Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 15. ТАИНСТВЕННАЯ ИГНАВИЯ

Эмпирика не знала, сколько времени провела, раскачиваясь на подвесной койке в темноте под грохот волн и скрип содрогающегося под их ударами корабля. Перед глазами тошнотворно мельтешили фиолетовые вспышки, отдаваясь тупой болью в отяжелевшей голове. Измученная долгим бодрствованием, она провалилась в странное полузабытьё, полное кружащихся фиолетовых огней, призрачных видений, недоступных осознанию, но кажущихся смутно знакомыми, и эха далёких голосов, звучащих, словно в тоннеле. Она ясно различала обрывки слов и фраз, но не понимала их смысл. А потом расцвеченная фиолетовыми всполохами темнота начала сгущаться, и вращающаяся бездна заполнила собой всё пространство, в котором вспыхивали и тут же гасли образы невиданных серых домов и чёрных башен, проносящихся мимо в бесконечном падении.

Когда она снова пришла в себя, в каюте было спокойно и тихо. Тесную комнату, где не было ничего, кроме двух коек и прибитого к полу стола, тускло освещала масляная лампа. Шатаясь и держась за стены, Эмпирика выбралась на пустую палубу. Небо просветлело, и оранжевый лик Мерры как ни в чём не бывало проглядывал сквозь редкие розовые облака. Часовая луна замерла в полуденной точке. Впереди виднелись расплывчатые очертания высоко вздымающегося над водою гигантского вантового моста, словно сотканного из бледно-янтарного свечения, оба конца которого терялись за горизонтом.

— Где мы? — поднявшись на мостик, едва слышно спросила принцесса Белтейна, стоящего за штурвалом.

— Подходим к Кануму.

Нет, нет, это бессмысленно! Тогда им останется только погибнуть в подземелье — если не от рук демонов, то от голода. Рано или поздно, но на Кануме их ждёт только смерть. И последняя надежда для всего мира будет потеряна.

Где же Хранитель?

— Нужно поворачивать на Игнавию, — глухо молвила она.

Феоссар вскинул брови.

— Боюсь, это совершенно невозможно.

Нужно поворачивать сейчас, потом будет поздно — она чувствовала.

Её объяла паническая тревога. Голос задрожал.

— Прошу, это необходимо… Я… я приказываю.

Губы Белтейна скривились в недоуменной полуулыбке.

Он молча покачал головой.

Разумеется, никто не воспринимает её всерьёз.

Цепкая хватка отчаяния сдавила сердце. Но к трепету, порождённому страхом, примешивалось что-то другое: тягостное, зловещее, мутное. Затаённая тихая ярость, разливаясь по телу, закипала медленно и неумолимо.

Она хотела что-то сказать, но спазм сдавил горло, содрогнувшееся судорожным хрипом.

— Всё в порядке? — встревожился феоссар.

Эмпирика не ответила. Невыразимый ужас воспоминания — это чувство было ей знакомо. Чудовищное ликование чуждого существа, подчиняющего себе её сознание. Или… сливающегося с ним. Словно чья-то безжалостная рука вцепилась в душу мёртвой хваткой — и, вырвав прочь, швырнула в липкое муторное наваждение, где разнородные движения множества воль и разумов змеятся в едином клубке.

— Эгл-о Аш-Таше! Азг Горгорогаш!

Острые, как камни, стремительные, как ветер, срывались жуткие слова с безвольных губ.

Чёрных вихрь. Громовая вспышка — прореха тьмы в ясном небе.

Нет, превеликие солнца и звёзды, нет! Она могла бы поклясться, что не проронила ни звука — и всё же…

Белтейн бледен, как полотно.

Глаза округлились от ужаса, и губы дрожат беззвучным шёпотом. Рука тянется к мечу.

Миг — и чёрные тени, извиваясь, как щупальца неведомой громадной твари, вырываются из воды. Тянутся к феоссару.

Миг — и он скрывается за бортом.

Всё тихо.

Чудовищная слабость. Эмпирика падает на колени, из последних сил поднимается и, шатаясь, спешит убраться с мостика.

В глазах темно, её трясёт и мутит, голова гудит нещадно, она не разбирает дороги и едва не врезается в Ир-Седека.

Тот отшатнулся. Лицо его вытянулось от растерянности.

Видел ли он?

— Всё в порядке? — выдавил принц, спешно натягивая нервную улыбку. — Что-то случилось?

Гул в голове нарастал, становясь нестерпимым, от чего глохли звуки и меркли цвета. Сейчас бы изображать величественную невозмутимость, как подобает особе королевских кровей, непричастной ни к каким убийствам и чёрному колдовству — но принцессе было уже не до приличий. Она только неуверенно кивнула — и на большее не хватило сил. Ноги подкосились, и тело повело в сторону. Вдавило в фальшборт. Согнуло пополам. Вывернуло наизнанку.

Лёгкий ветерок гулял по палубе. На пустом мостике протяжно скрипел штурвал. Корабль поворачивал на север.

— Что это? — всполошённые феоссары взбегали по трапу.

— Где Белтейн?

Несколько воинов бросились к штурвалу.

— Эмпирика, принц, — подбежал обеспокоенный Хранитель. — Вы не видели Белтейна?

Молчание.

Вздрогнув, Ир-Седек покачал головой.

— Навались! — неслись с мостика яростные крики.

Всё тщетно.

Феоссары вместе с Хранителем не могли сладить с проклятой штуковиной. Штурвал не поддавался, движимый какой-то неодолимой дьявольской силой.

