Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 8. ХРАНИТЕЛЬ

…она бежала по тёмному коридору, босиком по влажным камням, вдоль тесных кирпичных стен, мимо камер с решётками, где томились сотни страждущих душ. Одни вопили от ужаса, отчаяния и боли, стенали и рыдали, рвали одежду и волосы, скрежеща зубами, бились о стены и корчились на полу. Другие были безмолвны.

Она бежала изо всех сил, стараясь не думать о том, сколько ещё выдержит эту нещадную колющую боль в боку и жар, разрывающий грудь.

Она бежала, задыхаясь, не чувствуя ног, но коридор казался бесконечным, и впереди была только тьма.

И она знала, что ей не сбежать.

— Далеко собралась? — что-то огромное и отвратительное настигло её сзади и, повалив, потащило обратно. Грубо — как мешок, как тряпку, вытирающую пол.

Самое ужасное то, что это был не демон или какая-то потусторонняя тварь, не зубастая медуза или бесформенное космическое зло, чьи намерения непостижимы и оттого зловещи. Она видела их во снах — во снах ли только? — она слышала их голоса.

Но это был человек, а от людей можно ожидать чего угодно.

Она крепко зажмурилась. Так было уже не раз, она почти привыкла. За годы заточения она научилась отключаться: застывать камнем, покидать тело и уноситься мыслями прочь, чтобы не чувствовать ни ударов, ни верёвок, врезающихся в плоть, ни тошнотворного вращения на деревянном колесе, к которому её привязывали по рукам и ногам, ни ледяной воды, от падения в которую перехватывало дыхание. Чтобы не слышать воплей, насмешек и брани — адской какофонии, в которой смешались голоса заключённых и их мучителей. Чтобы не двигаться и не сопротивляться — иначе будет только хуже.

За всё время она не издала ни звука.

Лужа воды на стылом полу крохотной камеры. Грязное рубище насквозь промокло. Значит, её снова пытались утопить.

Она отползла в угол и свернулась там калачиком, закрыв голову руками и силясь согреться собственным дыханием.

Какая бессмыслица. Забытьё позволяет избежать физических страданий — но в одиночестве, в такие моменты, как сейчас, чувство крайнего телесного измождения, холод, пробирающий насквозь, ноющая тяжесть во всех мышцах и резь в желудке помогают хоть ненадолго отрешиться от внутреннего хаоса. От невыносимого мельтешения мыслей. От тошнотворной круговерти бессвязных образов. И от звуков: гудения, шума, грохота, утомительных разговоров, криков и песен — от звуков внутри головы, не идущих ни в какое сравнение с воплями местных безумцев, ибо от них не избавиться, если просто заткнуть уши.

Да, совершенная бессмыслица. Ведь она знала — хотя поверить в это было непросто, особенно когда её голову держали под водой, пока она не начинала задыхаться, — что все эти извращённые пытки имели своей целью её исцеление. Возвращение в реальный мир. Пробуждение. А вышло наоборот — она только глубже погружалась во тьму за закрытыми глазами. И надеялась, что однажды утонет в ней окончательно.

Скрежет замка и скрип решётчатой двери резанули по ушам. Она вздрогнула — каждый раз вздрагивала, к этому так и не привыкла — и снова зажмурилась. Мышцы инстинктивно напряглись.

Пусть они уйдут, увидят, что она спит, и оставят её в покое. Ещё один лечебный сеанс она не выдержит. Только пусть не подходят, пусть не прикасаются, пусть…

— Эмпирика, — кто-то тронул её за плечо.

Другой голос, совсем не такой, как у тюремщиков. Мягкий. Жалостливый. Добрый — или только изображающий доброту.

Тот голос в её голове тоже казался добрым…

Кого они к ней пустили?!

— Эмпирика, очнись! Слышишь, у нас мало времени.

Она помнила — в этой тюрьме или в другой, в этой жизни или в прежних, — как люди с улицы, приходившие поглазеть на безумцев, разглядывали её сквозь решётки, тыкали пальцем и смеялись. Как дразнили, обсуждали без стеснения, словно несмышлёное бессловесное животное, и кидали камни.

