Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 17. ВОЗВРАЩЕНИЕ

— Башни — это книги… Они приходят через порталы…

Горячечный шёпот дрожал на запёкшихся губах.

Горло пересохло. Страшно хотелось пить. Первое нормальное человеческое желание за долгое время.

— Пить, — она сипло закашлялась и с трудом разлепила опухшие глаза.

Но тут же пожалела об этом.

Слишком больно. Слишком серо. Слишком острые углы, слишком прямые линии, режущие глаза и впивающиеся прямо в мозг. Слишком тяжело, слишком удушливо. Слишком мало пустого пространства и много массы на кубический сантиметр.

Эта густая серость, эта невыносимая чуждость давила на грудь, сжимала в тисках всё тело, вливалась в лёгкие вязким потоком.

Дышать почти не под силу — и всё же…

— Эмпирика!

Звон бьющегося стекла полоснул лезвием по ушам.

Она вздрогнула и скорчилась.

Эмпирика. Точно. Её так зовут.

— Я уже думал… Наконец-то ты проснулась!

Хранитель, верный Хранитель. Неусыпный, бессменный, вечно следующий за ней несчастный Хранитель.

— Вот, выпей, — он поднёс кружку к её губам, и тошнотворная жидкость с резким металлическим привкусом, расплёскиваясь, хлынула в рот.

Она пила жадно, стараясь не дышать, чтобы не чувствовать омерзительный затхлый запах, с трудом сдерживая судорожные порывы, инстинктивно выталкивающие эту гадость обратно.

— Что это? — спросила Эмпирика, утолив жажду.

Она села на кровати, и головокружительное мельтешение серости потихоньку начало складываться в приемлемые для восприятия образы мира.

— Вода, — недоуменно ответил Хранитель.

— Из-под крана?

— Нет, кипячёная.

Она отчего-то вдруг зашлась беззвучным смехом:

— Изумительная экология.

Почему она раньше этого не замечала?

Мелькающие воспоминания наполняли окружающий мир некогда знакомыми смыслами, утратившими значение. Мария Станиславовна… Однокомнатная квартира на пятом этаже… Кафедра…

— Ох ты ж… — она подскочила, едва не свалившись с кровати. — Конференция! Больница! Они меня убьют!

— Тише, тише, — успокоил Хранитель, удерживая её на месте. — Всё хорошо.

На кафедре знают, что Мария Станиславовна заболела.

«Точнее, перестала существовать», — с невесёлой усмешкой подумала Эмпирика.

Они желают скорейшего выздоровления.

«Очень мило».

— А конференция?.. — собравшись с духом, мрачно осведомилась она.

Как ей вообще удалось выбраться оттуда, когда разум застила иная реальность? Что из невероятной нелепицы, творившейся в её голове, она произнесла вслух? Как несколько десятков психиатров после этого отпустили её домой? Она хотя бы не каталась по сцене с безумными воплями, кидаясь ботинками в окружающих?

— Всё прошло хорошо.

Ответ Хранителя заставил её снова рассмеяться.

«Наверное, потому, что мой — точнее, её — доклад и без того звучал, как лютый бред».

— Ты выглядела более рассеянной, чем обычно, — это можно было списать на волнение, — и рассказывала про что-то квантовое. Не думаю, что кто-то понял, о чём шла речь…

Хранитель осёкся, взглянув ей в лицо, и спешно добавил:

— Но доклад интересный, всем понравилось. А потом мы… просто ушли. И… ты почти всё время спала.

— Так, — Эмпирика вздохнула, спрятав лицо в ладонях. — И какое сегодня число?

— Двадцать второе.

Двадцать второе?! Неделю она металась в болезненном полусне, неделю пропадала в другом мире, — и за эту неделю прожила целую жизнь.

Мысли метались между сном и явью: стремительные, но необычайно ясные. Прежняя личность ординатора, прежняя жизнь в сером мире казались чужой и далёкой фантазией. Король Ингрид, янтарный Агранис, горящие знаки в чёрных башнях… Страшно было верить в правдивость этих безумных воспоминаний, а не верить — невозможно.

Одно она знала точно: нужно как можно скорее вернуться в Аш-Таше, туда, где память об Эгредеуме блёкла, стирая фрагменты последних событий, туда, где всё началось и всё должно закончиться.

— Нам нужно на Игнавию, — решительно сказала Эмпирика.