— Проклятье!

— Белтейн, чтоб тебя!..

Обессилевший Хранитель рухнул на подвесную койку.

— Не понимаю, — мрачно процедил он. — Просто не понимаю…

Эмпирика тихо сидела рядом, дрожа от холодного ужаса.

Нужно ему сказать. Нужно сделать что-то.

— И ещё Белтейн куда-то пропал, — бормотал Хранитель. — Он, конечно, грубиян, но я обязан ему жизнью.

Тупая боль в груди сжимает сердце. Что она наделала…

— Ведь это он нашёл меня. Тогда, на поле… И ещё старик шаман. Откуда он только взялся? И зачем вступился за нас? Он кинулся с посохом прямо на демона. Помню только яркий голубой свет. И сокрушительный взрыв. Нас отбросило волной. Только благодаря ему мы выбрались.

— Там, на Игнавии, — запинаясь, с трудом выдавила Эмпирика, — есть чёрная башня… Мне нужно туда попасть.

Хранитель удивлённо свесился с койки.

— Там всё началось. И только там можно это остановить.

— Ты знаешь, как?

Она неопределённо кивнула, собираясь с мыслями, и тут с оглушительным треском корабль содрогнулся всем корпусом. Хранитель свалился на пол.

— Это ещё что? Сиди здесь! — поднявшись рывком, он бросился в коридор.

Корабль судорожно бился в объятиях закипающего шторма. Чёрно-красное полыхающее небо отражалось в бушующем океане, огромные волны вздымались, яростно обрушиваясь на палубу, швыряя отчаянно кренящееся судно со страшно скрипящими мачтами как щепку.

Выскочив на палубу, не успевшая отдышаться Эмпирика захлёбывалась, из последних сил цеплялась за такелаж, ослеплённая солёными брызгами и порывистым ветром, сбивающим с ног. Сквозь оглушительный рёв стихии откуда-то сверху слышались крики матросов, карабкающихся по вантам. Феоссары ползали по палубе, держась за леера.

— Убрать паруса!

— Держать штурвал!

Протяжный стон ломающейся древесины. Дикий треск.

Крики падающих за борт.

Высокая волна накрыла Эмпирику с головой. Ослабшая рука выпустила спасительный трос.

Вода хлынула в лёгкие.

— Держись! — приглушённый голос — точно из другого пространства.

Сзади кто-то крепко схватил её за руку.

Резкая боль.

Её с силой швырнуло на палубу и ударило о фальшборт.

Сквозь судорожный кашель — обезумевший крик Хранителя.

— Я же сказал сидеть внизу!

Стоны. Вопли.

— Рубить снасти!

Штурвал был по-прежнему неуправляем.

Корабль стремительно нёсся в гибельную пучину.

Всё расплывалось, отдалялось, таяло в бушующей черноте.

Нет, нет, только не это! Беспомощная, бессильная, болтающаяся, как тряпка на ветру, она снова ощутила, как нечто чуждое овладевает её сознанием. Подчиняет её волю.

Неведомые зловещие слова, глубокие и страшные, как рваные раны, наполняли разум.

— Солвг Аш-Эм-Эрд… Суап Нирай… Эгл… Иг… Игнавия.

Её снова хватают, тащат куда-то вниз, а мир растворяется в чёрной бездне, крутящейся фиолетовыми всполохами перед закрытыми глазами.

Пурпурный туман высоко клубился над тёмными водами, пряча от взора небо. Неестественная тишина стояла кругом: ни скрипа, ни всплеска, ни шёпота ветра. Зловещая прохлада напитана едва уловимым запахом — смутным, неразборчивым, но отчего-то навевающим тягостные мысли и тревожные опасения. Какая-то призрачная затхлость.

Истерзанное судно — без мачты, с изломанным фальшбортом — казалось застывшим в тягостном туманном безветрии, словно увязло в густом студне. И всё же оно плыло — плыло в неизвестность, движимое непостижимой силой.

— Итак, ты говорила про Игнавию, — начал Хранитель.

Он сидел в каюте напротив только что проснувшейся Эмпирики, и, удостоверившись, что она в порядке, рассказывал о последних событиях.

Каким-то чудом они пережили шторм. Не все — нескольких воинов поглотил океан. Но буря утихла так же внезапно, как и началась. Теперь, если верить лунному навигатору, они неуклонно двигались на северо-восток.

— …про Игнавию, куда мы, очевидно, и направляемся.

Беспечности сна — как не бывало. Тягостные воспоминания сжимали сердце в тисках сожаления. Нужно ему сказать…

— Никто ничего не понимает, все растеряны и напуганы, — продолжал Хранитель. — Но ты не бойся. Знай: я всегда буду рядом. Я защищу тебя.

Добрые слова пронзали душу раскалённым клинком. Это невыносимо. Она и только она за всё в ответе. Она всех ведёт к гибели. Нужно положить этому конец. Но признание накрепко застряло в горле, и, не в силах произнести ни звука, она только понуро кусала губы.

— Ты знаешь, что мы будем там искать? — спросил Хранитель.

Эмпирика ответила не сразу, продолжая сидеть, опустив голову и старательно избегая взгляда собеседника. Дрожащий голос её был полон затаённой скорби, и каждое слово давалось с трудом.

— Башни — это книги, — вымолвила она, сознавая, как безумно это звучит, но уже не стараясь сохранять видимость здравомыслия. — Аш-Таше на Озере Слёз… Зал Потерянных Душ. Они зовут меня. Они хотят, чтобы я довершила начатое.

