Освобождение. Через Дух Андрэ Луиса

13 Семейный совет

Так как мы прибыли в большую резиденцию, где отдыхала Маргарита, даже раньше, и могли устроиться снова у её изголовья, Губио, теперь уже с огромной признательностью Сальданьи, обратился к этому последнему, чтобы проверить возможность диалога с судьёй и проанализировать ситуацию с дочерью Хорхе, которого здесь приютили.

Магистрат и его семья проживали в центральной части огромного здания, где Габриэль и его супруга занимали маленькое служебное помещение.

— Мы можем организовать благотворное собрание, — объяснил Инструктор, — пригласив нескольких воплощённых к возможному обновлению. У судьи, конечно же, есть комната, где мы могли бы побыть вместе несколько минут.

Сальданья односложно одобрил это, словно ученик, который считает себя обязанным слепо поддерживать все идеи учителя.

— Ночь для нас благоприятна, и мы проведём там несколько последних минут до рассвета, — продолжал Инструктор.

Мы тихонько вошли в дом, и я должен признать, что сон магистрата не был таким же спокойным, как он того желал бы, по причине огромного количества страждущих сущностей, которые стучались в его внутренние двери. Некоторые из них громкими криками просили о помощи; большинство же требовало правосудия. Мы хотели было осмотреть апартаменты владельца дома, когда какой-то воплощённый молодой человек очутился перед нами, с большими предосторожностями перемещаясь в направлении нижнего этажа.

Сальданья легонько коснулся руки Губио и сказал:

— Его зовут Аленкар, он брат Маргариты и преследователь моей внучки.

— Понаблюдаем за ним, — воскликнул ментор, меняя наше направление.

Мы последовали за парнем, который был весьма далёк от возможности ощутить наше присутствие, и мы увидели, как он спустился по нескольким ступенькам и затем встал перед скромной комнаткой, пытаясь войти силой.

Искаженное дыхание молодого человек ощущалось вокруг него, давая понять, что он только что вернулся после многих возлияний.

— Все ночи, — озабоченно прокомментировал Сальданья, — он пытается соблазнить нашу бедную малышку. У него нет ни малейшего уважения к самому себе. Лия как может, сопротивляется ему, а он продолжает процесс преследования различными угрозами, и я думаю, что если он ещё не добился своих гнусных целей, на которые он направлен, то потому что я остаюсь на своём посту присущей мне грубой защиты.

Мы с удивлением заметили тон униженности, которая проглядывала в словах грозного палача.

Сальданья представал полностью преображённым. Оценка, которую он высказал Губио, давала нам понять о внезапном превращении, которое произошло в нём. Он выказывал понимание и мягкость в своих уважительных жестах.

Безо всякого знака превосходства наш ориентер, выслушав его, признал:

— Действительно, Сальданья, этот парень одержим деградирующими силами и нуждается в энергичной помощи в поиске ментальной гигиены.

Затем он осторожно стал направлять магнетические пассы на органы зрения.

Прошло несколько минут, и Аленкар, шатаясь, отправился в свою спальню, со слипающимися веками. Сальданья предположил, что безобидное увечье на несколько дней, начиная с этого момента, поможет ему поразмышлять об обязанностях человека добра.

Одержатель Маргариты с трудом сдерживал своё удовлетворение.

Немногим позже, в сопровождении преданного ориентера, мы отправились в апартаменты судьи.

Тело магистрата лежало на мягком матрасе, но его разум казался встревоженным и измученным.

Губио позволил мне коснуться его лба, чтобы проследить за его самыми глубокими мыслями.

