Основание. Пятый пояс

Глава 8

Хотя поначалу ничего не предвещало беды. Да, свобода, бескрайнее пространство от горизонта до горизонта, где мы были вольны выбирать дорогу сами, закончилось, вновь начались извивы лабиринта. В этот раз не каменного, оставленного позади, а вполне привычного по прошлым Полям Битв, созданного только из прозрачных барьеров, без иллюзий и попыток спрятать солнце.

Но так только казалось, мы по-прежнему держали направление сильно в сторону от уже приблизившихся вершин горной гряды и с каждым днём это смещение лишь усиливалось, ведь мы шли в направлении истинных вершин. Во всяком случае, так утверждали Рутгош и держащий направление собрат.

Мы кружили по зелени полей и лесов, следуя извивам ходов, и я не раз и не два ловил себя на досаде от того, что не могу достать Флаг Призрака и ускорить наше затянувшееся путешествие. Но даже если бы мог, то не стал бы этого делать. Это не очень хорошая идея. Мои подчинённые справятся и без этого. Если бы это было нужно, то Седой бы давно намекнул сделать это, ещё в извивах Каменного Лабиринта. Пара выигранных дней не стоят того, чтобы смущать парней необычным Призраком и новой странностью их главы.

Через несколько дней начались схватки с големами. Они поднимались из-под земли, выкапывались из корней деревьев, иногда появлялись полностью опутанные их остатками. Наглядное свидетельство того, что в этих местах уже многие десятилетия не было ни одного непрошеного гостя. Морлан сюда не дошли.

Как и раньше, големам не особо мешала лежащая вокруг зона запретов духовной силы, словно не она заставляла двигаться их тела. Если уж и говорить про великую тайну Древних, которая может принести могущество фракции, то это именно тайна создания подобных големов. Это лично моё мнение. Возможно, что в прошлом эту тайну не раз пытались раскрыть, но так и не сумели. Иначе не был бы таким сокровищем тот стол с фигурками, что я нашёл в подвале поместья и за которым отправился Красноволосый Илдур.

А спустя неделю редких схваток над лесом поднялся уже знакомый мне алый, с чёрным краем шар, предупреждающий о волне големов.

Рутгош тряхнул головой и скомандовал:

— Сбрасываем вещи и ускоряемся. С собой только боевые котомки и шлема. Ищем место, где встретим их.

В его голосе не было ни малейшего следа неуверенности и тем более страха. Какой по счёту это шар Бедствия Поля Битвы в его жизни?

Не боялся и я, хотя видел этот шар всего второй раз в жизни. В прошлый раз нас было трое с половиной, и мы справились. С тех пор я стал гораздо сильней, Седой тоже вернул себе своё Возвышение, вокруг меня три десятка опытных идущих, искателей, чья особая стихия это как раз схватки в зонах запретов. Здесь нечего бояться.

— Здесь, — сообщил Рутгош, стоило нам выскочить из леса и оказаться на пустой, покрытой лишь высокой травой проплешине, и повёл мечом, указывая на далёкую опушку впереди. — Там построение двойной дугой, — едва мы выполнили приказ, а Властелины заняли свои места, добавил. — Големов будет меньше, чем могло бы быть, многие не сумеют выкопаться из-под засыпавшей их за четыре сотни лет земли, но битва всё равно будет долгой, экономьте силы, главное, не допускайте ран. Каждая потерянная капля крови будет ослаблять вас, — он ещё раз обвёл нас взглядом, словно убеждаясь, что мы услышали, а затем рявкнул:

— Сломанный Клинок!

— Будет выкован вновь! — рявкнули ему в ответ.

Кричал и я, кричал и Зеленорукий, стоя через три человека от меня.

Когда от края леса напротив нас хлынула чёрная волна, он же громко выдохнул сквозь зубы. Да, я тоже был впечатлён. Эта волна несла угрозу, накатывала неумолимо, пытаясь захлестнуть нас и стереть с лица земли.

Рутгош снова заорал:

— Властелины, наш удар первый!

Все они тут же сделали три шага вперёд, а ещё через пять вдохов врубились в накативший вал големов. У них не было техник, но и у големов не было ничего, что могло бы сделать их сильней или быстрей. Только камень тела, созданный в формациях и получивший что-то, что напоминало душу и разум.

Этого было мало против Властелинов и стали их оружия. Не каждый удар Властелинов убивал голема, но каждый удар заставлял голема сбиться с бега, отлететь в сторону или потерять лапу.

Первый натиск Властелины выстояли, заставив волну големов потерять скорость и навал, а затем Рутгош отдал новый приказ:

— Глава!

Я тут же одним движением очертил в двадцати шагах перед Властелинами огромный круг, добавил туда символ и чуть опустил голову, ожидая отдачи.

Вниз от моей печати сорвались десятки небольших копий. Сначала по всей площади, обрушив на мои плечи тяжесть нескольких сотен мер, затем ещё и ещё раз, но уже только по дальнему краю, встречая смертью набегающих в печать.

Десять вдохов я удерживал Указ, десять вдохов Властелины уничтожали големов, что оказались между ними и печатью, а затем Рутгош выдохнул новый приказ:

— Достаточно! Строй!

Я тут же втянул вложенную в печать силу, а Властелины отступили, снова заполнив двойную дугу, на краю которой я и стоял со своим Пронзателем. Ведь ему требовался простор в отличие от мечей, которыми были вооружены другие.

Шесть вдохов понадобилось големам, чтобы преодолеть завал мёртвых предшественников. Но как бы ни были ловки эти неживые создания, напор их ослаб, замедлился. Именно этого и добивался Рутгош, руководивший схваткой. Помнится, в сказках про Рама Вилора отдельно выделяли таких людей, как и в Ордене Морозной Гряды. Я даже встречался с одним из них, с Гранитным генералом Иралом, чьё имя я недавно взял попользоваться.

Интересно, какого прозвища достоин Рутгош? Генерал Безумия Полей Битв?

С усмешкой на губах я сделал первый выпад, пробивая шею голему, дёрнул Пронзатель, освобождая лезвие, крутнул древко, подрубая ноги следующим големам, вернее, пытаясь, полноценным удар вышел только с первым врагом, а для второго и третьего мне не хватило ни силы рук, ни замаха, ни скорости, ни опоры — меня сдвинуло с места и всё, что удалось, это сбить с ног второго и подсечь третьего. Дальше я заработал уколами и короткими махами, в полной мере пользуясь длинной древка.