— Я не понимаю…

— Но есть и другой путь, — с неожиданной решимостью перебила она отвердевшим голосом. — Эта башня — начало и конец истории. Нужно разомкнуть круг вечного повторения. Нужно уничтожить источник всех бед. Чёрный разум, призванный из бездны. Демоны — только его тени.

— Что?.. Какой разум? И как его уничтожить?

Эмпирика покачала головой. Догадки её были столь ужасны, что она до сих пор не решалась их принять и уж тем более не могла произнести вслух.

— Не знаю точно. Но я была там в детстве и видела жуткие ритуалы. Видела, как призраки выходят из стен, как загораются фиолетовые буквы… Когда я была в Аш-Тарагате, я… тоже видела это… Я… Кто-то снял печать Радоша, и Чиатума пробудилась.

— Так, погоди, давай по порядку…

Эмпирика кивнула, собираясь с духом и мыслями.

Книга Фрагилия. В ней множество разрозненных фактов, неясных обрывочных легенд и смутных догадок, подчас граничащих с откровенным безумием, разноцветными камешками сложились в узор хитрой мозаики. Но в нём — в этом узоре — многое обретало смысл.

Прибавив к этому сведения из других книг и собственные размышления, Эмпирика, как ей казалось, в упор приблизилась к разгадке древних тайн, неявно отравлявших мир одним своим существованием.

— Итак, Народ Звёздного Пепла, некогда населявший Эгредеум, после прихода Радоша — кем бы он ни был — разделился. Те, кто первыми пошли за Радошем — предки рат-уббианцев — поселились вдали от родичей, там, где теперь полюс Светлой стороны. Радош учил их законам мироздания — тем, что и поныне изучают Эгидиумы. Изучают, преподают и почитают за единственно возможную истину.

Ярость Мерры — страшная солнечная вспышка, которую даже официальная наука считает вероятной причиной рат-уббианского катаклизма — стала, по мнению Фрагилия, местью могущественных ашей, владевших тайнами сознания. Ну, якобы силой воли они могли управлять солнечной активностью или что-то вроде того.

Немногим из последователей Радоша удалось выжить — только тем, кто спрятался в глубинных пещерах, — но кожа их была опалена и осталось смуглой навек.

Радош сражался с ашами и, несмотря на солнечную катастрофу, привлекал всё больше сторонников. Они стали называться радошианцами. Фрагилий считал, что среди них были и аши, и нереи — в наследство от последних значительная часть агранисцев получила характерную внешность со слабой пигментацией кожи, волос и глаз, в то время как нуары и первые тазганцы — почти чистокровные аши.

Силы врагов иссякали, и радошианцы понемногу вытесняли их с центральных островов на дальний Чиатумский континент. Фрагилий полагал, что именно в этот период в ходе очередного сражения Радош остановил движение планеты, дабы лишить ашей тепла и света. Так вечный холод и мрак воцарились на Тёмной стороне, где большая часть врагов погибла, вмёрзнув в лёд.

Жалкие остатки Народа Звёздного Пепла, потерпев последнее поражение близ нынешней Карахии, — в этом и заключается самая безумная догадка Фрагилия — бежали на Игнавию. Где обитали до сих пор!

В некоторых древних сказаниях содержатся многочисленные намёки на то, что некий Ищущий бывал на Игнавии и постигал тайны тамошних мудрецов. Фрагилий убеждён, что это был сам Теотекри! И ещё упоминается о волшебном мече, способном отверзать Врата миров…

Хранитель невольно вздрогнул. Вспышка воспоминания пронзительной болью кольнула сердце. Чёрно-красные образы вмиг застили его взор, заглушая слова Эмпирики.

В сумрачном высоком зале они были одни.

Ингрид держал в руках длинный чёрный свёрток.

— Что это? — спросил Хранитель.

— Прости, — печально молвил король, — я не мог отдать его раньше. Когда мы были детьми, отец показал мне тайное хранилище в подземельях дворца и запретил кому-либо рассказывать — даже тебе, — пока не придёт «чернейший день, грозящий погубить всё, что нам дорого». Что ж, похоже, он настал.

С этими словами Ингрид развернул ткань, и взор изумлённого Хранителя ослепило невиданное сияние.

— Меч твоего отца.

— Предвечный Свет… Он прекрасен… Но это… меч феоссара Валессио?

Ингрид невесело усмехнулся.

— Не уверен. Подозреваю, что Бакринд даже мне не открыл всей правды. Он назвал тебя сыном Валессио, но, как мне удалось недавно выяснить, тот погиб за три года до твоего предполагаемого рождения.

Клинок полыхал призрачным холодным пламенем, и неведомые знаки тускло мерцали на его рукояти в отсветах сиреневого камня в навершии. Он источал странную и великую силу, прокатившуюся волной вибрирующего тепла по руке Хранителя, стоило ему коснуться меча.

— Какое-то колдовство, — он невольно отшатнулся.

— Да, — с необычайной серьёзностью, мрачностью даже, сказал Ингрид. — Несомненно, он очень древний и обладает какими-то чарами. Но единственный известный мне магический меч — достояние старых сказок, меч Теотекри. Эгидиумы подняли бы меня на смех. Но может ли быть, что ты… Впрочем, сейчас не время. Одно я знаю точно: этот меч по праву принадлежит тебе.

— Ты… ты слышишь? — Эмпирика боязливо коснулась его плеча.

Хранитель спешно закивал: да-да, разумеется. Интересно, он пропустил что-то важное?

В её глазах отчего-то застыли слёзы.

