Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 3. ОМУТ ПАМЯТИ

Бывают такие сны, которые незримой паутиной неуловимых ассоциаций переплетены с другими — зыбкими, неотчётливыми, будто бы виденными когда-то давно, но ускользающими при попытке их припомнить. Тогда на пороге тающих грёз, в хрупкой полудрёме, уже надломленной неизбежностью наступающего пробуждения, порой — на исчезающе краткий миг — возникает ощущение долгожданного воссоединения разрозненных фрагментов какой-то невероятной головоломки, и не вполне ещё осознающее себя сознание наполняется непоколебимой убеждённостью в постижении невыразимых вселенских смыслов.

Глупость, конечно — чего во сне не бывает? А если так случается наяву, да ещё без всякой причины, и ощущение проникновения в тайны бытия никак не проходит, — это другое дело. Из числа тех, которыми по обыкновению занимается психиатр.

А на рассвете — шелестящий шум прибоя да беспокойного ветра тревожные вздохи, и перламутрово-алые звёзды неразборчивым шёпотом пророчат беду, и янтарные слёзы ложатся в ладонь огненными сгустками, и кто-то зовёт издалека, словно из-за непреодолимой стены пустого пространства, из неведомых океанских глубин по ту сторону пробуждения.

И пробуждение — блёклое, безрадостное, затмевающее непроглядной серой тенью обрывки призрачных образов, за которые отчаянно сопротивляющееся сознание цепляется как за рассыпающиеся в руках рыболовные сети, где запутались древние сокровища. Драгоценные сокровища утраченной памяти — или обыкновенные иллюзии-безделушки, цветные стёклышки, прикинувшиеся яхонтами да изумрудами.

«Надо написать Ингвару, как он там?» — проскользнула первая внятная мысль, и тут же ставшая обыденной утренняя плита на груди отозвалась ноющей болью в сердце.

Ординатору было совестно, что она давно с ним не общалась. Хотя, быть может, это только один из поводов, чтобы логически обосновать постоянное гнетущее чувство вины за какой-то невообразимо ужасный поступок, который она никак не могла вспомнить.

Хорошо, что сразу после первого сентября наступили выходные: снова идти в больницу казалось невыносимым. Окончательно пробудившись, Мария Станиславовна долго лежала в кровати, собираясь с силами, чтобы встать, и совсем не находя для этого причин. Пережить утро сложнее всего. Хотя какое там утро, небось, уже часа два.

День обещал быть привычно праздным и пустым. За окном, кажется, светило солнце, но Мария Станиславовна предпочитала существовать в полумраке, оставляя шторы занавешенными.

Она по привычке включила компьютер и, глядя, как он загружается, заправилась кофейным топливом с горячим бутербродом. Вкуса пищи она почти не ощущала, и даже аромат бодрящего напитка, необходимого для хоть сколь-нибудь сносного функционирования, совершенно её не вдохновлял. Более того, ни сил, ни энергии это не прибавило, напротив, сделалось как-то беспокойно и муторно, да ещё и желудок заболел.

Заголовки новостей, по которым скользил её равнодушный взгляд, отражали самую обычную суету бренного мира с его войнами, катаклизмами, мелкими обывательскими междоусобицами и появляющимися время от времени заявлениями сомнительных личностей о грядущем вскоре его конце. Даже сегодня среди новостей о намечающихся магнитных бурях мелькали какие-то невразумительные, но уже вполне обыденные сообщения о «начинающихся сбываться пророчествах».

Пустые часы летели незаметно за просмотром красочных научно-популярных фильмов о вспышках на Солнце и других космических событиях и объектах, невольно напоминающих о ничтожестве и бренности человеческого существования.

Мария Станиславовна не особо вникала в происходящее на экране, постоянно отвлекаясь на досадно мельтешащие мысли и смутные образы, самопроизвольно возникающие перед внутренним взором, но не складывающиеся во что-то конкретное. Единственное, что ей запомнилось, так это пресловутые солнечные вспышки, о которых так много писали в интернете. Мол, из-за них что-то там происходит с магнитным полем Земли, и это «приводит к ухудшению здоровья и самочувствия». Учёные напророчили на сентябрь целую серию «мощнейших бурь» и предупреждали о вероятных перебоях в работе механизмов — электрических и человеческих.