Через шестьдесят вдохов Рутгош отдал очередной приказ:

— Шаг назад! Раз! Два!

Наш строй послушно сделал шаг назад. Сначала передние, затем, спустя пару ударов мечом, задние. Регулярные вечерние тренировки не прошли даром.

Так мы и рубились, время от времени отступая и не давая погрести себя под тушами мёртвых големов или дать преимущество в высоте ещё живым.

Спустя две тысячи вдохов мы, пятясь, добрались до леса и сразу стало сложней. Особенно мне. Пришлось забыть про махи и сосредоточиться только на уколах. К тому же раньше, видя нас, големы и рвались только к нам, теперь же обходили слева и справа, то и дело нападая со спины.

Спустя ещё тысячу вдохов я начал следить за дыханием и движением ногами, потому что начала ощущаться усталость.

Ещё спустя пятьсот вдохов Рутгош снова использовал мои силы:

— Глава!

Я тут же вывесил новую печать, постаравшись сплюснуть круг, чтобы выкосить големов и в стороны перед нами. Как можно дальше, как можно больше.

— Отступаем! Бегом!

В этот раз я оставил печать позади себя, вложив в неё сил с запасом.

Словно вихрь мы промчались по лесу, вбивая в землю редких големов, что попадались нам на пути.

— Здесь! Живо! Кому нужно, перетянули раны, всем без исключения глотнуть воды. Шевелись!

Последний окрик был лишним, никто и не думал медлить.

Я рванул с пояса флягу, в самом деле ощущая в горле сухость, бегло оглядел себя в поисках ран, бросил взгляд и на ближайших соседей. Отняв флягу от губ, выдохнул потрясённо:

— Дим, у тебя на шее след от лапы.

Тот шевельнул плечами, крутнул головой:

— Да, пропустил, — мазнул пальцами по шее между шлемом и бронёй, глянул на них, сморщился и спросил. — Кровоточит?

— Уже нет.

В этот раз он отделался лишь кивком. Неудивительно — покалывание в спину ощущалось всё отчётливей, да и тёплым ветром потянуло. Но рана у него и впрямь… на палец глубже и стала бы смертельной, коготь голема перерубил бы ему позвоночник.

Рутгош с Седым молнией промчались по округе, подрубая деревья. Закалки, те не выстояли против стали их мечей и медленно завалились от нас, с хрустом подминая соседние деревья и образуя вокруг нас словно солнце, нарисованное детской рукой из травинок. В центре ёжик, линиями от него стволы-лучи.

— Приготовились! Глава!

Не знаю, сколько сектантов Древние планировали уничтожить этой волной големов, но с нами, тридцатью искателями Сломанного Клинка — не вышло.

Я не буду говорить, что мы уничтожили их всех. Кто-то, как и говорил Рутгош, не сумел выкопаться и вырваться из заплётших из корней, кто-то, и таких было немало, обогнули нас стороной, не имея чёткого указания, где биться с врагом. Но големы больше не нападали, шар Бедствия в небе погас, а мы были живы. Да, многие были ранены, в том числе и тяжело, но мы были живы.

И я без лишней скромности знал, что в этом успехе немалая доля моего вклада. Указы действовали исправно, выкашивая мелочь, которая в ином случае могла завалить нас телами, а тех, на кого Указы не действовали, оказалось не так и много. С сильнейшими противниками мы справлялись и десять против одного.

Я отделался парой царапин, рассечённым плечом, отбитыми пальцами левой руки и прочей мелочью, а вот фляга к концу битвы опустела. Да и не я один мечтал сейчас отыскать наши вещи и напиться вдоволь, а ещё лучше, смыть с себя пот, грязь и кровь.

Не припомню даже, когда последний раз тренировка выжимала меня до пота и подрагивающих пальцев. Карай, как и две трети формально равных мне Предводителей, и вовсе рухнул прямо на трескающиеся туши големов и ничуть этого не стесняется.

Не поднимая головы, он спросил:

— Брат Дим, как думаешь, сколько бы здесь понадобилось стражников Морлан?

Тот присел рядом на тушу голема, принялся рыться в своей котомке и, вроде как непонимающе, уточнил:

— Ты про тех напыщенных индюков, что висели над нашими головами в первый день?

— Ну не про тех же придурков, которые ловят на улицах пьяных?

Дим хохотнул, задумался, вытирая лицо мокрой тряпкой, затем задумчиво предположил:

— Три сотни младших и два десятка старших?

Карай хрипло рассмеялся:

— Как по мне, брат Дим, ты слишком высокого о них мнения. Пять сотен, не меньше, и половина бы из них осталась здесь.

— На пять сотен у них и доспехов бы не нашлось, — возразил Дим.

— Твоя правда, — согласился Карай, — у них бы и на три сотни не нашлось, — облизнув губы, спросил. — У тебя воды не осталось, брат Дим?

— Нет. Да и толку с той фляги? — Дим отбросил грязную, окровавленную тряпку. — Сейчас бы ручей с ледяной водой, да целиком в него окунуться.

— Вот и займись, — буркнул Рутгош, вынырнувший из сгущающихся теней. — Пробегитесь вдвоем по ближайшей округе и поищите такой ручей. Мы пока выдвинемся к мешкам.

Карай едва слышно застонал.

Я тронул свою пустую флягу на поясе и предложил:

— Я могу пойти с Димом, со мной это будет безопасней, чем с Караем. Неизвестно, не попадётся ли стая големов.

Рутгош помедлил и кивнул:

— Надеюсь на ваше благоразумие, глава.

Оно не пригодилось. Все големы явно умчались дальше, в сторону Каменного Лабиринта, ни один не попался за время поисков. Мне даже стало интересно, как долго они будут бежать в ту сторону в поисках сектантов и что будут делать потом. Бродить, пока не исчерпают вложенную в них силу? А затем? Формации заберут у них то, что является основой?

