Патриот. Смута

Глава 15

Тихо поднялся. Саблей в таком пространстве работать неудобно. Замаха мало, если только колоть. Но, в темноте подпускать к себе врага, тоже плохой план. Что здесь, что в коридоре тьма кромешная. Работать придется на инстинктах, по звукам.

— Не пущу! — за дверью раздался женский крик.

Тенькнула арбалетная тетива. Удар, характерный при попадании в тело, не в дерево. Послышался стон.

Пинком открыл дверь. Она распахнулась, частично перекрывая подъем. Если еще полетят стрелы, хоть какая-то защита.

Их не последовало.

Секундная ушла на то, чтобы понять, что творится.

Девушка справа. Ее силуэт более или менее виден из-за преобладающего белого цвета в одежде. Замерла, вжалась в дверь, торцевую в коридоре. Метра два от меня, даже меньше. Дыхание тяжелое. Ей больно. Стон сорвался с губ.

Звон. Нож выпал.

Поняла, что я действую, закричала паническим голосом.

— Помоги! — Обмана не слышалось. Истерику подделать достаточно сложно.

Слева за створкой лестница. Там двое, это понятно по звукам. Один пыхтит как паровоз, громко, надрывисто — скорее массивный, крепкий, опасный. Второй напуган, дыхание сбито.

Еще?

Тишина. Внизу может кто-то быть. Их неслышно. Но могут прятаться, выжидать.

— Как… — Тихо сквозь зубы, зло. Знакомый голос. Писарь!

Собака!

Стоящие на ступеньках явно не ожидали увидеть здесь меня. Шаг в коридор. Два еле заметных силуэта. Поменьше впереди — тот самый Савелий. За его спиной — тот крупный. Скрип натягиваемой тетивы, пыхтение.

Тень дернулась.

Писарь рванулся вперед. Глупо. Я вжался в стену, толкнув дверь. Пропускал его мимо. Удар тесака, зажатого в руках, неуклюж. Целил туда, где меня уже нет.

Этого живьем брать надо.

Ударил по ногам. Почти сразу саданул куда-то сверху, рукоятью сабли по заваливающемуся на пол человеку. Попал. Вроде спина или шея.

Раздался хрип, звук вылетающего из легких воздуха.

Противник пал.

Я добавил ему с ноги. Наступил, вминая в пол. Шагнул к лестнице.

Там все еще слышалось пыхтение. Щелчок. Тетива встала на взвод. Быстрее! Два шага. Молниеносный укол куда-то вниз с лестницы, в клубящуюся темноту, что там сопела. Глубокий выпад, сильный. Действовал еще и ногами и корпусом. Попал. Клинок ощутил сопротивление. Этого щадить не нужно. Писаря достаточно.

Резкий подшаг. клинок продолжал входить в плоть.

Хрип усилился.

Еще движение вперед. Уже по ступеням, прижимаясь к стене. Отвратный запах немытого тела, чеснока, крови и конского навоза ударил в ноздри. Рука провернула саблю, тело начало оседать. Арбалет выпал из рук и громко стукнул на ступени. Следом послышался звук осевшего тела.

Резанул еще раз, еще уколол. Добил наверняка. Замер.

Прислушался.

Никого. Их было двое? Зато за спиной возня и звук босых ног, шлепающих по дереву.

— Что там? — Глухой голос воеводы из-за двери.

Трусливая ты скотина. Тебя девка защищать пришла, а ты…

Я быстро спустился. Держал перед собой саблю. Если кто кинется из темноты, вмиг рубану или заколю. Нужно проверить и знать точно — двое ли их или есть еще кто-то.

Тишина. Никто не пришел сюда. Никаких движений, звуков внутри терема.

Интересно, где спит Ефим. Наверху было еще несколько дверей, может, там. Тогда его и пушкой не разбудишь. Что за беспечность. Или есть еще один вход. Другая часть здания.

— Ваша милость. — Раздался тихий, полный боли голос девушки. — Ваша милость. Я…

— Что там, Настенька? Что случилось?

Я поднялся на второй этаж мимо валяющегося массивного тела. Склонился над писарем. Стащил с него кушак, завернул руки за спину, связал. Не очень хорошо, но в темноте уж как есть. Похлопал по бокам, залез в сапоги. Ничего. У него с собой был только один тесак. Не военный это был человек.

На опытного убийцу непохож.

Дверь наконец-то открылась.

— Что здесь?

— Убить тебя хотели, воевода. — Сказал я, распрямляясь. — Свет нужен. Настасья ранена.

— Что? — В голосе воеводы раздавались нотки животного страха. — Ты откуда?

Я стал понимать. Молодец Настенка. Воевода меня сюда не приглашал. Она все организовала сама. Была уверена, что нападут ночью, сама пришла сторожить. И мне место выделила рядом. Видимо, заступиться было больше некому. Некому довериться.