Как поведали в фильме, вспышки — взрывы плазмы — возникают в областях аномального магнитного поля и пониженной светимости — в солнечных пятнах. Наиболее сильное магнитное поле — в темнейшей части пятна, где силовые линии направлены перпендикулярно к поверхности Солнца.

Во время вспышек из этих пятен вырывается поток заряженных частиц, который, достигая окрестностей Земли, возмутительным образом нарушает её спокойствие. Расшатывает какие-то защитные слои и поля, — Мария Станиславовна была не столь сильна в физике, чтобы запоминать ещё и такие тонкости.

Чёрные пятна. Силовые линии, уходящие вглубь Солнца. Таинственные и зловещие прорехи тьмы. Не изученные до конца — как и всё остальное, что пытался постичь человек, наивно полагаясь только на разум и логику. Ведь, в сущности, в любой науке, если копнуть поглубже, найдутся свои чёрные пятна.

В психиатрии, например, таких пятен предостаточно. Начать с того, что никто толком не объясняет, что такое сознание и откуда оно берётся. Конечно, для того, кто считает его побочным продуктом химических превращений, тут нет никаких загадок. Для тех, кто окончательно и бесповоротно перешёл от строго научных рассуждений к эзотерическим разглагольствованиям об энергетических полях и тонких телах, — тоже. А всем остальным остаётся метаться между этими крайностями, внутренне не принимая ни одну и не имея ни малейшего понятия, как с этим быть. Не думать вовсе? Популярное решение.

А в предзакатный час — час отдыха и покоя — ни того, ни другого не знает мечущаяся душа, и всё скорбит и скорбит, а о чём — сама не ведает, и тщетно скорбь свою глушит, уставившись на экран монитора, светящийся в безрадостном полумраке одинокой комнаты.

А глубокой бессонной ночью — смолянистые потоки чёрных дум да ноющая пустошь стылого сердца, и над ними, как над болотной топью, надоедливым комарьём мельтешит что-то бессвязное, шумное, гулкое, не давая ни толком собраться с мыслями, ни уснуть. Мешанина звуков, слов и видений.

Адарисовые часы, седовласый юноша, пронзительный взгляд Ингвара, наполняющий сердце невыразимой болью и вместе с тем — радостью, Эгредеум, на который обязательно нужно вернуться. Голоса спорящих мудрецов. Сиреневый меч. Чёрная прореха в каменном полу. Странные имена, полные таинственного смысла.

Прозрачные полубеззвучные обрывки растрёпанных по ветру фраз, далёкие отзвуки песен, бередящих душу смутной тоской…

«…И не тревожь ты моих ран,

И скорбной песней не зови…»

И затихает голос разума, приученного к строгой упорядоченности и общепринятой логике, напоследок бессмысленно вопрошая: «Разве это нормально — слышать то, чего нет в реальности?»

Да сгинь ты в бездну со своей нормальностью… и с реальностью этой! Ты понятия не имеешь, что такое реальность, а всё туда же. Может статься, что эти расплывчатые призраки — и есть реальность, а стены тюрьмы твоей, и правила твои треклятые, и законы твои мнимо нерушимые — так, иллюзии, чары пустоты. Дрёма, грёза… Гедрёза…

«…Я душу в клочья по ветрам

Пущу во мрак чужой земли….»

И болезненной вспышкой — воспоминание: «Снова я не написала Ингвару! Как он там?..»

И утренняя плита самообвинения с большой охотой заблаговременно водружается на грудь.

И давит, давит, камнем на шее утопленника тянет вниз, в пропасть, на дно, в чёрный омут, расцвеченный разноцветными всполохами.

Эйкундайо.

Неподвижное солнце неземного цвета.

Рыболовные сети скрытых взаимосвязей нитями призрачной паутины вновь засверкали в сознании засыпающего ординатора.

И она вспомнила прошлый сон — целиком.

А за ним — вереницу других, виденных ранее или разворачивающихся теперь. Разницы никакой, ибо во сне течение времени не подчиняется общепринятым закономерностям. Можно предположить, что его там вообще нет.