Но кто бы стал подходить близко, не зная, что она совершенно беспомощна? Зачем кому-то понадобилось заходить в камеру, да ещё и без надзирателей?

Ей стало страшно.

— Эмпирика! — незнакомец навис над ней и крепко схватил за плечи.

Она не видела его лица — просто вцепилась в него ногтями, пинаясь и изворачиваясь что было сил. В руку, что пыталась её удержать, она впилась зубами. Привкус железа и вскрик незваного гостя пробудили в ней неукротимую ярость.

Он старался её унять, и, очевидно, был сильнее. Один удар — и она бы скорчилась в своём уголке, впав в отрешённое оцепенение. Но незнакомец только держал её постоянно выкручивающиеся руки, стараясь прижать к полу, и умолял успокоиться. Она кусалась, царапалась и тянулась к его глазам.

Горячая кровь на скрюченных пальцах — последнее, что она почувствовала, прежде чем удар по затылку погрузил её во тьму.

— Эмпирика, слышишь меня?

Знакомый голос звучал приглушённо, расплывался, как под водой.

— Эмпирика! — звал он снова и снова, пока не вытащил её на поверхность.

Она вздрогнула и вдохнула тяжело, шумно, со вскриком — как утопленник, в чьи лёгкие втолкнули воздух.

— Тише, тише, всё хорошо.

Мария Станиславовна открыла глаза. И не поверила им.

— Ингвар?! Как… Где…

— Всё хорошо, ты дома. Тебе нужно отдыхать.

Чёрные взъерошенные волосы, мокрые от дождя. Чёрный старомодный костюм с воротником-стойкой под самое горло. Вода, мерно капающая с чёрного плаща, перекинутого через спинку стула.

Тёмный парк. Заброшенная высотка. Крылатые твари. Меч!

Она ощупала живот, но раны не было, хотя внутренности отозвались на прикосновение острой болью. Желудок. Конечно, если питаться одними горячими бутербродами…

Озарение рывком подняло ординатора с кровати. Ингвар у неё дома, с дороги, голодный, а тут ещё и такой бардак!

Невзирая на его просьбы лежать смирно и уверения, что всё подождёт, Мария Станиславовна, совершенно сбитая с толку, суетливо забегала по дому.

Множество вопросов беспорядочно кружило в её голове, шумевшей от волнения и усталости, а отголоски недавних событий и снов расцвечивали этот сумбур умопомрачительными огненными оттенками. Точно пожар на тонущем корабле. И всё мельтешит, и все мечутся…

Единообразие мыслей и действий, как известно, — залог гармонии и душевного спокойствия, но в данном случае это порождало суматоху и растерянность.

И как всё-таки это вышло?! Она старалась не думать, чтобы сохранить хотя бы остатки самообладания.

Ингвар был измучен. Только когда волнение немного улеглось и гость, обсохший, отогретый и накормленный горячими бутербродами с чаем понемногу освоился на тесной кухне, где они ютились за хлипким столом под мерное тиканье старинных настенных часов швейцарской фирмы «Адарис», Мария Станиславовна впервые хорошенько его разглядела.

В резком свете неприкрытой абажуром электрической лампы лицо казалось неестественно бледным, и особенно отчётливыми становились тёмные круги под глазами. Хотя Мария Станиславовна всегда считала Ингвара своим ровесником, сейчас она затруднялась хотя бы приблизительно определить его возраст: он казался человеком скорее молодым, несмотря на наметившиеся кое-где на лбу морщины, но столь пронзительный взор глубоких синих глаз мог принадлежать только обречённому старику, к которому уже протянулась костлявая рука Жнеца.

Когда взгляды их встретились, лицо гостя озарила мягкая улыбка — ласковая и искренняя, — но глаза его остались печальны и таили какую-то неизбывную скорбь.

«Он смертельно устал, а может, и болен», — промелькнула тревожная догадка.

