами, а иногда становилась грозной Ка́ли и разрубала ночную тьму мечом яркого света созвездия Ориона» (с. 34–35).

Порой глубокое восхищение сменялось неподдельным ужасом, и Шотточорон объяснял: «Мне казалось, что нужно поскорее вернуться в Калькутту, что оставаться здесь не к добру, что завораживающая красота этих лунных ночей подобна сказочной царице ракшасов, которая одурманит меня, завлечет в свои сети и убьет» (с. 111).

Иногда облик этих мест рождал в его душе целую палитру ярких чувств и впечатлений. Шотточорон замечал: «Всякий раз, когда тихими, спокойными вечерами я отправлялся верхом на лошади в бескрайние, убегающие к горизонту, одинокие леса высоких тамарисков и сахарного тростника Лобтулии-Бойхар, их природная красота заставляла мое сердце содрогаться от бесконечных таинственных переживаний: порой она приводила меня в ужас, временами наводила тоску и толкала на глубокие размышления, иногда являлась в сказочных снах, а бывало и так, что оборачивалась болью всех мужчин и женщин на земле. Словно она была высокой безмолвной музыкой. Мерцание звезд служило ей ритмом, лунная ночь — аккомпанементом, стрекотание сверчков — мелодией, а убегающий огненный хвост падающей звезды — тактом» (с. 151).

Обращает на себя внимание и язык, которым юноша описывает окружающий его лес: тягучий, витиеватый и непрозрачный язык описаний Шотточорона, с одной стороны, является дополнительной характеристикой леса, когда практически все средства языка — ритмика, лексика, синтаксис — брошены на то, чтобы, насколько это возможно, полно раскрыть его образ и поддерживать его на протяжении всего повествования. В такие, безусловно, глубоко личные и откровенные моменты сам текст будто уподобляется лесной чаще, позволяя читателю затеряться в цепочках нанизанных друг на друга эпитетов, метафор и сравнений. С другой стороны, поскольку все описания даны нам в восприятии Шотточорона, эта особенность его языкового портрета до некоторой степени является подтверждением того, что лес взял-таки над юношей верх — то, о чем предупреждал его в первые месяцы пребывания в этих краях один из служащих конторы Гоштхо-бабу. Его образ мыслей становится таким же сложным, запутанным и витиеватым, как непроходимая лесная чаща, посреди которой он живет, — к слову, одна из немногих характеристик чуткого созерцателя-мечтателя Шотточорона, крайне неохотно делящегося какими-либо сведениями о себе.

Стоит отметить, что лес подчиняет себе не только юношу, другие герои также испытывают на себе его невидимое, но вполне ощутимое влияние. Так, уже упоминавшийся бенгалец Гоштхо-бабу признается, что не то что домой, даже в Пурнию или Патну поехать по делам больше чем на пару дней не может — душа задыхается от шума и сутолоки города. А по замечанию обедневшего брахмана Раджу Панде, в этих краях жизнь идет своим особым чередом, «веками цветут эти цветы, поют птицы, спускаются на гребне ветра на землю божества», и едва он начинает расчищать топориком лес, как они приходят, отнимают его и «тихонько нашептывают в ухо такие истории, которые уносят прочь все заботы о мирском» (с. 116).

В отличие от юноши, все эти люди по-настоящему принадлежат лесистому краю Лобтулии и Нарха-Бойхар и поколение за поколением живут в гармонии с лесом. Шотточорон же так и остался чужим для этого места, ибо его мир — город и цивилизация. Важно подчеркнуть, что оппозиция «лес/город» (в некоторых случаях «лес/цивилизация»), актуализированная юношей еще в начале повествования, поддерживается и сохраняется главным образом им же вплоть до его завершения. Однако по мере того как он всё ближе знакомится с жизнью леса, меняется лексическое наполнение данных образов: так, «одиночество и безлюдность этого лесного края», тяжелым камнем лежавшие на его груди, сменяются «необъятным привольем», сокрытым вдалеке от цивилизации, а город постепенно превращается из сердца светской жизни, наполненной встречами с друзьями и походами в кино, театры и на песенные вечера, в «городскую клетку», изрезанную лабиринтами асфальтовых дорог и кишащую машинами (с. 25, 98, 178).

Кроме того, посредством данной оппозиции, как представляется, раскрывает себя еще один аспект образа леса, отчасти сопряженный с первыми двумя, а именно его инаковость. Лес, выступая в роли безусловного Другого для юноши, открывает ему через истории своих обитателей маленькие правды жизни такой, какая она есть на самом деле, позволяя ему таким образом лучше познать себя, ведь он же Шотточорон — «следующий истине/за истиной» в переводе с бенгальского языка, и юноша — взлелеянное благородной арийской цивилизацией ее дитя — под конец повествования, кажется, начинает задумывается, так ли много у него поводов задрать нос от гордости за свою принадлежность цивилизованному обществу и так ли цивилизован его мир (и он сам в том числе), как ему казалось раньше.