И седовласый юноша, заточённый на вершине чёрной башни в сердце раскалённой пустыни, — как долго он томится там? Чудовищно исхудавший, в лохмотьях, с погасшим взглядом бесцветных очей, почти ослепших от непроглядного мрака, уже не чувствующий ни ледяных порывов ветра, врывающихся с изнанки мироздания сквозь незримые прорехи каменных стен, ни безумного жара безжалостных в своей прямоте солнечных лучей, под которыми непрестанно плавится его темница. Годы, десятилетия — или только миг, растянувшийся вечностью? Из его памяти почти изгладились холмы и озёра, шёпот океана и тихие песни меж островерхих шатров. Но горят в темноте перед взором неугасимым огнём большие изжелта-зелёные глаза, распахнутые в предсмертном ужасе, и стоит в ушах пронзительный крик младенца.

— Нужно было убить его и принести мой меч, нужно было послушать вождя, — насмешливо шепчет в голове бархатный голос. — Всё просто, Эйкундайо. Тогда ты не оказался бы здесь. Тогда можно было бы избежать многих страданий и боли — не только твоей.

Этот шёпот, сводящий с ума… Эта чёрная фигура, чей плащ мерцает красными знаками в кромешной тьме…

Как долго это будет продолжаться?

Как долго сможет он сопротивляться этой чудовищной силе, разрывающей изнутри его мозг острыми когтями, взрезающей ноющее сердце, выворачивающей наизнанку и опустошающей его душу? Как долго он останется собой, прежде чем станет только тенью, серым призраком, лишённым воли, слепо исполняющим любые приказы этой чёрной фигуры, погубившей его сородичей?

И, когда его здесь уже не будет, когда он станет быстрее вихря и, прельщённый королевским троном, получит ключ от пересекающихся пространств и времён, другой юноша окажется в этой же башне: растерянный, напуганный, едва живой. Он будет спасён от смерти — лишь для того, чтобы познать нечто более ужасное.

Когда его не будет? В этой башне? Но любые промежутки времени — иллюзорны, а любые пространственные границы — условны. Если он находится здесь сейчас, он останется здесь навечно. Все башни — как одна, всё время — в бесконечности, а бесконечность свёрнута в абсолютной нулевой точке…

Всё — в Одном…

А потом на экране снов без предупреждения включили очередной научно-популярный фильм то ли про космическую одиссею, то ли про древнюю цивилизацию. Один сюжет незаметно сплетался с другим, и кадры, наслаиваясь друг на друга, менялись без чёткой последовательности под гипнотизирующие ритмы восточного танца. Разноцветные потоки света, прячущие в своём сердце что-то невидимое и чудовищное, кружились в умопомрачительной пляске, вычерчивая странные узоры. Линии и знаки — те самые, что отпечатывались на чёрных камнях какого-то циклопического сооружения, украшая своды уходящего во тьму нефа, массивные колонны которого тонули в студенистом тумане. Те самые, что тонкой красной нитью вплетались в чёрную ткань зловещего плаща.

Знаки, похожие на буквы неизвестного языка, горели на стенах и колоннах, а из их пламени тонкими струйками дыма вылетали полупрозрачные существа: дрожащие, уплотняющиеся, постепенно принимающие антропоморфные обличья.

Внезапно чарующая картина исказилась чёрной вспышкой умопомрачительного скрежета, и знаки жутко завыли, темнея и рассыпаясь в прах, а небо, расколотое уродливым звуком, как молнией, облачилось в гибельную мантию кровавых облаков. И, словно в насмешку над дивным космическим танцем, тонущий в чёрно-красных огнях мир продолжал безмолвно биться в конвульсии под искорёженные неправильные ритмы боевых барабанов и оглушительное монотонное гудение, а Мария Станиславовна никак не могла сбросить с себя тяжёлые оковы этого удушающего сна, каменной плитой сдавившего грудь.

Да, теперь она осознавала, что это всего лишь сон. Но легче не становилось: она была совершенно бессильна.

«Только бы это закончилось», — думалось ей. Даже пробуждение в серой реальности — и то лучше этого ада.

— Разве? — беззвучным шёпотом проскользнула чужая мысль, и Мария Станиславовна поняла, что больше не спит. — Этому не будет конца. Это только начало.

