Патриот. Смута

Глава 14

Воевода, на которого я смотрел, сморщился. Казалось, он пытается скрыться в тенях, спрятаться, исчезнуть. Постарел разом где-то лет на пять, ссутулился.

Из уст его раздался тяжелый вздох, больше напоминающий стон.

Он повернулся к сухонькому писарю, упершемуся в кафедру, проговорил дрожащим голосом.

— Что скажешь, Савелий. Что делать?

— А что, ваша милость. Если подумать. Московит толково все говорит. Раз он из Москвы, а письмо писано Димитрием царем, не сходится же оно одно с другим. — Голос его мне не нравился, дребезжал. Человек тоже боялся, волновался, но говорил вроде бы дельные вещи. — Мыслю я. Если письмо такое людям, которые против тебя, ваша милость, сговариваются, попало бы… Беда. Они бы его на свет вынесли. И, нелегко бы было. Ох, нелегко.

— Савелий. А что делать то, Савелий.

Я что-то не понял, воевода, а кто тут у вас главный то? Ты, человек служилый, саблей опоясанный или вот он, слуга его и писарь? Как так вышло, что такого нерешительного человека наверх вынесло?

Руки мои сжались в кулаки. Что тут творится то?

— Мыслю я, ваша милость, выслушать этих людей надо. До конца. Что предлагают, что хотят, что думают. А утром, решить. Утро, оно, вечера мудренее.

Я приметил, что молодой парень смотрит на меня с интересом. Кто он? Родич какой-то воеводы? Или может подьячий?

— Говорите. — Проговорил Фрол Семенович.

— Значит дело было так.

Следующие минут пятнадцать я, с помощью Григория, описал все то, что произошло с нами в Чертовицком. Про казаков, про татар, про то, что решили с Яковом людей собирать. Историю с разбойниками, Жуком и братом атамана Чершеньского умолчал. Этого воеводе знать не надо. Это наш козырь.

— Татары. — Воевода упер голову в руки, смотрел в стол. Его трясло. — Татары. Как же мы устоим то? А? Войска из Москвы придут? А? Или из Рязани? Мы-то тут как? Царь Дмитрий знать должен.

Он поднял глаза, пустые, стеклянные. Уставился на меня.

— Воевода. Письма писать надо соседям. Гонцов слать, людей собирать. Мало нас, татар много. А пока все это дело не быстрое завертится, порядок навести. Выжечь Маришку и ее банду с лица земли. Тут в городе всех ее людей поймать, допросить и повесить.

— Эко ты быстрый, московит. Письма писать, ведьму убить. Ты знаешь, что у нас тут, как у нас все?

— И как?

Этот нерешительный, испуганный человек начинал меня злить. Из-за таких вот людей на местах и в наше время и здесь не делается ничего. Разбой множится, бесчинства творятся. Попустительство сплошное. Сидит, дрожит, хотя должен закон здесь олицетворять.

— У нас тут ситуация. Московит. — Продолжал воевода. — У нас здесь все не так, как у вас там. Люди не поддержат. Петуха красного пустят нам. Нельзя так, с бухты барахты. Не получится, не осилим.

— Ты Фрол Семенович, головой своей подумай. — Я буравил его злым взглядом. — Мы если не решим тут все. Тебя же первого на воротах повесят. Эти. Кого ты тут каленым железом выжечь не хочешь.

— Тихо! — Голос его осип, сорвался. — Тихо я сказал.

Я скрипнул зубами. Как же можно то сквозь пальцы в такой ситуации смотреть. Трусливая ты рожа. Даже угроза жизни тебя раскачаться не заставляет. С ума ты что ли сошел, или как?

— Дядь Фрол Семенович. Дело он говорит. — Вмешался в разговор молодой парень.

О, хоть у кого-то тут кишка не тонка.

Однако я заметил, что при словах этих писарь дернулся. Тени качнулись.

— Молчи, молчи. Ты не знаешь ничего. — Воевода вскочил, затряс кулаком. — Вы, что удумали. На меня тут людей навести, оговорить.