Чего только не сказала мне? Могла ли доверять? Нет, конечно. Может, решила, что я сам Фрола Семеновича ночью резать решу. Ну и встала у дверей и от меня защищать, и от кого другого.

Странный план, но кто этих баб поймет. Да и чего она за этого деда так бьется. Отец он ей, что ли? Не похоже. С чего такая преданность?

Ладно. Разберемся.

— Так что здесь? — Воевода стоял у двери. В его комнате было слегка светло. Я ощутил тепло, видимо, какая-то небольшая печь, жаровня или что-то навроде камина? В текущие годы сложно представить, как в тереме было оборудовано отопление.

Ах ты дед… Злость меня окончательно накрыла.

— Да приди ты в себя, старик! — Я не выдержал. — У тебя под носом заговор зреет, бандиты лютуют. Настя твоя и то храбрее, чем ты сам оказалась. Пришла защищать, у двери сидела. Меня здесь спать уложила, в комнате.

— Ваша милость, все для вас. — Девушка говорила со стоном в голосе. — Все, я же говорила, что все ради вас сделаю.

Я слышал, что она двигается к нему, хватает за руку, целует. Ей больно, она плачет, но счастлива, что спасла этого человека.

Ох уж это женское сердце. Потемки.

— Ранена она, старик, перевязать надо. Свет нужен.

— Свет.

Казалось, воевода начал в себя приходить.

— Ничего, я потерплю, хозяин. Это ничего. — Начала говорить девушка, валяясь в его ногах. — Голова только кружится.

Я подошел к проему. Воевода тем временем отошел от двери к столу, что был слева. Взял там что-то, двинулся быстро через комнату. Покои его были небольшими, но по меркам того времени можно было назвать богатыми. Кровать! Да, настоящая, к которой я привык в своем времени, а здесь видел в первый раз, стояла у стены напротив входа. Пара резных стульев. Выложенный камнем кусок стены, часть печи? Там, в глубине, тлели, давая минимум света. Именно от них Фрол Семенович зажег лучину и стал поджигать свечи.

— Сейчас я сейчас, боярин. — Голос его трясся. — Свет сейчас будет.

Ждать было некогда. Я наклонился к Насте. Та потупила глаза, сжалась.

Рана в руку. Стрела пробила предплечье, разорвала мышцу, ударила в кость. Раздробила или нет, сложно сказать. Вышла наружу. Наконечник небольшой. Крови немного, значит, артерия не повреждена. Жить будет. Нужно вынуть, перевязать. В темноте сделать это не так уж и просто. Можно навредить еще сильнее.

— Лекарь у тебя есть?

— Так это, Савелий за него, завсегда был.

Приплыли. Писарь вон без сознания валяется. Главный заговорщик.

Воевода запалил три свечи в массивном металлическом подсвечнике. Поднес.

— Да я и сам…

— Где Ефим, где люди твои? Только давай без шума и гама.

— Так это…

Он стоял, уставившись за мою спину.

— Что…

— Пригрел ты змею на груди, воевода. Писарь твой кончить тебя решил. Вон, гляди. Вдвоем они в ночи крались, к твоей двери. Убили бы тебя. На меня свалили, и дело с концом. Нового воеводу бы выбирали. А пока выборы, тарам город и сдали.

— Что делать-то? Московит.

Голос его дрожал.

— Жить хочешь, меня во всем слушай. Завтра скажешь, что я от Царя Дмитрия прибыл, город к обороне от крымчаков готовить и сволочь всякую бандитскую извести. Ясно?

Воевода кивнул, непонимающе спросил.

— А кому скажу-то? Как людей собрать?

— Это самое простое. Утром с первыми петухами толпа к тебе придет.

Он икнул.

— Толпа…

— А ты думаешь, что все просто так тут? Тебя зарезать должны были. На рассвете людей собрать. Под стены острога привести всех недовольных. А их, как ты говорил, немало. И потребовать выдать убийц воеводы. Тебя то есть.

Я буравил его взглядом. Он молчал. Раз вопросов нет, то продолжу уму-разуму тебя учить, старый ты дуралей.

— Как думаешь, кто бы разбираться стал? Голос бы взял писарь твой. Кто здесь все и затеял. Меня и людей моих бы обвинили. Мы бы отбивались, во время, кхм… Задержания подозреваемых, нас бы и порешили. И нового воеводу выбирать стали. Ясно?

— Нет.

Тугой ты. Ох…

— Слушай меня во всем, дольше проживешь. И Настенька твоя тоже.

Воевода кивнул. Наконец-то мы нашли с ним общий язык. Пришил к согласию.

Действуем тихо и аккуратно.

— Сам ее перевязать сможешь?