Во время сражения особо не было времени заниматься изысканиями, но за прошлые дни я не сумел обнаружить ни следов каких-либо печатей, ни теней от них, ни осколков. Что бы ни заставляло големов сражаться, двигаться, подражать живым созданиями, я не мог этого увидеть, скорее всего, это вложено слишком глубоко и слишком хорошо от меня спрятано. Даже душа, на которую действуют мои Указы.

Вопросы, одни вопросы.

Не только я недовольно хмурился, но и Рутгош. Разумеется, у него были свои причины — запас силы. Мы не могли использовать её для техник, но наши доспехи могли и успешно это делали, защищая нас от когтей и зубов големов. А иногда и просто от ударов их тяжёлых тел.

Тут Дим был прав, не будь у нас доспехов, одними ранами многие из нас не отделались бы. Но вот сейчас у многих запас сил показал дно, и ни о какой медитации и тем более Круговороте и речи быть не могло. Ещё одна такая волна и…

К счастью, Древние не пытались уничтожить сектантов одним ударом. Почему, мне не раз уже объясняли, и это было на руку нам, потомкам Древних, которым приходилось пробираться сквозь Поля Битв к Ключам.

Не первый раз задумался над тем, что должен был быть способ проще. Наверняка. Но вот какой и для кого?

Проверил кармашек, в котором лежало, снятое с пальца, кольцо. Размышлял я сейчас о перстнях с головами пантер и дракона. Первые, между прочим, отлично работали на Полях Битв в Тюремных поясах, отпирая барьеры. Значит, подобный способ мог работать и для Внешних Полей Битв. Что на одних, что на других не осталось в живых духов и Древних, верно?

Верно-то верно, но если бы это было так легко, то Стражи и сам Рам Вилор давно бы решили проблему Внешних Полей Битв, полностью присоединив их к землям Поднебесной Империи.

Можно было бы подумать, что у Рама Вилора были особые планы на Поля Битв, но в прошлом Орден Небесного Меча поднялся достаточно высоко, чтобы иметь возможность узнать о подобной возможности и планах. И раз ничего не узнал, то…

Я оборвал эту мысль, отбросил в сторону. Это ничего не значит. Всё, что мне известно, мне пересказали ученики Академии Ордена, всего лишь ученики. Много они знали о границах возможностей Императора и о действительных возможностях комтуров и магистра Ордена? А о том, что хотел и как планировал действовать магистр Ордена и сам Рам Вилор?

Они знали только то, что им рассказывали в Школе и Академии. Не более, какими бы талантами они ни были. И Дарагал, кстати, сильнейший талант среди них, самый обласканный, а значит, мог знать больше, чем все они вместе взятые. Только попробуй спросить его об этом и ничего не услышишь в ответ.

Но эта мысль крепко засела мне в голову и не отпускала следующие два дня, пока мы отдыхали и хоть немного, за счёт естественного восполнения средоточий, восстанавливали средоточия.

На моём пути уже встречался подобный безумец, которого можно было считать предателем. Даже два. Тёмный и дух Изард, который этого самого Тёмного создал, по сути. И оба они действовали из лучших побуждений. Один сотнями убивал людей, потому что наивно пытался создать во Втором поясе силу, неподконтрольную Стражам и превосходящую их по мощи. Другой убивал талантов Ордена Небесного Меча, потому что услышал что-то от ученика Стражей. Что-то, что разом разрушило его уверенность в договоре между духами и Рамом Вилором.

Я даже помню по пунктам то перечисление нарушений. Начиная от связи между духами и заканчивая сговором с сектантами.

У всего на самом деле был смысл и первопричина, а тот же Седой только об одном и мог твердить — о предательстве Морщинистого Дарагала. Что, если спрашивать нужно было совсем о другом? Например, о том, что не сошлось из его ожиданий об Ордене и Полях Битв с тем, что случилось с остатками Ордена на самом деле?

Седой почувствовал мой взгляд, обернулся и поднял брови в немом вопросе. И я его задал, правда, совсем другой:

— Сколько Ключей Битвы вы добыли для Кунг?

— Семь. А что?

Я отмахнулся. Главное, хоть один добыли, а то мелькнула у меня мысль, что на самом деле опыта именно по финальной части, по добыче самого Ключа у моих людей нет. Есть. Значит, я неправ. Это сходится в ожиданиях и действительности. Ладно, нужно обдумать это со всех сторон, а затем осторожно поговорить с Седым. Я не собираюсь уговаривать его отказаться от мести Морщинистому, но хочу, чтобы он вместе со мной подумал о первопричинах. Не на одном же разрушенном Возвышении и невозможности стать Повелителем Стихии основывается предательство их старшего? Ну, и ещё на той женщине, чьё упоминание так разъярило Седого, но это вообще смешно. Или нет?

Кардо не молил за себя и сына, но просил пощадить жену. Домар Саул тоже поддался на угрозу смерти его жены. Отец Виликор из-за поступков своей новой жены буквально трижды уничтожил свою семью, словно ослеп и не помнил прошлого. Возможно, я недооцениваю силу этого чувства. Как там говорил Райгвар, Разящая Буря? Я не понимаю этой части жизни, но учитель приводил примеры, когда эмоции разрушают всё, что говорит разум? Я, честно говоря, тоже не очень понимаю эту часть жизни. Месть, необдуманные поступки, защита родных любой ценой — понимаю, но сделать подобное ради женщины, которая даже не стала частью твоей семьи, а выбрала другого, как это вышло с Морщинистым? Над этим тоже нужно подумать.

Как и ожидалось, никакой второй волны големов не случилось. Не случилось даже сотни големов этапа Властелина, которые могли бы принести немало бед. Зато и лабиринт закончился, вернее, довёл нас до развилки из шести узких, не шире двадцати шагов, проходов, которые все вели в нужную сторону.

Рутгош выслушал доклады разведчиков, глянул на иллюзию гор, которая уже буквально нависала слева от нас, и довольно кивнул:

— Конец запрета на движение силы. Финальная ловушка, чтобы выбить ещё сектантов напоследок, за ней должна быть зона простых запретов, чтобы дать им восполнить силы и дать немного надежды, а затем начнутся ловушки и зоны запрета жизни. Мы уже близко.

Я уточнил:

— Это опыт прошлых Ключей?

— Да, глава.