«Знаешь что, утро вечера мудреней. Нет, просто: утро вечера мудреней. Мудреней — странное слово какое…»

Ординатор прикидывала, как бы лучше прервать затянувшееся молчание, намереваясь скрыть неловкость за нарочитой небрежностью тщательно подбираемых слов, но Ингвар заговорил первым.

И его слова, запылавшие в ночной тишине меж тесных стен лихорадочным жаром, обращали последние тени здравомыслия в пепел и прах.

Подобные беседы гораздо удобнее вести под защитной оболочкой белого халата в психиатрическом отделении. Тогда можно отправить пациента в палату и укрыться от его безумных идей за дверью ординаторской, отбрасывая витиеватость болезненных высказываний и оставляя лишь чётко структурированное описание психического статуса, из которого последовательно вытекают психопатологическая квалификация наблюдаемых феноменов и соответствующий диагноз.

Но всё это не более чем самообман, от которого она безумно устала. Дать чему-то название и присвоить место в классификации — не значит его понять. Пора перестать прятаться за иллюзией безопасности среди искусственных теоретических конструкций. И взглянуть правде в глаза. Впрочем, находиться в одной комнате с человеком, одержимым бредовыми идеями, жутковато вне зависимости от точек зрения на сущность и происхождение психических расстройств.

Только разве не такие же идеи бередят её собственную душу?

— Ты знаешь, я не должен рассказывать о том, что ты сама ещё не вспомнила, — иначе нам снова не выбраться. Я был упрям, столько раз… Впрочем…

Болезненно-алые пятна проступили на бледных щеках.

Действительно стало жарко. Голова снова начинала гудеть. Мария Станиславовна направилась к окну, чтобы открыть форточку, но Ингвар схватил её за руку:

— Стой. Не надо. Они там.

Ординатор со вздохом опустилась на место. Чужое безумие давно её не волновало — но Ингвар не был чужим, и оттого пугающие намёки в его полубессвязной речи начинали раздражать. В конце концов, под этой крышей она привыкла быть самой ненормальной.

— Так, — тихо молвила она, склонив голову и потирая уставшие глаза. — Давай по порядку. Кто — там?

— Демоны Чиатумы. Ты видела одного из них возле чёрной башни. К счастью, я оказался рядом.

Вот это-то и странно. Ещё более странно, чем демоны и Че… как он там сказал?

— Я же обещал, что всегда найду тебя, — сказал Ингвар прежде, чем она успела сформулировать, что её беспокоит.

Словно мысли читал!

— И мистики тут гораздо меньше, чем можно было ожидать, — улыбнулся гость, поймав её недоверчивый взгляд. — Та золотая загогулина, помнишь? Я же прислал её по почте — ты сама сказала адрес. А когда сегодня не нашёл тебя дома, отправился в больницу: ведь ты не раз уверяла, что больше нигде не бываешь.

Я пошёл пешком — хвала интернету, найти дорогу оказалось несложно. И, не доходя, увидел это место. Чёрную башню за деревьями. Вот здесь ты можешь укорить меня в необдуманности — но предчувствие было сильнее разума. Оно никогда меня не подводило. Не подвело и теперь.

Демоны Чиатумы любят такие места. Да и ты тоже.

Опять это слово. В нём чудилось что-то жуткое, отталкивающее. Первобытное. Мария Станиславовна была уверена, что неоднократно слышала его прежде — не от Ингвара.

— Что такое Чиатума?

Он ответил не сразу.

— Думаю, это можно рассказать. В конце концов, ты уже встретилась с её силой. Чиатума — это болезнь, уродующая разум и тело, искажающая материю. Дыхание Тьмы, отравляющее Вселенную одним своим существованием. Это… энергия или существо, я так толком и не понял за все эти годы. Но точно знаю одно: она — причина всех наших бед. И не только наших.

Чиатума — это вселенское безумие. И ещё — название проклятого континента на Тёмной стороне нашей планеты, всегда обращённой к главному солнцу одной стороной.

Ты говорила, что начала видеть сны об Эгредеуме. Вспомнила Агранис?

«Янтарное сердце мира», — подумалось само собой.