— Да.

Пока он оказывал первую помощь девушке, я расспросил его, где находятся самые верные ему люди. Кто из них точно не подведет, как их звать, где караулят. Где спят те, кто не в дозоре сегодня. Узнал попутно, где Ефим.

К терему было пристроено еще одно здание, стоявшее между ним и крепостной стеной. В нем жила часть гарнизона кремля, часть размещалась в башнях.

Еще уточнил, каким образом организована охрана всего, что есть на территории, а также города и острога.

В промежутке, слушая рассказ, пришлось отлучиться к приходящему в себя писарю. Он начал стонать, подавать признаки жизни. Связал его получше, воткнул кляп в рот, чтобы не кричал. Потом затащил в покои воеводские, к стене привалил.

Отсюда никуда не денется.

— Ясно. — Выдал я, когда наконец-то дослушал Фрола Семеновича. — Жди здесь, скоро буду.

Информация была очень полезной. В голове у меня уже созрел план завтрашних действий. только к ним нужно подготовиться.

Полчаса, может, чуть больше, ушло у меня на то, чтобы воплотить первую часть идеи в дело.

Первым делом я разбудил Ефима, пояснил ему все, выдал четкие указания. Сказать, что он обалдел — ничего не сказать. Но, парень оказался смышленый, почесал голову, вздохнул, согласился действовать. Люди воеводы в лицо его знали. В этом и был основной смысл. Делегировать ему общение с ними всеми посреди ночи.

Он кивнул и начал действовать.

Тем временем я пошел к своим людям.

Дежурил Пантелей. Не спал. Все у них было тихо, спокойно. Заговорщики рассудили логично. Зачем убивать приезжих, если поутру их толпа разорвет? Лишние вопросы, лишний риск, лишние действия.

Пришлось разбудить Григория, изложить ему план действий.

Спросонья он вначале не очень понял. Затем глаза его полезли на лоб. Закивал.

— А еще просьба у меня к тебе будет.

— Еще? Ты и так нас здесь в такое втравил.

— Так не я. — Легкая усмешка исказила лицо. — Враги действовать начали, а я противодействую. Иначе никак. Убьют.

— Ладно, чего еще от меня нужно.

— Слово умное такое есть. Инвентаризация. Знаешь, что это?

Григорий смотрел на меня, не очень понимая, о чем речь. Видимо, в обиход не вошло еще.

— Ты читать писать умеешь. Завтра, как время будет, после всех утренних наших действий, приступай. На тебе проверка всех их здесь письменных дел. Савелий при тебе будет. В кандалах. Показывать, рассказывать. А ты следи, смотри, спрашивай. Понять хочу, что у нас здесь в Воронеже есть и что эта тварь успела отсюда вывести, продать, заложить, пообещать.

— Опись и учет. Понятно. — Служилый человек кивнул.

Я пожелал ему доброго сна. Встретил недовольное выражение лица, улыбнулся в ответ. Ушел.

Встретил Ефима. Вместе мы обошли тех, кого сам он еще не успел. Всех предупредили, идеи в головы вложили, разъяснили, что творится и почему мы действуем именно так, а не иначе. Рассказали, как действовать надо, что делать.

Итого. Человек двадцать пять верных людей у нас было готово утром противостоять проникнувшему в Воронеж заговору. Все должно получиться. Отдельное место выделялось местному батюшке.

Пришлось его разбудить, отчего он оказался не очень доволен. Но, услышав нас, креститься начал, кивать понимающе. А как завершили мы ему пояснения, благословение свое дал на дело важное.

Слова — тати и басурманы подействовали на служителя церкви отлично. Нелюбовь к иноверцам сыграла свою роль. Встал он всей душой на нашу сторону. Дело важное.

Через час где-то, распрощавшись с Ефимом, который отправился досыпать, я вернулся в терем к Воеводе. Тело на лестнице оказалось убрано. Кровь притерли. Уверен, утром лестницу придется убирать еще, ночью все же не видно ничего. Чистоты особо не наведешь.

Хотелось спать, но было еще одно дело, очень важное.

Я вошел к Фролу Семеновичу. Здесь все несколько поменялось. На кровати спала, прикрытая шкурами девушка. Сам старик сидел на стуле подле писаря, привалившегося к стене, расспрашивал его. Подходя, я услышал.

— Упырь ты, Савелий, ох упырь. Кровопийца, тать…

Ответить тот не мог, кляп все еще был у него во рту. Но воеводу устраивал такой расклад. Говорить с человеком, обвинять, сетовать. Не ждать ответа.

— Как Настя?

Глава города поднял на меня полуслепые, усталые глаза. Вздохнул, перекрестился.

— С божией помощью жива. Твоими стараниями, московит. И я ими жив. — Вновь вздохнул, уставился в пол. — Как же я так. Как же не увидел ничего. Болезнь все, всю душу вынула.

