Опасная кукла

ГЛАВА 1.

Она была похожа на пушистого персидского котика белоснежного цвета с большими, очень выразительными, голубыми глазами. Оставалось только повязать ленточку и посадить в самую красивую корзинку — и отнести на выставку, где ее бы ждала первая награда за красоту и чистокровность.

Но малышку и подбросили, как брошенного, никому не нужного, нелюбимого котика. Холодный лик государства стал лицом самой жестокой мачехи на свете.

В тот день холодная осень разразилась дождем и грозами. Яркие молнии отражались в широко распахнутых, полных первобытного ужаса, глазках…

Девочку с огромными, широко распахнутыми, почти пустыми глазами привели и оставили в длинной, и так забитой койками комнате приюта, где поставили еще одну шаткую кровать.

Одиннадцатилетняя девочка забилась в угол кровати, уставившись почти остекленевшими глазами в окно, где сверкали яркие зарницы. Другие дети часто дразнили ее и жестоко насмехались, но даже самые наглые не желали смотреть в ее глаза, в которых отражалось что-то первобытно-глубокое, как инстинктивный страх перед змеями, находящее отголосок в самой зачерствевшей душе.

В такие моменты, уже привыкнув к резким изменениям настроения, ее оставляли в покое.

Разумеется, не пытаясь утешить.

Лиза с трудом приходила в себя, словно выныривая из очень глубоких и темных вод подсознания.

Выплывала, словно ныряльщик с большой глубины, медленно, чтобы не разорвались легкие…

Постепенно реальность вступала в свои права, как жестокий тиран. Правда, самое ненавистное зрелище: озлобленные, как голодные волчата, ее соседи отсутствовали в комнате.

Вместе с ощущениями вернулось постоянно преследовавшее ее чувство голода, которое возвращалось даже во сне, хотя она уже научилась яростно сражаться за каждую порцию в столовой.

И все равно порции были слишком маленькими и жалкими.

Одежда — ужасной, чудовищно одинаковой — в толпе других детишек сразу же терялась индивидуальность, словно запутываясь в лабиринтах кривых зеркал со своими взбесившимся отражениями.

Сырые стены, заросшие плесенью, одинаково угнетали в любое время года. Продавленные, готовые вот-вот развалиться кровати, казались чудовищами, притаившимися в тенях.

Длинная комната была забита старой мебелью. Лизе казалось, что саму комнату уже тошнит от этого жуткого старья.

Тусклые лампы висели высоко над головой, словно маленькие, больные луны.

Паутина серела в углу, будто серое одеяние призрака.

Постоянные сквозняки, шорохи, поскрипывания старых окон — все эти тревожащие звуки заставляли просыпаться по ночам.

И на закуску, словно тухлая вишенка на просроченном креме, весь приют затопила безнадежность, блекло-серый океан тоски.

Лиза уже знала — ей рассказали девочки — как можно заработать немного денег и купить себе вкусняшек.

Игрушки и вещи отбирались преподавателями, либо уничтожались другими детьми в бессильной, завистливой злобе.

Она знала, что только корысть двигала девочками, открывшими ей свои маленькие, грязные тайны. Они хотели заполучить ее в компанию из-за яркой красоты.

И неважно, что ей было только двенадцать лет. Скорее это даже являлось плюсом.

Лиза поправила растрепавшиеся во время приступа волосы, убрала со лба влажную от пота челку. Взглянула в окно — гроза уже прошла, наступившая тьма казалась сплошным синяком на теле неба.

Она ненавидела подобные приступы, ощущение страшной пустоты, в которое она погружалось, словно каждый раз тонула в густых чернилах. Хотя в этом тоже было некоторое успокоение. Недолгое избавление от гнусной реальности.

Оглядевшись, белокурая девочка в блекло-сереньком платьице заметила, что она все еще одна. А из больших окон на нее глядит тьма, и дует из щелей — холодный ветер конца августа пробирается в комнату.

Окна дребезжали, нагнетая тоску.

Девочка спрыгнула с кровати и, надев старые тапочки, побежала в небольшую игровую комнату — единственное развлечение во всем приюте.

Днем тут играли, а вечерами смотрели телевизор под присмотром равнодушных, старых нянь.

Тихо-тихо открыв двери, худенькая девочка вошла и уселась на свободный стул.

Возле самого телевизора она заметила несколько "оторв" — по крайней мере, так их называли нянечки, всегда с отвращением смотрящие на трех отощавших девочек, которых доставили в приют прямо с улицы.