Перед закрытыми глазами разверзлась абсолютная чёрная тьма, а внешний мир за её пределами пугающе покачнулся. У ординатора закружилась голова, и она почувствовала, что проваливается в пустоту. От неожиданности она вздрогнула — тьма была непроницаемой, без малейшего просвета, без привычно мельтешащих фрагментарных видений перед внутренним взором, без раздражающих вспышек образов воспоминаний, — ей хотелось тут же открыть глаза, удостовериться, что окружающий мир по-прежнему на месте, но вместо этого она лишь сильнее зажмурилась. Тьма была всеобъемлющей и всепоглощающей, но что-то было в ней притягательное, манящее…

Первозданная Бездна беззвёздного космоса, Предвечная Тьма вне времени и пространства. Небытие.

— Небытия вовсе нет, — шёпот стал отчётливым и зловещим, — только непрестанный ужас всезнающего бессилия. Если ты надеешься, что сознание растворится во тьме, из которой столь жестоко было исторгнуто… это зря.

Бесконечное падение в чёрную бездну. Тьма затягивала её, растворяла в себе, и Мария Станиславовна вдруг осознала, что ничего не может с этим поделать. Под ней больше не было кровати, не было стен, у неё не было глаз, которые она могла бы открыть, чтобы снова очутиться в своей комнате. Ничто не могло остановить это падение. Если бы только что-то извне появилось и вырвало её из цепких лап надвигающегося хаоса…

Нестерпимо резкий звон будильника показался чудесным спасением.

Мария Станиславовна тут же вскочила с кровати, тяжело дыша, словно утопающий, в последний безнадёжный миг вытянутый милосердной рукой из-под толщи воды.

Непроглядный мрак в комнате, почти не тронутый далёкими отсветами уличных фонарей, подсказывал, что вставать ещё рано.

И вообще, воскресенье же!

Как можно было завести будильник на выходные?

Но это был не будильник.

Звонил телефон и, вопреки обыкновению, поскольку звонить ей могли только родители или с кафедры, номер не определялся.

Мария Станиславовна ответила не раздумывая.

— Эмпирика, прости меня.

Голос, мягкий и печальный, она узнала сразу — хотя и не слышала его прежде. Разве что во сне?

— Ингвар?

Надо было что-то сказать, но мысли спросонья отчаянно путались, и бесчисленные вопросы, которые она собиралась задать, отказывались облекаться в сколь-нибудь приемлемую формулировку.

— Прости, что разбудил. И что меня не было рядом.

— Да? Ну… это… Ладно.

А откуда, интересно, он взял её номер?

— Послушай очень внимательно — ты ведь знаешь, что я всегда говорил тебе правду. Солнечные вспышки опасны. Ты должна быть осторожна. Особенно с пациентами.

А, ну понятно. Кто бы мог подумать, что такой скептик, как Ингвар, станет доверять новостям?

— Скажи, с тобой в последние дни не случалось ничего необычного?

Зевнув, Мария Станиславовна насилу выдавила:

— Странные сны считаются?

И почему это надо обсуждать среди ночи?

— Да, — в голосе собеседника послышалась тревога, — с этого обычно всё и начинается. Но, надеюсь, чёрных тварей ты пока не видела?

— Чего-о?

— Чёрные жуткие рогатые демоны в шипастых доспехах.

— Блэк-металлисты что ли?

Это было так дико и нелепо, что даже в голове прояснилось.

Общаясь в интернете, они частенько несли полную чушь. Такую, что со стороны их приняли бы за наркоманов. Смеялись над несусветными глупостями. А теперь вот впервые говорили вживую — и она была искренне рада, невзирая на поздний час.

Страшно представить, от каких, быть может, скорбных дум пытался её собеседник таким образом отвлечься.

— Так, говоришь, шипастые демоны? Нет, как-то не доводилось встречать. Но, наверное, всё впереди.

— Эмпирика, я не шучу. Знаешь, я… никогда тебя не оставлял. Я хотел обмануть их, держась на расстоянии, надеялся, что это не повторится, если мы не встретимся, что кровная связь этого воплощения защитит тебя. Хотя нет, конечно, дело не только в этом. Я просто больше не мог видеть, как ты снова… Каким же я был глупцом! Пророчество ведь нельзя изменить. И мир, который нам предстоит спасти, всё ещё ждёт нас.

— Та-а-ак. Просвети меня.

— Я бы рад. Но ты должна вспомнить сама. Это главное условие, и я поклялся больше не нарушать его.

