Освобождение. Через Дух Андрэ Луиса

8 Неожиданное заступничество

Зал, в котором нас принимал священник Грегорио, походил на странный алтарь, освещённый пылающими факелами.

Сидя на небольшом троне, выделявший его личность в этой неприятной атмосфере, экзотический персонаж был окружён более чем пятьюстами сущностей, погружённых в состояние обожания. Два помощника, экстравагантно разодетые, водили большими кадилами, из которых благовонные вещества выделяли резкие сильно пахнущие ароматы.

На Грегорио была пурпурная туника, вокруг головы светился ореол тёмно-серого цвета, чьи тревожные и агрессивные лучи раздражали сетчатку глаз.

Он вперил в нас пронзительный взгляд инквизитора и протянул нам правую руку, давая таким образом понять, что мы можем приблизиться.

Сильно заинтригованный, я последовал за Губио.

Кто такой этот Грегорио, находившийся в комнате? Тиранический руководитель или живой идол, наделённый таинственной властью?

Двенадцать индивидуумов, окружавших его золочёный трон, преклонили колена, смиренные, старательно внимавшие всем приказаниям, исходившим из его рта.

Простым жестом он распорядился, чтобы наш разговор оставался под покровом тайны, и за несколько секунд зал был очищен от всех тех, кто здесь находился и не имел ничего общего с нашим присутствием.

Я понял, что нам предстоит серьёзная беседа, и стал следить за ориентером, повторяя его движения.

В нашем с Элои сопровождении Губио подошёл на короткое расстояние к хозяину дома, который жадно рассматривал его, пока я, со своей стороны, следил за усилиями Инструктора, чтобы избежать сложностей момента и не показаться лжецом перед своей собственной совестью.

Грегорио поприветствовал его, выказав фальшивое благодушие, затем сказал:

— Помни, что я — судья, посланник сильного правительства, установленного здесь. Поэтому ты должен говорить только правду.

После небольшой паузы он добавит:

— Во время нашей первой встречи ты произнёс одно имя…

— Да, — спокойно ответил Губио, — это имя одной благодетельницы.

— Повтори его! — властно приказал священник.

— Матильда.

Лицо Грегорио помрачнело и стало тревожным. Казалось, в этот момент он получил ужасный невидимый удар. Скрывая свои чувства под маской грубого равнодушия, и выказывая твёрдость горделивого и измученного администратора, он спросил:

— Что общего имеет эта сущность со мной?

Бесстрастный ориентер ответил:

— Она утверждает, что посылает тебе свою материнскую любовь.

— Очевидная ошибка! — с сарказмом ответил Грегорио. — Вот уже много веков, как моя мать отдалилась от меня. К тому же, даже если подобная встреча и заинтересовала бы меня, мы основательно разобщены друг с другом. Она служит Агнцу, я же служу Драконам[7].

Особенности этого разговора хватило, чтобы моё любопытство неукротимо взыграло. Кто такие эти драконы, на которых он ссылался? Сатанинские демоны из легенды, которая передаётся из века в век? Духи, подпавшие по пути эволюции под влияние разума, отвращённого от оздоровительных и искупительных принципов Христа, которого мы считаем Агнцем Божьим? Без сомнения, я не мог ошибаться; но Губио многозначительно посмотрел на меня, конечно же, после того, как молча прощупал мои внутренние вопросы, приглашая без слов закрыть рот, приоткрытый от удивления.

Бесспорно, время не позволяло вести ученические разговоры, оно принадлежало сознательным и уверенным проявлениям учителя.

— Уважаемый священник, — к моему великому изумлению, скромно заговорил ориентер, — я не могу поставить во главу угла твои личные причины. Я знаю, что есть абсолютный порядок в создании, и что каждый Дух — это отдельный мир, и у каждого сознания свой путь.

— Уж не станешь ли ты критиковать Драконов, которые занимаются правосудием? — жёстко спросил Грегорио.

— Кто я такой, чтобы судить их? — простовато прокомментировал Губио. — Я никто иной, как служитель жизни.

— Если бы не они, — продолжил иерофант, будучи на грани гневного срыва, — кто бы сохранил Землю? Как могла бы действовать любовь без исправляющего правосудия? Великих Судей боятся и проклинают; но они терпят человеческие недостатки, живут рядом с отвратительными ранами Планеты, противостоят преступлениям мира и превращаются в тюремщиков подлых и извращённых людей.

И словно виновный, ценящий долгие часы оправдания, он продолжал, в сильном раздражении:

— Дети Агнца могут помогать и спасать многих. Однако, миллионы созданий[8], подобно мне, не просят ни помощи, ни освобождения. Утверждается, что мы всего лишь морально заблудшие. Пусть так. Значит, мы станем преступниками, следя друг за другом. Земля принадлежит нам, потому что в ней господствует животный порядок, которому она предлагает идеальный климат.