Я положил ему руку на плечо. Сдавил.

— Бывает, Фрол Семенович. Болезнь она никого не щадит.

Он сокрушенно покачал головой.

— Поговорить с ним хочу. — Продолжил я. — А ты поспи, старик, поспи. Завтра день не простой будет. Утро уже скоро.

Он поднялся — осунувшийся, еще больше постаревший. Прошел к кровати, посмотрел на девушку. Сорвал со стены шкуру. Кинул недалеко от печи, устроился там.

— Посплю я, московит. Устал.

— Хорошего сна.

Так, дед, ты главное до утра не помри. Ты мне завтра утром живой для плана нужен, говорящий, здоровый. А сейчас опять… Допросы.

— Ну что, Савелий, поговорим. — Я злобно посмотрел на писаря.

В подсвечнике осталась только одна свеча, ее мне было достаточно. Нужно смотреть на его мимику. Отслеживать, чтобы понимать, врет или нет.

— Правила такие. Говорим тихо, нечего ночью орать. Это раз. Два. Соврешь, будет больно. Три. По пути все скажешь, получишь шанс жить дальше. Четыре. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Понял?

Писарь кивнул. Я аккуратно вытащил кляп.

— Я это, я… — Начал он, было, тараторить.

— Вопроса не было. — Пришлось отвесить ему слабенькую оплеуху. На что бы мозги выбить, а для профилактики.

Савелий все понял, замолчал. Смотрел в пол.

— Кто приказ дал?

— Так это, мы это…

— Ты по-русски говори, а не вот это все.

— Сами мы.

Вроде правду говорит. Этот хмырь у них здесь главный заговорщик? Не похоже, быть не может.

— Ты что ли главный тут, тать.

— Нет, нет. Просто…

— А как тогда?

— Ну, так ваша милость приехали. Про татар говорить начали, про Маришку. Воду мутить. Ну и я решился, что надо, что пора.

— Убить, а меня подставить?

Писарь молчал.

— Говори, так?

— Так. — Он сжался, ждал удара.

Его не последовало. Смысла нет. Нужно дальше расспрашивать, а не избивать. И так все ясно. Свое он уже давно получил. Там в коридоре.

— Второй кто?

— Конюх, верный мне человек. Глупый, но преданный. Что с ним?

Еще одна оплеуха. Уже посильнее. Условия нашего общения нарушил, получай.

— Вопросы задаю здесь я. Ты отвечаешь. Друг твой, мертв. И ты помрешь, если захочу.

Писарь шмыгнул носом.

— Ты его не жалей. Ты сотни людей, тысячи под сабли татарские и арканы пустить собирался.

— Нет, не так все.

— А как? Давай-ка, кратко свою версию.

Писарь молчал, сопел.

— Слушай, резать тебя и жечь я не хочу. Но если надо, сделаю. Поверь мне. Давай по существу, ты говоришь, что да как, а я думаю, что с тобой делать. Монастырь может или смерть быстрая. Помимо виселицы же есть еще что пострашнее. Понимаешь?

— Понимаю. — Процедил он сквозь зубы. — Петька у них мой.

— Какой Петька?

— Сын. Жену убили. Один он у меня остался. Если не сделаю, что должно, порешат его. — Савелий уставился на меня.

Так, похищение людей, разбой, грабеж, угрозы, шантаж. Эти Маришкины люди ничем не гнушаются. Брат казацкого атамана не был исключением.

Неприятно, но жалеть этого человека я не видел никакого смысла. Да, у всех нас есть слабые места. Есть на что надавить. Но, ты же выбираешь между смертями сотен, тысяч человек и жизнью одного родственника, которого может, уже и нет. Скорее всего, мертв он давно.

Служить таким людям, как Маришка в надежде, что они выполнят свои обещания. Вернут тебе то, что взяли, когда ты исполнишь свою часть сделки — глупо. Не бывает так.

— Сын, значит. — Проговорил я после паузы. — Горе у тебя. А ты подумай, сколько таких как Петр твой судьбу его разделят. Если все по-разбойничьи будет, сколько погибнут, а?

— Нет, нет.

— Да. Рассказывай. А я, может быть, горю твоему помогу. Маришку мы изведем, это тебе мое слово. Если жив Петр, еще будет, отпустим его. Вернем сюда. Ну а если мертв. — Я сделал паузу. — Сам похороню, лично, как положено.

Писарь уставился на меня. Слезы потекли из глаз.

— Откуда ты взялся такой? А?

Знал бы ты, мужик, откуда я пришел. Креститься бы начал. Но в ответ на его вопрос я только улыбнулся.

— Говори.

Савелий сломался. Поведал мне все, что знал. Покаялся.