Огонь для Проклятого

Глава двадцать седьмая: Кел’исс

Моя голова раскалывается.

Проклятье, умирать было не столь болезненно, как тянуть лямку сегодняшнего бесконечного дня.

Что они о себе возомнили?!

Как посмели нарушить покой моего дома?!

Что им вообще было нужно?

На неверных ногах захожу в свою лабораторию. Разумеется, здесь уже никого. Никого из живых. Незваные гости почти благополучно убыли туда же, надо думать, откуда и прибыли. Идиоты! Дегенераты! Даже сраные аборигены и те оказались умнее, за исключением единственного съеденного уникума, что все то время, что я покоился в «лучшем из миров», не решились шастать тут своими грязными ногами.

И — вот, сам главный червяк Лесной Гавани, лорд Магн'нус, первый поверенный Императора Эра в Северных землях, собственной светлоликой персоной, решил порадовать меня, невзрачного, проникновенной беседой. И ладно бы он один.

Но, Хёдд, как ты могла поддаться его тупости? Я все понимаю, север — край суровый, здешний климат больше расположен к взращиванию в людях выносливости и упорства, никак не выдающихся умственных способностей. Но моя маленькая жена никогда не была глупой. Глупенькой, влюбленной в меня дурочкой, — да. Но не глупой. Неужели столь сложно предположить, что в единственной во всей округе обители страшного чернокнижника вас не ждут горячие пироги?

Я едва не испепелил собственные мозги, пока стражи уступили собственной кровожадности и позволили гостям уйти. Не всем, разумеется, несколько хваленых гвардейцев покоятся где-то в ближайших кустах, вероятно, уже порядком обглоданные. Мне до них нет дела. Глупо, но они выполнили свой долг. Такое случается, даже великая армия не в состоянии с равной степенью тщания поддерживать взаимодействие всех своих частей. Чего уж говорить о ситуации полнейшего бедлама.

Великий Император доволен службой нового наместника. Что ж, значит, Империя действительно гниет с головы. Жаль, что тлен добрался до нее много раньше, чем я рассчитывал. Признаться, хотелось думать, что творение рук наших простоит хотя бы сотню лет.

Видимо, нет.

Где мы ошиблись? На какой развилке избрали неверный путь? Почему все валиться начало именно с моим исчезновением?

Или все началось гораздо раньше, а я просто не замечал? Был слишком сильно погружен в войну, в мысли о нашем величии, в изыскания в Тени, в… нет, не в Хёдд. Только не в нее. С ней было хорошо, даже очень. Но у нее нет ничего такого, чего бы ни было у любой другой красотки Империи.

Мужчины, зачастую, вообще склонны идеализировать своих женщин, наделяя их качествами, которыми те на самом деле не обладают. Самообман, ни больше ни меньше. Пара сисек, влажное лоно — этот набор имеется у них у всех. И мы, как и наши далекие дикие предки, все еще, бывает, думаем исключительно членом, когда видим смазливую мордашку и стыдливо разведённые колени. Стыдливо… о да, а еще румянец на щеках, будто ты у нее первый. И все, на поверхности остается лишь желающий совокупления самец. А куда же девается разумный мужчина? Да просто исчезает, растворяется без следа в собственных идиотских иллюзиях. Тонет в собственной похоти. И здесь уже не нужен разум, не нужно самообладание и трезвый взгляд на мир.

Неужели и я где-то позволил себе слабину?

Сплевываю себе под ноги.

С ней было хорошо. Спокойно. Что для меня, вероятно, оказалось важнее всего. Только теперь меня распирает от злости, прежде всего, именно к ней, к своей бывшей жене. Мне плевать на червяка рядом с ней. Не плевать на нее…

Я думал, ты умнее, Хёдд.

Комната с перегонными кубами и ретортами представляет из себя плачевное зрелище. Серьезного боя здесь не случилось, но даже небольших маневров хватилось, чтобы часть редкой аппаратуры оказалась на полу в состоянии мелкого хрустящего под ногами крошева.

И все бы ничего, но найти полноценную замену утраченному в этой до кишок промерзшей глуши я попросту не смогу. Не с моим теперешним статусом.

Я не знаю с полной уверенностью, какая нелегкая принесла ко мне Магн'нуса, но подозреваю, что мои стражи проявили в Лесной Гавани некоторую беспечность и своеволие. Этого не следовало допускать, но теперь уже поздно заламывать руки — что сделано, того не вернешь. Вероятно, кому-то из аборигенов это пришлось не по вкусу. Вот и запрягли с первыми собаками нового «защитничка» разобраться с проблемой. Ну да, источник угадан верно, а вот метод решения — полный провал.

Но ладно, об этом я подумаю позже. С каждым днем у меня вообще становится все больше материала для размышлений. И это даже хорошо — мозги будто только-только начинают работать, сбрасывают с себя пыль и ржавчину долгого застоя. Но еще недостаточно эффективно. Я чувствую некоторую рассеянность и расфокосировку. Раньше такого не было. Напротив, чем сложнее была задача, тем эффективнее я действовал.

Я миную две комнаты и вхожу в ту, что никогда не отапливается. Ранее даже летом я старался поддерживать здесь прохладу, приказывал вкладывать в специальные ниши в полу куски льда, что специально доставляли мне с гор.

Это тоже лаборатория, но несколько иного характера. Здесь я проводил вскрытия, здесь я создавал своих стражей. И сюда же один из них притащил тело местной девчонки. Глазами стража я видел, что с ней произошло — и увиденное показалось мне странным, я приказал доставить тело в лабораторию.