— Так ты всё вспомнила?

— Целую неделю этим занималась.

Но нет, она помнила не всё: она понятия не имела, как они попали на Землю и почему не могли выбраться. Обитель Гедрёзы — как одолеть её чары, как сбросить оковы чуждого мира?

— Лагнария, — процедил Хранитель, — это она тебя прокляла. Заколдовала так, чтобы ты утратила память и никогда не вернулась.

— Ты тогда входил в зал. Что ты слышал?

— Вы стояли у чёрного провала с фиолетовым вихрем, и до меня донеслись её слова, полные злобы… Что ты не сможешь вернуться и тебя ждёт забвение и вечное проклятие. Что демоны будут приходить через Солнце, корчащееся в муках…

— Через Солнце… Во время вспышек… Кстати, который час?

— Скоро шесть.

Эмпирика поглядела в окно: из-за высотных домов выглядывали светлые облака в предзакатной позолоте. Значит, шесть вечера.

— Нужно спешить.

Хранитель теперь был сбит с толку окончательно. И её путаное объяснение совсем не помогло — скорее наоборот.

Да, это звучит безумно. Но, возможно, только такое решение подходит для столь безумной задачи.

Здравый смысл разбит в пух и прах. Всё, что она знала раньше, всё, чему училась и во что заставляла себя верить, здесь совершенно бесполезно. Зато интуиция и чувства её обострились. Мир ещё никогда не виделся ей столь ясно, но слова, силящиеся выразить открывшиеся непреложные закономерности, невнятны и невразумительны.

— Они приходят через порталы, активирующиеся во время сильных солнечных вспышек. Порталы — это башни. Как на Эгредеуме, только там энергия светила использовалась для обеспечения Пояса Феоссы. Башни — это книги, в которых написана история мира, но буквы вспыхивают и гаснут под взором читателя, показывая ему то, что он хочет видеть — даже если он сам этого не осознаёт…

— Всё это, конечно, занятно, — мрачно молвил Хранитель, глядя мимо собеседницы, в сторону коридора, — но, боюсь, они тебя просто так не отпустят.

И тут растрёпанная со сна Эмпирика с ужасом узрела тех, кто входил в комнату.

— Прости, я не знал, как тебе сказать… На самом деле, мы выбрались не без их помощи.

Бесстрашный Хранитель приобрёл вид побитого щенка.

Ингвар, чтоб тебя! Не знал он!

— Маш, ну как дела? — с порога бросил Сан Саныч с видом таким беспечным, словно посещение обезумевших ординаторов на дому было обычным делом.

— Как себя чувствуешь? — мягко вторил ему Павел Сергеевич с приветливой улыбкой.

«Ужас, какой позор!» — подумала Эмпирика и тут же осеклась.

Ситуация, конечно, не из приятных: её наставники достаточно хорошо разбираются в психиатрии, чтобы прийти к неутешительному выводу по поводу причины её болезни. Может, и на кафедре уже знают… Короче, прощай, ординатура! Ненавистная — но родители не обрадуются. А старшие коллеги, чего доброго, в больницу упекут…

Но это — проблемы Марии Станиславовны, а её больше нет.

Ведь нет же?

Она пробормотала что-то невразумительное, пряча глаза и прикрывая лицо рукой.

— Вы удивительно похожи на мать, — звонкий голос с порога, показавшийся смутно знакомым, вынудил Эмпирику исподлобья взглянуть, кого там ещё принесло.

И тень Марии Станиславовны, ожившая в самый неподходящий момент, в глубине её души запрыгала от радости.

Кристофер Теодороу собственной персоной!

Но как?

Междисциплинарная конференция с международным участием?..

— Получилось замечательно: сперва я поражаю зал отрывками из моей новой книги, а потом вы добиваете его обозрением старых!

Тот умопомрачительный доклад, во время которого её и накрыло…

А речь? Он же говорит без акцента! Неужто взыграли славянские корни? Или… выучил — в прошлой жизни?

Да, теперь многое вставало на свои места.

И всё-таки это было невероятно. Эмпирику не покидала неприятно свербящая мысль, что…

— Всё подстроено.

Сан Саныч вспыхнул, взвился, накинулся на Хранителя:

— Вы что, не давали ей тех лекарств?!

Эмпирика накинулась следом, но молча — одним взглядом. Какие ещё, в бездну, лекарства?!