Лиза с изумлением отметила, что Леся, Инга и Саша молчали, с восхищением пялясь на экран. Присмотревшись, она тоже застыла, уставившись на экран старенького, но цветного телевизора.

Показывали детский конкурс красоты. Маленькие девочки, разодетые и накрашенные, как взрослые модницы, смело прохаживались по сцене, мило улыбаясь напомаженными губками.

Лиза с жадной завистью рассматривала блестящие платья, красивые волосы, сверкающие в лучах софитов.

— Настоящие "лолиты", — заметила одна нянька, обращаясь к другой, презрительно фыркнув. — Это ж какое извращение — наряжать деточек в эти срамные платья. Да они ж почти голые.

— Да ну, не возмущайся, Римма, это ж выгодная торговля. Родители выставляют на продажу своих малышей… А дальше как судьба сложится. Кому как повезет. Кто проституткой станет, а кто — известной манекенщицей. Или даже выйдет замуж за лорда и станет миллионершей.

— Скорее уж первое, — буркнула толстая старуха, поправив громадные очки. — У многих девочек совершенно нет мозгов. Да и связей.

Лиза привыкла к подобным откровенным разговорам и циничным комментариям. В свои годы она уже знала, что такое проститутка. Лиза часто видела, как некоторые девочки убегают из приюта, накрасившись жутким образом. Они обрезали свои юбки или шорты до невозможности, чуть ли не обнажая попку.

Лиза знала, что приют покидать нельзя, но няни и сам директор часто даже радовались, если кто-то из детей не возвращался.

Конкурс красоты подошел к концу — три маленьких мисс получили свои награды: короны, яркие ленты с золотыми надписями и денежные призы.

Лиза, словно загипнотизированная, смотрела на этих напомаженных, очень ярких фей, напоминающих гламурный вариант феи Дзынь из Питера Пена. Ей тоже хотелось славы, но не такой.

Она вспомнила беседы с любимой учительницей — единственный праздник в ее жизни. Та называла девочку гениальной, истинной красавицей. "В тебе явно видна голубая кровь", — говорила сухощавая, нервная женщина. "Ты — не такая, как все" — прибавляла она, всплескивая руками.

Лиза гордилась тем, что знала английский и французский языки на достаточно высоком уровне. К тому же идеально играла на пианино и даже сама сочиняла музыку.

Зоя Вадимовна вслух мечтала когда-нибудь издать сборник ее мелодий.

"Тогда, быть может, тебя найдет богатый спонсор — и ты станешь знаменитой, как Ванесса Мей"

Но радужные сказки регулярно разбивались о твердокаменную действительность. И лишь недавно загорелся новый лучик надежды — захлебываясь от восторга, женщина рассказала о новом конкурсе юных исполнителей собственной музыки.

"Но для участия требуется денежный взнос — триста долларов. А у меня их нет", — с грустью добавила та.

Лиза уже давно пришла к выводу, что кроме нее самой никто больше не поможет. Да и любимая учительница кроме того, что занималась с ней двумя иностранными языками и обучала игре на пианино, ничего дельного предложить не могла. Совсем недавно Лиза даже начала ее ненавидеть.

Всплескивание рук, рыбьи глаза, поднятые к небу, разговоры "о высоком" — Зоя смотрела на подопечную, как на церковную икону, воображая, что, как все "чистые и святые", Лиза должна питаться "манной небесной" и ждать попадания в рай.

Лиза же мечтала о земном счастье — и, прежде всего, о собственном доме, где она сможет надевать красивые платья и спокойно музицировать. А также читать любимую английскую и французскую классику в оригинале.

"Мне нужны эти триста долларов — любой ценой" — вспыхнула в голове яркая молния. Полная решительности, она тихонько выскользнула из комнаты — ей уже не нужны были суррогатные иллювии старого телевизора, когда перед ней, сияя поддельными брильянтами, раскрылся прямой путь "наверх", к звездам.

Директор приюта Дима Ляпин с утра был зол и раздражен. Снова пропало аж трое ребят из его заведения. И опять приходила милиция со скучными мордами, которым нужно было "выставляться", давать фотографии и анкеты пропавших. Да еще и дурацкое телевидение — репортеры шныряли кругом и вынюхивали, что было совершенно невыносимо.

Конечно, "высшему эшелону власти" было, как обычно, плевать с самой высокой колокольни на "горемычную долю брошенных детишек".