— Говорю, это всё моя вина…

Ну началось. Только этого сейчас не хватало.

Хранитель сел рядом и обнял её, бормоча что-то успокаивающее. Лишь бы не разревелась опять.

— Ты ни в чём не виновата, и я всегда буду защищать тебя, — ласково молвил он. — А теперь, пожалуйста, расскажи, что нам нужно сделать.

На резном циферблате корабельных часов миниатюрный красный шарик, изображающий Адарис, встал в полуденную точку, когда с верхней палубы послышались крики феоссаров и из пурпурного тумана показались мрачные скалы таинственной Игнавии.

Выслушав рассказ Хранителя, никто не пожелал остаться на корабле или отплыть на спасительный Канум. Даже рат-уббианцы и их надменных принц согласились отправиться в путь.

Двадцать пять воинов и Хранитель с двумя юными носителями бремени власти. Они высадились на пустынном каменистом берегу и двинулись в сторону далёких гор, виднеющихся среди взгромоздившихся у горизонта сиреневых облаков. Остальное небо было затянуто лиловой дымкой, сквозь прорехи которой пробивался свет Мерры, почему-то казавшийся фиолетовым. Пурпурный туман стелился над чёрными камнями, кое-где поросшими пепельной травой. Путники шли молча, прислушиваясь к окружающей тишине, едва уловимо звенящей тонкими переливами крохотных колокольчиков.

— Этот звук сведёт меня с ума, — наконец пробормотал один из феоссаров.

Сбросив гнёт тягостного безмолвия, отряд дружно зашумел вполголоса. Только Эмпирика была безмолвна.

Поднявшись с туманного побережья на взгорье, они вышли к дороге из жёлтого кирпича, окружённой с обеих сторон густыми зарослями странных аметистовых деревьев, изогнутых и полупрозрачных, покрытых россыпью мелких сверкающих кристаллов вместо листьев.

Здесь было по-прежнему тихо и пусто. Ни одно живое существо не попадалось на пути. Воины снова замолчали в напряжённом оцепенении тревожного ожидания. В тишине словно притаилось что-то зловещее. Даже в лёгких дуновениях прохладного ветерка чудилась скрытая угроза.

— Не нравится мне это, — мрачно заметил суровый рат-уббианец, поправляя на поясе золотой меч.

Дорога полого поднималась по склону холма, петляя среди причудливых деревьев, кое-где перемежающихся раскидистыми кустарниками с малиновыми ветвями и ажурными кронами, сплетёнными из тонких бирюзовых нитей. По мере подъёма в зарослях стали всё чаще проскакивать отдельные фиолетовые струйки дыма, проворными змейками скользящие по камням и тающие в полупрозрачной траве.

Взобравшись на вершину, отряд вышел к зыбкому подвесному мосту, перекинувшемуся дугой через глубокую пепельную долину, по склонам которой между камнями снизу вверх струились сиреневые воздушные потоки, стекаясь туманной рекой на горизонте к вершинам дальних гор.

Мост был узким, хрупкое изящество диковинной конструкции полупрозрачного полотна из неизвестного бледно-голубого материала, похожего на стекло, не внушало доверия, так что переходить его решили по одному.

Первым двинулся светловолосый агранисец из числа приближенных короля, одной рукой держась за тонкий золочёный трос, а другую положив на рукоять меча. Остальные воины с оружием на изготовке окружили Эмпирику полукольцом, расположившись в два ряда спиной к спине и обозревая местность со всех сторон. Когда первый феоссар преодолел переправу, за ним последовали другие, выстраиваясь таким же полукольцом у противоположного конца моста в ожидании возможного нападения. Но всё было спокойно.

Наконец, когда прошли рат-уббианцы вместе с Ир-Седеком, настала очередь принцессы. Затаив дыхание, она осторожно ступила на шатающийся мост, крепко цепляясь за тросы и стараясь не смотреть под ноги. Хранитель готовился последовать за ней, пристально наблюдая за каждым её шагом. Два оставшихся позади феоссара зорко следили за подступами к переправе. Эмпирика пыталась идти быстро, насколько возможно, но ноги не слушались её, подкашиваясь от перехватившего горла ужаса. На середине она замешкалась, переводя дух — поглядела прямо перед собой, и, случайно поймав блуждающий взгляд Ир-Седека, мусолившего во рту амулет-ракушку, совершила непросительную ошибку. Принцесса смущённо опустила очи долу — прямо в разверзшуюся под мостом туманную пропасть — и новый приступ головокружительного страха намертво приковал её к месту.

Хранитель собрался окликнуть её, но в лицо внезапно ударил яростный порыв ветра, едва не сбив его с ног.

Эмпирика, пронзительно вскрикнув, рухнула на колени. Отовсюду вмиг поползли пурпурные тучи, заволакивая низко нависшее над холмами небо. Ветер не ослабевал, всполошённые феоссары пригнулись под его натиском, в очередном порыве раздался далёкий протяжный гул, стремительно приближавшийся к мосту. За деревьями послышались взмахи гигантских крыльев.

— Это трагодонты! — завопил агранисец, шедший первым.

В следующий миг гигантская крылатая тварь с чёрным всадником прорвалась сквозь тяжёлые облака и, грозно расставив щупальца, зубастой пастью обрушилась прямо на него.

Феоссары отважно ринулись на медузу, со всех сторон рубя её мечами и топорами, несколько копьеносцев нацелились на демона, сидящего между её крыл.