— Да ты что, воевода! — Я тоже поднялся. — Ты пойми. Если не сделать ничего, тебя же они и порешат первым. И так, запустил здесь все. Развалил. Сам сидишь, боишься всего и вся. Каждого чиха боишься.

Он пал на свое место, уставился на меня.

— А как не боятся, московит? Третий я за год воевода. Двух со свету сгноили. У стрельцов разброд полный. Казаки, так вообще, сами атамана своего выбрали, сами сговорились, службу положенную не несут. Своими только, самыми близкими мне людьми обхожусь. — Он тяжело задышал, скривился, как будто пробила его какая-то колика. продолжил надрывно. — Запасы зерна сторожим и клети. Как не боятся мне? Коли народ весь против меня поднимется, что делать то?

— А чего ему подняться то. Если ты дело делать будешь? А?

— Так за это и поднимется. Одного схватим, десять поднимется. Одиннадцатый нож в спину воткнет. Ворота выбьют и все, конец нам всем.

Мда, ситуация тут конечно.

— Фрол Семенович, если ничего не сделать. То, что ты говоришь, случится тогда, когда татары под стены подойдут. Убьют вас всех. Бездействием своим, дней десять выиграешь, может двадцать, а потом, что? Все, смерть!

Этот пожилой человек смотрел на меня глазами, совершенно лишенными мыслей. Мои слова шли мимо его ушей. Действовать он не хотел и не мог. Страх лишил его решительности. Придется брать ответственность в свои руки. Собирать людей в обход. Опереться на других людей. Кто-то же здесь руководит городом, контролирует ситуацию. Стрельцы в башнях сидят, сторожат. Значит — город еще не потерян, не сдался, не развалилось здесь какое-то управление. Сам говорит, у казаков атаман есть, у стрельцов, сотник. Вот с ними и надо говорить.

— Устал я, Савелий. — Голос воеводы был тихим, плачущим. — Почевать пойду. Настеньку ко мне пришли, скажи, чтобы вина теплого несла.

Не смотря на нас, он поднялся. Вышел из-за стола. Как будто и не было в этой комнате никого более его и Савелия, побрел к двери. Писарь последовал за господином, тихо семеня.

Пройдя несколько шагов, воевода скривился, взялся за живот.

— Болен я. — Пустыми глазами уставился на нас. — Болен.

С этими словами он прошел мимо, положил руки на печку, вздохнул. Тяжело, надрывно. Лет в десять казалась разница между человеком, встретившим нас на ступенях терема и этим, уходящим спать. Осунулось лицо, сгорбилась спина. Все, что было в нем мужественного, исчезло. Растворилось в миг.

Мы с Григорием недоуменно переглянулись. Нам-то делать что. Утром то понятно, людей собирать. А сейчас, ночью? Если главный уходит, то кто с нами говорить будет, куда нам на постой становиться. Я повернулся к старику, поднялся.

— Пусть идет, московит. — Проговорил тихо его оставшийся в комнате родственник. — Поговорим.

Воевода вышел, писарь за ним по пятам.

— Дядька мой совсем плох. — Парень вздохнул, провел рукой по шевелюре. — Я Ефим, сын брата воеводы. Тоже Войский. Отец пол года как пал, вот я и под руку к Фролу Семеновичу перешел. Он за это время сдал сильно.

Я смотрел на юного служилого человека, изучал. Вроде толковый, но власть в его руках какая? Да никакая. Кто он для местных людей? Просто какой-то родич воеводы. Человек без чина и звания. Но, каждый толковый боец на счету. На вес золота сейчас.

Этот сгодится.

— Мы здесь на ночь останемся. — Я констатировал факт. — Утром тогда решать будем, что да как.