Что касается меня, то я не знаю такого понятия, как Небеса. Я убеждён, что речь идёт лишь о дворе избранных, а для нас духовный мир представляет собой огромное царство приговорённых. Если наша судьба — просеивать зёрна мира, то наше сито не будет приятным. Будучи экспертами в падении, мы будем испытывать всех тех, кто возникнет на нашем пути. Великие Судьи велят нам охранять ворота. Для этого у нас везде есть служители. Они подчиняют от нашего имени всех мужчин и женщин, далёких от нормальной эволюции, и надо признать, что подобных существ насчитываются миллионы. К тому же земные суды недостаточны для определения всех преступлений, совершённых индивидуумами. А мы являемся глазами тени, для которых малейшие оккультные драмы не проходят незамеченными.

Возникла пауза, и я посмотрел на Губио, чьё лицо не выражало ни малейшего волнения.

Смиренно глядя на Грегорио, он сказал:

— Великий священник, я знаю, что Высший Господь пользуется нами в Своём божественном творении, в соответствии с нашими тенденциями и возможностями, чтобы отвечать на Свои намерения. В человеческом теле для уничтожения грязи используются фагоциты, также, как электрическая искра для чистки атмосферической грязи. Таким же образом я уважаю твою власть, потому что если Небесная Мудрость признаёт существование нежной листвы деревьев, она также знает причину существования твоей обширной области; но ты согласен, что наше вмешательство преобладает над фатальностью, закрытым кругом обстоятельств, которые мы сами и создаём? Я не привык оценивать труд Судей, которые руководят этими местами исправительного страдания… Но я знаком с ужасными ситуациями, которые происходят у тебя на глазах. Я близко наблюдаю за преступниками, которые притягиваются друг к другу; время от времени я анализирую мрачные драмы тех, кто блуждает в пещерах боли, привязанных к злу, которое они практиковали, и я знаю, что правосудие должно торжествовать, эхом распространяясь на свободных решениях.

Однако, уважаемый Грегорио, почему бы тебе не признать, что любовь, поселившаяся в сердцах, искупает все грехи? Почему бы тебе не принять окончательной победы доброты через братское служение, которое возвышает нас и ведёт к Высшему Отцу? Если бы мы тратили те же энергии в делах Агнца, что и энергии, потраченные на служение Драконам, не достигли бы мы цели высшего триумфа значительно быстрее?

В раздражении священник выслушал и с неприятными нотками в голосе заявил:

— Как я мог слушать тебя так долго, храня молчание? Мы здесь являемся судьями в смерти всех тех, кто растерял, растратил сокровища жизни. Как можно вложить любовь в замороженные сердца? Разве Агнец не говорил, что не надо метать бисер перед свиньями? Для каждого пастыря, сторожащего своё стадо на Земле, есть тысяча свиней — символов плоти. И если твой Учитель призывает пастырей для своего апостольства, что можем мы сделать другого, как не составлять команды из сильных рассудков, специализированных в исправлении преступных созданий, которые находятся под нашим направляющим жезлом? Драконы — это демоны-хранители физического мира, и они превосходят друг друга в предохранении от склеивания планетарных элементов. Увязанные с логикой, они не понимают навязываемого рая. Если бы любовь завоевала Землю в один миг, разрушив, таким образом, мрачные бездны с тем, чтобы возвышенный свет стал вечно сиять там легко и мгновенно, то как сознаниям львов и волков, пантер и тигров, со своей экстремальной аналогией, которую они ещё хранят в этих животных, как и душам, которые миллиардами и миллиардами населяют человеческие формы, адаптироваться к такому небесному климату? Что стало бы с раем, если бы мы не следили за адом?

Взрыв саркастического громогласного смеха последовал за этими словами. Но Губио и глазом не моргнул. С простоватым видом он ответил:

— Несмотря на это, я осмеливаюсь напомнить, что если бы мы все бросились на помощь несчастным, нищета исчезла бы; если бы мы просвещали невежд, тьме нечего было бы делать; если бы мы поддерживали преступивших закон, предлагая стимулы к обновительной борьбе, преступления были бы сметены с Земли.

Священник позвонил в колокольчик, который, как мне показалось, был предназначен для выражения его гнева, и завопил своим хриплым голосом:

— Замолчи! Наглец! Я ведь могу и наказать тебя!…

— Да, — спокойно признал ориентер. — Думаю, мне известен размах твоей власти. По малейшему приказу, вылетающему из твоего рта, я и мои спутники можем быть брошены в тюрьму и подвергнуться пыткам, и если это является волей твоего сердца, мы готовы подчиниться этому. Мы заранее знаем все неудачи, которые могли бы сдержать в этом приключении; но нас вдохновляет любовь, и мы доверяем той же Суверенной Власти, которая позволяет тебе вершить правосудие.

