Однажды в лесу

Глава 14

Прошло несколько месяцев, было начало месяца пхалгун. Возвращаясь из Лобтулии в контору, я услышал доносящиеся с берега озера в глубине леса смех и бенгальскую речь и остановил лошадь. Чем ближе я подходил к тому месту, тем больше удивлялся: теперь уже были слышны и женские голоса. В чем же дело? Я спрятал лошадь в лесу и вышел к берегу. Там, расстелив около зарослей тамариска ковры, сидели и весело болтали около дюжины бенгальцев, неподалеку от них занимались приготовлением еды пять или шесть девушек, а вокруг бегали и резвились в игре шесть-семь маленьких детей. Пока я стоял и давался диву, откуда в этом глухом лесу взялось столько мужчин и женщин с детьми, решивших устроить тут пикник. Взгляды всех присутствующих обратились на меня, и какой-то мужчина сказал по-бенгальски: «Откуда выполз этот дурень?»

Я подошел к ним и ответил:

— Вы, как я понимаю, бенгальцы. Как оказались в этом лесу?

Они очень удивились и смутились.

— Вы тоже бенгалец, господин? Не подумайте ничего такого, мы решили…

— Да нет, что тут думать? Так откуда вы приехали, да еще с женщинами? — переспросил я.

Между нами завязался разговор. Самого пожилого мужчину в их компании звали Рай Бахаду́р, он был отставным помощником мирового судьи. Оставшаяся часть группы состояла из его детей, племянников, племянниц, внуков, зятьев и их друзей. Еще в Калькутте Рай Бахадур узнал из одной книги, что округ Пурния — прекрасное место для охоты, и, желая убедиться в этом лично, приехал сюда к своему брату-судье. Сегодня утром они сели в Пурнии на поезд и уже в десять часов были в Катарии, оттуда на лодке переправились через Коши и решили устроить здесь пикник — считается, если не бывал в чащах Лобтулии, Бомаибуру и Пхулкии-Бойхар, можно сказать, что настоящего леса не видел. После пикника они планируют пройти пешком четыре мили до реки Коши у подножия холмистых заповедных лесов Мохонпура и там сесть на лодку, чтобы сегодня поздно вечером вернуться в Катарию.

Меня поистине изумили его слова. Я заметил, что у них было с собой только одно двуствольное ружье, и, надеясь только на него, они пришли вместе с детьми на пикник в этот опасный лес. Не стану отрицать, это был смелый поступок, но Раю Бахадуру, как человеку опытному, стоило проявить бо́льшую осмотрительность. Даже местные не решаются ходить мимо лесов Мохонпура еще до наступления сумерек, страшась диких буйволов. Кроме того, можно запросто натолкнуться на тигра, не говоря уже о диких кабанах и змеях. Это совсем не то место, куда стоит отправляться на пикник с детьми.

Рай Бахадур не соглашался отпустить меня просто так, пришлось остаться и выпить с ними чаю. Посыпались вопросы: чем я занимаюсь в этом лесу? Как оказался здесь? Наверное, торгую древесиной? Рассказав о себе, я предложил им всем переночевать в нашей конторе, но они отказались. Им непременно нужно было успеть на вечерний поезд в Катарии в десять часов, чтобы к полуночи вернуться в Пурнию. Если не вернутся вовремя, домашние начнут беспокоиться. Они правда не могут остановиться и т. д. и т. п.

Я так и не понял, для чего эти люди забрались так глубоко в лес на пикник. Прелесть лесных просторов Лобтулии-Бойхар и тянущейся вдалеке цепи гор, краски заходящего солнца, щебетание птиц, буйство распустившихся по весне разнообразных лесных цветов совсем рядом — они едва ли бросили взгляд на всё это. Лишь кричали, распевали песни, бегали туда-сюда и занимались приготовлением еды. Двое из девушек учились в колледже в Калькутте, остальные — школьницы. Один из юношей был студентом медицинского колледжа, другие тоже учились или в колледже, или в школе. Попав вдруг в это удивительное царство природы, они совершенно не стремились насладиться его красотой. В действительности они приехали сюда ради охоты, полагая, видимо, что зайцы, птицы и олени рассядутся на обочине дороги, терпеливо ожидая их выстрелов.

