Падай, я ловлю (СИ)

Глава 23

Всю дорогу до дачи Борисова занимаюсь выуживанием информации. Бессмысленно, потому что на любой вопрос слышу один и тот же ответ:

— Не скажу.

— Да почему?! — взвизгиваю и глупо всплескиваю руками, не выдержав. — Как я ей понравлюсь, если ничего о ней не знаю?!

— Как хочешь, так и выкручивайся, — ухмыляется нагло, явно наслаждаясь моей легкой паникой.

— А вот я возьму и не стану, — дуюсь, скрещивая руки под грудью. — Как получится, так и получится.

Сама мысленно перебираю гардероб, прикидывая, в чем бы могла предстать перед его мамой, будь все взаправду. Вспоминаю, как выгляжу в том или ином наряде, «нахожу» парочку подходящих платьев, но вспоминаю про свои колени и локти и морщусь. С шортами, футболкой, кедами и кепкой еще куда ни шло, можно закосить под неуклюжего подростка, но не предстану же я перед ней оборванкой? Подумает еще, что на деньги повелась. Или что похлеще.

— Когда? — спрашиваю обреченно.

— Я еще не решил, — его ухмылка становится еще более издевательской.

— Ты чудовище, — шепчу обескураженно и даже головой покачиваю.

— А ты — красавица. Но я же не жалуюсь. Так, все. Я злой и страшный серый волк, а ты кроткая овечка.

— Держи карман шире, — бурчу себе под нос и готовлюсь надрать Даниилу задницу.

Калитку нам открывает Зотов.

— Какие дела? — справляется Туманов.

— По-моему, он готовится подыхать, — недовольно отвечает Дима. — Причем, по какому конкретно поводу не совсем понятно. Всадил бутылку пива, пожрал фастфуда, в себя точно пришел, но лежит покойничком и на все вопросы деликатно, но настойчиво, предлагает отъебаться и съебать. Скотобаза, так вмазать ему хочется, кулаки зудят.

— Ты лучшая нянька в мире, — подкалываю его.

— Между прочим, это выматывает, — кривляется и открывает входную дверь, театрально кланяясь в пол. — Его Высочество в своей опочивальне.

— Может, сразу я? — советуюсь с Родионом.

— Так будет продуктивнее, — соглашается, держа в руках прихваченные из машины ноутбук и очки, а я понимаю, что на это расчет и был. Скупо улыбаюсь и иду к лестнице. — Включи диктофон, — говорит уже мне в спину.

Телефон зарядила по пути, так что бросаю, не оборачиваясь:

— Хорошо, — и сразу же достаю его из заднего кармана шорт.

Отыгрывает Даниил качественно. Прохожу в комнату, белоснежная тюль эффектно надувается парусом от сквозняка, на кровати картина маслом — лежит в одних спортивных брюках, спущенных ниже некуда, глаза закрыты, руки сложены на груди. Бледен, изнеможен, почти что при смерти.

Шваркаю дверью и с улыбкой отмечаю, как он морщится, прикладывая ладонь ко лбу.

— Да как ты запарил, — цедит сквозь зубы, — сказал, отъебись. Че не ясно?!

— И не узнать, какую судьбу ты мне уготовил? — хмыкаю, подходя ближе.

— Сашка! — подрывается и садится, распахивая глаза. Сглатывает, дергая кадыком, снова морщится, но справляется: руки ко мне тянет. — Солнце мое, приехала. Иди сюда.

— Да тут я, тут, — вздыхаю, садясь на противоположный край кровати, задрав одну ногу.

— Саш, блять, — сводит брови к переносице, опуская руки. — Не трави.

— Уйти?

— Нет, — отвечает недовольно и двигается сам, хватая за руку. Тянет на себя, я — подаюсь назад. — Хватит, а? Я понял, я мудак. Надо было рассказать, когда все серьезно стало. Но…

— Что «но», Дань? — хмыкаю разочарованно. — Не знал, как сообщить любовнице, что она любовница? И что так и будет до скончания времен?

— Не будет, — настаивает на своем. — Я прекрасно помню все, что говорил вчера. И слово сдержу.

— А оно мне надо, думаешь?

— Надо. И в обратном не убедишь, можешь пытаться сколько угодно.

— А оно мне надо? — снова хмыкаю.

— Давай без этого, а? — пытается укорить. — Можешь сколько угодно трахаться с моими друзьями, заслужил, но как только я получу развод, сама же об этом пожалеешь.

— Ага, — брякаю со смешком. — Ну, рискни. Только знаешь, что бы там твоя жена не орала, шалавой я не была никогда. И трахаться из желания насолить другому не буду, — говорю, забыв про диктофон. Морщусь и мямлю: — Неважно.

— Не чтобы насолить, а чтобы дать хорошего пинка, — поправляет Даниил. Точнее, выворачивает в свою пользу. — И у тебя отлично получилось. Клянусь, Саш, я все понял.

«Мы год встречались, жили считай вместе, а ты так плохо меня знаешь», — думаю с тоской.

— А ты хотел, чтобы я к тебе на коленях приползла, да? — слегка задираю подбородок, а Даня отводит взгляд. — Ну же, я хочу послушать, как ты планировал отправить меня на самое дно. Марина твоя тоже в деле? — тыкаю пальцем в небо, а по его лицу понимаю, что попала в точку. — Ну ты и сволочь, Данечка, — выдавливаю с обидой, сдержать которую невозможно.

В глазах слезы, моргаю, они по щекам катятся. Не хочу перед ним плакать, не хочу слабость свою показывать, но контролировать эмоции не в состоянии. Слишком много чувств приходится держать внутри, выплесну хотя бы часть. Видеть его не хочется, рядом находиться, но мне нужно знать, чтобы выжить. И скоро он поймет, что мое присутствие в этой комнате, как и в его жизни — лишь вынужденная мера. Не зов сердца уж точно. И даже не жалость.

— Хоть попытайся оправдаться, — произношу плаксиво, через кривящиеся губы.

— А оно тебе надо? — поднимает голову и смотрит на меня с физически ощутимой болью.

— Мне как минимум интересно.

— Тогда ложись и обними меня. Дай стимул дышать, потому что сейчас очень хочется сдохнуть.

Зараза, как же он смотрит. Никогда его таким не видела. Всегда немного беспечный, всегда улыбчивый, беззаботный. Сейчас — подавленный. Раздавленный! И причина этому состоянию не только я. Что-то случилось, что-то ужасное, его грызет изнутри, пожирает, топит.

— Не лапать, — предупреждаю строго, и он прикрывает глаза на выдохе.

— Как скажешь, Саш, — бормочет тихо.

Ложится на спину, я пристраиваюсь рядом, положив голову на его плечо. Одну руку опускаю на его грудь, чувствуя под ладонью, как грохочет его сердце. У самой под ложечкой сосет, а жалость все-таки пробивается. Его жалко, идиота, себя, нас. Наше раздавленное чувство, мои развеянные по ветру мечты. Но больше — ничего. Тепло его тела больше не греет мне душу. Его рука на моей больше не вызывает прежнего трепета, не дарит покой. Мы близки, все еще, но эта связь сродни кровной. И ясность наконец-то приносит облегчение.

— Если уснешь, будить не стану, — грожу и он сразу же начинает рассказывать.