В качестве доказательства Рутгош даже начал показывать карты. Древнюю и нашу, накладывая наш путь сверху. Так-то да. Тут буквально пять дней пути пешком, без техник осталось до отметки города.

— Возможно, лишь один из путей истинный, а остальные закончатся тупиками, но это неважно.

Седой не согласился:

— Можем поспорить на кувшин сливового вина, что здесь ни одного тупика.

Рутгош помедлил и предложил:

— Разделяться мы не будем, проходить их все по очереди тоже. Как определим, кто прав?

— Сам реши, — улыбнулся Седой.

— Тогда… Выберем крайний, если тупик, то ты проиграл?

— Пойдёт. Выбирай сам, с какого края войдём, я верю в себя. По рукам?

— По рукам, — подумав, решительно кивнул Рутгош.

Я оставил их забавы без внимания. Подняв взгляд, я любовался заснеженными вершинами, что показывало нам Поле Битвы. Не Братья Морозной Гряды, совсем другие, ещё более высокие, величественные и с гораздо большими снежными шапками, которые то и дело затягивало облаками, возникающими, казалось, из ничего, словно это снег вершин парил, рождая их.

— Вперёд.

Я опустил голову и занял своё место в строю.

Через половину дня пути в небе вспыхнул шар в пять цветов. Почти такой же, какой я видел на Полях Битвы в Тюремном поясе, только пульсирующий, сменяющий цвета при каждом мигании. Там он означал, что рядом появилась статуя, которая одарит самого быстрого Стихиальным зельем, здесь же, на Внешнем Поле Битвы, никакой такой награды не было и быть не могло, а шар означал Бедствие, связанное со стихией.

Рутгош закричал:

— Все знают, что нужно делать! Бережно расходуем вложенную в вас силу. Этот удар может быть из тех, что должен выбить всех Предводителей, но вы не слабаки-сектанты, вы лучшие из лучших Ордена…

Печать над его головой налилась на миг светом, напоминая об ошибке, и Рутгош ругнулся под нос, поправился:

— Гархово… Вы лучшие из лучших семьи Сломанного Клинка! Вы выстоите, прорвётесь дальше, не подведёте меня. Сломанный Клинок!

— Будет выкован вновь!

Едва вопль затих, заговорил Седой:

— И нечего пыжиться до конца. Трезво оценивайте свои возможности. Нам неизвестна длина этой кишки, которую вот-вот заполнит стихия. Держите в уме пройденный путь и как только поймёте, что оставшихся сил едва хватит вернуться, докладываете мне и мчитесь назад. Сломанному Клинку вы нужны живые и готовые повторить попытку. Всем ясно? Не слышу?

— Ясно, старший!

Да, в каждого из Предводителей ещё до входа в зоны запретов Седой и сильнейшие из старейшин вложили свою силу. Каждый из них сейчас напоминал меня самого, неся в себе запас сил как раз на такой случай, когда нужно будет бороться с превосходящей по чистоте стихией. И каждый из нас ограничен её запасами — вокруг зона запрета движения силы. Неважно, духовной или стихии. Ни ту, ни ту не потянешь из мира в себя, чтобы восполнить потери. Прошлое испытание заставило нас опустошить запасы первого средоточия, теперь пришло время второго. Ну и запаса силы Властелинов, конечно.

Для всех, кроме меня. Я сегодня, пожалуй, использую эту ловушку для Возвышения. Если выход из ловушки неблизкий, а он неблизкий, потому как даже зрение Властелинов Духа не даёт подсказки на этот счёт, то я, пожалуй, половинку, а то и полный узел сумею наполнить. Впервые за многие дни.

Мы не замерли на месте, но и не стали ускорять шаг, а тем более срываться на бег. Здесь, конечно, лучшие из лучших, но удары ловушек Древних могут стать так сильны, что Предводителям там делать будет нечего. Кроме одного-единственного, меня, которого Рутгош и Седой всеми силами будут стараться довести до запретов жизни. Но и я не совсем Предводитель, да и Древние в большей части случаев позволяли добраться до таких мест и Предводителям. Возможно, зоны запрета жизни те самые тропы, которые Древние оставляли для Стражей, что должны были прийти на помощь. Или для Драконов, членов клана Императора Империи Сынов Неба.

— Вот оно.

Лишние слова, не было никого, кто не видел бы катящийся к нам вал искажённого воздуха. Только это вряд ли пыль или жар. Это стихия, которую выплеснула ловушка Древних, ловушка, которая ждала сектантов никак не меньше трёх с лишним сотен лет.

Волна искажения приблизилась и стала более заметной — зелень травы, кустов и деревьев позади неё серела и вяла. Не этапу Закалки противостоять тому, что на них обрушилось. Выросшие в зоне запрета движения сил, неспособные идти по пути Возвышения они оказались не готовы к подобному.

— Приготовились.

Жаль, что ни доспехи, ни зелья нам здесь не подмога. Жаль, что даже Стихийный Доспех, идеально подходящий для этого случая, не используешь. Не мне, конечно же, другим.

Мои змеи стихии только будут рады, если чужая стихия попробует сунуться в моё тело. Ужин. Вкусный ужин, который пришёл к ним сам.

Серый вал стихии докатился до нас, ударил в лицо, заставив прикрыть глаза, толкнул в грудь, покачнув мир, невзирая на доспех, впился в кожу тысячами крошечных бритвенно-острых когтей, потянул её во все стороны, пытаясь распустить меня на лоскуты, содрать с меня шкуру, залезть под неё.

Я сбился с мерного шага, зло выдохнул сквозь стиснутые зубы, недовольный своей слабостью, но через миг меня пронзила совсем другая мысль — если так больно мне, то что с остальными?

Бросил взгляд влево, успев заметить сквозь серое марево белое, словно снег на вершинах, к которым мы шли, лицо Дима и Карая, а затем стихия просочилась под кожу тысячами жал, скрыв мир ослепительно белой вспышкой боли.

Когда-то давным-давно я сумел сбежать от Зверей-Шершней, живших возле Фонтана Древних в лесу Зимней Гряды. Сейчас я словно перенёсся на годы назад и проиграл в том беге, споткнулся, позволил всему гнезду настичь меня.

В уши ввинтился надсадный хрип:

— Отступаем. Отступаем, это стихия Повелителей.

Какой там отступаем?