Никогда прежде не встречал таких напрочь лишенных воображения девушек. Они сновали туда-сюда, собирали хворост для костра, обрывая ветки деревьев неподалеку, и не умолкали ни на минуту, при этом никто из них ни разу не обратил внимание на то, в каком исполненном красоты уголке леса они готовят свою овощную похлебку.

Одна из девушек сказала: «Как удобно тут открывать консервные банки — столько камушков, чтобы ударить по ножу!»

А другая добавила: «Уф, ну и место! Нигде не найти хорошего риса, вчера весь город обегала, везде только необработанный рис. И какой, скажите мне, из него будет пулао!»

Знали бы они, что неподалеку от того места, где они готовили, феи устраивали свои забавы глубокими лунными ночами.

Затем начались разговоры о кино. Вчера вечером в Пурнии они посмотрели один фильм — он был совершенно низкопробным, больше ничего и не скажешь. Но от сравнения с калькуттским кино не удержались. Верно говорят, дхенки[97] и в раю зерно обмолачивает.

Около пяти вечера они ушли, оставив после себя гору пустых жестяных банок из-под сгущенного молока и джема. Она вызывающе мозолила глаза посреди этих зеленых лесов Лобтулии.

Весна даже не успела закончиться, как в Лобтулии-Бойхар созрела пшеница. В прошлом году в нашем поместье собрали большой урожай горчицы и ржи. В этот раз большую часть полей засеяли пшеницей, поэтому сезон жатвы наступил еще в начале бойшакха.

Наемные рабочие, видимо, решили прийти в эти края на заработки не в конце зимы, как обычно, а только сейчас, и теперь по кромке лесов и обочинам полей постепенно начали вырастать их хижины. Предстоит срезать урожай более чем с двух тысяч бигхов земли, поэтому здесь уже собралось по меньшей мере три-четыре тысячи рабочих. Ходят слухи, многие еще в пути.

Я с самого утра разъезжал на лошади по делам и смог спешиться только к вечеру. Каждый день сюда приходили всё новые и новые люди, кто знает, сколько среди них негодяев, воров и прохвостов — если не смотреть за ними в оба, в этих лишенных полицейского надзора землях может в любой момент случиться беда.

Расскажу о парочке таких случаев.

Еду я как-то на лошади и вижу, что на обочине дороги сидят два мальчика и девочка и плачут. Я спешился и спросил у них, что случилось.

Суть того, что они мне рассказали, сводилась к следующему: они жили не в нашем поместье, а в деревне Нондолала Оджха. Они родные братья и сестра, сюда пришли только сегодня утром, чтобы посмотреть на ярмарку после окончания жатвы. Старший брат почти сразу начал играть в палочку и веревочку на деньги — на земле стояла палочка, на нее нужно накинуть петлей веревку так, чтобы та завязалась узлом на ее конце. Если игроку удавалось это сделать, он получал по четыре пайсы за каждую петлю.

У мальчика было десять анн, он проиграл их все, не сумев ни разу завязать веревочку. Потом он поставил восемь анн брата, а затем и четыре анны сестры, но опять потерпел неудачу. Теперь у них не осталось денег даже на еду, не говоря уже о том, чтобы купить что-то или посмотреть.

Я сказал им, чтобы они прекратили плакать, и вместе с ними отправился на место происшествия. Сначала они не могли вспомнить, где это было, но потом, показывая на дерево миробалана, сказали, что игра проходила под ним. Сейчас там не было ни души. Вместе со мной был брат констебля из нашей конторы Рупа Сингха. Он сказал: «Эти прохвосты на одном месте долго не задерживаются, господин. Мошенник уже улизнул куда-нибудь».

После обеда того мошенника поймали. Он промышлял своими играми в одном поселении в трех милях отсюда, когда мои сипаи заметили его и привели ко мне. Дети сразу же его узнали.