— Всё хорошо, я проследил, — вмешался Павел Сергеевич, примирительно похлопывая заведующего по плечу.

Поймав взгляд опешившей «больной», он подмигнул с небывалым лукавством — от этого и вправду поверилось, что всё хорошо.

Когда врачи в сопровождении временно хозяйствующего Хранителя вышли на кухню попить чаю — нет, ну подумать только! — Эмпирика осталась наедине со столь обожаемым ею некогда теоретиком, чьи идеи — отчасти, по крайней мере, — вернули ей память об Эгредеуме. И о собственном имени.

— Удивительно, да? Теоретики измышляют, а практики — воплощают. Иногда совсем не так, как представлялось теоретикам. Меж ними — древний раздор, но и друг без друга — никак. И там, где натворил бед один практик, порядок навести сможет только — не теоретик, заметьте! — другой практик. Эмпирик.

Поэтому я не пойду с вами — одного теоретика вполне достаточно. Даже если он и не мнит себя таковым.

Хранитель из рода Теотекри!

Эмпирика рывком вскочила с кровати, огорошенная внезапным осознанием: Теотекри, он же исчез, отправился на Игнавию — туда, где заточил Ир-Птака, и… прошёл тем же путём, что и они с Ингваром, в обитель Гедрёзы?!

Может ли статься, что…

— Вы — Теотекри?

Кристофер Теодороу покивал с тихой улыбкой.

— Видишь ли, Ир-Птак ошибся, решив, что Теотекри — дальний потомок Сцио Ланрати. Это — одно лицо. С множеством отражений.

И эксцентричный физик Крис Теодороу, и загадочный бонифратр брат Теодор, и разгульный математик Лаге Йонстрём — только его тени, мелькающие в разных временах другого мира.

Сцио Ланрати. Один из древних ашей. Друг Ир-Птака, обернувшийся непримиримым врагом. Тот, кто впустил знание о Чиатуме — а значит, и её саму, — в мир. Тот, кто по путаным тропам пересекающихся времён и пространств отправился за спасителем-Радошем. И привёл его на Эгредеум.

Но как же, как это может быть? Как могло статься, что они с Хранителем — не единственные обитатели Эгредеума, очутившиеся на Земле? Сколько ещё бродит здесь беспробудных душ, сколько сомнамбулических странников ищут свою дорогу, свой потерянный перекрёсток?!

Должно быть, она недоумевала вслух, ибо…

— Читала Рональда Лэнга? — улыбнулся вернувшийся Павел Сергеевич, протягивая ординатору — очевидно, уже бывшему, — дымящуюся кружку. — Помнишь, он писал, мол, все мы — солдаты разгромленной армии, не ведающие своего предназначения, не помнящие сокрушительной битвы, но всё ещё ощущающие её отголоски на тревожных окраинах разума?

Лэнг, еретик и отступник Лэнг, талантливый психиатр, ставший одним из вождей антипсихиатрической революции… Вот, значит, откуда у вас эти неподобающие мысли, вдумчивый Павел Сергеевич. Что ж, пока есть такие, как вы, и для психиатрии не всё потеряно, вестимо.

Эмпирика сидела рядом с Хранителем на кровати в глубоком раздумье, скрестив ноги. На дне глубокой кружки, которую она тихо покачивала в руках, крохотные чаинки складывались в чарующие узоры, непрестанно меняющие форму. Вот искорёженные часы, зыбкие, текучие, как само время, а вот, если слегка наклонить и поболтать — старинный корабль с перекошенными мачтами, смазанный ветром, наперекор которому он плывёт в неведомую даль…

— Ладно, ребята, — с мягкой усмешкой молвил Павел Сергеевич, вставая со стула, — надеюсь, вы найдёте обратную дорогу. Главное — не провороньте свою вспышку. Не даром же о ней предупреждали загодя — аж за четыре тысячелетия.

Бывшая некогда ординатором встрепенулась, поглядела на него, на Хранителя. На Кристофера Теодороу — или Теотекри — ответствовавшего со вздохом:

— Абусирские пророчества. Ну же, соображай, девочка, никто не будет сплетать логические взаимосвязи в твоей голове, когда ты покинешь эту комнату.

Эмпирика недоумённо похлопала глазами.

Что-то такое было в новостях. Байеровский архив, солнечные пятна… Седхи!