Изумлённый таким мужеством, Грегорио вперил свой взгляд на Губио, который произнёс со спокойной твёрдостью, уверенно пользуясь психологическим изменением момента:

— Наша благодетельница Матильда объявила нам, что твоё благородство ещё не ушло от тебя, и возвышенные качества твоего характера остались нетронутыми, несмотря на иное направление, которое ты придал своим шагам. Именно поэтому, зная о твоих личных качествах, я и обратился к тебе словом «уважаемый».

Гнев священника, казалось, стих.

— Я не верю в то, что ты сказал, — раздражённо настаивал последний, — но выражай яснее свои просьбы. Я не располагаю временем для бесполезных дискуссий.

— Уважаемый Грегорио, — скромно продолжил Инструктор, — я буду краток. Выслушай меня с терпимостью и добротой. Ты не можешь не знать, что твоя духовная мать никогда не забывала Маргариту, которой теперь безо всякой причины угрожает безумие и смерть…

Поведение иерофанта, пока он слушал ориентера, стало явно меняться, и на его физиономии проявилась тревога, которую невозможно было скрыть. Странный ореол, покрывавший его лоб, явно потемнел. В кошачьем взгляде иерофанта появилась какая-то особенная жёсткость, а его губы искривились в оскале бесконечной горечи.

У меня мелькнула мысль, что, будь на то его воля, он бы нас разорвал. Но он оставался неподвижным, несмотря на грубое и агрессивное выражение лица.

— Тебе известно, что у Матильды, как твоей жены давних времён, есть воспитанник, дорогой её сердцу. Молитвы этой измученной духовной сестры достигают его просветлённой и полной самоотречения души. Грегорио, Маргарита, жаждущая искупления, очень заинтересована в жизни в теле. Обновительные чаяния омывали её детство, а теперь, когда её брак в расцвете её молодости усиливает её надежды, она желает оставаться в поле благотворной борьбы, чтобы компенсировать своё неправедное прошлое. Конечно, есть достаточные причины, вынуждающие тебя помешать ей по возвращении, если иметь в виду, как тщательно ты подготовил её смерть. Я не осуждаю тебя, а тем более не обвиняю. Кто я такой, чтобы делать это? И хотя Господь доверил мне высокое представительство, я ни в коем случае не стану тебя судить, если не проживу сам твою трагедию, ощутив твою боль. Но я знаю, что через любовь и ненависть прошлого она остаётся неощутимо привязанной к лучам твоего духа, а все мы знаем, что кредиторы и должники обязательно встретятся друг с другом, рано или поздно, лицом к лицу… Но теперешнее её существование охватывает большую спасительную работу. Она вышла замуж за бывшего партнёра по эволюционной борьбе, который также известен твоему сердцу. И она будет править по-матерински в домашнем очаге, где преданные благодетели организуют гармоничное место просветительного труда. Духи, друзья истины и блага, готовятся принять её материнскую нежность, словно благословенные цветы в небесном розарии на пути к ценному плодообразованию. Поэтому я пришёл просить тебя смягчить своё жестокое преследование. Какой бы бесстрастной ни была наша душа, со временем она меняется. Время рушит всё и лишает нас всех наследия неполноценности с тем, чтобы вершилось дело совершенствования. И какими бы непобедимыми ни были властные Судьи, которым ты подчиняешься, они ни в коем случае не смогут избежать суверенного авторитета Всепрощающего, который позволяет им действовать во имя выговора, адаптируя свою задачу ко всеобщему благу.

Над нами тяжело повисли минуты ожидания и тишины.

Но не собираясь опускать руки, Инструктор заключил умоляющим голосом:

— Если ты ещё не смог понять помощь, предложенную Законом Божественного Агнца, советующего нам взаимную и священную любовь, не оставайся глухим к призывам материнского сердца. Помоги нам освободить Маргариту и спаси её от разрушительного преследования. Твоя личная помощь не так уж необходима. Нам хватило бы твоего безразличия, чтобы мы могли действовать с необходимой свободой.

Иерофант принуждённо засмеялся и добавил:

— Вижу, ты разбираешься в правосудии.

— Да, — меланхолично отрезал Губио.

Но хозяин сказал без обиняков:

— Кто выдаёт приговоры, тот насмехается над отречением. Тем, кто защищает порядок, прощение неизвестно.

Законодатели Библии приказали, чтобы судейство было основано на принципе обмена: «око за око, зуб за зуб». А так как ты хорошо информирован насчёт всего, что касается Маргариты, не мог бы ты в полном сознании убрать те причины, которые заставляют меня декретировать её смерть?