В этот ранний час занимающегося утра стареющий мужчина размышлял: «Где собраны высшие интересы жизни? Где находится духовный покой, такой желаемый, что я не смог обрести его за более, чем полвека активного опыта на Земле? Почему я сохраняю одни и те же мечты и нужды пятнадцатилетнего мальчика, хотя меня одолевает возраст в шестьдесят лет? Я рос, учился, женился. В конечном итоге, вся эта борьба ничего не изменила в моей личности. Я обрёл титулы, которые выделяли меня в мире священников права, сотни раз надевал тогу, чтобы вести трудные процессы. Я выдавал многочисленные сентенции, держал в своих руках, под своим собственным решением, судьбы многих семей и целых обществ. Я получал знаки уважения от бедных и богатых, великих и малых, во время своего путешествия по бурному морю земного опыта в положении, которым пользовался на расписанном корабле суда. Я проводил тысячи консультаций в отношении случаев общественной гармонии, но в личной жизни мою душу покрывает какая-то особая пустыня. Я чувствовал жажду братства с людьми; но обладание золотом, а также верховенство в своей публичной деятельности ставили мне крупные препятствия в возможности чтения истины на масках себе подобных. Я испытывал непередаваемый голод по Богу. Но догмы религий и сект и разногласия между ними отодвигали мой разум от любого согласия с действующей в мире верой. С другой стороны, обычная наука, «негативистская» и неисправимая, иссушила мне сердце. Сводится ли существование, в своей полноте, к простым механическим явлениям внутри природы? Если принять эти гипотезы, то вся жизнь человеческая имела бы такое же значение, как и громкий водяной пузырь на ветру. Я чувствовал себя раздираемым, угнетённым, истощённым. Я, просвещавший такое большое количество личностей в том, что касается возвышенных норм личного поведения, как я смогу сейчас просветить самого себя? Вынужденный испытывать первые симптомы старения физического тела, я болезненно реагировал на постепенное затухание органических энергий. Зачем эти морщины на лице, эти седые волосы, ухудшение зрения и уменьшение жизненного хранилища, если молодость вибрирует в моём нетерпеливом уме после обновления? Не является ли смерть лишь ночью без рассвета? Какая таинственная власть располагает жизнью человеческой, ведя её к неожиданным и оккультным целям?

Я убрал свою правую руку, чувствуя, что у респектабельного функционера влажны глаза.

Губио подошёл и положил свои руки ему на лоб, говоря нам, что подготовит его к будущему разговору, направляя его интуицию к воспоминаниям о процессе, на котором был обвинён Хорхе.

Скоро я увидел, что глаза судьи обрели иное выражение. Они словно с невыразимым мучением разглядывали далёкие сцены. Они казались встревоженными, грустными…

Инструктор посоветовал мне вновь заняться психическим анализом, и я положил свою правую руку ему на область мозга.

С помощью своих, чуть более развитых общих возможностей восприятия я смог услышать его новые мысли:

«По какой причине я вновь вспоминаю процесс, по моему мнению, уже давно законченный, и таким образом бережу себе сердце, размышляя об отце Маргариты? Прошло столько лет после этого тёмного преступления, но его тема возвращается в мои мысли, как если бы память, тираническая и беспощадная, навязывала её своими постоянными повторами странного морального страдания. Какие мотивы привели меня с такой силой к воспоминанию об этом юридическом деле? Я мысленно вижу Хорхе забытым в бездне подсознания и вспоминаю его пылкие слова, когда он твердил о своей невиновности. Ему не удавалось объяснить, по каким причинам он забрал его дочь, заставив войти в свой дом. Напрасно я ищу тайную причину, приведшую меня к раздумьям на эту тему в течение всей ночи необъяснимой бессонницы. Вспоминаю, как от обвиняемого отвернулись его лучшие друзья, а его супруга в полном отчаянии покончила с собой… Но зачем же поддерживать эти мысли, если случай незначительный? Я, судья, вызываемый на многочисленные процессы, должен был выносить решения по значительно более запутанным и важным делам. И поэтому я никак могу оправдать свои воспоминания об этом скромном обвиняемом, виновном в совершении обычного преступления…

В этот момент Инструктор посоветовал мне и Элои вынести Хорхе из его телесного сосуда к дому магистрата, пока он с помощью сна подготовит частичное отделение тела последнего.

Мы с моим спутником отправились к камере одержимого, который был вне своего физического тела, погружённый в глубокую прострацию.

Я передал его периспритному организму восстановительные флюиды, и мы перенесли его в указанную резиденцию.

В этот момент хозяин дома и внучка Сальданьи, временно освобождённые от физиологических тканей, уже находились возле Губио, принявшего Хорхе с явной нежностью, и, соединив все три особы, как если бы они входили в один сильно выраженный магнетический поток, он придал сил их мыслям с помощью флюидической операции, чтобы они пробудились и могли слышать его в духе, насколько это возможно. И тогда я отметил, что пробуждение у всех троих не было одинаковым. Оно варьировалось сообразно с эволюционным положением и ментальным состоянием каждого из них. По гибкости своих рассуждений магистрат был наиболее прозорлив: молодая Лия находилась на второй позиции из-за особых качеств своего интеллекта; Хорхе был на позицию ниже по причине своего истощения.

Увидев бывшего обвиняемого и его дочь, которых он сразу же узнал, известный представитель правосудия, охваченный непреодолимым страхом, спросил:

— Где мы? Где мы?