Только длительные тренировки, которые я проводил возле Столба Боли, позволили мне сохранить сознание. Я не видел ничего вокруг, ослеплённый болью, не мог сделать шаг, даже попытка шевельнуться едва не бросила меня в беспамятство. Тысячи жал вгрызались в меня всё глубже и глубже, за какой-то вдох погрузившись едва ли не до костей. Следом полоснуло острой болью руку, показалось, что огненное кольцо разом отхватило мне руку ниже локтя, следом ударило в спину, в ноги, в голову, грудь, грозя утянуть в беспамятство.

И я сделал единственное, что мне оставалось — сбежал от беспамятства, ушёл внутрь себя, и да, здесь зрение работало — ослепительная белизна сменилась тьмой тела, которая была расчерчена тысячами разноцветных нитей и искр.

За какой-то вдох я успел окинуть взглядом всё своё тело.

Первое — рука, вспыхнувшая болью, была на месте и до локтя, и после локтя. Второе — посторонний цвет — это чужая мне стихия, пытающаяся проникнуть в моё тело. Третье — ни о каких жалах, пробившихся до костей, не было и речи — чужая стихия погрузилась в мою плоть едва ли на половину пальца, а по большей части в теле до костей гораздо больше плоти. Четвёртое — змеи, которых я подготовил к этому мигу, вполне справлялись со своей задачей — сжирали осмелившуюся проникнуть в меня стихию, не обращая внимания на её суть, с одинаковой скоростью сжирая и зелёные, и алые, и синие нити и искры.

Вот только змеев я подготовил маловато. Скрипя зубами, которых, вообще-то, у меня, по сути, не было в облике духовного зрения и цедя ругательства, я заставил туманом хлынуть в себя стихию из второго средоточия, прогнал по всему телу, концентрируя ближе к границам, создавая из неё подобие Духовной Защиты, только не давая ей выйти за пределы тела.

Как нельзя втягивать в себя силу извне, так нельзя и выпускать её вовне — чревато травмами, которых я не только насмотрелся у идущих семьи, но и успел вылечить не одну и не две, начиная от Седого и заканчивая собой.

Одно дело попробовать использовать зрение лекаря на Зеленоруком в спокойной обстановке и совсем другое — получить травму сейчас, когда от боли и так крошатся зубы. Ещё хоть одна дополнительная вспышка боли и я потеряю сознание. Что будет после, сумеют ли отбиться мои змеи без моего управления и присмотра — никто, и даже я сам не знаю.

И, как назло, едва на пути чужих стихий встала пелена синего тумана, как эта самая боль вспыхнула с новой силой. Если пыль чужой стихии мой туман удержал легко, не давая пройти глубже, то нити чужой стихии легко пронзили его, став только толще и длинней, вкручиваясь в моё тело, вгрызаясь в него, заставляя меня даже здесь, внутри себя, в облике духовного зрения, стискивать зубы.

Я сумею, я удержусь, я выстою.

Темнота тела стала выцветать, сереть, наливаться белизной. Одной частью себя я боролся с накатывающим беспамятством, другой частью менял защиту: оттаскивал туман воды глубже в тело, змеев же напротив, направлял ближе к коже, натравив только на нити. Беда была в том, что нитей были сотни, если не тысячи, змеев же в разы меньше.

Хуже того, пожирая нити, они набирали толщину, и самые большие из них уже просто не влезали между туманом и кожей, изгибаясь, то ныряли глубже под туман, то всплывали выше, хватая пастью нити стихии. Ещё немного и хоть один, пусть случайно, но словно всплывёт над поверхностью моей кожи, обеспечив мне травму и новую вспышку боли.

Я снова помянул дарса и усложнил защиту, заставил в одном месте туман своей стихии сплестись нитями, превратиться во что-то, больше напоминающее мох. Нити чужих стихией коснулись его и не сумели ни поглотить, ни пробить.

Оскалившись, я торопливо принялся изменять весь свой туман, уже сознательно оттягивая змеев ниже его слоя, где они точно не смогут даже случайно вынырнуть из меня.

Через десять вдохов слоёный пирог защиты из змеев, тумана и десятков тысяч нитей мха был готов и исправно поглощал проникающую в моё тело чужую стихию. Боль застыла в одной поре, словно я замер на границе своих возможностей у Столба Боли и теперь пытаюсь удержаться поставленное себе количество вдохов.

Туман становился всё толще, защитные нити мха всё гуще и всё длинней, пришлось следить и за их длиной, чтобы они тоже случайно не отожрались до границ тела и дальше, лишний же туман защиты я отщипывал, сминал вместе с обрезками «мха» в комки, которые тут же поглощали мои змеи, которым я этого, кстати, не приказывал.

Всё было неплохо, только я ни на миг не забывал, что я пришёл в это место не один, что это не тренировка и что никто в отряде не может похвастаться моим уровнем понимания стихии.

Мне нужно было, чтобы моя защита действовала сама и могла защитить меня, даже если я вдруг потеряю сознание при попытке взглянуть на мир вне тела.

Через ещё сорок вдохов я придумал закрутить кое-где туман защиты водоворотом, куда начало втягивать всё, что пыталось залезть в моё тело. Это далось мне добавочной болью, но это того стоило. К короткому хоботу этих водоворотов, уходящих в глубь тела ещё где-то на палец, я пригнал змеев, которые распахнули там пасти. Выглядело это так, словно они втягивали в себя чужую стихию, причём настолько жадно, что сами и раскрутили водовороты тумана.

Я выстроил у этих водоворотов целую очередь из мелких змеев, сосредоточившись, донёс до них свой приказ: поглощать стихию, достигнув определённого размера, отправляться вливать излишек в нераскрытые узлы, а затем повторять всё по кругу.

Ещё десяток вдохов заняла проверка всего этого. Вроде всё было так, как и должно. Водовороты исправно втягивали в себя как чужую стихию, так и излишки моего тумана. К боли от них я уже притерпелся и уже не так скрипел зубами, но всё равно, наружу я потянулся, задержав дыхание, и не ошибся.