И никакие вопли телевизионщиков и крупные кадры жуткой нищеты не могли ему повредить или что-то изменить к лучшему. Все равно как сюжеты об отсутствии дорогого медицинского оборудования в больницах.

Димочка особенно не переживал, как врач в роддоме, помогающий роженицам исключительно за взятку и равнодушно созерцая, как умирают или становятся калеками матери и дети тех, у кого этих денег не было.

Тотальное же равнодушие к детдомам было еще глубже. Даже та его деятельность, которая считалась криминальной — организация фонда и сбор пожертвований, а потом и распределение собранных средств по глубоким карманам, — была шито-крыта.

Так как он знал, с кем надо делиться.

Когда раздался робкий стук в дверь, Димыч грезил о Наташе, своей белокурой любовнице, пытаясь отрешиться от проблем.

Его родная жена ничего от него не требовала, искренне считая, что Ляпин очень мало зарабатывает. Она одевалась в сэконде, ела что попало, стесняясь что-то попросить даже для собственных детей. К тому же она знала, что муж очень любит свою машину — новенький джип. Она с тремя детьми уже привыкли, что машина всегда в чем-то нуждается.

Да и Наташка была из тех стервочек, которым тоже "надо".

Длинноногой, всегда загорающей в солярии блондинке, необходимо золото, наряды из бутиков, норковые шубки, поездки по Египтам и Кипрам, да и мебель в новую, купленную для нее квартирку — их любовное гнездышко.

Натали напоминала ему породистую кошку — с ее прекрасной, "нарощенной" шевелюрой, длинными акриловыми "когтями" и громадными голубыми глазами.

Прекрасной была ее загорелая ручка с кроваво-красными ногтями и золотым браслетом с брильянтами, на фоне его стареющего члена…

Раздался еще один робкий стук.

— Войдите, — заорал плешивый, пухленький, дрябленький мужчина в сером костюме. В дверной проем протиснулась стройная белокурая девочка.

— Что тебе надо? — заорал он еще пронзительнее, как деревенская баба, у которой украли с веревки белье.

— Кто тебе разрешал сюда заходить, дрянь паршивая?

Больше всего он боялся, как бы нагрянувшие журналисты не столкнулись с такой вот, как она. Красивой, милой, воспитанной и талантливой. И не посыпались бы дурацкие вопросы из серии: "А почему вы не отдали ее в музыкальную школу на деньги вашего фонда — люди же так много жертвуют. Особенно — иностранные организации".

"А почему такой милой малышке до сих пор не подобрали родителей? Те же модные иностранцы… Они ведь, психи эдакие, берут даже больных деток, инвалидов. А эта — здоровенькая, хоть и бледненькая".

Димыч же знал, почему.

Во-первых, чтобы фонд "Помощи обездоленным" продолжал функционировать, требовалось наличие деток в приюте. Да и государство кое-какие деньги на них выделяло — которые можно было присвоить.

— Простите, Дмитрий Петрович, — смущенно, но решительно заговорила эта сероглазая стерва. — Но тут конкурс проводится для юных исполнителей. Всего триста долларов надо для участия, — лепетала она, сжимая руки, с надеждой и страхом вглядываясь в побагровевшее лицо.

— Что? Триста долларов? На какой-то гребаный конкурс? Пошла отсюда, белобрысая крыса.

Злобно зыркнув на захлопнувшуюся вслед убегающей девочки дверь, он покачал лысой головой.

"Надо же — триста долларов".

Да он давал такую сумму своей любовнице — да и то, раз в неделю, на "карманные расходы".

Поражаясь такой наивной глупости, мужчина снова углубился в бумаги.

Лиза почувствовала, как сдавливает грудь — дыханье сперло от подступивших рыданий и горечи — никогда, никогда ее не выпустят отсюда.

Она ощущала себя зачарованной принцессой в плену у огнедышащего дракона. Какой смысл быть принцессой, если красота твоя гниет в черном замке, где живут только мерзкие крысы и дракон?

И снова возникло жуткое ощущение удушья — словно она тонет в холодной черной воде…

Но неожиданно в голове вспыхнула еще одна дурацкая идея — и Лиза ухватилась за нее, словно утопающий за ветку.

Быстро спустившись в столовую, позавтракав чем придется, она взглядом быстро нашла компанию "оторв".

Главной среди них была Леся — худая, уродливая, но чрезвычайно наглая малолетка. В свои неполные тринадцать та с одинаковым равнодушием как показывала всем, так и давала использовать потасканные половые органы.