Никто из нас не решился дать ему ответ. Только Губио молча молился; и когда гармонический свет стал исходить из его грудной клетки, давая нам понять, что чувство и разум у него соединились в небесном свете, он воскликнул в адрес своего удивлённого собеседника, приветливо положив руку ему на плечо:

— Судья, земной дом — это не только приют для тел, которые меняются со временем. Это ещё и гнездо для душ, где дух может вести беседы с духом, когда сон сковывает уста плоти, способные лгать. Мы собрались в твоём доме, чтобы получить аудиенцию у реальности.

В растерянности, хозяин дома молча слушал.

— Человек, воплощённый на Земле, — продолжал Губио, — это вечная душа, которая использует смертное тело, душа, идущая тысячелетними путями к объединению с божественной истиной, как валун, катящийся с вершины горы на протяжении веков к морским глубинам. Все мы — актёры возвышенной драмы вселенской эволюции через любовь и боль… Наше вмешательство в судьбы других неуместно, когда наши ноги следуют правильным путём. Но если мы отдаляемся от соответствующей дороги, то вполне нормально призывать любовь для уменьшения боли.

Магистрат мысленно соединил услышанные концепции с присутствием Хорхе в комнате и скорбно спросил:

— Уж не заступаетесь ли вы за этого приговорённого?

— Да, — не колеблясь, ответил Инструктор. — Не считаешь ли ты, что эта очевидная жертва юридической ошибки, которую невозможно признать, уже испила чашу своего страдания?

— Но его дело закрыто.

— Нет, судья, никто из нас не может довести до конца искупительные процессы, которые нас касаются. Хорхе, кающийся обвиняемый, не единственный приговорённый, недостойный перерыва в боли прощения.

Собеседник поморгал глазами и стал выказывать свою затронутую гордыню, возражая этой форме сарказма:

— Но я же был судьёй. Я консультировался с необходимыми кодексами, прежде чем вынести приговор. Преступление было доказано, и заключения свидетелей и экспертов приговорили обвиняемого. Я не могу в полном сознании принять дополнений, даже запоздалых, без соответствующего размышления.

Губио посмотрел на него с сочувствием и сказал:

— Я понимаю твой отказ. Флюиды плоти ткут слишком тяжёлую ткань, чтобы она была разорвана теми, кто далеко не каждый день контактирует с высшей духовностью. Ты упоминаешь о своём положении блюстителя закона, чтобы разбить судьбу работника, который уже потерял всё, чем обладал, чтобы он заплатил сполна за ошибки своего далёкого прошлого. Ты ссылаешься на титул, который присвоила тебе человеческая договорённость, отвечая, конечно же, предписаниям Божественной Силы; но ты не кажешься мне соответствующим возвышенным основаниям своей высокой миссии в мире. Человек, принявший на себя управление в рамках материальных или духовных благ Планеты, никогда не доказывает своего превосходства, если он осознаёт свои обязательства, потому что видит в преданном управлении путь совершенствования, пусть даже через высшее моральное страдание. Распространять одновременно любовь и справедливость на Земле в то время, когда большинство созданий пренебрегает подобными дарами — это значит, испытывать боль. Неужели ты думаешь, что человек будет жить, не отдавая себе отчёта о ней, особенно тот, кто воображает себя способным окончательно осудить своего ближнего? Неужели ты считаешь, что твои умствования приведут к раскрытию всех тайн пути? Мог бы ты действовать бесстрастно во всех своих решениях? Ты так не думаешь… Справедливый Судья был распят брусе с прямыми линиями, чтобы предаться чрезвычайной прямоте в мире. Все мы, на многовековом пути созидательного знания, часто ставим желание превыше долга, а каприз — впереди искупительных принципов, которые мы обязаны соблюдать. В скольких случаях ты склонял свой мандат в пользу подделок разрушительной политики людей, жаждущих преходящей власти? В скольких процессах ты позволил своим чувствам быть потревоженными преступным персонализмом?!

Мужчина, видевший в присутствовавшем Сальданье опасного врага, казался бесконечно встревоженным. Мертвенная бледность покрывала его лицо, по которому начинали стекать крупные слёзы.

— Судья, — твёрдым голосом продолжал Губио, — если бы не божественное сочувствие, которое посылает многочисленных невидимых помощников тебе в учреждение, помощников, которые поддерживают твои действия любовью Правосудия, которое ты представляешь, то жертвы твоих невольных ошибок и неотвязных страстей тех, кто окружает тебя, не позволили бы тебе исполнять свою миссию. Твой жилой дворец наполнен тенями. Многие мужчины и женщины среди тех, кого ты судил более двадцати лет назад, унесённые смертью, не смогли продолжать свой путь, потому что привязаны к последствиям твоих решений и остаются в твоём собственном доме в ожидании уместных объяснений. Посланник закона, не имеющий привычки к молитве и медитации, единственному прибежищу, с помощью которого ты мог бы сократить свою работу просветления, финальный транс тела готовит тебе большие сюрпризы.