Самосбывающиееся пророчество — ещё одно на их пути! Неужели и те «хозяйственные отчёты», якобы намекающие на конец света, принадлежат руке безумного принца?

Так, ладно, в бездну Ир-Седека, сейчас важнее другое. Вспышка — Солнечные Врата. Прореха в защитных чарах Гедрёзы. Путь в другой мир.

Но где он откроется?

Думай, Эмпирика, думай, не лететь же на Солнце, в самом деле.

— Башни — это порталы, — пробормотала она.

— Да, да, где вход, там и выход, — закивал учёный, — выбирай любую. Входишь в другой мир через портал — как в дверь. Ну, знаешь, Врата, замки, гранёные ключи.

— Я не понимаю, — вмешался Хранитель.

Кристофер Теодороу окинул его неожиданно посуровевшим взглядом:

— Ещё бы, Ингвар Теотекри! Уж кому-кому, а тебе должно быть стыдно. Закончить Агранисский университет без отличия! О, прошу, не оправдывайся служением королю. Оберегать его дочь — вот твоя задача, и решение её не эквивалентно бездумному размахиванию мечом. Разум — это главное орудие.

— Что у вас творится? Я слышал…

Сан Саныч, ввалившийся в комнату, рассеянно моргал, потирая глаза, точно со сна.

— Ничего, — оборвал его Павел Сергеевич повелительным тоном, — ты ничего не слышал и не видел. Ты спишь и не вспомнишь этот сон, когда проснёшься.

— Да-а? — усмехнулся заведующий. — Ну ладно.

Врачи снова удалились, а физик покачал головой, закатив глаза:

— Не люблю гипнотизёров с некоторых пор, но тут уж не обойтись. Чужое неверие рушит реальность не хуже собственных сомнений.

— С ним всё будет в порядке? — встревожилась Эмпирика.

— Конечно. Павел Сергеевич, или, как его раньше звали, Ульрих фон Беккер, ещё никому не навредил — а это, пожалуй, главное качество для врача.

Чёрная башня на окраине заброшенного парка. Недостроенная, темнеющая пустыми прорехами бездонных окон. Вместо верхних этажей — голые остовы железобетонных конструкций, лишённые внешних стен.

— Так… если я правильно понимаю, нам нужно пробраться туда?

Хранителя эта идея явно не впечатляла. Они с принцессой стояли в зарослях парка и смотрели на громаду за деревьями, темнеющую на фоне последних отсветов давно догоревшего заката, прячась за кулисами тяжёлых, медленно ползущих облаков. Наверное, завтра будет солнечно. Ну или нет. Эмпирика совершенно не разбиралась в предсказании погоды по лику неба, зато точно знала, что завтрашний день — последний на Земле. По крайней мере, для них.

— Да, мы должны войти в здание, — ответила Эмпирика, отвлёкшись от глубоких раздумий. — Уверена, что эта башня работает так же, как на Эгредеуме. С её помощью мы переместимся обратно.

— В Аш-Таше?

Глубокий вздох. Ей всё ещё сложно поверить, что она всерьёз говорит что-то подобное:

— Это не важно. Все башни связаны. Попав в одну, ты оказываешься во всех сразу. Они — как разные грани одного кристалла. В общем… Да, мы попадём в Аш-Таше.

Во влажном воздухе веяло прохладой наступающей ночи. Облака ползли на восток, обнажая над башней тускло мерцающие редкими звёздами прорехи тьмы.

В тихом шёпоте листьев таилась смутная тревога. Эмпирика тщетно старалась дышать размеренно, но с каждым шагом сердце колотилось всё беспокойнее, отдаваясь стуком в висках.

В парке было темно, лишь далёкие фонари кое-как освещали путь.

Непомерная тяжесть — в каждом вздохе. В каждом шаге — обречённость. Хотя воздух был прохладным, ей стало жарко, а тело предательски потряхивала неуёмная мелкая дрожь.

— Может, вернёмся и подождём до утра? — неуверенно предложил Хранитель.

Что-то незнакомое закралось в его голос: хмурое, тоскливое, тягостное, как морось на болоте. Страх? Эмпирика только сейчас задумалась о том, что прежде никогда не видела его напуганным. Разве что тогда, на Игнавии, близ гибельной башни…

Она хотела пошутить, но смешливые слова таяли в мрачном безмолвии на дрожащих губах.