Трагодонт яростно размахивал толстыми как брёвна щупальцами, но воины ловко уклонялись, избегая смертоносных ударов. И вдруг проклятая тварь с омерзительным истошным визгом взмыла ввысь, разбрасывая их, как щепки. Феоссары один за другим с криком срывались в пропасть.

Хранитель с оставшимися воинами бросился на мост, отчаянно задрожавший под ними. Схватив оцепеневшую Эмпирику, Хранитель метнулся обратно, когда из-за туч на отряд посыпались новые чудовища, на лету сметая не успевших отскочить феоссаров.

Рат-уббианцы сгрудились вкруг Ир-Седека, закрыли своими телами — но тщетно, ибо трагодонт, рухнув с неба, выцепил омертвевшего от ужаса принца прямо из их рук — и унёс в непроглядную страшную высь.

Чёрные всадники с воплями прыгали на упавших, добивая их одним ударом.

— Отступаем! — крикнул Хранитель, увлекая принцессу и уцелевших воинов прочь с моста, но тут их накрыла крылатая тень, ринувшаяся наперерез.

Они оказались в ловушке на раскачивающемся мосту, грозящим вот-вот рухнуть. В мгновение ока трагодонт взвился над ними, ускользая от мечей, и, обогнув мост кругом, лихо спланировал вниз.

Хранитель бросился на медузу, целясь мечом в разверзнутую пасть чудовища.

Взмах гигантского крыла сбил его с ног.

Ударом огромного цепного хлыста всадник смел с пути двух феоссаров.

Когтистая лапа демона подняла Эмпирику в воздух.

Мост предательски зазвенел мириадами разлетающихся во все стороны полупрозрачных осколков. Трагодонт тут же взлетел ввысь.

В последний миг Хранитель вцепился в его щупальце, яростно извивающееся в тщетных попытках сбросить ношу. Крылатая медуза стремительно набирала высоту, рассекая крыльями пурпурные облака.

Эмпирика, полумёртвая от страха, вжалась в омерзительно рыхлое тело огромной твари. Сверху давила тяжёлая лапа всадника. Скользкое щупальце, дико выкручиваясь, кидало Хранителя из стороны в сторону. Он отчаянно полз наверх.

Выждав момент, он со всей силы вонзил меч в середину щупальца и повис на рукояти.

Густая оранжевая слизь брызнула в воздух. Трагодонт с истошным воплем рванул искалеченную конечность вверх.

Хранитель оттолкнулся от щупальца, вырывая крепко увязший в нём меч. Перевернувшись через голову, он спрыгнул промеж крыльев медузы прямо на её всадника.

Тот увернулся, выхватив хлыст.

Меч наполовину вошёл в тело трагодонта с протяжным свистом. Тяжёлая цепь с шипами взвилась над воином.

Хранитель пригнулся, отскочил в сторону. Ударил наотмашь, целясь в грудь врага.

Демон отпрянул, едва не оступившись.

Новый взмах хлыста. Воин закрылся мечом, отбил удар. Его отшвырнуло к краю.

Трагодонт накренился, стал резко снижаться. Противники разом поскользнулись, вцепились в рыхлое тело.

Держась одной рукой, Хранитель выставил меч. Ноги отчаянно искали опору.

Демон пополз в его сторону. Для удара воину не хватало размаха.

— Эй! — раздался вскрик, и Эмпирика толкнула демона ногой под колено.

Удар был слабым, но враг резко обернулся от неожиданности.

Хранитель напряг последние силы и прыгнул на него. В ту сторону, куда в этот же миг наклонилась медуза.

Меч пригвоздил всадника к телу крылатой твари.

Одной рукой держась за увязшее оружие, другой Хранитель успел схватить Эмпирику, чуть не сорвавшуюся вниз.

Трагодонт, брызжа зловонной слизью, с душераздирающим рёвом нёсся на скалы.

Внизу завиднелись заросли пурпурных деревьев на склонах туманной долины; впереди — чёрные каменные глыбы, вспоровшие тяжёлые облака.

Выбора нет. Придётся прыгать.

Хранитель крепко сжал руку принцессы.

Свист рассекаемого воздуха. Треск ветвей.

Густые кроны деревьев, сотканные из тонких пурпурных нитей, смягчили падение. Полупрозрачная почва, на которой они росли, была мягкой и вязкой, как желе.

Исцарапанные, с порванной одеждой, перемазанные омерзительной оранжевой слизью, но в остальном совершенно целые и невредимые, Хранитель с Эмпирикой лежали в сиреневом болоте, окружённые причудливо скрученными ветвями.

В воздухе витал аромат мяты с примесью лёгкой сладости. Поверхность болота, на удивление упругая, не засасывала тела, а выталкивала их, точно пружина, а его густое студнеобразное вещество приятно холодило кожу. Царапины, на которые оно попадало, затягивались на глазах и исчезали без следа.

— Должно быть, это и есть Игл-Атта — Сады Утопии, — Эмпирика медленно поднялась, опираясь на ствол дерева.

Она выглядела на удивление спокойной. Хранитель отметил, что и сам совершенно спокоен, как будто всё происходящее сейчас совершенно обыденно, а недавнего сражения с демонами и рискованного прыжка с гибнущей крылатой медузы вовсе не было.

— Фрагилий сравнивал их болотистую почву с живительной водой священных галахийских озёр: при всей непохожести формы действие одинаковое, — принцесса поправила на плече ремешок чудом уцелевшей дорожной сумки, где покоилась заветная книга — путеводитель по острову.

— О, ну ясно, — только и смог ответить спутник.