Мария Станиславовна решила внести свою лепту в это безумие и рассказала о недавних снах. Про неподвижное солнце и странные имена. Про летающих медуз-осьминогов с крыльями, как у летучей мыши, и Эгредеум, куда Ингвар звал её вернуться. Про чёрную бездну нескончаемой тьмы, от которой он её спас.

— Она говорила с тобой?! Это плохо. Я приеду так скоро, как только смогу, ты только держись.

— Что?! Зачем? Как? — взволновалась Мария Станиславовна, не понимая, шутит он или уже нет. — Ты ведь… не знаешь даже адреса.

— Знаю, Эмпирика. Я знаю о тебе всё. Больше, чем ты сама.

«Ты должна вспомнить…»

Пронзительно-голубые глаза смотрели на неё с невыразимой скорбью, а губы застыли в печальной полуулыбке.

Длинные волосы — белые, как снег. На высоком челе — янтарный венец с пятью извитыми зубцами. На золотых одеждах и изорванном янтарном плаще расползаются алые пятна.

Мария Станиславовна, объятая трепетом, не могла отвести взгляд от высокой царственной фигуры, наполненной какой-то величественной обречённостью — и вместе с тем всепрощающей добротой. Горло сдавили судорожные спазмы.

Король-призрак, чей образ таял туманной дымкой, тянул к ней руки и шевелил губами — кажется, называл её имя, — но она не слышала ни слова, точно была отделена невидимой, но непреодолимой стеной.

А позади него такими же светлыми призраками зыбко дрожали четыре девы в окровавленных янтарных плащах. Голубые глаза, волосы цвета льна и в каждом взгляде — немой укор.

Мария Станиславовна проснулась в слезах и долго рыдала в подушку, не сдерживая горьких стенаний. Отчаяние её было столь велико, что хотелось лишь одного: снова забыться сном, но сны теперь приносили лишь новую боль, прибавляя страдание к страданию.

Произведённое сном мрачное впечатление не покидало её весь день, хотя она и старалась не думать об этом.

Может, и странный разговор с Ингваром был только сном? В телефоне-то не осталось никаких записей о якобы принятом ночном звонке. Нужно было всё-таки написать ему, но Марию Станиславовну пугало то, что всё это могло оказаться не шуткой. Кто знает, вдруг, пока они не общались, единственный друг, по её излюбленному шутливому выражению, употребляемому исключительно в беседах с ним, в самом деле «поехал кукухой»?

Конечно, и она со своими странными фантазиями и снами — не образец здравомыслия, но, по крайней мере, понимает, что реально, а что нет.

— Разве?

Беззвучный шёпот пугающе неотступных посторонних мыслей она твёрдо решила игнорировать.

Пустота в голове и в душе. Фильмы, сериалы, смешные картинки, игры, пустая болтовня со случайными собеседниками, гневные споры о политике и прочих остросоциальных вопросах со школьниками в интернете — временные средства, позволяющие забыться, спрятаться от своих подлинных мыслей и чувств. Или от тягостного ощущения отсутствия таковых. Немногим лучше наркотиков. Мария Станиславовна предпочитала способы бегства, не связанные с употреблением психоактивных веществ или общением.

Закрыть глаза и предаться мечтаниям — лучший выход, но сейчас мир собственных грёз представлялся столь мрачным и пугающим, что и о нём хотелось забыть.

Блуждая в дебрях интернета, Мария Станиславовна неизменно обнаруживала, что бездумно скользит взглядом по тексту, не в силах его понять из-за постоянно прокручивающихся в голове мрачных мыслей и непонятных фраз, звучащих издалека, словно тянущихся из другого пространства и времени.

С трудом заставляя себя концентрировать внимание на чтении, она с удивлением обнаруживала на экране какие-то сомнительные эзотерические статьи вперемешку с новостями астрономии, в которых всё равно ничего не понимала.

Она разогрела замороженную пиццу и продолжила своё непродуктивное занятие.

Физики, нашедшие ошибку в расчётах теории Большого Взрыва, заявили, что описываемые этими расчётами чудовищные колебания времени и пространства препятствуют существованию такой Вселенной, какую мы видим.

Метеоролог предсказал мощные природные катаклизмы из-за вспышек на Солнце, не забыв упомянуть об угрозе глобального потепления.

