Опасная кукла

ПРЕДИСЛОВИЕ

Небо казалось атласной голубой тканью с вышивкой золотом. Солнечные лучи насквозь пронзали изысканную ткань небес. Был теплый августовский денек. В воздухе уже парили первые тонкие нити будущей осенней прохлады, но еще можно было носить тонкие платьица.

Особенно маленьким, хорошеньким девочкам.

Лизу все любили и обожали, начиная от воспитательниц и заканчивая приходящими забирать своих чад родителей.

Только друзей у нее не было.

Лиза считала себя самой лучшей, самой умной и талантливой. А остальных — недостойными того, чтобы с ними говорить, не то чтобы играть. Или дружить.

Ее всегда усаживали за большое пианино, когда приходили какие-то гости в садик, и все с умилением слушали, как она играет.

Было странно смотреть, как тонкие пальцы порхают по клавишам, ни разу не ошибаясь, словно девочка занималась музыкой и в прошлой жизни.

Тогда красивое личико пятилетней малышки становилось сосредоточенным, отчего она казалась старше. А взгляд — напряженным и даже каким-то жестоким.

Нет, Лиза ничуть не напоминала тургеневских девочек, наряженных в воздушные платья и ленты, милых малышек, которые заливисто смеются и кажутся беззаботными яркими бабочками. Мечтающими лишь о ярком и прекрасном.

Но видно было, что белокурой девочке очень нравится играть на пианино — гораздо больше, чем все игрушки и книжки в садике.

Впрочем, она послушно учила английский и французский языки, которыми с ней занималась мама, считавшая, что знание языков, красивая внешность и музыкальный дар помогут в будущем ее девочке неплохо устроиться в жизни.

В этот день, казалось, не могло случиться ничего плохого, так было красиво вокруг. Изумрудная зелень деревьев и кустарников, освещенная ярким солнцем, словно бы сошла с какой-то яркой детской книжки.

Девочка в белом платьице нетерпеливо поджидала маму, с отвращением переводя взгляд с такого интересного окна, выходящего на улицу, на тарелку, полную манной каши.

Ей уже хотелось, чтобы наступил вечер — и мама пришла и забрала ее. Она даже нетерпеливо топала ножкой под столом, вертя головой.

Солнечные зайчики отбивались от стекол, разукрашивая золотыми мазками игрушки, детские столы и стульчики.

Наконец вечер наступил. Солнечное зарево перегорело, уступив место тревожному алому закату и темнеющему по краям темно-голубому небу.

Лиза терпеливо дожидалась мать возле выхода.

Увидев высокую белокурую женщину, которая быстрым шагом пересекала тихую, безлюдную улицу, на которой редко ездили машины, Лиза помчалась к ней.

Собака. Огромная, грязно-черная собака, с прокусанным ухом. Она накинулась на ее мать, вгрызаясь зубами в податливую плоть.

Лиза стояла и смотрела, застыв в ступоре.

Ведь это же сон, не так ли? Просто еще один страшный сон. Она проснется — и все будет хорошо. И мама придет забрать ее в садик вечером, когда дневной "тихий час" закончится.

Когда она проснется.

Очень медленно девочка осела на землю, уставившись на собаку, пожиравшую ее мать. Эти белые, окровавленные клыки, пена, измазавшая пасть…

И даже истошные материнские крики не могли разбудить ее от ступора.

И никто не приходил на помощь.

Лиза забыла, что у нее была мать, считая некоторые всплывшие воспоминания странным, диковинным, солнечным сном.

Она помнила воду, которая лилась на нее с небес, и грохот грома и ярчайший блеск молний, когда она стояла возле дверей приюта.

Она не помнила, как попала в приют. Ей всегда казалось, что ее подкинули туда еще совсем маленькой, младенцем. И оставили возле закрытых дверей, в то время как ее затапливал ливень и ослепляли молнии, выжигая последнюю память о былом счастье.

Только в глубине души осознавала, что, не успеешь улыбнуться, а особенно, когда счастье твое станет огромным, — придет страшное нечто и заберет у тебя то, что ты вымечтала, сотрет с твоих губ улыбку, полакомится блеском радостных глаз.

И ты будешь умирать в страшных муках.