Сейчас она неподвижно лежит передо мной — бледная, изломанная, с грязными кроваво-черными разводами на лице и на одежде. Первое впечатление, что упала с большой высоты. Но я видел, как она умерла. Не так четко, как, быть может, хотелось бы, но достаточно, чтобы понять — девчонка ниоткуда не падала.

Впрочем, подобные приступы я уже видел, хоть и не столь сильные, как с этой северянкой. Но тогда люди тоже теряли контроль над собственным телом и падали, содрогаемые в конвульсиях. Иногда конвульсии сопровождались пеной изо рта, иногда откусанным языком или даже смертью, когда несчастный попусту задыхался. Больше всего подобного мне встретилось на крайнем Юге, в выжженых солнцем пустынях, где люди не носят одежд и живут в домах из говна и соломы. Дикие, совершенно необузданные, точно падальщики, готовые продать соседа за пригоршню блестящих камней.

В сравнении с теми южанами, северные аборигены — вполне себе цивилизация.

И все-таки с этой девичей что-то не так.

Не теряя времени, срезаю с нее всю одежду. И первую странность ощущаю пальцами — ее тело все еще мягкое. Абсолютно холодное, но податливое. Нажимаешь — и плоть медленно восстанавливает свою изначальную форму. Точно густая смола.

На мгновение мне даже кажется, что она все еще жива. Но нет — ни следов дыхания, ни пульса, ни биения сердца.

Первые надрез посредине грудной клетки делаю все же осторожно, готовый, что девица под острой сталью взвизгнет. Но ничего подобного не происходит. А в месте надреза нет даже крови. Даже капли крови.

Северянка окончательно и бесповоротно мертва, все всяких сомнений.

У меня было много времени и много материала, чтобы овладеть искусством хирургии на должной высоте. Потому быстро делаю всю работу — изымаю и раскладываю органы на столе рядом. Некоторые из них в полнейшем порядке, а вот другие… Ее сердце сильно изувечено — раздуто и имеет желтоватый, переходящий в зеленый, оттенок, а еще все изъедено глубокими язвами. С таким сердцем не живут. Значит, изменения произошли перед смертью. Легкие забиты свернувшейся кровью и будто усохли, скукожились. То же самое, девчонка бы не дожила до своих лет, родись она с подобным убожеством. Да и сама кровь не естественного темного цвета, к тому же жутко смердящая.

И вот еще… когда я увидел девчонку через глаза стража, то приказал ему доставить ее в лабораторию. Приказал, как прежде, забыв, что теперь не обладаю прежним влиянием на собственные создания. Пока не обладаю. Голодный же страж просто обязан был доставить мне тело, скажем так, не целиком. Но на теле девчонки ни единой лишней царапины.

Быстрым шагом покидаю комнату и возвращаюсь с первым стражем, которого встречаю на пути.

— Откуси ей ногу, — отдаю простой и понятный приказ.

Страж дергает головой, издает низкий утробный рык и медленно ступает к северянке. Только чем ближе он к ней, тем неувереннее становятся шаги. Последние несколько так и вовсе будто делает через огромное усилие. При этом не переставая рычать.

Никогда прежде подобной реакции на предложение поесть я от собственных созданий не видел.

Страж протягивает руки — и его когтистые пальцы дергаются и едва не ломаются, когда он пытается дотронуться до обнаженной плоти.

— Я отдал приказ, — чуть повышаю голос. — Мне нужна ее нога.

Страж резко поворачивает на меня голову. Его рот ощерен в яростном оскале, по подбородку течет слюна, а тонкий язык беспрестанно мельтешит за острыми изломанными зубами.

В алых глазах едва ли можно прочесть каки-либо эмоции, разум у стражей почти отсутствует. И все же я вижу в них ненависть, вижу в них почти непреодолимую ярость. Ярость, направленную на меня.

Остаюсь стоять на месте. Не разрываю зрительный контакт. Ни один из стражей не должен даже мысли допустить, что может оказаться сильнее меня. Для них я — Создатель и вечный хозяин. Иного пути у них нет.

И страж поддается, его взгляд тухнет, а на подобии лица появляется странное выражение… Все еще ощеренный рот искривляется, будто у плаксивого ребенка, а из горла тянется протяжный тонкий стон.

Будь прокляты все боги этого проклятого мира!

Он боится.

Мой страж боится.

— Вон. Свободен.

Создание не заставляет себя упрашивать — исчезает из комнаты в два больших прыжка.

Сглатываю и непроизвольно поеживаюсь. Это вообще как понимать? Вернее, предположение у меня есть — и это самое плохое. Исключительно поганое и вусмерть изуверское предположение, в которое отказываюсь верить.

— Что б вас всех!

Голова, что совсем недавно раскалывалась на части, теперь ощущается пустой деревянной болванкой, в которой нет ни единой адекватной мысли. Боль никуда не ушла, но теперь в дополнение к ней я чувствую себя полностью… обманутым? Хоть это слово исключительно плохо отражает мое состояние.

Всего этого не должно быть. Все это неправильно. Настолько, что у меня подрагивают руки. Впервые в жизни.

Хёдд, ты понятия не имеешь, с чем вскоре столкнешься.

Да и я этого не знаю в полной мере.

И это пугает. Пугает даже меня, проклятого чернокнижника, вернувшегося с иной стороны.