Поначалу мужчина не хотел возвращать деньги. Сказал, что ни у кого насильно их не отнимал, они сами захотели поиграть и проиграли — в чем же его вина? В конце концов ему пришлось отдать детям всё до последней пайсы, а после я велел сипаям передать его полиции.

Он бросился мне в ноги.

— Где твой дом? — спросил я.

— В округе Балия, господин.

— Зачем ты выманиваешь у людей деньги обманом? Сколько уже заработал на этом?

— Я бедный человек, господин. Отпустите меня на этот раз. За три дня я заработал всего лишь две рупии и три анны…

— Всего лишь, рабочие и тех денег за три дня не получают.

— Господин, разве ж у меня круглый год такой заработок? В год не больше тридцати-сорока рупий выходит.

Я отпустил того мужчину, взяв с него обещание, что он тотчас же покинет мое поместье и никогда больше даже не приблизится к границе наших земель.

Не увидев в этот раз Мончи среди других рабочих, я удивился и расстроился. Она неоднократно говорила, что непременно будет здесь к началу жатвы пшеницы. Ярмарка по случаю сбора уже почти закончилась, и я не мог понять, почему же она не пришла.

Я поспрашивал у других рабочих, но ничего не узнал. Нигде поблизости не было таких же крупных полей, как в нашем поместье, за исключением имения Дива́ра в Ишмаилпу́ре к югу от реки Коши. Но к чему ей было идти так далеко, если заработная плата там была такой же? — размышлял я про себя.

Под конец ярмарки я услышал вести о Мончи от одного рабочего-гангота, который знал ее и ее мужа Нокчхеди Бхокота и работал с ними уже во многих местах. Он рассказал, что последний раз видел их в прошлый пхалгун, когда они вместе собирали урожай на правительственных полях в Акбарпу́ре. Куда они отправились после этого, он не знает.

Ярмарка закончилась в середине джойштхо, и каково же было мое изумление, когда я увидел однажды во дворе главного управления Нокчхеди Бхокота. Упав мне в ноги, он начал громко стенать и сокрушаться. Я удивился еще больше, поднял его и спросил:

— Что такое, Нокчхеди? Почему вы не пришли на жатву в этот раз? У Мончи всё в порядке? Где она?

Из того, что рассказал Нокчхеди, я понял, что он не знает, где сейчас находится Мончи. Во время работы на правительственных полях она бросила их и сбежала. Он долго искал ее, но безуспешно.

Я не знал, что и думать. Мне было совсем не жаль старика Нокчхеди — все мои переживания были только о той простодушной девушке. Куда она ушла? Кто обманом увез ее из дома? Как она теперь? И где? Я помнил о ее любви ко всяким дешевым безделушкам — не составило бы большого труда завлечь ее куда-нибудь, соблазнив ими. Наверняка так всё и было.

— А где ее сын?

— Его не стало. Умер от оспы в месяце магх.

Я расстроился, услышав ответ Нокчхеди. Должно быть, бедняжка от тоски по сыну ушла, куда глаза глядят.

— А Тулши где? — спросил я после некоторого молчания.

— Она здесь, вместе со мной. Дайте нам немного земли, господин. Мы оба уже слишком стары, чтобы работать на жатве. Когда Мончи была с нами, мы благодаря ей еще справлялись. Теперь я без нее как без рук.

Когда вечером я пришел в хижину Нокчхеди, Тулши вместе с детьми очищала зерна проса. Увидев меня, она заплакала, и я понял, что она тоже расстроена уходом Мончи.

— Это всё вина старика, господин, — сказала она. — Когда государственные служащие пришли сделать прививки, он подкупил их и не дал никому из нас привиться. Сказал, что после них заболеем оспой. Не прошло три дня, как сын Мончи заразился оспой и умер. От тоски по нему она как будто сошла с ума — ничего не ела, не пила, только плакала.

— А потом?

— Потом нас прогнали с правительственных полей. Сказали, мол, у вас умер от оспы ребенок, мы не позволим вам оставаться здесь. Еще до этого на Мончи положил глаз какой-то молодой раджпут. Она исчезла той же ночью, когда мы ушли оттуда. А утром того же дня, я видела, как тот раджпут крутится около нашей хижины. Это точно его работа, господин. В последнее время она постоянно говорила, что поедет посмотреть Калькутту. Я уже тогда знала, что-то непременно произойдет.