— Да, — неуверенно вымолвила Мария Станиславовна, всё ещё отказываясь верить, что они всерьёз обсуждают такую чепуху.

Хотя когда за тобой гонится чёрная тварь на крылатой медузе, а меч из туманной грёзы пронзает тело — разве это чепуха?!

В желудке заныло, и она крепко обхватила живот рукой, чтобы унять боль. Но сдерживать остальное оказалось уже не под силу — слова хлынули неудержимым потоком:

— Агранис, Галахия, Джаоба. И ещё Ир-Птак: мне казалось, что я — это он, когда его убили. Теотекри. Радош.

Солнечные вспышки, чёрные дыры, квантовая механика. Я не понимаю, что происходит. Эти сны, книги, видения… Знаю, я всегда была, — она замялась, тщетно подбирая приемлемое для психиатра выражение, не содержащее упоминания «кукухи» и прочих пернатых, — всегда витала в грёзах. Но теперь по-настоящему схожу с ума. И мои знания тут никак не помогают.

Каждый день, каждый чёртов день, Ингвар, я хожу как по краю бездны. Вот-вот сорвусь — и пиши пропало. Я уже не знаю, что реально, а что нет, и любая философия, любые псевдонаучные теории на деле бесполезны. Мир распадается на части…

Она запнулась и выдавила с вымученной улыбкой:

— Наверное, это не то, что ты хотел услышать, приехав в гости — но теперь знаешь, с кем повёлся.

Протянувшись через стол, Ингвар положил руку ей на плечо.

— Это Чиатума. Она хочет погубить тебя — всех нас. Но теперь всё будет хорошо. Теперь я рядом.

Мария Станиславовна вскипятила ещё чаю и, уставившись в тёмную глубину кружки, слушала рассказ, перед которым меркли все когда-либо услышанные или прочитанные ей истории пациентов.

— Думаю, ты уже поняла, что мы жили на Эгредеуме. На другой планете, в другом мире — и я до сих пор понятия не имею, как туда вернуться. Знаю только, что это наш долг. Приспешники Чиатумы бросили нас в эту темницу. Тебя — потому что только ты можешь их остановить.

Земля оказалась для нас настоящим адом. Стоило нам ступить на эту планету, как в неё врезалась Тейя. Наши тела стёрло в пыль. А души… Эмпирика, я должен признаться: ты — их мишень, их враг, их гибель, а я — только Хранитель, поклявшийся защищать тебя и всюду следовать за тобой.

Ты была проклята, лишена памяти, твой дух, заточённый в оковах земной материи, никогда не знал покоя. Он метался в чужом времени и пространстве, воплощаясь в разных эпохах, проживая разные жизни. А я шёл следом. Снова и снова находил тебя, умолял вспомнить, чем только усиливал твоё смятение.

А Солнце — силы Чиатумы как-то связаны с его недрами, как, возможно, и с другими звёздами, — когда Солнце становилось беспокойным, и на нём проступали прорехи тьмы, тогда демоны подступали к этому миру, силясь прорваться сквозь завесу привычной реальности, чтобы ввергнуть его в хаос. Как Эгредеум.

Всё начинается с болезни души. У нас она впервые вспыхнула на Джаобе. Странный недуг поразил местных жителей: тревожные сны, видения, беспричинные страхи и нелепые идеи — кажется, теперь это называют галлюцинациями и бредом. Но никто не придал значения: мало ли что там чудится дикарям? Думаю, нечто похожее случилось и на Галахии — но до неё вообще никому не было дело.

Только когда болезнь добралась до Карáхии — ближайшего к столице города, — наши мудрецы встрепенулись. Они рассуждали о климате, пище, инфекции, утомлении и даже симуляции и подражательстве с целью уклониться от работы, — но все их теории оказались вздором. Даже когда они всерьёз забеспокоились, предположив, что всё дело в нарушении каких-то неизученных биологических — возможно, наследственных — механизмов, это не удалось остановить. Ни одно зелье не могло исцелить безумцев, то застывавших на месте, то бившихся о стены в безмолвном исступлении, отказывавшихся есть, спать и в итоге умиравших от истощения или тонувших в океане.