О да, это оказалось очень больно. Больше того, я ничего и не увидел. Отпрянув, духовным зрением перенёсся к глазам, укоротил нити защиты до предела, сдвинул усилием туман как можно ближе к границе тела, к поверхности глаз. Водовороты здесь, в голове, я даже не пытался делать, не совсем тупой джейр позволять чужой стихии углубляться туда, за освобождение чего пару лет боролся. Не хватало ещё сдохнуть оттого, что чужая стихия что-то повредит мне в голове.

Вон, освобождённые от чужой стихии глаза ничего хорошего из себя не представляли. Они сюда проникли самое большее на половину пальца в глубину, зато оставили после себя сплошной серый туман раны. Неудивительно, что я ничего не могу увидеть столь сильно израненными глазами.

В другое время и в другом месте это не составило бы проблем — восприятие уже давно могло заменить мне зрение, но не в зоне же запрета, где использовать восприятие — нанести себе травму, которая может и убить?

Несколько вдохов я так и висел где-то между вторым средоточием и глазами. Решался. Но выхода у меня, по сути, и не было — время и так уходило песком сквозь пальцы.

Но даже решившись, я ещё три вдоха решал — что именно выбрать? У меня до использования без всяких созвездий и обращений было доведено несколько лечебных техник. Какую применить? Ту, что посильней и надёжно вернёт мне зрение? Или ту, что слабей всего и которая не разорвёт мне тело после применения?

Разум и воспоминание, насколько болезненной была ошибка с техникой в поединке со Зверем Тысячи Нитей, подсказали, что начинать лучше всё же с малого. Ещё немного боли и немного травм я переживу, а вот если действительно зона запретов рванёт мне тело пополам по наполненному силой меридиану, я могу после такого и не выжить.

Хотелось бы мне использовать Палец Нимиры, но я не познал его до нужной степени, давно не используя, да и он сам по себе был слишком слаб, лишь останавливает кровь и ничего более. Этого точно не хватит. Пришлось вспоминать более сильную технику.

Прикосновение Весны. Десять узлов. Кроме прекращения небольших кровотечений ещё и ускоряет заживление ран. Это хорошо, это то, что нужно, плохо то, что, кроме узлов в руках и теле, три узла этой техники окружают второе средоточие.

Это только говорится так, что технику Предводители используют без созвездия. На деле же это означает лишь то, что Предводитель не ведёт силу от средоточия по меридианам к каждому узлу, а лишь разом вгоняет силу от истока до финала.

В моём случае от истока до не слишком уж умной головы.

Даже в призрачном теле духовного зрения у меня пересохло во рту. Боль от продолжающей терзать тело чужой стихии стала какой-то неважной и несущественной. Сейчас я либо подлечу себе глаза, либо создам сам себе травму в своей тупой голове. В худшем же случае ещё и глаза себе могу взорвать. Впрочем, нет, в худшем случае я взорву себе голову. Наконец-то, действительно стану безголовым искателем.

Проклятья и мысли о провале не помешали мне использовать технику, наполнив её самым малым количеством силы, каким только можно было.

Темнота тела на миг озарилась ослепительно белой вспышкой, молнией, которая пронзила тело от средоточия до головы, расчертила его созвездием техники, рванула болью и оставила после себя басовитый звон. Но и только. Голова была на месте, да и серость раны левого глаза явно уменьшилась.

Вихрем я пронёсся по светящимся меридианам, проверяя путь техники и задействованные узлы.

Меридианам пришлось несладко — везде, где прошла духовная сила, стенки меридианов оказались ободраны так, словно змеи здесь полдня шоркали своей чешуёй. Но — ничего смертельного.

С узлами было непонятней. С одной стороны повреждённых участков там было меньше, с другой стороны, обдиры там были и снаружи, да и сами узлы светились сильней, чем обычно.

Выдохнув с облегчением, я вновь попытался поглядеть глазами и выругался. Левый глаз, который, вроде как, подлечился, сумел порадовать лишь тем, что сплошное белое сияние в нём потускнело, посерело, но и только.

Хуже было то, что на этот миг обратившись к чувствам, я услышал совсем рядом хриплое, надрывное дыхание и полные муки стоны. Мои люди были живы, но приходилось им несладко. Гораздо более несладко, чем мне, их магистру.

Я стиснул бесплотные зубы и вновь использовал Прикосновение Весны, а затем ещё и ещё раз, прерываясь лишь на то, чтобы отойти от боли, оценить состояние меридианов и попытаться разглядеть настоящий мир. И, в конце концов, сумел это сделать.

Я лежал на животе, вытянувшись струной, с левой же рукой, вытянутой вперёд. Голова была вывернута набок, и левый глаз оказался лишь чуть выше уровня земли. Видно было бушующее вокруг марево стихий, расчерченное разноцветными нитями и чьи-то ноги. Подумав, я решил, что это ноги Седого: его халат, его сапоги. Кажется.

Через два вдоха я подтянул под себя руку и ногу. Было больно, словно я лишился кожи и мясом ощупал малейшую неровность земли под собой, но я легко это выдержал. Следом толкнулся от земли, медленно поднимая тело и садясь на колени. Это далось уже с большим трудом: мир качнулся, я не сразу сумел поймать равновесие, а сумев, огляделся уже сильней.

У моих ног лежал Седой, чуть левей, с той стороны, куда я раньше не мог глядеть, лежал Рутгош, больше впереди никого не было. Едва подлеченный глаз видел, конечно, плохо, да и марево мешало, но даже так я должен был сейчас видеть цепляющиеся за небо вершины в окружении облаков. Но не видел. Это означало только одно.

Я повернул голову и обнаружил и вершины, и остальных искателей. Далеко позади себя, шагах в трёхстах. Выходило, что тот голос, который я услышал, был голосом Седого. Или Рутгоша. Седой бросился меня спасать, ухватил за руку, которую тогда ожгло болью, потащил прочь, назад, пытаясь вырваться из ловушки. Я упал на землю, мне ожгло болью спину, ногу и прочее. Но сил моим спасителям хватило лишь на эти триста шагов.

Со страхом я вновь покосился на Седого и Рутгоша, но хотя я больше не слышал их полных боли хрипов, грудь у обоих то и дело поднималась, печати над их головами были на месте, они были живы.

Надолго ли?