— Нужно сейчас, — выдавила она изменившимся голосом. — Мы должны быть там, когда Солнечные Врата откроются.

Судорожно вздрогнули деревья. Резкий порыв ветра обрушился с треском на сонные ветви. Эмпирика и Хранитель застыли, пряча лица от вихря. Протяжный далёкий вой разнёсся над парком.

Сиреневое мерцание. Хранитель машинально выхватил меч.

Эмпирика и подумать не успела, что это ни к чему, как вдруг нечто незримое с силой оттолкнуло её, опрокинув на землю.

Удар. Боль. Она невольно зажмурилась.

Взмах меча. Свист. Скрежет металла.

— Вот мы и встретились вновь, — прошипел голос, растягивая слова.

В сумраке парка, взрезанном сиянием клинка, с Хранителем сцепилась высокая фигура в серых лохмотьях, развевающихся по ветру. Длинные рукава — крылья растерзанной птицы.

Чёрный меч в руках незнакомца тускло мерцал вспышками тьмы.

Убийца Ингрида!

— Постой, — протянул он, когда Хранитель в очередной раз блокировал удар. — Это ни к чему. Я не хочу убивать тебя.

— Да? — тот шагнул назад, выставив меч.

Противник тоже встал в защиту и выдохнул:

— Да, Ингвар из рода Теотекри. Однажды я уже пощадил тебя.

Эйкундайо. Имя вырвалось из памяти, как молния из чрева бури.

Эмпирика вжалась спиной в ствол дерева, силясь подняться на ноги.

— Позволь мне всё объяснить, — с глухим шипением молвил враг. — Всё это время ты защищал её, и напрасно.

Ветер утих, и ветви застыли в напряжённом безмолвии, в котором собственное дыхание казалось слишком шумным.

— Демоны Чиатумы никогда не причинили бы ей вреда. Престол Аграниса — мой по праву, но я не собираюсь брать его силой. Эмпирика сама отдаст его мне. Она нужна нам живой — она и твой меч, Отверзатель Путей. Оставь её, позволь нам пройти, и тогда…

Сиреневый всполох. Пронзительный лязг.

Хранитель не тратил времени на слова.

Взмах. Удар сбоку.

Промах. Прямой выпад.

Фигура в лохмотьях мелькает тенью, уходя от ударов.

Враг не нападает. Только ускользает от Хранителя, и как же быстро! Быстрее, чем способен разглядеть человек.

Свист рассекаемого воздуха — в том месте, где мгновение назад стоял противник. Хранитель на миг теряет его из поля зрения.

Чёрный меч обрушился сверху, скрежетнул протяжно, сцепившись с его клинком.

— Последний шанс, — шипящий возглас, как резкий свист.

Хранитель отшатывается назад, готовясь ударить снова.

— Стойте! — отчаянный вскрик.

Эмпирика подаётся вперёд всем телом, отталкиваясь от дерева. Её трясёт и шатает. Она тянет руки, спотыкается, судорожно и громко дышит.

Фигура в лохмотьях застывает, уставившись на неё.

— Умоляю, стойте! Эйкундайо! Я сделаю всё…

Тупой удар. Звук рвущейся ткани.

Сияющий меч входит в тело врага.

Ужас и облегчение — разом. Эмпирика мельком ловит взгляд Хранителя: «Всё хорошо, всё позади», — читается в нём. Резкий рывок. Руки с силой извлекают оружие, а пронзённое им тело, рухнувшее на колени, всё ещё не решается упасть и медлит разжать слабеющую руку, держащую меч.

— Конечно, сделаешь…

Шёпот — исчезающий вздох далёкого ветра.

Сиплый вздох, взорвавшийся жутким свистом.

Серый вихрь молнией взрезает пространство.

Чёрный меч из ниоткуда бьёт наискось, полоснув по груди.

Миг — и вихрь вновь обретает форму.

Хранитель оступается, пошатнувшись.

Сиреневый всполох — в опавших листьях.

Крик ужаса застрял в горле.

Эмпирика срывается с места, но само пространство, тяжёлое и вязкое, наваливается на неё, толкая назад.

Глухой стон клинка — и Хранитель падает навзничь, с шипящим свистом взмётывая вокруг листву.

Пространство содрогается, и, пошатнувшись, рушится незримая стена, преграждавшая путь.

