Огонь для Проклятого

Глава шестая: Хёдд

Сегодня в просторном, изрядно натопленном зале Прошений в Большом Доме людно. Люди приходят, много говорят, о чем-то просят, а затем уходят. Кто-то благодарит и бьет поклоны, другие же лишь с досадой морщатся, не получив желаемого. Времена нынче трудные, но я стараюсь, очень стараюсь помочь тем, кто присягал мне у погребального костра Асмунда Куницы — моего отца.

— Беда, госпожа, — едва не плачет престарелая Уна. — Третий день минул, как проклятущий Варген Баламут вернулся с рыбалки. А моего Ольва все нет! Знаю я, что это Баламут его сгубил, чтоб его волки задрали. — Голос Уны становится все выше, в нем появляются пронзительные скрипучие нотки. — Прикажи пытать негодяя, сам он в жизни не признается, но материнское-то сердце не обманешь! — Женщина бросает озлобленный взгляд за спину, где в окружении вооруженных воинов мнется упомянутый Варген, и снова смотрит на меня.

Баламут — совсем еще мальчишка, едва под носом появились первые усы. Но рыбак изрядный, да и меч знает, за какой конец держать. В серьезную схватку ему, конечно, еще рано, но если на то будет воля богов — мальчишка станет доброй опорой клана.

Если сейчас не выяснится нечто такое, что заставит меня принимать решение, от которого неприятно потеют ладони.

Мгновение тишины — и Уна опадает на колени, ползет к моим ногам.

— Поднимите ее и дайте испить воды, — говорю в сторону.

Я уже знаю, что Уна потеряла сына. Долгожданного и очень трудного сына, которым боги наградили ее лишь на исходе лет. А потому и пеклась она над ним пуще всех прочих матерей — молодых и полных сил. Но беда не ведает той боли, что несет в дома и сердца, забирая детей, родителей, друзей.

Эйстин, один из моих ближайших охранителей, почтительно поднимает женщину под руки, протягивает поднесенный кубок. Уна жадно припадает к воде, пьет, не замечая, как та течет по ее подбородку, капает на грудь.

Мне нужно, чтобы она успокоилась хотя бы ненадолго — нужны ее слова, а не эмоции, не боль утраты. К тому же, положа руку на сердце, лить слезы и хоронить Ольва еще рано — его тело все еще не найдено.

— Прости старую, госпожа, — наконец, выдыхает Уна.

Ее руки дрожат, да и в целом старая женщина выглядит очень изнуренной.

— Присаживайся, добрая Уна, — указываю на тянущиеся вдоль всего зала скамьи, поверх которых брошены медвежьи и волчьи шкуры.

Но просительница упрямо мотает головой, строго смотрит на Эйстина — и тот отступает.

— Я не смогу помочь, если не узнаю всех подробностей, — говорю, как можно спокойнее. — Что заставляет тебя думать, что Варген повинен в смерти твоего сына?

Уна несколько раз глубоко вздыхает, а затем начинает сначала.

Позже, когда солнце на небе спускается к закату, а на улице начинает шелестеть колючая поземка, мне все-таки удается разобраться с обвинениями Уны. Больше того, не только разобраться, но и достать кое-кого из-под самой земли.

Нет ничего страшнее, когда родители хоронят своих детей. И нет ничего паскуднее, когда дети не задумываются о той боли, которую могут причинить своим родителям.

Все оказывается просто и в то же время запутано. Ольв с Варгеном действительно несколько дней назад отправились на рыбалку — друзья с самых малых лет, они довольно рано начали выходить в море. Справиться с лодкой при сильном ветре иногда непросто даже взрослому мужу, но эти сорванцы изловчились вместе действовать так слаженно, что даже их матери, поначалу не желающие отпускать детей одних, вынуждены были смириться. А что поделаешь — кормильцев в обеих семьях не осталось. Отец Варгена погиб на охоте, получив смертельное ранение от вепря-подранка. А об отце Ольва ничего не известно, Уна на подобные вопросы всегда отвечала: «Его мне боги дали».

И все было хорошо, пока три дня назад на берег вернулся один Варген. Да и как вернулся — его нашли на берегу подле лодки без сознания. На все вопросы о друге лишь непонимающе качал головой и говорил о большой волне, что подхватила их и понесла на скалы.