— И то верно, утро вечера мудренее. — Он невесело улыбнулся. — Ситуация у нас тут, плохая…

Следующие минут пятнадцать-двадцать Ефим посвящал нас в особенности местной воронежской политики. Выходило все действительно плохо. Как и говорил воевода, у стрельцов он особым почетом не пользовался. Сотники стрелецкий и затинный дело свое военное знали, но с воеводой советоваться и тем более слушать его перестали. Атаманы казацких сотен тоже дела свои делали, не считаясь с другими. Люди были недовольны властью, а она в лице Фрола Семеновича боялось сделать какие-то конкретные шаги. Затворился воевода в тереме, и ограничивался охраной складских построек.

В них хранился хлеб, военный инвентарь, пороховой припас, свинец. А еще кони были, хоть и не много. Ключи от всех построек были у воеводы. Что там под замком, парень не знал. Было ли что-то или уже растащить все успели — неясно.

Помимо полного разброда сотников в городе зрело недовольство иного рода.

Люди иногда пропадали. Приходили вести о разбойниках. Недели две как стали уже открыто говорить о то, что ведьма Маришка отряды собирает и на дорогах ее власти больше, чем у людей служилых. Те, кто приходил к воеводе с требованием конкретных, суровых мер, гибли. Исчезали. Недавно в канаве у трактира местного, что у северных ворот, для пришлых больше служащего нашли атамана беломестных казаков, упившегося вусмерть. А мужик толковый был. Еще трех стрельцов за последние десять дней, самых деятельных убили тати. В черте города еще кто-то пропал.

Творилось недоброе.

— Ясно. — Подытожил я рассказ парня и добавил. — Скажи мне, Ефим, а кто у вас на дворе песни на иноземном поет?

— А, так это лях. Один. У нас же, как было. Указ пришел от Царя Дмитрия еще прошлому воеводе. В конце зимы. Что всех ляхов хватать и в поруб сажать. А имущество в Калугу слать. Ну и схватили. Этого и еще трех.

— Так он не лях же?

— Да кто их немцев разберет. — Проворчал парень. — Сажали то не мы. До нас еще. Тот что поет, говорят, пьяный был, на ногах еле стоял. И даже в таком состоянии побил двух стрельцов, что по его душу пришли. На силу впятером его скрутили. Привели и кинули.

— Ты говорил еще трое ляхов, они где?

— Один, купчишка какой-то, помер. Месяца два как… — Мда, нравы у вас тут, в тюрьме люди богу душу отдают. — Еще двоих выкупили. А за этого выкуп никто давать не хочет. Да и не поймем мы кому писать то. В Калугу писали, оттуда ответа нет. Не нужен он никому, так мыслю. Он на своем немецком, несет что-то. Русского почти не знает. Писарю нашему в лицо плюнул. Освободить требовал. Говорил, что не лях. Ну, вот и сидит. Его вешать хотели, но воевода прошлый помер. Дядька мой встал и как-то так вышло, что…

Парень пожал плечами.

— Понятно.

Ситуация выглядела странной. Надо бы с этим человечком поговорить. Наемник какой-то, может, полезным оказаться. Могли на Русь опытные люди приходить в составе иностранных наемных рот. Толковые люди всегда нужны. Чего он просто так сидит, хлеб есть?

Но это уже утром.

— Вы располагайтесь, сам провожу.

— Нам бы еще двоих разместить. На улице они дожидаются.

— Это можно, это сейчас.

Мы втроем двинулись к выходу из комнаты. Скрипнула дверь, вошла все та же молчаливая девушка. Смотрит в пол, говорит тихо:

— Фрол Семенович господина просил у нас разместить. Я место приготовила. У нас же пара комнат свободные стоят. Как раз на такой случай, для гостей высоких. Прибрала, постелила.

Она поклонилась.

Не нравилось мне это. Одного меня положить здесь хотят. Их троих где-то там, отдельно. Да и девка эта вошла как-то быстро. Уверен, стояла у двери и слушала наш разговор. Лицо простое-простое, улыбка глупая. Но за таким часто может хитрость крыться.

Ухо востро держать надо. Но, испытать надо.

— Хорошо, красавица. — Я добродушно улыбнулся. — Сейчас людей своих размещу и вернусь. Покажешь где мне ночь коротать.

