Однажды в лесу

Глава 17

Мне нравилось, как преображались с наступлением сумерек новые поселения в Лобтулии. Подернутая легкой дымкой луна, бескрайние, убегающие к горизонту злаковые поля, редкие огни селений вдалеке. Сколько новых людей и семей перебрались в наше поместье в поисках сытой жизни — на месте лесов выросли новые деревни, и началось возделывание земли. Я не знал ни названий этих поселений, ни их жителей. Разбросанные и тут и там, они казались мне загадочными в тусклом свете луны. Такой же непостижимой и подернутой дымкой таинственности, подобно этой туманной лунной ночи, была для меня жизнь населявших их людей. Немного пообщавшись с некоторыми из них, я понял, что их образ жизни и отношение к ней были для меня совершенно в новинку.

Возьмем для начала их отношение к еде. В землях нашего поместья урожай собирают трижды в год: в месяц бхадро — кукурузу, в поуш — бобовые и в бойшакх — пшеницу. Кукурузы рождается не очень много, потому что почвы на большей части участков непригодны для ее выращивания. Урожаи бобовых и пшеницы — богатые, но последней — в два раза меньше. Поэтому основной продукт питания здесь — бобовая мука.

Рис не растет совсем, ни в нашем поместье, ни на государственных землях. Нет подходящих низин для него. А потому люди здесь редко его едят — он считается непозволительной роскошью. Конечно, находится пара гурманов, которые продают пшеницу и бобовые и на вырученные деньги покупают рис, но таких можно по пальцам пересчитать.

Или вот, например, их жилища. Все поселения, что раскинулись на десяти тысячах земель нашего поместья, состояли из хижин, полностью построенных из сахарного тростника; стены некоторых из них были обмазаны глиной. Бамбук в этих краях совсем не рос, поэтому рейки, столбы и опоры в домах делались из стволов и ветвей деревьев, главным образом хурмы и чароли.

О религии и говорить не стоит. Все были индуистами, но почему из тридцати трех миллионов богов они выбрали в качестве своего покровителя именно Ханумана, мне неведомо. В каждом поселении непременно развевался на ветру флаг Ханумана — ему поклонялись, совершая пуджу и обмазывая киноварью. У Рамы и Ситы тоже было некоторое количество почитателей, но любовь в народе к их слуге Хануману несколько заслоняла их величие. Поклонялся ли кто-то Вишну, Шиве, Дурге или Кали, я сомневался, по крайней мере, в нашем поместье их последователей не было.

Совсем забыл, одного почитателя Шивы я всё-таки встретил. Его звали Дрон Маха́то, из касты гангота. Лет десять-двенадцать назад кто-то принес и поставил во дворе конторы прямо под флагом Ханумана небольшой камень. Сипаи изредка обмазывали его киноварью, нет-нет кто-то поливал водой, но большую часть времени на него никто не обращал внимания.

Недалеко от конторы пару месяцев назад образовалось новое поселение. Дрон Махато обосновался там. Ему было не меньше семидесяти лет — таким именем, как у него, детей уже не называют; будь он мальчиком или юношей, его звали бы сегодня До́мон, Лодха́и или Мохара́дж. Прежде же родители стеснялись давать детям такие изысканные, замысловатые имена.

Как бы то ни было, старик Дрон однажды заметил под флагом Ханумана камень, и с тех пор каждое утро, совершив омовение в реке Колболия, приносит оттуда горшочек воды, проливает его сверху на камень, семь раз обходит вокруг по часовой стрелке, восемь раз почтительно склоняется в земном поклоне и только после этого возвращается домой.

Как-то раз я сказал ему:

— Колболия ведь в двух милях отсюда, ты каждый день туда ходишь. Может, лучше будешь приносить воду из небольшого пруда рядом?

— Махадев-джи[103] радуется бегущей воде. Моя жизнь наполняется смыслом от того, что я могу омывать его водой каждый день.

Верующие тоже творят Бога. По всей округе разнеслись слухи, что Дрон Махато совершает пуджу Шиве, и вскоре несколько его почитателей — и мужчины, и женщины — начали приходить во двор конторы поклониться камню. В местных лесах растет какой-то благоухающий вид травы — стоит взять в руки листок или стебель, и от него исходит восхитительный аромат. Чем больше она высыхает, тем насыщеннее становится благоухание. Кто-то принес и посадил эту траву вокруг камня. Однажды Мотукнатх спросил меня:

— Господин, какой-то гангота приходит и совершает омовение Шиве из нашей конторы, это разве хорошо?

— Учитель, насколько я вижу, именно благодаря этому гангота люди и узнали о нем. Ты ведь тут давно, но я еще не замечал, чтобы ты хоть раз подошел к нему с кувшином воды.