Она была похожа на вороватую, бесстыдную цыганку — костлявая, похожая на скелет лошади, криво ухмыляющаяся сгнившими черными зубами.

Две ее "подкаблучницы", Инга и Саша, были чуток посимпатичнее, но все равно казались сбежавшими с бойни заморенными коровами.

Худые, вонючие, в ярких, "попугайских" тряпках, с кучей пластиковых украшений. И всегда раскрашенные — клоун бы позавидовал.

Вспомнив об их настойчивых приглашениях, Лиза сама подошла к ним в коридоре.

— Если я с вами пойду, я смогу заработать триста долларов? — холодно поинтересовалась она, глядя куда-то в сторону, между ними.

— Да без проблем, — отозвалась крайней удивленная Леся. — Можешь и больше, но сто долларов наши.

Лиза кивнула. В другое время ее бы вывернуло от подобной компании, но желание вырваться из затхлого болота затмевало все другие чувства.

Петр Илюшин обожал нарушать законы и придумывать правила собственных игр.

По правде говоря, ему было скучно.

Его жена уже лет пять как организовала собственную фирму — и дела шли довольно успешно. Фирма раскрутилась, появились иностранные филиалы.

Впрочем, сам Петя даже и не знал, чем жена занимается. Ему это было параллельно. Он никогда не работал: сперва его содержала мать, а потом — жена.

Еще с детства Петя осознал ценность своего пола. Мама осталась одна и постоянно скулила, восклицая, как плохо в доме без мужчины. С возрастом он стал для нее этим самым "мужским символом" женского благополучия.

Жену же он выбрал по образу и подобию матери. Елена была некрасивой — и очень хотела замуж. Взял он ее "старой девой", чем несказанно осчастливил. Окрыленная "иконой в образе мужа", женщина начала пахать еще усерднее. Ей так хотелось, чтобы муж был всем доволен и, не дай Бог, не ушел.

Сперва появилась фирма — причем он не внес ни копейки — она продала трехкомнатную квартирку в центре, доставшуюся ей от бабушки.

Затем в их квартире наконец-то был проведен модный евроремонт под руководством нанятого дизайнера.

Потом — машина. Сначала ему, а потом уже и жене.

Петя стал щеголять в модных, "с иголочки", костюмах, разъезжать на иномарке с тонированными стеклами. Кушал хорошо, много. Пил только американский виски, лучший грузинский коньяк, а если и водку, то от лучших производителей.

По старинке он любил запонки, но теперь носил золотые, с жемчугом.

Одеколоном поливал себя так, что от него шарахались даже бомжи, но зато слетались мухи.

Неподалеку от дома, на остановке, где он когда-то ждал троллейбус, а теперь вальяжно проезжал мимо на машине, Петя однажды приметил трех довольно уродливых девочек. Проследив за ними от скуки, Петр сообразил, что они явно торгую собой. Коротенькие юбки, небрежно положенная одна нога на другую — и тоненькие трусики не могут скрыть "мех" между ногами.

Впрочем, ноги были в царапинах, синяках, худые, как кривые палки.

Отвращения не было — лишь любопытство и смутное желание. К тому же, девчонки не вызывали опасения, как взрослые, распутные стервы. Которые и шантажировать его могли.

А Петя не собирался терять столь выгодную жену, благодаря которой они стали богатыми. И время от времени ездили в "Турции и Египты", куда она его одного все-таки не пускала.

"Ревнует" — с гордостью думал он, чувствуя собственную значимость.

И рисковать своим состоянием он не собирался. Конечно, были короткие интрижки с вполне красивыми шлюшками, но его бесило, что эти твари еще и хотели от него денег. Правда, некоторым, поглупее, хватало прокатиться в "крутой тачке" и ужина в ресторане.

Петя давно уже мечтал о чем-то "погорячее". В эротических кошмарах ему чудился Таиланд, где "все можно", и молоденькие девочки покорны и безумно-дешевы.

Понаблюдав за юными шлюшками на остановке, Петя ощутил новые возможности.

Таиланд сам приперся к нему в гости. Прямо с доставкой на дом.

Несколько дней подряд Петя возбужденно приглядывался — несмотря на развязные позы, дырявые трусы и отсутствие лифчиков под облегающими топами, малявки его не очень вдохновляли.

Уж слишком жалкими они выглядели. А еще и грязными. Он готов был поклясться, что от них воняет, как от тухлого мяса.

Почти разочарованно Петр выезжал из-за поворота, собираясь объехать остановку, чтобы таки съездить в центр и подцепить кого-то получше, как его нога сама собой резко нажала на тормоз.