— Да, ваша милость, ждать буду.

Она опять поклонилась.

Мы двинулись через коридор, вышли во двор. Пантелей и Ванька сидели слева у сеновала, клевали носами. Лошади были пристроены, накормлены, напоены. Уже отдыхали. В конюшнях места было много.

Нам не стали чинить каких-то особых препятствий. Охрана двора смирилась с тем, что раз воевода к себе пригласил, значит, люди мы здесь желанные.

Во дворе помимо нас у ворот стоял один охранник. Еще двое разместились у терема. Оттуда открывался хороший осмотр. Было видно почти все, кроме житниц. Еще стены. Сколько то людей там. И в башнях еще. Внешний обвод точно охранялся. Но кем? Верными воеводе людьми или городскими стрельцами? Вопрос открытый и неясный.

Я осмотрел двор еще раз. Глянул на стены. Больше никого видно не было. Ночь на дворе, все, кто не на посту — отдыхают, спят.

— На сеновале тут размещайтесь. Тепло уже, не задубеете. — Выдал Ефим.

Распрощался с нами и ушел в терем.

— Ну что, все ли хорошо? — Сказал я довольно громко.

— Да, Хозяин. Даже поесть дали. Каши, хоть и пустой, но лучше чем ничего. — Устало и заспано улыбнулся Иван.

Пантелей только кивнул.

— Дело не чистое, товарищи. — Проговорил я тихо, заводя их всех на сеновал. — Мне в тереме комнату дали. Чувствую, специально делят нас.

— Мыслишь, крамола какая?

— Да, думаю, ночью по наши души придет кто-то. Сторожите неприметно.

Ванька при этих словах изменился в лице.

— Сделаем. — Проговорил Григорий.

— Хорошо сработаем если, то есть шанс накрыть основных заговорщиков. Перехитрить. И тут же ночью всех пленить.

Служилые люди закивали. Понимали, что опасно, но принимали риск

— Григорий, пистолет же один у тебя?

— Да.

— Вы тут с ним по очереди. Чуть, что, стреляйте, чтобы шум был. И из моих рейтпестолей, и карабина. Пуль не жалейте.

— Угу.

— Ванька, мне свой пистольет дай.

— Да хозяин.

Парня немного трясло, но он быстро нашел и проятнул мне оружие. Я разместил за пазухой, подмышкой. Чуть ослабил ремень и кушак, чтобы одежда выглядела более мешковато. Да, такую бандуру может быть заметно, но темно. Пойду чуть горбясь. Хитрость должна удастся.

— Удачи.

Мы распрощались, и я вернулся в терем.

Служанка встретила, поклонилась молча, повела меня наверх, по лестнице. Я пропускал ее все время вперед, улыбался, старался делать все, чтобы она не смогла осмотреть меня пристально.

Пока поднимался, покачивался на ступенях, давил сильнее, слушал считал. Третья скрипела еле-еле. Давить надо прямо весом большим. Седьмая просто при наступании издавала звук. Хорошо. Это хорошо!

Поднялись.

Здесь было несколько дверей. Жилые комнаты располагались так, чтобы от печи, что на первом этаже в них зимой шло тепло. Служанка, а кто это еще мог быть, я пока не очень понимал ее статуса, приоткрыла дверь, указала рукой. Опять поклонилась, пропуская.

В комнатке горела лучина. Света было мало, но мне он был особо не нужен. Раздется и спать лечь. Сундук для вещей, лавка к нему приставленная, а поверх какой-то топчан. Окошко совсем маленькое. На самом верху, под крышей.

— Ваша милость чего-то желает?

— Нет, до утра. Сплю я как убитый. — Улыбнулся ей. — Будите громче.

Быстро зашел, дверь прикрыл.

Засова нет никакого. Ясно, понятно. Заходи, кто хочешь, режь гостя дорогого, коли. Ночка будет не простой.

Загремел портупеей для вида, стащил сапоги, шлепнул ими. Посопел, покряхтел, улегся. Прислушался.