Ему было так хорошо и уютно, что не хотелось никуда больше идти. Да и на ноги встать не получалось: с каждой попыткой он проваливался по колено в студень, тут же выталкивающий его обратно на поверхность.

— Почва, питающая эти деревья, соткана из особого вещества — «материи сна». Не знаю точно, что это значит, но Фрагилий писал, что в Садах Утопии «каждый вздох меняет реальность».

Принцесса вдруг задумалась. Несколько минут прошли в умиротворительной тишине, мягко перешёптывающейся лёгкими вздрагиваниями пурпурной паутины на ветвях.

— Вздох… Ну конечно! — воскликнула наконец Эмпирика, и деревья задрожали, как от ветра. — А ну-ка пойдём, — с этими словами она схватила Хранителя за руку и помогла ему подняться. Студнеобразная жижа волнами расступалась перед ними, обнажая узкую полосу твёрдой каменистой почвы.

— И что это сейчас произошло? — недоуменно спросил Хранитель, словно очнувшийся от наваждения.

— Материя сна живёт по своим законам. Она сродни веществу нашего разума. А значит, ей можно управлять, концентрируя луч сознания на том, что ты хочешь от неё получить.

— Если честно, я ничего не понял, — признался Хранитель, следуя за принцессой по тропинке среди расступившегося болота, застывшего по обеим сторонам высокими мутными стенами.

— Да я тоже, — обернулась Эмпирика, улыбаясь уголком рта, — просто так было написано в старинном трактате «О сущностях и субстанциях», который я нашла… ну, в её вещах.

«Среди чердачного наследия Ив, то есть», — понял спутник. Принцесса никогда не называла её матерью — по крайней мере, с тех давних пор, как перестала со слезами звать её по ночам.

— Я всего лишь сосредоточилась на размеренном дыхании и думала о том, что нам надо отсюда выбраться, — продолжала Эмпирика. — И что было бы неплохо идти по твёрдой дороге. Возможно, примерно это и имел в виду автор под «концентрацией луча сознания».

— То есть всё, что тут с нами происходит, зависит от наших мыслей? От того, чего мы пожелаем? Тогда почему у меня не получается этим управлять?

— Не знаю, — ответила принцесса, — возможно, тому виной неосознанные сомнения в силе своего сознания. Или непоколебимая убеждённость в невозможности подобных вещей. Трактум Мечтатель писал:

«Мы сами себя заточили в темнице

Реальности, с коей не можем смириться,

И бьёмся бессильно, как волны о скалы,

В плену убеждения, злы и усталы…»

Это из недописанной поэмы «Потерянный век» — о Войне Звёздного Пепла. Столько раз размышляла над этими строками, а о чём они, только теперь поняла… И, да, отвечая на твой вопрос… Думаю, так и есть, и не только тут.

На самом деле, я всегда чувствовала, что сознание может изменять реальность, но не искала подтверждений на практике. А если и пыталась думать о хорошем, лучше от этого не становилось. Но могли же игнавиане силой мысли перенестись на Эгредеум с другой планеты! Карвалахий всерьёз так думал, а ведь он был Верховным Эгидиумом при короле Эггероне.

— Как тебе удаётся держать в голове столько… — Хранитель хотел сказать «ерунды», но вдруг запнулся, — столько всего?

Эмпирика пожала плечами:

— Я просто люблю читать.

Заросли пурпурных деревьев не спешили отпускать столь редких гостей — те, впрочем, и сами никуда не торопились. Чувство умиротворённой безмятежности только усилилось, стоило им встать на твёрдую почву — ибо она, почва эта, была не более чем иллюзией, сотканной из податливого волшебного вещества.

Колдовские чары Игл-Атта, разбуженные мысленным прикосновением, набирали силу. Точно сладкое варево из крацитовых плодов, чей медовый запах с королевской кухни добирался до самой библиотеки, заставляя заурчать живот принцессы, и думать забывшей о еде, — точно так же, как закипает оно с удвоенным рвением, вбирая в себя растворяющийся сахар, так и древняя магия, обнаружив благодатную почву в сознании искательницы, приносила обильные плоды.

Крацитовые в том числе. Печёные, на серебряных блюдцах с изящными ложечками в придачу. Прямо как во дворце. А ещё — флягу студёной воды и чистое платье для Эмпирики. Чёрное с красными узорами, как она любила, и с глубокими разрезами по бокам — не стесняющее шаг, удобное для дороги.

И пару пушистых одеял, на которых они с Хранителем, подкрепившись, блаженно растянулись под деревом.

Должно быть, утомлённые путники ненадолго прикорнули — Эмпирике виделось что-то радостное, и она тихо смеялась во сне.

Кажется, это было в далёком детстве, и она, совсем кроха, лежала в своей комнате, пробудившись от кошмара, а Ингрид, прибежавший на крик среди ночи, примостился рядом и гладил её волосы, и сразу становилось так спокойно, словно никогда и не было тех ужасов в чёрной башне, и занесённого кинжала, и теней, выходящих из стен, что снова и снова являлись ей в сновидениях. Она тянулась к Ингриду и засыпала у него на груди, а он боялся пошевелиться, боялся спугнуть безмятежную улыбку, столь редко — и только во сне — блуждавшую на её губах.

Нежная, невесомая, точно поцелуй ветра, чья-то рука провела по волосам, и Эмпирика открыла глаза.

— Здравствуй, дочка.

Удивительно, но страшно ей не было. Сердце билось ровно, разнося глубокое спокойствие по отдохнувшему телу, сладковатый аромат мерно наполнял лёгкие, вливая в них уверенность в том, что отныне всё будет хорошо. Что всё идёт своим чередом — правильно.