Никто не прислушался к древним легендам. Никто не верил, что на Тёмной стороне планеты затаилось чёрное зло, по какой-то причине пробудившееся и возжелавшее уничтожить всё, что было нам дорого. Никто не верил тебе — пока не стало слишком поздно.

Мы сражались с его исчадиями до конца — и были сброшены в прореху между мирами. Мы — последние, кто помнит Эгредеум таким, каким он был до войны с демонами. Последние, кто всё ещё может их свергнуть. Ты — последняя…

Ингвар замолчал на полуслове, и, поймав внимательный взгляд собеседницы, давно забывшей про чай, продолжил:

— Мы встречались в разных местах и временах. Среди кочующих племён Русской равнины и в девственных предгорьях Кавказа, в прóклятом Вавилоне и Древнем Египте, в Скандинавии на рубеже тысячелетий, в средневековой Бретани — да в одной ли Бретани! Тебя так и тянуло в это гибельное время: чума, голод, войны, сожжение ведьм — как мёдом намазано… В каталонских лесах и прусских деревушках, в просвещённом, но грязном Лондоне, в Восточной Европе, лежащей в руинах, в захолустном Зонненшильде во время невидимой битвы, едва не уничтожившей жизнь на Земле…

— Хм. Знаешь, я не верю в реинкарнацию, — наконец подала голос Мария Станиславовна.

— Это не реинкарнация. Мы никогда не умирали в подлинном смысле этого слова — просто оказывались в разных точках пространства-времени, на разных пластах действительности этого мира, неизменно — в разных одеждах и под разными именами — повторяя одну и ту же историю, начавшуюся не на этой планете. И она ещё не закончилась.

— Ладно… Зонненшильд. Это Германия? И что же мы делали там, например?

— Австрия, — Ингвар закрыл глаза, и лицо его исказилось мукой, точно от болезненного воспоминания. — То было не лучшее время. Ты находилась… ну, знаешь… в очень скверном месте. В лечебнице Иррентурм — «Башне безумцев».

Мария Станиславовна расплылась в понимающей улыбке:

— И что-то мне подсказывает, что не в роли врача.

— Мне с большим трудом и за немалые деньги удалось тебя вытащить, — помедлив, тяжело вздохнул Ингвар. — А ты всё билась и кричала о демонах, что подступают к янтарному Агранису, всё звала… тех, кто ушёл на верную гибель. Ты была заперта в этих видениях — в собственных воспоминаниях о далёком прошлом.

Я тогда думал, что пророчество начало сбываться. Что ты, наконец, пробудишься, — а значит, и демоны прорвутся в этот мир. Через Солнце, некоторые пятна которого служат им порталами. Они стояли на пороге, и мир снова содрогнулся от их присутствия. Это была знаменитая геомагнитная буря 1859 года. Тогда произошли особо мощные солнечные вспышки. По всему северному полушарию обрывались телеграфные провода, полыхали пожары. Небо озарилось полярным сиянием. Его видели далеко за пределами обычных мест, даже на Гавайях.

А люди… были объяты паникой. Всевозможные несчастья и недуги обрушились лавиной на их головы. Во многих городах вспыхнула эпидемия безумия. Улицы, особенно близ культовых мест, заполонили толпы людей, корчащихся в припадках. Массовые галлюцинации, судороги, видения и откровения, сообщения о телепатии и психокинезе, немотивированные вспышки жестокого насилия…

Но… видимо, время ещё не пришло. Ты была не готова. Это оказалось выше твоих сил.

— И… чем всё закончилось?

Ингвар ответил не сразу. Слова с трудом срывались с его дрожащих губ.

— Тем же, что и всегда. Ты… исчезла в фиолетовой бездне.

— Исчезла… где?

— Ты растворилась в мельтешащем вихре, что вырвался из чёрной прорехи в воде под мостом, по которому ты бежала, выскользнув из моих рук. В 1888 году я нашёл тебя далеко на востоке, в Силезии.