Через несколько минут услышал, как девушка от двери отходит. Вот тварь, слушала. Да она тут за всеми все слышит. За всеми наблюдает. Следит. Глаза и уши, которые есть у стен. Хотя… А может быть все не так просто?

Что она сделать моет? Девка.

Думай Игорь. Думай.

Кто у нас есть? Кто здесь дела делать может темные, прямо в тереме? И что вокруг имеется, откуда враг может подоспеть, явится.

Номер раз. Девка — глаза и уши. Но, может ли она на улицу ходить, как связь будет держать с внешим миром? Через прислугу другую, дворовую. А есть ли она? может все эта Настька и делает? И готовит и стирает. Отчего нет? Может такое быть. Какие мотивы? Подкупили, личная ненависть, запугали. Почему тогда служить продолжает? А кто ее, красивую такую — спрашивать будет? Время такое, шансов не служить нет. Если ты мужик — можешь еще в казаки податься, при должном везении выйдет. А женщина? Сиди терпи.

М…

Схема рабочая — затаившая злобу женщина сливает информацию и подставляет господина. И господина до него. Воевод несколько уже померло. Вряд ли своей смертью.

Кто еще?

Писарь. Выглядит обычным мужиком. Слишком каким-то обычным, тихим, мелким. Если подумать, воевода вроде как читать сам не умеет или со зрением беда. Вся переписка, выходит, через этого Савелия идет. А значит — он и глаза и уши и мозг у него есть. И вязи по городу, в отличии от девчонки будут. Шансов на это в разы больше. Ввиду того, какой Фрол Семенович человек, этот писарь может вертеть им, как хочет. Да и прошлыми тоже, почему нет. Интересно А он с теперешним воеводой на место сел или же до него тут был? От этого много зависит. Кто за сохранность имущества отвечает? Проводилась ли инвентаризация? Как давно? Вопросов много. Но видно то, что человек этот тут знает ощутимо больше, чем сам глава города.

Цель? Деньги. Он же, судя по всему, никто. Даже не дворянин. Насколько я понял из общения. Служит тут просто. А вокруг такие дела делаются. Вот и решил воевод со свету свести, в момент перехода власти с разбойничками все поделить. Или чуть раньше куда-то удрать. Если за него люди купленные стоят, может, думает, что не убьют они его.

Так же его могли запугать, вполне могли.

Кто еще? Молодой?

А что он? Вроде дельный парень, но… может показушное это все. Специально разыграл заинтересованность? Да нет. Я его слушал, видел. Поймал бы на неточностях.

Или угроза не в них, а снаружи. Помимо этих трех в тереме и во дворе еще люди есть. Точно есть священник. Церковь же стоит. Охрана. Воевода говорит, люди они верные. Но это только его слова. Еще прислуга. Жены, дети всех этих охранников. Ночь же была, когда пришли, не видели никого, считай.

Мало, очень мало информации.

Ладно, жду. Чутье подсказывает, что по нашу душу придет кто-то.

Я привалился спиной к стене, сделал вид что сплю. Даже посапывал и похрапывал изредка. Ждал, отдыхал. Выучка такая, что умел я спать в пол уха.

Сабля под рукой, кинжал на поясе, а в руке пистолет. Взвести и выстрелить — мгновенье.

Шаги не заставили себя долго ждать. Девушка, точно она. Я напрягся, готовый ко всему но…

Она остановилась у двери. Тихо села. Я слышал ее дыхание. Что происходит? Сторожит? Меня? Кстати, а где комната воеводы? Он наверх уходил, ее же звал.

Дальше время тянулось медленно, невероятно долго. Перевалило за полночь. На улице было тихо. Каких-то звуков кроме посапывания сидевшей за моей дверью девки я не слышал. Внутрь она не лезла, себя раскрывать я тоже не намеревался.

И вот, дождался.

Наконец-то на лестнице раздался скрип. Громкий — седьмая ступенька. А потом сразу еще один. Кто-то тяжелый. Вдвоем идут.