— Я не оспариваю мотивов, которые принуждают тебя к этому, — воскликнул ориентер в состоянии между угнетённостью и грустью. — Но я осмелюсь настаивать на моей братской просьбе. Помоги нам сохранить это ценное и богатое существование. Помогая нам, кто знает, возможно, через эти нежные руки сегодняшней жертвы ты смог бы сам вернуться к очистительной ванне человеческого опыта, обновляя таким образом пути для славного будущего.

— Мне невыносима сама мысль о возвращении в плоть! — в стеснении вскричал Грегорио.

— Мы знаем, великий священник, что без твоего разрешения, по причине связей, которые Маргарита создала с твоим духом, мощным и активным, малейшая освободительная деятельность нам была бы трудна, — с полным спокойствием продолжал Губио. — Обещай нам свободу действий! Мы не просим отозвать приговор, а тем более не претендуем на оправдание Маргариты. Кто осуществляет договорённости перед Вечными Законами, вынужден противостоять им, теперь или позже, для правильного искупления. Однако, мы не будем просить отчёта о выполнении твоих намерений. Дай своей должнице благоприятную паузу, во имя усилий твоей матери, и, возможно, время займётся исправлением этого болезненного процесса.

Выказывая удивление непредвиденным предложением отнести кару на более поздний срок, когда мы сами ожидали, что же предложит ориентер, требуя окончательного аннулирования, Грегорио, уже не такой решительный, сказал:

— Мне нужна психологическая подпитка, которую может дать мне только дух Маргариты.

Воодушевлённый Губио спросил:

— А если бы у тебя был мягкий комфорт материнской нежности, который поддерживал бы твою душу, пока Маргарита смогла бы тебе предоставлять, уже искуплённая и счастливая, возвышенный хлеб духа?

Священник впервые встал и заявил:

— Не думаю…

— А если бы мы предложили тебе подобное благословение в обмен на твой нейтралитет в отношении наших усилий по спасению? Ты позволил бы нам действовать в то же время, что и служители, подчиняющиеся твоим приказам? Ты же не бросишь их против нас и дашь нам создать команду совместно с ними в попытке восстановления? Таким образом, время придало бы последний штрих твоим решениям…

Грегорио подумал несколько мгновений и ответил:

— Уже поздно.

— Почему? — с тревогой спросил Инструктор.

— Случай с Маргаритой, — принялся объяснять иерофант многозначительным тоном, — окончательно передан фаланге из шестидесяти служителей моей службы, под командованием одного жестокого преследователя, который ненавидит свою семью. Справедливое решение могло бы быть достигнуто через несколько часов, но я не желаю, чтобы оно возвращалось в мои руки, оживлённое возмущением жертвы, из внутреннего источника которой мне было бы позволено лишь пожинать возмущённые воды и желчь. Её будут мучить, так как она в своё время мучила меня; она испытает безымянные унижения и захочет смерти, как ценного блага. По возвращении, достигнутом надрывным страданием, её дух примет меня как любящего благодетеля-провидца, окутав меня излучениями нежности, которых я ждал столько лет… Любая попытка освобождения была бы обречена на провал. Постепенно её размышления станут путаными, и работы по притяжению, которое повлечёт за собой смерть, практически закончатся.

Наш руководитель не признавал себя побеждённым и настаивал:

— А если бы мы вмешались в твою фалангу, чтобы совершить работу, к которой мы призваны? Мы бы находились рядом с увечной, как твои друзья, и, не теряя уважения к твоему авторитету, мы бы постарались выполнить программу, которая привела нас сюда, выказывая смирение и любовь, которые Агнец нам преподаёт.

Грегорио молча раздумывал, а Губио прямо и твёрдо продолжал:

— Принимай!… Соглашайся!… Дай нам своё слово священника! Хоть ты и не веришь в это, помни, что однажды ты снова встретишь взгляд своей матери!

После долгих минут раздумий Грегорио поднял руки и сказал:

— Я не верю в возможности попытки; но я согласен на средства, о которых ты просишь. Я не буду вмешиваться.

Позвонив затем в колокольчик, он приказал своим помощникам приблизиться. Словно выходя из битвы наполовину побеждённым, в которой он действовал против своей собственной совести, он потребовал присутствия некоего Тимона, который сразу же появился перед нами. Его лицо мучителя вызвало у нас удивление. Грегорио обратился к нему с вопросом о том, как продвигается «случай с Маргаритой», на что тот ответил, что процесс ментального отчуждения практически готов. Дело нескольких дней, и она будет заключена в больницу.

Будучи в некотором стеснении, Грегорио потребовал, чтобы помощник со зловещим видом проводил нас к фаланге, которая активно действовала в направлении постепенного выполнения его смертельного приговора.