Хорошо хоть не врезался никуда.

Он не мог поверить своим глазам: рядом с отвратительными нищими шлюхами сидела классическая красавица. И не старше тринадцати. Молочно-белая кожа, правильные, тонкие черты, белоснежные и густые волосы.

Изящная, тоненькая фигурка с безупречной талией и длинными ногами.

Несмотря на тот же вульгарный наряд: коротенькая юбочка, топик, облепляющий маленькую грудь, — она не выглядела проституткой. И даже почти не была накрашена: серебристый блеск на губах, тушь, чуть подчеркнувшая ресницы — и все.

И сидела она плотно сдвинув ноги, отстранено глядя вдаль.

Она ему напомнила американскую куклу "Барби", которую глупая владелица почему-то одела в тряпки собственного изготовления.

Мужчина ощутил нестерпимый зуд в паху.

И подъехал прямо к остановке, где никого, кроме этой мелюзги, не было.

— Эй, ты, белобрысая, иди сюда, — позвал он, опустив стекло и яростно махая рукой.

По-другому он и не знал, как ней обратиться.

Девчушка выглядела, как ожившая гитлеровская мечта об арийской расе… Но ведь она же явно торговала собой.

Дернув плечом, девочка резко встала и подошла к нему, пронзив ярким взором льдистых глаз.

— Садись в машину, — велел он.

Девчонка упрямо покачала головой, угрюмо глядя на него: — В машину не полезу, вы меня в лес завезете и убьете. И вообще, мне нужно триста долларов — у вас они вообще есть?

Ошалевший от подобной наглости, но находящийся под властью чувственного гипноза, мужчина кивнул и вытащил из барсетки пачку долларов.

Две подкравшиеся сзади девочки завистливо уставились на зеленые бумажки.

— А вы чего приперлись, кыш отсюда, — крикнул он. Те, ворча, отступили.

— Хорошо, не хочешь в машину, пошли туда, — он указал на маленькое здание, возле которого стояли огромные мусорки.

Она кивнула.

Поставив машину возле какого-то дома — и на сигнализацию — он кивнул ей на стенку непонятного здания, отгороженного высокими каштанами и кустами от дороги.

Дождавшись, пока она подойдет к нему, он быстро расстегнулся, словно собирался ссать возле стены.

— Возьми, возьми в рот, — приказал он срывающимся от возбуждения голосом.

Кивнув, она медленно присела на корточки, неуверенно охватила ладонью его багровый, распространяющий странный, неприятный запах возбуждения, влажный орган. Осторожно взяла его в рот, брезгливо морщась, словно живого краба.

Схватив ее за волосы, мужчина начал заталкивать свой член в маленький ротик…

Облив ее личико спермой, Петя благодушно протянул ей чистый, накрахмаленный платок.

Она быстро и брезгливо, с явным отвращением, вытерлась. В глазах же по-прежнему был холод — сама Арктика.

Глядя, как она вытирается, он снова возбудился, помянув недобрым словом долгие отсутствия жены на работе.

— Давай, снимай трусики, — он начал задирать ее юбку.

— Нет, я не хочу, — упрямо и зло отвечала она, бешено отбиваясь.

— Это мамочке своей будешь рассказывать, чего ты не хочешь, — он всунул руку ей между ног и попытался затолкать палец во влагалище.

Не помня себя, Лиза схватила его за волосы, как совсем недавно он ее — и от всей души шарахнула об стенку. Еще и еще раз.

Перед глазами плясали цветные пятна, застилавшие видимость, но главным было избавиться от наглой руки в трусах…

Глядя на распростертое на земле тело с лужицей крови возле расколотой, словно орех, головы, она ощутила, как колотится сердце. Но постепенно на нее снизошло ледяное, отстраненное равнодушие.

Она села на корточки и ухватила барсетку. Расстегнула, вытащила все деньги, пересчитала. Там оказалось 500 долларов.

Триста она спрятала в карман, а двести сжала в руке, которая была в крови.

Возвратившись к поджидавшим ее уже в приюте "подружкам" — те на всякий случай сбежали, — она спокойно отдала им двести долларов. По дороге Лиза нашла лужу, вымыла окровавленную руку, поправила одежду и направилась ко Дворцу пионеров, где регистрировали новых участников конкурса "Молодая надежда". Там она вручила деньги, поклялась, что директор их приюта согласен на ее участие — Лиза знала, что ему все равно — и заполнила анкету.