Словно только и ждала она этой встречи. Ждала всю жизнь.

— Здравствуй… мама.

Она узнала её сразу, хотя образ Ив давно выветрился из памяти, оставив лишь тень скорби. И её-то — этой досадной тени — в нынешнем видении не было и следа. Только сумрачная загадочность и величественная отстранённость, свойственная всем игнавианам.

Чёрное платье с красными узорами — такое же, как у Эмпирики, а волосы и глаза чёрные, темнее, гораздо темнее, чем у неё. Совершенно непроглядные глаза — но не страшные совсем. Глубокие, таинственные и… добрые?

Неожиданно. Всё-таки смерть её изменила.

Призрак молчал, не сводя туманного взгляда с принцессы, и та первой нарушила тишину.

Не лучшим — но единственным вопросом, не дававшим покоя все эти годы:

— Почему… почему ты хотела меня убить?

«Неужто осознала, какое чудовище произвела на свет?»

Горькая досада кольнула сердце, омрачая призрачный покой ужасным воспоминанием.

— И почему бросила меня?!

Ив вздохнула с едва заметной улыбкой:

— Ты ещё не поняла? Наверняка же видела те игнавианские безделушки, что по временам привозили странные моряки? Очаровательные вещицы — но недолговечные. «На день», «на год». Или — «пока не выйдет срок». Ты должна знать кое-что об Игнавии — если ещё не догадалась. Впрочем, я понимаю, думать об этом страшно, верить таким догадкам — немыслимо. Но ты всегда была умницей, поэтому наверняка замечала в игнавианах — и в себе самой — нечто… особенное. Чуждое этому миру.

У Эмпирики похолодело внутри — и только сладковатые чары Игл-Атта уберегли её от тревог. Ворвались в грудь тёплым ароматом, бережно овеяли сердце лёгким бризом, разгоняя чёрные тени.

— Я была призраком, как и всё, что родилось на Игнавии. Как и сама Игнавия. Знаешь, ведь она — лишь грёза Ир-Птака, грёза столь отчаянно желавшая воплотиться в реальность, что ей это удалось. Даже в ту пору, когда силы последнего непокорного аша были на исходе.

После падения Аш-Тарагата отступать было некуда — там, где прежде был их дом, ашей ждала верная гибель. И только Ир-Птак, объятый всесокрушающей жаждой отмщения, уцелел на Тёмной стороне, скованной льдами смерти.

Он верил, что сознание способно творить всё, что душе угодно, поэтому из остатков древней магии создал этот остров — видимый, осязаемый и в то же время отделённый от мира…

Чары безмятежности позволяли Эмпирике оставаться спокойной — а значит, мыслить ясно. Поэтому слова призрака её насторожили:

— Если это так, отчего же он просто не наколдовал себе победу?

Не сразил врагов силой мысли? Не воскресил павших соратников? Непорядок!

Ив покачала головой, и чёрная волна призрачных волос мягким туманом растеклась по плечам:

— Это не так-то просто. Впрочем, сейчас не время объяснять магические принципы Аш-Мара — родины ашей — и прочие тайны мироустройства, да и не для того я здесь. Скажу только, что всеобщая реальность по обыкновению складывается из отдельных образов, рождённых множеством сознаний. И в ту пору у мирового холста стоял один художник с бессчётной армией беспрекословных единомышленников — Радош. С тех древних времён картина мира, считающаяся единственной реальностью, остаётся неизменной, ибо, хотя имя Радоша давно замолкло на устах мудрецов, образ реальности, нарисованный им, продолжает прилежно воспроизводиться Эгидиумами и их последователями — почти всеми мало-мальски образованными жителями планеты.

Только воля чудовищной силы может изменить мир в одиночку, навязать ему собственный образ реальности, обратить время вспять — да всё что угодно! Ир-Птак ею не обладает — пока ещё нет.

Итак, мы все — игнавиане — были мыслеформами Ир-Птака, сумрачными духами с блуждающим взглядом и недоумением по поводу собственного предназначения. Без поддержки образов мыслеформ в уме создателя они постепенно истаивают, уходят в туман бессвязных грёз, из которого были сотканы.

Последний из ашей, объятый сном, похожим на смерть, был погружён в бессильное забытьё от тоски по утраченному навеки Старому миру. Сперва мы вспыхивали в его сознании невольно, вырываясь скорбными вздохами из стиснутой отчаянием груди сновидца, были неясными видениями, хранящими обрывки растерзанной памяти. Невнятные образы, меркнущие в бесформенном тумане над долиной спящего разума.

Непримиримая жажда — отмщения? познания? — оказалась сильнее забвения. Прошлое само настигло Ир-Птака, разбередив его скорбный сон лавиной воспоминаний. Он не мог покинуть Ингавию, дабы не лишиться последних сил — ведь и сам был своего рода мыслеформой, догорающей искрой древней магии, чьё пламя давно угасло. И тогда-то настал наш час.

Игнавиане сделались ушами и глазами Ир-Птака: его верными посланниками, исполнителями непостижимых замыслов. Мы были актёрами в чрезвычайно запутанной пьесе, о сюжете которой могли только догадываться.

Последний из ашей — сначала бессознательно, а потом и целенаправленно — пытался воссоздать в воображении утраченный мир. Поэтому в облике Игнавии — и её обитателей — отражаются образы, дорогие его сердцу. Нет, не сердцу — уму, ибо разве бывают сердца у теней?..