Все бы ничего, но в тот день, насколько помнили рыбаки, больших волн не было. И ветер не поднимался высокий. Парень держался долго, пришлось даже пригрозить ему поркой, но тот все равно стоял на своем, мол, накрыла волна, дальше ничего не помню.

Меня смутили его слова. Вернее, тот тон, с которым он их произносил — гордо, с вызовом. Будто не слово за страшное преступление держит, а собирается петь героическую балладу. Тогда-то у меня и закралось подозрение, что есть во всей этой истории кто-то еще.

Все прояснил повторный разговор с Уной, но на этот раз с глазу на глаз. У меня все еще мало опыта в разрешении спорных ситуаций и претензий, с которыми ко мне, как к хозяйке Лесной Гавани, приходят люди. Но кое-что я успела уяснить: главное, задавать правильные вопросы и делать выводы. Тогда многие спорные моменты разрешатся сами собой.

Понять легко — применить непросто. Чтобы из всего многообразия вопросов вычленить самые верные — нужно немало опыта, которого у меня пока нет.

Но с Уной у меня получается нащупать верную нить разговора. Оказывается, последние полгода Ольв буквально с ума сходил по девчонке из соседней деревни. И та, вроде как, даже отвечала ему взаимностью. Понятное дело, что оба еще не достигли того возраста, когда стоит задумываться о создании семьи, но молодая бурлящая кровь — не лучший подсказчик в принятии решений. Особенно тех, в результате которых могут пострадать другие.

Насколько я поняла из рассказа Уны, выбранная сыном девчонка ей очень не понравилась. Чем именно — уточнять она отказалась, да я и не настаивала. Благо, достаточно оказалось того, что женщина знала семью неугодной избранницы ее сына. Осталось только надавить на Варгена, который явно чувствовал себя героем из древних саг, самоотверженно спасающим друга, пригрозить ему ссылкой на рудники синалума, после чего его одинокая мать останется без последней надежды на старость и внуков.

Наверное, у меня получилось быть достаточно убедительной, потому что мальчишка раскололся, умоляя меня ничего не рассказывать Ольву. Я дала ему такое слово.

Мальчишки — им бы лишь погеройствовать.

Чтобы довести дело до конца — тут же выслала в указанную Уной деревню небольшой отряд. Те вернулись к закату, до того, как погода вновь испортилась. И вернулись не одни — притащили уже оплаканного матерью, но вполне живого, хотя и немного помятого, Ольва.

Негодник сбежал к невесте, а друга подговорил прикрыть его.

Плохой план, глупый и жестокий по отношению к собственной матери, которая, к слову, хоть и отвесила найденному чаду хороший подзатыльник, но отчитывать его не стала. По крайности, прилюдно.

А я какое-то время стою под падающим с неба снегом и смотрю им вслед, уходящим прочь. День был трудным, чужие проблемы вымотали не хуже долгой верховой езды. И все равно я улыбаюсь, подставив лицо падающим жестким снежинкам.

Родители не должны терять своих детей. Даже если у детей в голове не мозги, а медвежье гумно.

— Хёдд, сестричка… — поворачиваю голову на голос и не могу скрыть еще сильнее расползающуюся улыбку.

— Турин, какими судьбами? — едва успеваю произнести, когда здоровенный бородатый воин стискивает меня в объятиях, не давая вздохнуть. — Почему меня не предупредили о твоем приезде? — выговариваю, когда он все же выпускает меня из своей медвежьей хватки.

— Я же обещал, что приеду к началу ярмарки, забыла? Уговорил твоих цепных псов ничего тебе не говорить. Но они молодцы — ни в какую не соглашались. Если бы не знали меня в рожу, ни за что бы не пропустили. Я даже оружие им сдал, представляешь? Но они все равно где-то тут.

Вижу, как за спиной Турина в снежную темноту отступают фигуры моих охранителей. Уверена, они никуда не ушли и до самого конца нашего разговора будут стоять на границе света и тьмы.

Турин выглядит очень довольным собой, хоть глаза воспалились и опухли, а на лице пролегли глубокие морщины. В последнюю нашу встречу, четыре месяца назад, этих морщин не было. Вернее, они не были такими глубокими, точно их прорезали ножом.