Эмпирика бросается к нему, забыв об Эйкундайо.

Грудь тяжело и часто вздымается, в неровном дыхании — судорожный хрип. В полумраке горячая влага на её руках кажется чёрной.

Нет, нет, так быть не должно! Нужно сделать что-то, нужно…

Вихрь панических мыслей мутит и без того всполошённый разум, и тщетно: она не может ничего поделать, не может — отказывается — даже понять…

Неужели это происходит на самом деле? Нужно проснуться. Пожалуйста, пусть она проснётся! Пусть это окажется жестокой шуткой больного сознания! Пусть время обратится вспять, и всё вернётся на свои места!

— Пожалуйста… Ты слышишь меня? Пожалуйста…

Шесть проклятых лет в ненавистном медицинском — и она не может ничего сделать?!

В парализующей пустоте разливается отчаянная ярость, и с тела, объятого дрожью ужаса, спадают разбитые оковы ступора.

Как же там было… обезопасить себя и пострадавшего — ха, ну конечно!.. Обнажить рану… Позвать на помощь…

Окровавленные руки шарят в карманах пальто — но там пусто. Телефона нет. Нет ничего: она ведь знала, что не вернётся домой.

Вокруг — ни души. Только…

Сиреневый всполох, замеченный краем глаза.

— Ты не сможешь ему помочь. Эта рана смертельна.

Эмпирика оборачивается. Эйкундайо — за спиной. В его руках — два меча: непроглядная тьма и сиреневое сияние. Меч Теотекри.

— Я этого не хотел, ведь мы оба — сыновья Хюглир. Он не оставил мне выбора.

Хранитель безмолвен. Чёрная прореха зияет над сердцем. Дрожат полуопущенные ресницы, дрожат губы, роняя прерывистые вздохи — всё реже и реже.

Яркое мерцание.

Что-то сияющее выползает из его рта.

Ослепительная искра взрывается гигантским снопом света, непроглядно-белым на миг застилая взор. Сумрак сожжён разгоревшимся под деревьями серебряным пламенем, охватившим изумлённое пространство до самого неба, чей чёрный купол отшатывается в ужасе, проваливается в необозримую вышину космической бездны.

Мир распадается вспышками невообразимой ясности — детальными кадрами замедленной киноленты.

Эйкундайо отбрасывает назад, как тряпичную куклу. Развевая лохмотья, он беспомощно вскидывает руки, в ошеломлении выпуская оба меча.

Теперь Эмпирика может отчётливо разглядеть его лицо: слева испещрённое изломами шрамов, обрамлённое белыми растрёпанными космами, бледно-серое, с оттенком мертвенной синевы и застывшей непонятной гримасой, напоминавшей надтреснутую маску, за которой проступает простодушное удивление. В водянистой мгле бесцветных глаз тонут серебряные отблески.

Яркое сияние обретает подобие формы. Пугающие очертания огромного существа проступают сквозь яркий свет — жуткие, невообразимо противоречащие ожиданиям.

Чудовищный паук размером вдвое больше человека. Мерцающий серебром, словно сотканный из звёздного света, он бросается на врага со страшно раззявленными челюстями-хелицерами.

Обжигающий вихрь. Оглушительный треск, словно рвётся ткань самого пространства. Невыносимый свет.

Склонившись к Хранителю, Эмпирика силится укрыть его от беды бережным объятием. На его лице — чересчур близком — застыла неумолимая чуждость. Осторожная рука на израненной груди судорожно вздрагивает, ощутив её явственную неподвижность. Он не дышит.

И что-то обрывается внутри, руша опоры видимого мироздания.

Внутри с пронзительной болью разверзается парализующая волю оглушительная пустота. Точно душу разорвали напополам, и сквозь прореху разливается по скованному телу бесчувственная тьма.

— У тебя есть мой ключ?

Застыв в неподвижности, не в силах издать ни звука, Эмпирика не сразу соображает, откуда раздаётся этот мелодичный голос — серебристый напев, дрожащий на тонких струнах под вздохами ветра.

— Золотая гранка. У тебя?

Она медленно поднимает голову.

Сияющее чудовище выжидающе застыло рядом, так близко, что она запросто может дотянуться до его выпуклых глаз — непроглядно чёрных.