Я тоже вспомнил, что в прошлом году Мончи не раз выражала желание отправиться в Калькутту. Неудивительно, что хитрый раджпут, наобещав этой простой и наивной девушке поездку в Калькутту, обманом увез ее из дома.

Я знал, что подобные истории заканчивались тем, что местных девушек увозили на работу на чайных плантациях в Ассаме. Неужели Мончи было предначертано судьбой влачить одинокое и жестокое существование в горах Ассама вдалеке от дома и родных?

Я разозлился на старика Нокчхеди. Это он был корнем всех зол. Зачем он, старик, женился на молодой Мончи? Зачем подкупил правительственных служащих? Если и дам ему землю, то только ради пожилой Тулши и их детей.

Именно так я и поступил. Из главного управления пришло распоряжение о том, что участки в Нарха-Бойхар нужно поскорее сдать в аренду. Первым моим арендатором здесь стал Нокчхеди.

Земли в Нарха-Бойхар представляли собой непроходимые леса, и там только-только начали появляться первые хижины. Когда Нокчхеди впервые увидел этот лес, он пошел было на попятную: «Господин, да ведь там же даже среди бела дня может напасть тигр! А у меня маленькие дети».

Но я ясно дал понять, что, если ему что-то не нравится, он может попытать удачу в другом месте.

Нокчхеди не осталось ничего другого, кроме как согласиться на этот лесной участок.

С тех пор как Нокчхеди поселился здесь, я ни разу не навещал его. Но однажды вечером, возвращаясь в контору через Нарха-Бойхар, я увидел посреди лесной чащи небольшой расчищенный участок и пару небольших хижин из сахарного тростника рядом. В одной из них горел свет.

Не знал, что они принадлежат Нокчхеди. Услышав стук копыт лошади, из хижины вышла пожилая женщина — это была Тулши.

— Вы решили взять этот участок? Где Нокчхеди? — спросил я.

Тулши была взволнована, увидев меня. Она суетливо расстелила набитую соломой циновку со словами:

— Садитесь, господин. Отдохните немного. Он вместе со старшим сыном ушел в Лобтулию купить в лавке масло и соль.

— Ты осталась одна в этом лесу?

— Мы уже привыкшие. Разве могут бедняки вроде нас бояться? Мне не пришлось бы оставаться одной, но судьба — злодейка: пока Мончи была рядом, никакие леса были мне не страшны. Какой смелой и отважной она была, господин!

Тулши любила молодую жену своего мужа. Понимала она и то, что бенгальскому бабу будет в радость услышать о Мончи.

Ее дочь, Шуро́тия, обратилась ко мне:

— Господин, мы приютили детеныша нильгау, не хотите посмотреть? Однажды вечером он стоял в лесу за нашей хижиной и шуршал сухой листвой. Мы с Чхо́нией принесли его домой. Славный малыш.

— Чем же вы его кормите?

— Только соломой от проса и молодыми листьями деревьев. Я приношу ему из леса листья хурмы.

— Ну покажите уже его господину, — сказала Тулши.

Шуротия, словно быстрая лань, тут же скрылась за хижиной. Вскоре оттуда донесся ее девичий крик: «О нет, детеныш сбежал! Ах, Чхония, туда… нет, сюда! Хватай скорее!» — командовала она сестре на хинди.

Наконец, вдоволь напрыгавшись и набегавшись, запыхавшиеся, но довольные сестры вошли в хижину с пойманным детенышем нильгау.

Чтобы я мог получше его разглядеть, Тулши подняла повыше горящий кусок бревна.

— Правда, хорошенький, господин? — спросила Шуротия. — Вчера ночью сюда приходил медведь, чтобы съесть его. Он забрался на дерево мадуки и ел цветы. Была уже глубокая ночь. Родители спали, а я всё слышала. После он спустился с дерева и встал прямо за нашей хижиной. Услышав его шаги, я прижала детеныша к груди и закрыла рукой его мордочку, чтобы он не издал ни звука, и так лежала всю ночь.