В конце концов Шотточорон не может ответить на брошенный ему вызов оставаться собой, и чувство раскаяния гложет его даже спустя много лет после возвращения со службы. Он пишет: «Мне довелось узнать не только лес, но и столько самых разных людей. <…> Во мне и сегодня живы воспоминания о многих причудливых течениях жизни, с мягким журчанием струящихся по незнакомым каменистым тропинкам, на которые редко ступает нога городского человека. Но это совсем не радостные воспоминания. Я своими руками разрушил эту нетронутую обитель природы, и лесные божества никогда не простят мне этого» (с. 9). Несмотря на безуспешные попытки найти некоторые точки соприкосновения этих двух противоположных друг другу миров, Шотточорон оказывается неспособным выступить связующим звеном между ними, и сохранение данной оппозиции, пусть даже в несколько перевернутом виде, является до некоторой степени подтверждением этого.

Если говорить о структуре романа, то он, как уже успел заметить читатель, не объединен единым сюжетом, связывающим героев произведения, и, скорее, представляет собой ряд небольших зарисовок, раскрывающих истории жизни того или иного персонажа, с которым Шотточорону довелось познакомиться: иногда эти рассказы умещаются в рамках одной главы или ее части (таковы, например, истории о белой собаке-оборотне, которая, обернувшись девушкой, погубила юного пастуха и лишила рассудка землемера Рамчондро-бабу; или о непризнанном поэте Бенкотешшоре Прошаде; или об умершей в муках от холеры вслед за своим мужем девочке-вдове, которую Шотточорон обрек на голодную смерть, не дав съесть зараженный рис), порой излагаются в нескольких главах (как это было в случае с Кунтой, Мончи, Бханумоти или Дхатурией). Все они, словно разнообразные лоскутки, соединяются друг с другом и образуют пестрое полотно повествования, порождая мир, в котором реальное переплетается с вымышленным и возможно всё. Это не укрывается и от наблюдательного взгляда самого Шотточорона, ведь именно он как искусный сказитель, развлекая читателя своими историями, наделяет их жизнью и заставляет поверить в то, что они действительно произошли. Так, он рассказывает:

«Сколько причудливых историй я услышал от него: о летающих змеях, о живых камнях, о младенцах, разгуливающих по улице, и многие-многие другие. Все они, рассказываемые Гону прямо посреди лесной чащи, казались мне такими захватывающими и таинственными. Конечно, если бы я услышал их где-нибудь в Калькутте, то точно посчитал бы выдумкой и нелепицей. Для каждого рассказа нужна своя атмосфера, его абы где не поведаешь, и лишь настоящие ценители историй знают, насколько прелесть истории зависит от того, где ее рассказывают. <…> все рассказанные Гону истории не были сказками, а действительно произошли с ним самим. Гону смотрел на жизнь иначе, чем все остальные люди. Проведя всю свою жизнь в тесном соседстве с лесом, он стал его самым лучшим знатоком. Его истории нельзя воспринимать как нечто малозначащее, и мне никогда не казалось, что все они являются плодом его воображения» (с. 42–43).

Важно подчеркнуть, что это обстоятельство не распространяется на героев повествования. Данные через призму взглядов и ценностей Шотточорона, они тем не менее не оторваны от действительности и изображены убедительно и правдиво, их черты характера метко схвачены, а поступки мотивированы: так, читатель едва ли усомнится в том, что толкнуло одинокого и не понятого никем мальчика-танцора Дхатурию, так и не попавшего в Калькутту, где его творчество оценили бы по достоинству, на такой страшный шаг; равно как и в том, почему вдова Ракхала-бабу, презрев гордость, тайком выбиралась ночью в поля набрать корзину обломанных початков кукурузы, чтобы прокормить своих детей; и, возможно, даже в чем-то согласится с Болобходро, Раджу Панде и Мотукнатхом, которые в один голос твердили, что материальное процветание — верная дорога к счастью, и не покладая рук трудились, чтобы приумножить свой урожай и поголовье скота. То же справедливо и в отношении картин жизни и быта всех этих людей, которые представлены перед читателем во всей их незатейливой простоте, а порой и неприглядной, ужасающей нищете. В этом смысле роман являет собой один из лучших образцов деревенской прозы в бенгальской литературе.

Что касается самого Шотточорона, то он, как уже отмечалось выше, предпочитает особенно не распространяться о себе, что, впрочем, не умаляет полноту его образа: в его размышлениях можно найти цитаты из санскритской поэзии, яркую палитру сюжетов и образов из индийской мифологии, отсылки к мировой истории и литературе. Кроме того, юноша не только утонченный ценитель красоты лесного края, но и превосходный знаток его богатого растительного мира: в повествовании содержатся упоминания многочисленных видов деревьев и растений, нередко сопровождаемые подробными описаниями, благодаря чему изображаемые им картины становятся красочными и живописными даже для тех читателей, кто мало знакомы с миром индийского леса. Всё это обнаруживает в нем эрудированного молодого человека, не лишенного чувства прекрасного и способности к созерцанию.

Безусловно, идеи и образы романа не исчерпываются подобными краткими замечаниями, и каждый читатель найдет в ткани текста что-то свое, обогатив его сокровищницу смыслов новым пониманием.