Разозлившись, Мотукнатх забыл, с чего начал разговор, и выпалил:

— Никакой это не Шива. Если не освятить его как положено в храме, то от этого поклонения никакого толку нет. Это просто камень.

— Почему ты тогда беспокоишься? Какое тебе дело до того, что кто-то поливает водой простой камень?

С этого момента Дрон Махато стал главным жрецом, совершающим пуджи Шиве в нашей конторе.

В месяц картик в этих краях с большим размахом отмечают чхатх-пуджу. Девушки из разных поселений наряжаются в желтые сари и, распевая песни, группками идут к реке Колболии, чтобы совершить омовение. Весь день повсюду царит праздничное торжество. Всякий, кто идет вечером мимо того или иного поселения, может ощутить аромат готовящихся пирожков-пи́тха. До глубокой ночи на улицах слышны девичьи песни, а также смех и разговоры юношей и девушек. Где некогда глубокими ночами пробегали стада антилоп-нильгау и доносился вой шакалов или кашель тигра (сведущие люди знают, что тигры могут издавать звуки, напоминающие кашель человека), там теперь — обширное поселение, с шумом и песнями гуляющее на празднике.

В вечер чхатх-пуджи я отправился в Джоллутолу — накануне мы со служащими конторы получили приглашение присоединиться к празднованию; и не только оттуда — еще около пятнадцати разных поселений пригласили нас нанести визит.

Сначала мы посетили дом главы Джоллутолы Джо́ллу Махато.

Я заметил, что рядом с его домом до сих пор рос небольшой лес. Во дворе был натянут рваный навес, и Джоллу со всеми почестями расположил нас под ним. Там же сидели на плетеных циновках остальные жители деревни — все в белых дхоти и жилетках.

— К сожалению, вынужден отказаться от угощений. Мне сегодня предстоит посетить еще много мест, — сказал я.

— Вам обязательно нужно отведать хотя бы кусочек сладостей, иначе девушки расстроятся. Они старались, когда готовили угощения, потому что знали, что вы почтите сегодня своим приходом наше скромное жилище, — ответил Джоллу.

Другого выхода не было. Мы сидели втроем — служащий Гоштхо-бабу, я и Раджу Панде. Принесли угощения — несколько пирожков-питха из пшеничной муки и патоки. Каждый — твердый, как толстый кирпич высотой в дюйм; бросив в человека таким пирожком, его, конечно, не убьешь, но нанесешь увечья, наверняка. Сладости покрывали узоры из листьев и лоз, напоминающие похожие рисунки на пирожках-чондропу́ли. Они так и сочились маслом-гхи.

Я не смог оценить по достоинству эти угощения, с таким трудом приготовленные девушками своими руками, — еле одолел небольшой кусочек. В них не было ни сладости, ни вкуса — девушки-гангота совсем не умеют готовить. А Раджу Панде тем временем в мгновение ока слопал с полдюжины этих огромных пирожков, только от добавки отказался — видимо, ему было неловко перед нами.

Из Джоллутолы мы отправились в Лодхаитолу. А затем — в Порботтолу, Бхимдаштолу, Ашрофитолу и Лочхомниятолу. Всюду песни, танцы, музыка и хохот. Сегодня ночью никто не сомкнет глаз, будут ходить по гостям и веселиться.

Мне было приятно, что, какое бы селение мы ни посетили, везде девушки старались порадовать нас своими угощениями. Услышав, что к ним приедет господин управляющий, они, не зная устали, воодушевленно трудились над приготовлением сладостей, пытаясь продемонстрировать всё свое мастерство. Хотя в глубине души я был благодарен им за эту заботу и доброту, но не мог заставить себя похвалить их труды, и мне становилось грустно от этого. В тот вечер нам довелось попробовать угощения даже хуже тех, что подавали в Джоллутоле.

Куда бы мы ни пришли, наряженные в разноцветные сари девушки с интересом наблюдали из своих укромных уголков за трапезой бенгальского бабу и его спутников. Раджу Панде не обидел ни одну из них. Видя, что он преодолел все возможные пределы в поедании сладостей и движется в сторону бесконечности, я бросил подсчет, поэтому не могу сказать, сколько всего он тогда съел.

Да и не только Раджу. Среди гуляющих на празднике гангота нет-нет можно было встретить тех, кто съедал по две дюжины, а иногда и больше, этих твердых, как кирпичи, сладостей. Если не видеть это своими глазами, трудно поверить, что человек может съесть такое в подобном количестве.

Я тогда навестил и Чхонию с Шуротией в Нарха-Бойхар.

Увидев меня, Шуротия побежала мне навстречу.

— Господин, почему вы так поздно? Мы вдвоем с мамой приготовили для вас кучу разных сладостей, а потом сидели и гадали, почему вас всё нет. Заходите, садитесь.

Нокчхеди принял нас всех с почетом.