— Тебе не было страшно, Шуротия?

— Страшно! Ишь! Я ничего не боюсь. Знаете, сколько я встречаю, когда хожу за хворостом в лес? И даже тогда не боюсь. Разве можем мы бояться? — подытожила она совсем как взрослая.

Огромные и высокие, словно дымовые трубы завода, черные стволы дерева хурмы подпирали небо, окружив хижину со всех сторон. Они чем-то напоминали Гигантский лес в Калифорнии. С веток деревьев доносился шелест крыльев сов и летучих мышей, заросли кустарников светились в полумраке огоньками светлячков, в лесу за хижиной выли шакалы — мне было сложно представить, как эта женщина живет одна с маленькими детьми в безлюдном лесу. О мудрый, таинственный лес, поистине велика твоя милость к тем, кто ищет у тебя пристанище!

Слово за слово я спросил:

— Мончи забрала все свои вещи?

— Вторая мама ничего не взяла с собой. Помните ту коробочку, которую она в тот раз вам показывала, она ее бросила и ушла. Хотите посмотреть? Сейчас принесу, — ответила Шуротия.

Она принесла коробочку и раскрыла передо мной. Гребень, небольшое зеркальце, бусы, дешевый зеленый платок — совсем как шкатулка для игры в куклы маленькой девочки! Но того ожерелья из Хингладжа, которое она купила в прошлый раз на ярмарке в Лобтулии, не было.

И куда только она ушла, бросив свой дом и родных? Спустя столько лет они наконец осели на одном месте и обзавелись хозяйством, и только одна она продолжала скитаться!

Когда я взбирался на лошадь, Шуротия сказала:

— Приезжайте как-нибудь еще, господин. Мы расставляем ловушки и ловим в лесу птиц. Недавно я сплела новую, а еще приручила пастушка и болотную курочку — другие птицы из леса прилетают на их крик и попадают в ловушку. Сегодня уже поздно, а не то я бы вам показала.

Ездить такой глубокой ночью по лесным просторам Нарха-Бойхар страшно и опасно. По левую сторону от меня, весело журча, протекал горный ручей, где-то в лесу расцвели цветы, благоухающая от их аромата тьма порой была настолько кромешной, что я не видел даже гриву моей лошади; звезды тоже пока не вышли.

Нарха-Бойхар была пристанищем для разнообразных деревьев и растений, животных и птиц. Природа одарила этот лесной край бесчисленными богатствами. На севере этих земель раскинулся пруд Сарасвати. На картах со старых разведывательных работ видно, что раньше там пролегало русло реки Коши, теперь же она пересохла, и от нее практически ничего не осталось, а то древнее русло превратилось в сплошной лес. Мне вспомнились строки Бхавабхути:

Там, где в прошлом текли воды реки,

Теперь остались лишь ее песчаные берега.

Какая неописуемая красота леса окружала меня той темной, тихой ночью! При мысли о том, что этим лесным краям Нарха-Бойхар осталось совсем немного, у меня сжалось сердце. Я так их любил и своими же руками разрушил. В течение пары лет эти земли были сданы в аренду, и на месте прежних лесов выросли уродливые и грязные трущобы. Нарха-Бойхар была творением самой природы, взращиваемым ею сотнями лет, и теперь ее ни с чем не сравнимая красота и просторы должны были бесследно исчезнуть. И ради чего?

Ради рядов неприглядных хижин с черепичными крышами, коровников, кукурузных полей, стогов конопли, верениц чарпаи, флагов Ханумана, редких кустов опунции, амбаров с табаком и вспышек холеры и оспы.

О древний лесной край, я прошу у тебя прощения.

Однажды я отправился в гости к Нокчхеди посмотреть, как Шуротия вместе с сестрой ловят птиц.

Они взяли две клетки и повели меня на опушку леса Нарха-Бойхар. День уже клонился к вечеру, и солнце, отбрасывая длинные тени на поля, постепенно скрывалось за холмами.