Футуролог из США назвал точную дату конца света.

Мария Станиславовна скривилась от омерзительного привкуса: тесто пиццы оказалось заплесневелым. У неё все равно не было аппетита.

Что-то заставило её вернуться к только что промелькнувшей новости и перечитать внимательнее.

«Учёные уверены, что близится конец света.

Американский исследователь назвал точную дату: 23 сентября 2017 года. По его мнению, именно эта дата закодирована в древнеегипетских текстах и зодиаках. В частности, он приводит в пример папирусы Байера из пирамиды Неферефра в Абусире, содержащие пророчества, зашифрованные в виде хозяйственных отчётов. Футуролог убеждён, что Землю погубит очередная солнечная вспышка.

Ранее ту же дату назвали британские учёные, правда, по их мнению, причиной гибели Земли станет столкновение с планетой Нибиру. Впрочем, официальная наука отрицает существование последней».

Потрясающе. И это серьёзный новостной сайт.

Так, вот ещё что-то египетское. Посмотрим.

«…загадочные манускрипты из байеровского архива признаны фальсификацией.

Папирусные свитки, найденные в запасниках Египетского музея в Берлине среди находок знаменитого археолога Отто Байера, были изучены экспертами.

Свитки, изначально датированные предположительно XXVI–XX веками до нашей эры, по мнению учёных, были написаны гораздо позже, а именно не ранее XIX века нашей эры. К такому выводу исследователи пришли, обнаружив среди иероглифических рукописей текст на немецком языке.

Интересно, что почерк немецкоязычного фрагмента совпадает с почерком, которым были написаны некоторые ранние заметки Байера, но явственно отличается от его дневниковых записей. При этом по составу чернил, материалу свитков и характеру написания иероглифов данная находка удивительно напоминает известный папирус Весткар — сборник древнеегипетских сказок, в чьей древности не приходится сомневаться.

Высказываются предположения, что свитки из байеровского архива могут быть шутливым подражанием папирусу Весткар. На это указывает и их содержание, представляющее собой фантастическое сказание. Однако сюжет и манера повествования совершенно не похожи на древнеегипетские и больше напоминают восточные эзотерические учения».

То есть им понадобилось более полутора веков, чтобы это выяснить? Да уж, возможно, решение заняться психиатрией было не самым абсурдным, если учесть состояние других наук. Во всём мире.

«…байеровские свитки привлекли внимание физиков.

Американский физик-теоретик Кристофер Теодороу прокомментировал новость о берлинской находке. Он отметил, что сюжет сказки удивительно напоминает некоторые современные научные гипотезы, а именно голографическую модель Вселенной и представление о роли наблюдателя в формировании наблюдаемого мира, известное из квантовой механики.

В недавней научно-популярной книге, неоднозначно воспринятой критиками, Теодороу предположил, что физическая реальность порождается сознанием наблюдателей и представляется воплощённой проекцией совпадающих друг с другом осознанных или неосознанных «мысленных векторов» множества индивидуумов. Реальность кажется хаотичной и далёкой от совершенства из-за того, что большая часть этих «векторов» не осознаётся и не направляется в желаемую сторону, а являет собой «противоречивую мешанину страхов, надежд, беспокойств, планов, сиюминутных фантазий и снов». «Если бы люди научились в совершенстве управлять мыслями, — говорит учёный, — они наблюдали бы совсем другую Вселенную».

Теодороу также заявляет о многомерности Вселенной, однако, в отличие от других исследователей, разделяющих эти воззрения, он рассматривает параллельные миры как «потенциальные реальности» — не воплощённые в объективной физической действительности представления и фантазии отдельных индивидуумов. Он предполагает, что при определённых условиях «потенциальная реальность» может становиться «объективной», даже если порождена сознанием единичного наблюдателя».

На этом можно было бы закономерно подытожить, что мир сошёл с ума. Ну или этот физик, по крайней мере. Большинство здравомыслящих людей решили бы так — для этого не нужно быть психиатром. «Вектора, наблюдатели. Бред какой-то. Излишняя учёность делает его безумным», — сказали бы они.

Ординатору думалось иначе.