Видя, как Тулши старается обустроить для нас место, где мы могли бы сесть и отведать угощения, я улыбнулся про себя. Их хижина явно была не предусмотрена для приема гостей.

— Скажи матери забрать сладости. Кто всё это будет есть? — сказал я Шуротии.

— Это как, господин? Вы что, не съедите эти несколько штучек? — удивилась она. — Мы с Чхонией по пятнадцать штук съели. Попробуйте, пожалуйста. Зная, что вы приедете, мать добавила внутрь изюм и молоко, а отец принес из Бхимдаштолы хорошую муку.

Я поступил неправильно, сказав, что не стану есть угощения. Дети здесь целый год с нетерпением ждут дня, когда смогут полакомиться всеми этими сладостями. Это для них такое редкое и долгожданное лакомство. Чтобы порадовать ее, я заставил себя съесть пару штук.

— Замечательные сладости. Я уже поел в гостях в нескольких местах, поэтому больше не смогу, Шуротия. Но обязательно загляну к вам как-нибудь еще.

Я заметил в руках у Раджу небольшую сумку. Он забирал с собой угощения из каждого дома, в котором мы были, — учитывая вес одной сладости, мешок весил не меньше десяти килограммов.

Раджу был доволен.

— Эти сладости не портятся, господин. Мне еще пару дней не придется готовить. Буду есть их.

На следующее утро в контору пришла Кунта и неуверенно опустила передо мной металлический поднос, накрытый куском белой ткани.

— Что там, Кунта?

— Сладости на чхатх-пуджу, господин. Я вчера два раза к вам приходила и возвращалась обратно, — ответила она смущенно.

— Я вчера поздно вернулся, было много приглашений на праздник. Спасибо, ты оставь их, я сегодня поем.

Я поднял ткань и увидел, что на подносе лежат несколько сладостей, немного сахара, два банана, спелый кокос и апельсин.

— О, выглядит очень вкусно!

Она всё, так же тихо и смущенно сказала:

— Господин, поешьте эти угощения, пожалуйста. Я приготовила для вас самые разные, но не смогла накормить горячими.

— Ничего страшного, Кунта. Я всё обязательно съем. На вид просто восхитительно.

Она сложила руки в знак благодарности и вышла.

Однажды ко мне пришел сипай Мунешшор Сингх и сказал:

— Господин, в лесу под деревом лежит на куске порванной ткани какой-то человек. Люди не дают ему войти в поселение и закидывают камнями. Если вы прикажете, я приведу его сюда.

Я удивился, услышав это. День уже клонился к вечеру, вот-вот опустятся сумерки, и хотя стоял месяц картик и еще не холодно, ночью выпадет много росы и под утро станет прохладно. Учитывая всё это, я не мог понять, почему какой-то человек лежит в лесу под деревом, а люди закидывают его камнями.

Я отправился к тому месту и увидел, что по ту сторону от баньяна Грэнт сахиба (его назвали так, потому что около тридцати лет назад землемер по имени Грэнт сахиб — господин Грэнт — разбил под ним палатку, занимаясь разведывательными работами в Лобтулии) в роще под деревом орджун на грязном рваном куске ткани лежит человек. Я не мог хорошо разглядеть его в полумраке зарослей, поэтому спросил:

— Кто там? Ты откуда? Выходи сюда.

Он еле-еле выполз на четвереньках. Ему было за пятьдесят, худощавый, вся одежда грязная и порванная. Выбираясь из зарослей, он неотрывно смотрел на меня полными страха глазами, как у бедного, затравленного животного.

Когда он вышел из полумрака рощи на свет, я увидел на его левой руке и ноге страшные язвы. Наверное, из-за них ему было трудно подняться, после того как сядет или ляжет.

— Господин, именно из-за этих ран его не пускают в деревню. Даже воду не дают, закидывают камнями, прогоняя подальше, — сказал Мунешшор Сингх.

Теперь я понял, почему этой холодной влажной ночью мужчина скрывался в лесу, словно какое-то дикое животное.

— Как тебя зовут? Ты откуда? — спросил я.

Он дрожал от страха, глядя на меня испуганно и беспомощно. За моей спиной стоял сипай Мунешшор Сингх с дубинкой в руке. Должно быть, мужчина думал, что я против того, чтобы он находился в лесу, поэтому привел с собой сипая, чтобы прогнать его.

— Как зовут? Зовут Гиродхарила́л, господин. Из Тинтанги, — ответил он и через несколько мгновений взмолился надломленным, исполненным отчаяния голосом. — Воды, прошу, воды…

Я узнал его. Это был тот самый Гиродхарилал, которого я видел в палатке сборщика налогов Бромха Махато на ярмарке в месяц поуш в прошлом году. Тот же робкий взгляд и кроткое выражение лица. Почему Господь посылает столько испытаний именно на долю бедных, скромных и застенчивых людей? Я велел Мунешшору: «Сходи в контору, приведи нескольких человек, и принесите чарпаи». Он ушел.