Девочки остановились около молодого шимула и опустили клетки на землю. В одной сидел крупный пастушок, а в другой болотная курочка — те обученные птицы, которых мне показывали в прошлый раз. Пастушок начал кричать, завлекая лесных птиц в ловушку. Болотная курочка поначалу молчала. Шуротия щелкнула пальцами, присвистывая:

— Давай же, сестрица, скажи…

Болотная курочка тут же заворковала: «Гу-у-у-р-р».

Этот необыкновенный звук, разлившийся по открытому полю в безмолвной тишине вечера, заставлял сердце содрогнуться от осознания простора и шири этого края, тянувшегося до самого горизонта под куполом ясного неба. Рядом в траве распустились пышные желтые соцветия дудхли, и Чхония опустила бамбуковую ловушку, похожую на клетку для птиц, прямо на нее, а затем спрятала под ней клетку с курочкой.

— Пойдемте, господин, спрячемся в кустах. Если птицы увидят людей, тут же разлетятся, — велела Шуротия, и мы все вместе спрятались в рощице из молодых саловых деревьев.

Пастушок изредка прерывался, а вот болотная курочка ворковала без умолку: «Гу-у-у-р-р, гу-у-у-р-р».

Какое сладкозвучный, неземной звук!

— Шуротия, продашь мне вашу болотную курочку? Сколько хочешь за нее?

— Тише-тише, господин! Распугаете птиц! Слышите, вон они летят!

Некоторое время мы сидели молча, а затем из леса послышалось: «Гу-у-у-р-р».

Я вздрогнул. Лесная птица отвечала своей подруге в клетке!

Постепенно это воркование приближалось к месту, где была установлена ловушка, пока не слилось воедино с песней обученной курочки, а затем резко оборвалось — птичка угодила в ловушку. Чхония и Шуротия быстро побежали к ней, я тоже поспешил за ними.

Попавшая в ловушку птица застряла лапками в клетке и отчаянно била крыльями. Ее песня умолкла. Какое это было удивительное зрелище, я не мог поверить своим глазам.

Шуротия взяла ее в руки и показала мне:

— Посмотрите, как запутались лапки в клетке. Увидели?

— Что вы делаете с пойманными птицами?

— Отец продает их на базаре в Тираши-Ротонгондже. По две пайсы за болотную курочку и семь — за пастушка.

— Продай мне. Я заплачу, сколько нужно.

Шуротия тут же отдала мне птицу и, как я ни старался, ни в какую не соглашалась взять за нее ни пайсы.

Наступил месяц ашшин. Одним утром я получил весть о кончине царя Добру Панны. Его семья находилась в бедственном положении и просила меня, если есть возможность, приехать. Письмо передал Джогру Панна, дядя Бханумоти.

Я сразу же отправился в путь и прибыл в Чокмокитолу незадолго до наступления сумерек. Там меня встретили старший сын царя и его внук. Они рассказали, что царь Добру Панна упал и повредил колено, когда пас коров, и именно эта травма в конце концов унесла его жизнь.

Едва только до ростовщика дошла весть о смерти короля, как он сразу же забрал всех коров и буйволов и отказывался вернуть их, пока не получит обратно долг. Но беда не приходит одна: уже завтра состоится церемония помазания нового царя, на которую тоже нужны деньги, только вот откуда их взять? К тому же, если ростовщик не вернет скот, семья царя даже концы с концами сводить не сможет — продажа топленого масла-гхи из буйволиного молока была основным источником доходов этих людей, и теперь их ждет голодная смерть.

Я велел привести ростовщика ко мне. Его звали Бирбо́л Сингх. Он даже слышать меня не хотел и на за что не соглашался вернуть коров и буйволов, пока не получит обратно свои деньги. Я понял, что это нехороший человек.

Бханумоти пришла поприветствовать меня и расплакалась. Она любила своего прадедушку; пока он жил, они были за ним как за каменной стеной, а стоило ему только навсегда сомкнуть глаза, как несчастья стали сваливаться на них одно за другим — она говорила всё это, и слезы беспрестанно текли по ее щекам.

— Пойдемте со мной, бабу-джи, я отведу вас к прадедушке. Мне больше ничего не мило, я хочу только сидеть у его могилы.