Появление интернета значительно ускорило и упростило процесс поиска. Наши исходные координаты в пространстве на каждом этапе совпадают не полностью, но достаточно близки для того, чтобы мы могли встретиться.

Как я уже говорил, мы не умираем в этом мире, — вероятно, оттого, что наше подлинное существование принадлежит иному, — мы каждый раз оказываемся в новом историческом промежутке. Просыпаемся и начинаем существовать, как обычные люди.

Снова находим друг друга. Снова ожидаем встречи с демонами, — впрочем, я давно перестал пытаться заставить тебя вспомнить, обычно я просто присутствую в твоей жизни, присматриваю за тобой, не пытаясь что-то предпринять. Но ты, даже в беспамятстве, снова и снова оказываешься на пороге фиолетовой бездны, крутящейся вихрем, которая затягивает тебя… И я не успеваю этому помешать.

Поскольку наше пребывание в этом мире взаимосвязано, когда ты в очередной раз отправляешься в другое пространство и время, я снова следую за тобой.

В это трудно поверить, и я тебя не тороплю. Скоро ты увидишь всё сама. А сейчас просто загляни в себя: где-то в глубине души ты знаешь, что я прав. Твоё подсознание, «высшее я» или как там вы это теперь называете, — знает. Не случайно же ты выбрала именно такой ник, и Бэкон тут ни при чём. Просто на скрытом, неосознаваемом, тонком и подлинном уровне существования ты всегда остаёшься Эмпирикой — последней дочерью короля И́нгрида, отчаянно пытающейся исполнить своё предназначение. И, невзирая ни на какие проклятия, сквозь грубые и плотные среды земного мира, эта скрытая сущность просвечивает в твоём существе, в какие бы одежды, привычки, верования и знания оно ни облачилось.

За окном давно рассвело, а они всё сидели на кухне, и «Адарис» задумчиво ронял тихие капли неспешных секунд.

— Это была круглая башня, — пробормотала про себя Мария Станиславовна и, поморгав отяжелевшими ресницами, подняла взгляд на собеседника.

Конечно, «Башня безумцев». Оттого и коридор был нескончаемым — замкнутым в кольцо.

Только сейчас, напряжённо сощурив утомлённые глаза, она различила едва заметный тонкий шрам на левой щеке Ингвара. Сердце тяжело ухнуло в груди. Неужели… Она протянула руку и осторожно коснулась отметины, всё яснее осознавая, что сама оставила её более полутора столетий назад. И тут же отдёрнула — чтобы ненароком не причинить боль снова.

— Теперь я понимаю, почему жизнь всегда казалась мне сном, — вырвалось у ординатора. — Но всё ещё не понимаю, зачем выбрала психиатрию.

Ингвар печально улыбнулся.

— Тебя всегда это манило. На каждом этапе наших скитаний ты надеялась найти ответы там, где разум бессилен. И, возможно, это единственный верный путь.

Мария Станиславовна покачала головой:

— Судя по твоему рассказу, мои поиски не увенчались успехом.

Она была измотана так, что на мелочные волнения просто не было сил. Ни сущий бардак в квартире, ни присутствие нежданного гостя больше её не смущали. Человек, которого она встретила впервые, одержимый ужаснейшим бредом, — с этим человеком ей предстоит спать в одной комнате. Вопиющее, невероятное безрассудство, какого она прежде не могла и помыслить! Но ведь это же Ингвар — единственная родственная душа на планете. Во всей Вселенной.

Он сказал, что Солнце успокоилось — на время. Демоны отступили — он научился чувствовать это нутром.

— Можешь спать спокойно — они больше тебя не потревожат.

Ласковые волны дрёмы тихо окутывали утомлённые разум и тело. Но что-то мешало отдаться их убаюкивающей качке. Что-то не давало ординатору покоя.

Выглянув из-под одеяла, Мария Станиславовна села на кровати.

— Ингвар… Как ты убил демона?

Он молча поднялся с импровизированной постели, расстеленной прямо на ковре, и, покопавшись среди сложенных здесь же вещей, извлёк длинный тёмный предмет.