Ловушка, которая по уверениям Рутгоша должна была отсечь всех слабее Предводителя, в крайнем случае заставить отступить и Предводителей, оказалась в несколько раз сильней, она свалила с ног даже сильных Властелинов Духа, она свалила с ног даже Властелина Духа, который долгие годы сопротивлялся стихии Зверя этапа Повелителя Стихии, она свалила с ног даже меня, научившегося пожирать стихию этого Зверя.

Сколько времени сумеет выдержать это марево Седой? Зеленорукий в своё время несколько дней с раной пробирался к порталу Пути, но Зеленорукий получил лишь небольшую рану и небольшую дозу яда и стихии Зверя, а не лежал под непрерывным потоком этой самой стихии. Больше того — основная часть моих людей вовсе не могучие Властелины Духа. Если Седому я щедро могу отмерить и день жизни, то для них счёт идёт на вдохи.

Я отчётливо осознал одну простую вещь — они все обречены. Мы слишком глубоко зашли в эту ловушку Древних. Даже если я сейчас встану и попытаюсь вытащить обратно хотя бы одного из них — я не успею — он умрёт раньше, чем дотащу его до начала кишки-ловушки, его сожрёт стихия.

Был только один выход. Только что я рискнул десятью узлами и несколькими меридианами, чтобы подлечить свой глаз. Риск оправдался, но теперь мне нужно было рискнуть большим.

Я мог сделать это любым участком тела, но снова должен был выбирать. Голова сразу отпадала, без головы я сдохну. Как не мог я рисковать и грудью или животом. Там слишком много важных органов — лёгких, сердца, желудка, средоточий. Если повредятся они, то я умру. Без ног я выживу, но даже без одной ноги я рискую никогда не выбраться отсюда, а вот без одной руки я уже когда-то был и даже приловчился без неё обходиться.

В любом случае, у меня не было выбора.

Поэтому я положил левую ладонь на грудь Седого и медленно выдохнул.

Помедлил, подгоняя в эту руку не самого крупного змея и пытаясь вдолбить ему нужные действия: погрузиться в Седого, жрать там чуждую этому телу стихию и не жрать привычную этому телу стихию.

А затем стиснул зубы и толкнул змея из своего тела прочь, в тело Седого.

Ощущения были…

Словно я вручил кому-то свой Пронзатель, этот кто-то его раскрутил, а затем обрушил мне на ладонь, безжалостно пробивая её шипом.

В сравнении с этой болью вся остальная — в коже, в глазах, в меридианах и прочих местах — померкла, стала мелочью.

Несколько вдохов я баюкал левую руку, обхватив запястье, кусая губы и пытаясь не стонать. Затем плюнул на эти попытки и хрипло выдохнул сквозь зубы:

— Ыргх-х-х!

Полегчало. Я развернул ладонь к себе и ожидаемо не обнаружил в ней дырки. Ничего не обнаружил, даже покраснения, а значит, нужно было продолжать. Я не знал, сумел ли вложить в змея свои приказы, справится ли он один там и вообще получилось ли отправить в Седого этого змея, не развеялся ли он между мной и им? Поэтому, кусая губы и раз за разом выдыхая своё «ыргх», я отправил в тело Седого ещё трёх змеев, а затем заставил себя встать на ноги. Здесь был ещё Рутгош.

Спустя ещё четырёх змеев и ещё четыре бесплотных удара огромного шипа в ладонь в ней так и не появилась дыра, но… по ощущениям, вместо пальцев у меня было сплошное месиво, а не по ощущениям я больше не мог пошевелить этими самыми пальцами левой руки, внутри меридианы ладони истончились, буквально порвались, но…

Если у меня всё получилось, то это малая плата, если не вышло, то…

Я невольно выдохнул ругательство:

— Дарсовы Древние, чтоб вам…

Оборвал сам себя. Что им? Они умерли четыре сотни лет назад, потеряв всё, что им было дорого. Что им?

Ногу Рутгоша я засунул себе под левую подмышку и зажал, Седого ухватил за штанину правой рукой и потащил. Обратно к остальному отряду, туда, откуда они так старательно меня тащили.

Три сотни шагов. Три дарсовых сотни шагов, которые я раньше мог пройти с улыбкой даже с вдесятеро раз большим весом на плечах. В этот раз уже спустя пятьдесят шагов я с хрипом считал каждый следующий.

Рвало болью всё тело, пульсировал болью правый глаз, а левый истекал слезами, из-за которых я то и дело ничего не видел, в те мгновения, когда я хоть и смутно, но что-то видел вокруг, вспышки боли в левой ладони то и дело заставляли мир вокруг выцветать, но я дошёл, справился, со стоном облегчения отпустил свои ноши и только сейчас додумался, что тащить их сюда было совершенно лишним — зачем я это сделал?

Выбросил эту мысль из головы, обвёл взглядом лежащих и выругался в голос:

— Тупой дарсов ублюдок!

Зачем? Зачем я тащил их сюда, теряя время? Зачем?!

Над всеми лежащими горели мои печати, которые напоминали о том, что нельзя называть нас Орденом или Небесным Мечом. Над всеми, кроме двух. Здесь и сейчас это означало лишь то, что эти двое мертвы. Я опоздал, и мои люди начали гибнуть.

Слабейшие, погибли слабейшие из отряда.

Мой взгляд заметался среди тел, выискивая тех, кого можно было назвать слабейшим из оставшихся.

Вот этот!

Я торопливо шагнул вперёд, упал на колени перед одним из искателей, шмякнул ему на грудь левую ладонь, едва не заорав от пронзившей меня боли, но сдержался, прикусил губу, а затем одного за другим вбил ему в тело четыре змея. Хотел бы я сказать, что это заняло у меня один вдох, но нет, после каждой вспышки боли мне приходилось судорожно втягивать в себя воздух, приходя в себя, а затем ещё вбивать приказы в очередного змея.

Но я справился, открыл глаза, сморгнул слёзы, повёл взглядом, выбирая себе следующего по силе, и увидел, как истлела моя печать над ещё одним искателем, вовсе не самым слабым из уцелевших. Над Бирамом, над тем, кто все эти дни шагал рядом со мной, подсчитывая шаги и помогая этим составлять карту этого Поля Битвы.