Во время долгой паузы магистрат рухнул на колени, в его глазах был неописуемый ужас, и он спросил:

— Благодетель или мститель, преподай мне путь! Что должен я сделать ради блага приговорённого?

— Ты назначишь пересмотр дела и предоставишь ему свободу.

— Значит, он невиновен? — захотел узнать собеседник, требуя солидного основания для будущего заключения.

— Никто не страдает без нужды перед Небесным Правосудием, и такая великая гармония правит Вселенной, что наши собственные боли преобразуются в благословения. Мы всё объясним.

И давая нам понять, что хочет оставить в памяти всё то, что требует деяний провидения в разуме судьи, он продолжил:

— Ты не ограничишься упомянутыми мерами. Ты будешь защищать его дочь, которая сегодня находится в твоём доме, поместив её в достойное учреждение, где она смогла бы получить необходимое образование.

— Но эта малышка — не моя дочь, — вмешался юрист.

— Мы бы не призывали тебя к такой обязанности, если бы ты не мог её получить. Но неужели ты думаешь, что свободные деньги должны лишь удовлетворять требования тех, кто соединился с нами кровными узами? Освободи своё сердце, друг мой! Живи более возвышенным климатом. Учись сеять любовь на земле там, где ступает твоя нога. Чем выше в человеческом опыте располагается создание, тем интенсивнее могут стать его усилия по персональному восхождению. На Земле правосудие открывает суды, чтобы проанализировать преступление под самыми разными аспектами, специализируясь в определении зла; но на Небесах Гармония открывает алтари, анализируя нашу доброту и благодетели, посвящая себя экзальтации добра в общей сложности своих божественных форм. Пока есть ещё время сделай Хорхе своим другом, а его дочь — своей подругой по борьбе, которая однажды коснётся твоих седых волос и предложит позже свет молитвы, когда дух твой будет вынужден пересечь мрачный портал могилы.

Плача, судья спросил:

— Но как же мне действовать?

— Завтра, — объяснил Инструктор, спокойный и уверенный, — ты встанешь со своей постели и забудешь о нашей теперешней дискуссии, потому что плотский мозг — это тонкий инструмент, неспособный выдержать нагрузку двух жизней, но в твоём разуме всплывут новые мысли, блестящие и ясные, в отношении блага, которое ты обязан практиковать. Однако интуиция, этот чудесный диск сознания, будет свободно функционировать в тебе, передавая предложения этого часа света и покоя, по образу цветочной клумбы благословений, которая предложила бы тебе благоухающие цветы, спонтанно выросшие здесь. Дойдя до этого мгновения, не позволяй, чтобы расчёт душил в тебе импульс добрых дел. В колеблющемся сердце обычное умствование борется против обновительного чувства, тревожа его светлый поток страхом неблагодарности или разрушительного подчинения установленным предубеждениям.

В присутствии Сальданьи, бывшем при этой сцене, выказывая неописуемое блаженство, Хорхе и его дочь обменивались взглядами, полными радости и надежды.

В задумчивости магистрат глядел на них, и в его взгляде читалось желание задавать Инструктору новые вопросы. Но под давлением эмоций момента он умолк, смиренный и скромный.

Прочитав его мысли, Губио слегка коснулся обеими руками его лба и твёрдым голосом сказал:

— Ты хотел бы, чтобы я высказался по поводу виновности обвиняемого, чтобы твоя совесть судьи могла собрать некоторые точки зрения, уже изложенные в процессе, на который мы ссылаемся. В действительности, в том, что касается состава преступления, в котором его обвиняют, у Хорхе руки чисты. Человеческий опыт подобен ценной ткани, чьи смертные глаза видят лишь оборотную сторону. В сегодняшних страданиях мы рассчитываемся с долгами вчерашнего дня. Мы не хотим этим сказать, что наши ошибки, часто проистекающие из праздности или теперешней закоснелости, порождающие гибельные результаты и для нас самих, и для других — это чудесная помощь в оплате чужих долгов, потому как мы бы закрепили суверенную фатальность мира, когда в любой час мы создаём причины и следствия своих повседневных деяний. Сущности, рыдающие у твоей двери, плачут небеспричинно, и, рано или поздно, тога, которую ты временно носишь, оплатит счета всех, кто стонет вокруг неё. Но Хорхе, который ничего здесь не требует, приведённый нами для участия в благотворном разговоре, освободился от определённой части своего болезненного прошлого.