Единственный человек, чьи изыскания в области психопатологии Мария Станиславовна до сих пор находила занимательными, не был психиатром. Вероятно, именно поэтому ему удалось разглядеть в глубине известных проявлений душевных расстройств неожиданные закономерности, чрезвычайно напоминающие те, что он хорошо знал по роду профессиональной деятельности.

Кристофер Теодороу, американец греческого происхождения с перепутанными славянскими корнями в придачу — высокий дядька в очках и неприметном костюме. Выглядит моложаво, но при этом совершенно седой. На всех фотографиях — неизменная добродушная улыбка. Популяризатор науки, автор пары бестселлеров в духе «Квантовой механики для чайников» и бессчётных статей с умопомрачительными формулами и без — специально для тех, кто не силён в математике.

Пару лет назад Мария Станиславовна прыгала и бегала от восторга по всей квартире, когда позвонила мама и обмолвилась невзначай, что Крис Теодороу заглянул на огонёк в их научный городок. Конечно, ведь та и не подозревала, что дочери знакомо это имя.

О, ещё как знакомо! На четвёртом курсе, в разгар увлечения психиатрией, будущего ординатора, рыскающего в интернете в поисках специальной литературы, занесло в такие дебри, где границы наук размывались до полного исчезновения, а законы физики микромира оказывались вполне подходящими для описания поведения не только элементарных частиц, но и значительно более крупных объектов. Например, людей.

Традиционные интерпретации многообразных феноменов запутанной душевной жизни — те, о которых рассказывали на занятиях и писали в учебниках, — подкупали удивительной простотой, понятностью и последовательностью. Мария Станиславовна с восторженной одержимостью поглощала методические пособия, практические руководства, диссертации, статьи, описания клинических случаев — всё без разбору. Она стремилась к этой чарующей простоте и понятности, которые разбирают хаотические нагромождения явлений и взаимосвязей пугающего мира на безобидные элементарные детали, словно детский конструктор, искренне веря, что, обнаружив скрытый порядок в постылой реальности, сможет с ней примириться.

Но уже тогда в глубине души она смутно ощущала, что все эти научные построения отличает какая-то досадная неполнота, однобокость, что ли. И дело даже не в том, что одни психиатры видели корень зла в нарушении химических мозговых процессов и биологических структур, а другие настаивали на главенствующем значении чисто психологических факторов, особенно перенесённых в раннем детстве потрясений, и спор их тянулся больше столетия без намёка на разрешение.

Нет, эта неполнота была иного рода: глубинная, фундаментальная, вероятно, связанная с неким излишним упрощением самого процесса научного познания, хотя Мария Станиславовна затруднялась определить, в чём именно это выражается. Обольщённая успехами на поприще увлечения, она старалась вообще об этом не думать.

И тут в случайной статье какой-то западный умник пытается объяснить симптомы душевных недугов с точки зрения квантовых законов, описывающих взаимодействия микроскопических частиц, из которых, в сущности, состоит весь мир. В том числе и мозг, который, как верят, является источником всех бед. И благ.

Мария Станиславовна презрительно хмыкнула, прочитав первый абзац. А после второго не смогла оторваться.

Она читала о параллельных вселенных, в которых реализуются взаимоисключающие вероятности, и сознание наблюдателя расщепляется, разделяется соответственно числу этих миров, версий бытия. О том, что эти вселенные — ветви единого древа — порой ненароком сходятся, соприкасаются на миг, точно от дуновения космического ветра, и потрясение, постигшее сознание, может быть слишком велико, чтобы сохранять обманчивое здравомыслие.

О том, что воображение — это форма виртуальной реальности, созданная без помощи технических средств лучшим из компьютеров — человеческим мозгом. И о том, что виртуальные реальности — те же параллельные вселенные, ни одна из которых не более «настоящая», чем другие.

Всё, что можно себе вообразить, всё, о чём можно подумать, уже происходило где-то на бескрайних просторах Вселенной, ветвящейся мириадами переплетающихся путей. Происходило и происходит. Происходило и будет происходить, ибо линейность времени — наивный самообман человеческого разума.

Перекрёстки миров, пересечения сознаний…

Индивидуум — результат грубого приближения, упускающего из виду все его вероятностные альтернативы, другие личности из параллельных пространств. Или времён.

Они могут подключаться к иллюзорно изолированному сознанию, вернее, выступать из тени, таящей в себе сплетения мириад путей, ведущих в иные измерения, пространства и времена.