Он называл меня своим лучшим творением и всегда относился с каким-то трепетом, даже теплотой — если может теплота исходить от мёртвого духа…

Не знаю, чей образ он пытался воссоздать во мне, но, без сомнения, этот мираж памяти терзал его неотступно и жестоко. Может, то была его возлюбленная? Хотя сложно представить, что Ир-Птак мог любить кого-то, кроме себя и своих пагубных опытов.

Благословенные силы Игл-Атта! Казалось, только они удерживали рассудок Эмпирики на плаву во время этого невероятного во всех отношениях рассказа.

И только благодаря им её голос звучал невозмутимо:

— Если ты была только призраком, то как тогда…

Нет, неловкие слова всё равно застряли в горле!

Ив понимающе кивнула с печальной улыбкой:

— Загадка твоего рождения. Признаться, этого никто не ожидал. Никто, кроме Ингрида.

Ир-Птаку нужен был Отверзатель Путей, ускользнувший от него на Тазге и хранящийся, как он думал, в королевском дворце. Подумать только, сколько жизней разрушено ради треклятого меча!.. Ир-Менехет, Виграмора, герцог Альвар… Но об этом не сейчас.

Скажу лишь, что мой путь во дворец был долгим, и по нему струились ручьи невинной крови.

Я должна была завоевать доверие короля и выведать тайну меча, поэтому назвалась Хюглой — и он, суеверный глупец, не смел мне отказать. Он верил, что будет спасён от беды и получит наследника — за этим ведь, по преданию, и приходят по временам жалостливые младшие Хюглир, хранительницы жизненных нитей: чтобы не дать оборваться чьей-то судьбе, чьему-то роду. Конечно, неосторожные расспросы о мече могли вызвать подозрения, поэтому мне пришлось играть свою роль…

Ив запнулась и опустила глаза, тускло замерцавшие странными отблесками из-под дрожащих ресниц.

— И… я сыграла. Вжилась в неё по-настоящему — а всё потому, что Ингрид свято верил каждому моему слову. Его вера оказалась сильнее моей иллюзорности… моей лжи.

— Самоосуществляющееся пророчество, — невольно вырвалось у Эмпирики.

— Именно. Заведомо ложное предсказание делается истинным, если ведёшь себя так, будто оно и впрямь определяет грядущее.

Но я так и не ответила на главный вопрос — первый, который ты задала.

Твоё рождение не входило в планы Ир-Птака: сперва он был в ярости — стоит ли говорить, что мне не нужно было возвращаться на Игнавию, чтобы узнать это, ибо я — часть его разума. Вернее, была ею… Впрочем, вскоре он переменил мнение, сделав тебя главным звеном чудовищного замысла, суть которого до конца постигнуть мне не удалось.

Он силой вынудил меня вернуться, а дальше…

Тёмные ритуалы, призраки, выходящие из стен — мыслеформы Ир-Птака, бледные тени павших ашей… Что, что они сделали с ней — с ними обеими?!

— Я не знаю, Эмпирика, многого не знаю. Когда Ир-Птак понял, что я его предала, он решил от меня избавиться. Но я не собиралась снова становиться его безвольной и бессловесной мыслью, растворяться в тумане грёз. Да и не могла уже, наверное: любовь Ингрида сделала меня чем-то большим, нежели чужая мыслеформа. Чем-то… подлинным.

Я совершила ужасную, непоправимую ошибку, занеся над тобой кинжал, — от ужаса прозрения того, что Ир-Птак тебе уготовил. Но я освободилась от его власти.

Как бы мне хотелось переменить судьбу! Оказаться в янтарном Агранисе, казавшемся мне ненавистной тюрьмой, увидеть Ингрида среди ветреного разнотравья с полевыми цветами в руках… Обнять тебя. Но нет, этому не бывать!

Запомни, Эмпирика, есть события и поступки, которые нельзя исправить, даже повернув время вспять. Нельзя спасти того, кто не хочет спасения. И я — как бы я ни сожалела о содеянном, этот выбор — моё право. Агранис никогда не станет мне домом, да и весь Эгредеум — чуждый мир. Прекрасный, дивный, но мне в нём не место.

И не думай возражать, дитя. У нас — у тебя — не так много времени. Пока оно не остановилось.

Ты должна бежать от Ир-Птака, бежать так далеко, как только можешь. Под покровом крылатой Хюглы, хранящей дальний мир на другой стороне нескончаемой ночи, ты будешь в безопасности.

Отправляйся в обитель Гедрёзы и храни образ Эгредеума в сердце. Даже если демоны Чиатумы сотрут его в прах, даже если Мерра погибнет и старые солнца сплетутся в смертельном танце, даже если память твоя истает в оковах тысячелетнего забвения — он будет жить. Будет жить в твоей душе безликим призраком, не облачённым в слова и формы, будет являться во снах, забывающихся по пробуждении, пока однажды его имя тихим вздохом не сорвётся само собой с твоих губ.

Ты должна многое узнать, многому научиться. Сейчас тебе не одолеть Ир-Птака, а попасть к нему в руки — значит лишить мир последней надежды на спасение. Ты проживёшь тысячи жизней вдали от дома и станешь мудрее всех Эгидиумов вместе взятых. Мудрее Ир-Птака. Мудрее Чиатумы.

Да, это запредельная Тьма, Чёрная Бездна, бездна знаний — но она не может ими воспользоваться. В этом её величайшая слабость.

Запомни, Эмпирика: зло не может быть мудрым. А ты — будь.