В этот момент Губио сделал долгую паузу в своих объяснениях. Он более пристально посмотрел на собеседника, а затем продолжил серьёзным тоном:

— Судья, личности и успех, которые влияют на наше сознание особым образом, не являются лишь простым предметом на обновительном пути жизни. Пока что ты несёшь дух, подчинённый биологическому шоку возвращения в плоть, и ты не смог бы следовать за нами в эксгумации недавнего прошлого. Но я уже прослушал твои ментальные архивы и вижу ситуации, которые время не может разрушить. В прошлом веке ты носил титул собственника большого участка земли и гордился своим положением хозяина десятков рабов, которые, в своём большинстве перевоплощённые, теперь входят в твою фалангу сотрудников в общих работах, к которым ты чувствуешь себя приговорённым функциональной машиной. Каждому ты должен оказать помощь и уделить внимание, проявить понимание. Но не все служители прошлого смешались в одном типе отношений с твоим духом. Некоторые появились с большей очевидностью в драме, которую ты прожил, и они крутятся возле твоего пути, оказывая воздействие на твоё сердце. Сегодняшний Хорхе был твоим вчерашним рабом, хоть и родился практически под той крышей, которая слышала твои первые младенческие крики. Он был твоим слугой по земному кодексу и твоим кровным братом по божественным законам, хоть его и вынашивала другая мать. Ты никогда не мог простить ему подобной близости, считая его присутствие в своём доме оскорблением семьи. Когда пришла миссия отцовства каждого из вас, твой вчерашний сын и сегодняшний совратил его дочь в прошлом и в настоящем. И когда эта подлость вышла на свет, ты предпринял предосудительные меры, включая насмешки над этим грустным и пленным домом, меры, кульминацией которых стало отчаяние Хорхе в те времена, когда он, сбитый с толку и полубезумный, украл жизнь не только у тела своего сына, захватившего семейный очаг, но и собственное существование, потому что он покончил с собой в драматических обстоятельствах. Но ни боль, ни смерть не заслонят скорби ответственности, которую сможет вылечить лишь возврат к возможности примирения. И ты находишься здесь, снова лицом к лицу с приговорённым, к которому ты всегда питал антипатию, и рядом с молодой девушкой, которую ты обещал защищать как свою любимую дочь. Трудись, друг мой!

Воспользуйся годами, потому что Аленкар и твоя протеже будут притянуты к благословению браком. Действуй, пока можешь. Всё то добро, которое ты совершишь, сделает тебя счастливым, потому что не существует иного пути, ведущего к Богу, вне созидательного понимания, вне активной доброты и искупительного прощения. Униженный и разочарованный, Хорхе положил конец жалкому бреду, испытав безымянную моральную жертву в течение этих нескольких лет неоправданных обвинений и тюрьмы, мучений, вдовства, увечий и ограничений разного рода.

Ориентер посмотрел на него с сочувствием во время образовавшейся паузы и затем заключил:

— А ты, в свою очередь, не расположен ли к спасительным свидетельствам?

Оздоровительная тревога, невидимая нам, должно быть, глубоко охватила разум магистрата, лицо у него чрезвычайно сильно изменилось. Он встал, шатаясь, в слезах. Магнетическая сила Инструктора достигала самых потаённых струн его души, глаза его казались освещёнными какой-то внезапной решимостью.

Он подошёл к Хорхе, протянул ему правую руку как символ братства, руку, которую сын Сальданьи, тоже в слезах, поцеловал. Затем он подошёл к молодой девушке, открыл ей свои объятия и взволнованно воскликнул:

— Отныне ты навсегда будешь мне дочерью!…

Этот незабываемый миг запечатлелся в нас потому, что вызвал наше неописуемое удовлетворение.

Губио помог им уйти в дом, и так как мы собирались отвести Хорхе в больницу, где его ждало отдохнувшее тело, Сальданья, полностью преобразившийся таинственной радостью, изменившей выражение его лица, подошёл к Инструктору и, пытаясь поцеловать ему руку, пробормотал:

— Я никогда и подумать не мог, что у меня будет такая славная ночь, как эта!

Он хотел было продолжить слова признательности, но Губио с абсолютно естественным видом заставил его прийти в себя и прибавил:

— Сальданья, после любви к Богу никакое ликование не может быть большим, чем та спонтанная любовь друга, которую мы видим. И мы полностью разделяем подобную радость, потому что чувствуем благородную и искреннюю дружбу в твоём сердце.

Трогательная незабываемая сцена завершилась дружескими братскими объятиями.