— Что случилось, Гиродхарилал? Я тебя знаю. Ты меня не узнаешь? Мы с тобой встречались в палатке Бромха Махато на ярмарке. Не помнишь? Не переживай. Что с тобой? — обратился я к мужчине.

Он горько заплакал. Показывая на свои руки и ноги, Гиродхарилал ответил:

— Господин, я работал в поле и поранился. Эти порезы никак не заживали. Я делал всё, что советовали люди, но раны только дальше росли. Вскоре все стали говорить, мол, у тебя проказа. И вот я уже несколько месяцев так мучаюсь. В деревню войти не дают, кое-как выживаю на милостыню людей. Ночами никто на порог не пускает, я и подумал, что буду тогда жить в лесу.

— Куда ты шел? И как добрался сюда?

Гиродхарилал задыхался. Немного отдышавшись, он сказал:

— Я шел в госпиталь в Пурнии, господин. Сами все эти раны не заживут.

Я не мог не удивиться. Вот что значит воля к жизни! Пурния находилась по меньшей мере в сорока милях от того места, где жил Гиродхарилал. Впереди ряды леса вроде заповедника Мохонпура, кишащего хищными животными, а он преодолевал эти непроходимые чащи и холмы, еле передвигая своими израненными руками и ногами, чтобы добраться до госпиталя в Пурнии!

Принесли чарпаи. Я велел разместить Гиродхарилала в пустующей хижине рядом с жилищами сипаев. Те сначала воспротивились было этой затее из-за страха перед проказой, но я им всё объяснил, и они согласились.

Мне показалось, что Гиродхарилал страшно голодал. Должно быть, он уже давно не ел досыта. Мы дали ему немного горячего молока, и ему стало получше.

Когда я зашел к нему вечером, он уже крепко спал.

На следующий день я послал за нашим местным лекарем Раджу Панде. Тот долго с серьезным видом осматривал раны больного и замерял пульс.

— Ну что, Раджу, справишься, или его нужно отправить в Пурнию? — спросил я.

— Вашими молитвами я уже долгое время занимаюсь этой работой. Его язвы заживут за две недели, — ответил Раджу с обидой в голосе.

Только позже я осознал, что всё-таки стоило отправить Гиродхарилала в госпиталь. Нет, не из-за язв — благодаря травам и кореньям Раджу Панде они начали заживать уже через неделю. Дело было в уходе за больным — никто даже кувшин с водой, из которого он пил, не хотел мыть, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к нему или наносить на язвы мазь.

К тому же у несчастного началась страшная лихорадка.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как послать за Кунтой. Я попросил ее:

— Найди в деревне какую-нибудь девушку-гангота, которая ухаживала бы за ним. Я заплачу.

— Я сама буду, господин. Платить не нужно, — ответила она, не раздумывая.

Кунта была раджпуткой, как она могла ухаживать за больным гангота? Я подумал, что она неправильно меня поняла:

— Нужно кормить его, убирать остатки еды и мыть посуду. Он даже подняться с постели не может. Как ты будешь всё это делать?

— Если вы скажете, что нужно, я всё сделаю. Разве я еще раджпутка, господин? Заботились ли обо мне люди из моей касты? Нет у меня больше касты. Я сделаю всё, что вы скажете.

Благодаря лекарствам Раджу Панде и не знающей устали заботе Кунты Гиродхарилал встал на ноги уже через месяц. Как я ни предлагал, она не взяла за это ни пайсы. Я заметил, что за это время она стала называть Гиродхарилала «отцом».

— Это что же, отец болен, а я за заботу о нем деньги буду брать? Бог ведь наверху есть, — говорила она.

Из всех немногих добрых дел, что я совершил в своей жизни, одним из главных было решение дать добродетельному и кроткому Гиродхарилалу небольшой участок в Лобтулии без аванса.

Однажды я заглянул к нему в гости.

Он своими руками расчистил выделенные ему пять бигхов земли и засеял их пшеницей, а вокруг хижины посадил небольшую рощицу из лаймовых деревьев.

— Для чего тебе столько лаймовых деревьев, Гиродхарилал? — поинтересовался я.

— Господин, это лаймы, из которых делают шербет. Я его очень люблю. Сахара у меня нет, но я смешаю лаймовый сок с коричневым сахаром, и получится замечательный шербет! — в его добрых глазах загорелся огонек радости. — Это хорошие, привитые лаймы! Они дадут богатый урожай. Давно мечтал, что, если у меня будет когда-нибудь свой участок земли, я обязательно выращу на нем хорошие лаймовые деревья для шербета. Сколько раз меня гнали прочь с порога, когда я просил у кого-то лайм. Но это дело прошлое.