С лязгом выскользнув из чёрных ножен, меч озарил комнату сиреневым всполохом. В навершии его призрачно мерцал туманный камень, а рукоять и лезвие испещряли странные знаки, отдалённо напоминающие скандинавские руны. Вспышка — знаки загорелись и погасли, точно меч, проснувшись и оглядевшись по сторонам, решил: «Враги далеко. Всё спокойно».

— Это единственное оружие, которое может их поразить, — сказал Ингвар.

— Отверзатель Путей, — кивнула Мария Станиславовна и, крепко обхватив живот, скорчилась от нового приступа боли.

Она металась в отделении между ординаторской и соседним лекарственным кабинетом. Коридор был пуст, а обе двери — закрыты.

Она металась так долго и судорожно, заламывая руки в отчаянии, что уже забыла, зачем ей нужно было туда попасть. Взять чью-то историю, переписать назначения… Хоть бы какая медсестра пришла!

Она огляделась по сторонам. В противоположном конце коридора возле наблюдательных палат не было никого. И свет там не горел, как после отбоя — хотя даже глубокой ночью приглушённое освещение положено оставлять. Сейчас же дальняя часть отделения тонула во мраке — или так только казалось из-за яркой лампы над её головой. Ослепительно яркой, лишающей пол и стены красок, заливающей всё пронзительно-белым.

Павел Сергеевич подлетел вихрем из ниоткуда. Размашисто, торопливо — почти бегом. В белизне неестественного света на лице его явственно читалось беспокойство.

— Ключ забыла? — запыхавшись, выдохнул он и, выхватив гранку из кармана, порывисто отпёр дверь.

— Без ключа не выбраться, — добавил врач многозначительно, заходя в ординаторскую.

Мария Станиславовна молча шагнула следом.

После невыносимой яркости помещение казалось тусклым, серым. Даже туманным.

Вспомнилось вдруг, что нужно найти Сан Саныча. Может, он у себя.

Ординатор направилась вглубь ординаторской, к его двери. И только теперь разглядела, что это был не туман.

Призрачно-тонкие нити пушистой паутины сплошь оплетали пространство. Всё кругом было в этой липкой мерзости! Потолок, стены, стол — отовсюду тянулись бесчисленные сети, пересекаясь под множеством углов, а на одном из полупрозрачных перекрёстков, как будто прямо в воздухе, сидело огромное восьминогое чудовище. Отвратительно круглое, изжелта-серое, как пасмурное солнце.

Мария Станиславовна, с детства не выносившая пауков, с трудом подавила тошноту. Холодная волна ужаса прокатилась по телу крупной дрожью.

Эта тварь заметила её — она отчётливо ощутила на себе враждебный взор непроглядно-чёрных паучьих глаз, — и медленно, словно хищник перед прыжком, начала приближаться.

Хотелось закричать — крик разрывал грудь, — но из горла не лезло ни звука.

Павел Сергеевич — его халат спасительным белым пятном замаячил перед глазами, — всё ещё был здесь. Но ни удивления, ни даже недавнего беспокойства не выражало его лицо: невозмутимое по обыкновению, со сдержанной полуулыбкой. Эта доброжелательная умиротворённость — может, и напускная, так ли важно, — напоминала безмятежность медитирующего мудреца и всегда осеняла ординатора тенью надежды, будто без слов изрекала какую-то тысячелетнюю простую истину. Теперь же, в сердцевине липкого ужаса, спокойствие врача казалось противоестественно жутким.

— Тебе сюда, — сказал он мягко, почти ласково — и, повернув гранку, распахнул дверь кабинета заведующего.

Мария Станиславовна шагнула туда — и застыла на пороге.

Вместо каморки Сан Саныча перед ней раскинулся огромный туманный зал, чьи стены и своды таяли в серой дымке.

Затканный паутиной простор смердел затхлой сыростью стылого склепа.

А на переплетении её зыбких нитей всюду, куда ни глянь, как бусины дьявольского ожерелья, застыли тысячи гигантских пауков.

И в зловещем безмолвии все они разом обернулись в её сторону.