— Подожди немного, Бханумоти, сначала нужно уладить дело с ростовщиком, а после мы с тобой обязательно сходим, — ответил я ей.

Однако с этим подлым раджпутом ни о чем невозможно было договориться, он совершенно не желал внимать ничьим просьбам и увещеваниям. Единственная милость, которой нам удалось добиться, это оставить скот в доме царя, но чтобы никто не смел даже каплю молока выдоить. Спустя пару месяцев мы нашли способ вернуть долг, но об этом после.

Тем временем Бханумоти в одиночестве стояла перед воротами их дома.

— Уже темнеет, потом мы уже не сможем пойти. Пойдем, я покажу вам могилу, — обратилась она ко мне.

То, что Бханумоти, не побоявшись остаться наедине со мной, вела меня к их родовому кладбищу на вершине холма, значило, что она теперь считает меня близким другом их семьи, которому можно доверять. Простота и сердечность этой племенной девушки глубоко тронули меня.

На просторную горную долину опустились вечерние тени. Бханумоти устремилась вперед, как испуганная лань.

— Послушай, Бханумоти, иди помедленнее. Здесь где-нибудь растет ночной жасмин?

В этих краях цветок жасмина назывался совершенно по-другому, и я не смог понятно объяснить Бханумоти, что имел в виду. По мере того как мы поднимались на холм, перед нашими глазами открывалась удивительная картина: синяя цепь гор Дхонджори, словно пояс, окружала лишившееся своего царя государство Добру Панны, а сильный ветер то и дело обрушивался на открытую долину.

Бханумоти вдруг остановилась и спросила:

— Вам тяжело подниматься наверх?

— Отчего же? Нисколько, только иди чуть-чуть помедленнее, — ответил я.

Некоторое время мы шли молча.

— Дедушка ушел, и у меня больше никого не осталось, — сказала она, всхлипывая и заикаясь, совсем как ребенок.

Ее слова вызвали у меня добрую улыбку. Пусть ее пожилой прадедушка умер и у девушки не было матери, но ведь оставались еще отец, братья, дедушки и бабушки, живые и здоровые — разве этого мало? Но Бханумоти была женщиной, даже девушкой, и ее девическое стремление получить немного внимания и сочувствия со стороны мужчины было вполне естественным.

— Не забывайте нас, навещайте иногда, ладно? Кто еще о нас позаботится?

Женщины везде одинаковые, и юная Бханумоти ничем от них не отличалась.

— Почему же я должен вас забыть? Конечно, буду иногда к вам приезжать, — ответил я.

— Ну да, уедете в Бенгалию, в свою Калькутту, и разве вспомните обо всех этих лесах и холмах… о нас… обо мне? — сказала Бханумоти, надув губы, будто в обиде.

— Разве не помню, Бханумоти? А зеркальце ты не получила? — ласково напомнил я ей.

Лицо Бханумоти просияло.

— О, бабу-джи, чудесное зеркальце! Совсем забыла сказать вам об этом.

К тому моменту, когда мы добрались до кладбища под тем баньяновым деревом, день уже, можно сказать, сменился вечером, и красное солнце спряталось за цепью холмов вдалеке. Это место словно безмолвно ожидало, пока на небе взойдет тонкий серп луны и развеет беспокойные тени и вечерние сумерки, стремительно опускающиеся на дерево.

Я попросил Бханумоти нарвать немного лесных цветов, чтобы разбросать их по каменной плите царя Добру Панны. Люди этого края не знали такого обычая, немного поколебавшись, она всё же выполнила мою просьбу и принесла несколько веток ночного жасмина, сорванных с дерева рядом. После этого мы вместе разбросали их по могиле царя.

И ровно в этот момент стая уток, быстро взмахнув крыльями и громко гогоча, улетела прочь с вершины баньяна — словно души всех забытых и угнетенных предков Бханумоти и царя Добру Панны, довольные моим поступком, в один голос заговорили: «Славно! Славно!», потому что, возможно, это был первый раз, когда потомок ариев отдал дань уважения могилам этого дикого племени.