Они в совокупности — и есть сознание, единое и непрерывное, заполняющее все миры во всех вероятностях. Или рождающее их.

Она читала о том, что две частицы, некогда вступившие во взаимодействие, остаются связанными навек, и даже разлетевшись по дальним уголкам Вселенной, разделённые необъятной космической бездной, они будут мгновенно реагировать на изменение состояния своей напарницы. Мгновенно — быстрее скорости света. И, если верить теории Большого Взрыва, все частицы Вселенной взаимосвязаны, ибо имеют единое начало.

О том, что наблюдатель влияет на результат эксперимента одним фактом своего присутствия, и о том, что сознание — осознанно или нет — может выбирать, какой исход вероятностного события будет зваться «реальностью».

О том, что в каждой части целого заложена вся информация о целом и других его частях, и что индивидуальное сознание — всего лишь иллюзорно отделённая часть некого Вселенского Сознания, охватывающего все миры, пространства и времена.

А ещё о том, что видимая Вселенная — всего лишь голографическая проекция высшего уровня бытия, скрытого порядка. Может, того самого, что Платон назвал миром идей, а может, ещё более глубокого, фундаментального уровня чистых смыслов.

Подумать только, Мария Станиславовна поверила этому без колебаний. Она была одержима сумасбродными идеями и при случае — к счастью, такое происходило нечасто — не гнушалась открыто их высказывать. Страшно вообразить!

В ураганном порыве пугающего энтузиазма она законспектировала эту ересь и сделала сообщение на кружке по психиатрии. Безумие чистой воды — но никто почему-то не кинулся вправлять ей мозги. Наоборот, многим, кажется, понравилось. Её даже отправили на какую-то конференцию, почти выветрившуюся из памяти, — вероятно, прельстились благопристойным наукообразием доклада, который недавно попросили повторить, в то время как Марии Станиславовне он теперь представлялся сумбурной мешаниной заумных терминов, формально выстроенных в грамматически правильные фразы.

Так разум, приоткрыв некогда дверь в неизведанное, малодушно забивается в тесную кладовку примитивной прямолинейности общепринятого здравомыслия — будто пугливый ребёнок, заворачивающийся в одеяло с головой. Но неизведанное никуда не исчезает, оно так и стоит за дверью, заглядывает в щели кладовки любопытным глазком, теребит краешек одеяла — мол, просыпайся, пойдём дальше, за порог, чего же ты медлишь?

На улице давно стемнело. За окном где-то вдалеке, со стороны заброшенного парка за высокими домами раздался протяжный крик: высокий, монотонный, похожий на размазанное по пространству и замедленное во времени завывание ветра. Или заунывное пение. Или… боевой клич обречённой армии?

Шли минуты, а он всё не стихал — ни один человек не смог бы так долго тянуть одну ноту. Что-то жуткое было в этом звуке, и вместе с тем — чарующее, таинственное. И страшно, и не оторваться. Точно, плутая в тёмном лесу, выходишь ненароком к залитой лунным светом поляне, где духи кружат и сплетаются в танце, верша колдовские обряды. И вот, прячась за деревьями, стоишь, парализованный ужасом, и не сдвинешься с места. Разум твердит: «Беги!» — а всё ж так и будешь стоять и смотреть, пока душа в изумлении не выскользнет из бездыханного тела.

Мария Станиславовна вздрогнула от холода. Ветер врывался в распахнутое настежь окно, леденя кожу под тонкой рубашкой. На лицо упали первые капли дождя.

Потом она долго сидела на кухне под мерное тиканье старинных настенных часов в вычурной деревянной оправе, силясь согреться у плиты и забыв про давно остывший чай. Она не могла собраться поверить, что окно распахнулось само собой, а монотонный крик всё звучал и звучал, такой же далёкий и жуткий, но уже не на улице, а в голове.

Оправа часов изображала корабельный якорь со штурвалом о двенадцати спицах, чьи изогнутые рукояти напоминали солнечные лучи, какие рисуют в алхимических трактатах — острые языки пламени, закрученные вправо. Часы висели здесь всё время, а до этого в родительском доме, но Мария Станиславовна никогда не обращала внимания на мелкие латинские буквы на циферблате. Название фирмы-производителя.

Она пригляделась и прочитала: «Адарис».