Я застонал, потянулся к его печати, попытался влить в неё ещё силы души, вписал в неё символ «Жизнь», пытаясь сделать хоть что-то, но всё было напрасно. Печать даже не заметила, что я вливаю в неё силу, медленно истлевал вместе с надписью Жизнь. Бирам умер.

Ещё вдох я не мог принять эту мысль, пялился в пустоту над его головой без единой мысли, глядел, как разноцветное марево стихий проносится через его тело, а затем заставил себя встать.

В отряде три десятка. Если на каждого будет уходить даже по десять вдохов, то мне понадобится триста вдохов, чтобы дать каждому по четыре змея. Но мне нужно больше десяти вдохов даже сейчас, когда я делаю это в третий раз, а ещё мне нужно шагать от тела к телу, выбирать тех, кто слабей.

Я не успею. Я — не успею. И даже то, что я даю людям своих змеев ничего не значит — ловушка Древних всё ещё работает и всё ещё рвёт их тела потоком стихий.

Нужен другой способ.

Я поднял перед собой левую ладонь со скрюченными, застывшими, непослушными пальцами. Через миг заставил самых сильных, самых жирных змеев в своём теле отвлечься от передачи стихии в узлы и рвануть в левую руку.

Если мне нужно лишиться левой руки, чтобы спасти своих людей — я это сделаю.

Если одной руки будет мало и я умру, пытаясь их спасти, значит, на то воля Неба, значит, я слишком слаб, чтобы пройти его испытание, и ему придётся искать кого-то другого, за кем ему тоже будет интересно следить.

Через вдох первый змей вырвался из ладони, доставляя мне непередаваемые ощущения, и тут же разлетелся сотнями синих нитей под ударом разноцветного марева ловушки.

Вот и ответ — я слишком слаб.

Но я не остановился, я лишь стиснул зубы и заставил слиться воедино сразу несколько змеев. Получившийся толстяк едва высунул голову из моей ладони, как заставил вспыхнуть болью всю руку, по всей длине своего тела.

Я заорал, змею тоже пришлось несладко — и он раззявил пасть в беззвучном крике — марево ловушки обдирало его тело, стегало разноцветными нитями, покрывая десятками ран, стёсывало его разноцветными искрами, заставляя его вспухнуть облаком синего тумана.

Марево стирало моего змея, и он дёрнулся, не выдержал, попятился обратно, пытаясь спрятаться внутри меня, там, где мог уцелеть, где мог на равных сражаться с чужой стихией.

Я же с ненавистью прохрипел:

— Куда? Жри! Жри её!

Змей дёрнулся раз, другой, помотал башкой, но затем действительно укусил марево, которое тут же разодрало ему пасть. Но я поддавил следующими змеями и безжалостно вышвырнул этого из своего тела.

Тот рванул прочь, теперь марево обдирало все его тело, а я понял, что долго он не проживёт. Не настолько долго, чтобы отожраться, как бывало при лечении Зеленорукого. Мне нужны более живучие змеи.

Прежде чем этот умер, исчез, разодранный на части, я слил воедино столько змеев, что получившийся стал едва ли не с руку толщиной. Таким не расширять меридианы, а пожирать их. Обычно они были у меня в десятки раз меньше, я с огромным трудом удерживал его сейчас от распада на десятки мелких змеев.

Миг, когда он высунул башку из ладони, заставил вспыхнуть болью всю мою руку до самого сердца — показалось, в этот раз Пронзатель не только пробил шипом ладонь, но и рванул дальше, вскрывая мне руку от кончика пальца до самого плеча.

Этому змею марево стихий тоже разодрало всю башку, пробороздило ранами всё тело, но он беззвучно ревел, извивался, жадно хватая пастью марево, а я следил за всем этим, затаив дыхание.

Ну же, давай, держись, давай, просил я его, лепя очередного змея и выпуская его следом.

Первые десять вдохов марево разноцветных нитей стёсывало моего первого змея, буквально сдирая его бока, оставляя после себя длинные, истекающий синим туманом раны и уменьшая его толщину.

Мне только и оставалось молить его: жри, жри эту стихию, ты сможешь, ты сильный. Больше мне ничего не оставалось.

Ещё через десять вдохов, когда вокруг меня было уже пять змеев, мой первый змей перестал истончаться, а очередная голубая нить, которая скользнула по его голове, вдруг словно прилипла, а через миг втянулась в моего змея, оставляя вместо раны едва заметную на его шкуре голубую царапину, и я, наконец, поверил, что у меня что-то, но получится.

Я тут же рявкнул вслух, словно это могло лучше донести мой приказ:

— Ты! В него, сожри всю чужую стихию в его теле и возвращайся.

Змей с голубым шрамом на шкуре нырнул в тело Карая.

А я вдруг сообразил, что не нужно держать змеев перед собой, что, напротив, их нужно как можно быстрей прятать в телах раненых, потому как там им будут помогать сами раненые. Во всяком случае, я на это надеялся. И лучше уж пусть они будут без сознания, чем начнут отбиваться ещё и от моих змеев. Надеюсь, те, кто в сознании, хоть сообразят, что к чему.

Каждые четыре-пять вдохов я выпускал из своего тела большого, толстого змея, чья задача была долететь до очередного искателя и нырнуть в его тело.

На двенадцатом таком змее я оказался пуст и осознал, что выбранный путь всё равно стал ошибкой, что мне не хватило ни своих, ни поглощённых из марева ловушки сил на всех моих людей. Сердце пропустило удар, когда я осознал, что рассчитал всё неверно и не сумел спасти даже половины, а затем из груди Карая вылез огромный, с ногу толщиной змей. И был он сильно не похож на того змея, которого я отправил в него меньше сотни вдохов назад.

На его теле больше не было ни одной истекающей синим туманом раны, не было и голубого шрама на голове. Теперь голову змея венчал короткий двухцветный пучок — красно-голубой. Змей крутнулся над телом Карая, прошипел что-то беззвучно и разделился надвое.

Я на миг опустил голову, проверяя состояние печатей над Караем, а когда осознал, что они и не думают распадаться, радостно оскалился и тут же рявкнул:

— Ты туда, ты туда! Жрите чужую этим телам стихию!

Спустя пять вдохов ещё один отъевшийся змей вырвался совсем из другого тела, и я понял, что нет, я всё же выбрал правильный путь к спасению своих людей.