Рука машинально лезет в карман, хоть это и бессмысленно. Ключа там нет, да и быть не может.

Его забрал сбежавший…

Эйкундайо! Ключ должен быть у него!

На четвереньках — ноги не держат — Эмпирика ползёт к рвано-серой груде тряпья, бездвижно застывшей на земле. Вместо тела — сплошные лохмотья плаща, которые треплет ветер. Шарит руками наугад, стараясь не думать о том, что это мгновение назад было человеком. Человеком ли?

Холодная тяжесть гранки сама ложится в ладонь.

— Это было сокрыто от моего взора, — таинственно и неожиданно холодно серебрится голос паука. — Теперь понятно, кто открыл им Врата.

Так вот оно что! Это Эйкундайо впустил демонов Чиатумы через Солнечные Врата!

— Ты можешь его спасти? — Эмпирика указывает на Хранителя.

Безумная мысль. Но что остаётся в отчаянии, как не просить помощи у гигантского паука?

— Именно для этого я здесь. Хюглир приходят тогда, когда другой надежды нет. Хюглир защищают своих детей до последнего. Даже друг от друга.

Судорожно выдыхая, Эмпирика стучит зубами.

Всё уже давно не поддаётся разумному пониманию, всё вышло не только за рамки пресловутого здравого смысла, но и за пределы возможности мыслить хоть сколько-нибудь связно и последовательно. Ещё мгновение — и она окончательно соскользнёт в бурлящий водоворот фрагментарных образов-вспышек и бессловесных догадок-предчувствий, моментально сливающихся вереницей разорванных реальностей, несовместимых и несомненных.

Нужно держаться. Из последних сил цепляться за ясность осознания себя и окружающего. Пусть это дико, пусть совершенно невероятно, пусть противоречит общепринятой логике — но это незамутнённое отражение той эмпирической действительности, которая перед ней сейчас предстала. Нельзя трусливо отказываться верить своим глазам и ушам потому только, что ощущаемый мир противоречит его привычному образу.

— Как мне вернуться на Эгредеум?

Из бездны вопросов, рвущих разум на части, Эмпирика, не раздумывая, выхватывает этот.

Паучье свечение разгорается всполохами, взмывает сиреневым пламенем к самому небу — и вот перед ней возникает призрачная фигура, сотканная, подобно чудищу, из серебристых нитей.

Дивная фигура, чьи снежные пряди развеваются на ветру — прекрасная, но как грозен взор её звёздных очей!

«Гедрёза», — понимание приходит само собой, как во сне.

Она протягивает руку, и Эмпирика, не в силах сопротивляться, послушно кладёт гранку на сияющую ладонь.

— Ты никогда туда не вернёшься.

Ледяной голос бьёт в лицо порывом стылого ветра.

Ключ растекается на ладони расплавленным золотом, капли падают на землю — и, не достигнув её, оборачиваются жёлтыми листьями.

Нестерпимая небесная вспышка пронзает пространство острым лучом.

Чёрная башня за деревьями с надрывным стоном истаивает во тьме, рассыпается осколками каменного наваждения, ставшими невесомым пеплом.

— Архнэ, — обращается сияющий призрак к пауку, — зачем ты дала Ингвару ключ? Он потерян для нас, потерян давно и безвозвратно — с тех самых пор, как ринулся в бездну вслед за Гибелью мира.

Архнэ молчит.

Молчит Эмпирика.

Молчит Хранитель, объятый страшным безмолвием.

И пламенеющий паук, разгораясь пуще прежнего, разметав серебристые и сиреневые искры, водружает его тело себе на спину.

— Архнэ!

Голос Гедрёзы разносится грохотом по округе, взмётывает ветер, сгибая испуганные деревья, — но Архнэ уже над ними, взбирается по невидимой паутине к небу, к звёзднооким прорехам тьмы — и дальше, дальше, по звёздным тропам, по призрачным нитям, сплетающим миры и времена, явь и сон, быль и небыль, реальность и то, что могло бы ею быть.

Тихий скрип в темноте.

Под ногами — деревянные ступени, рука — на узких перилах. Мурашки по коже. Прохладно, пахнет сыростью, как в подвале, а откуда-то сверху веет теплом и запахом ели.

Не видно ни зги, только узенькая полоска света маячит впереди, и Эмпирика поднимается к ней, почти не дыша — не может вздохнуть, словно грудь окаменела. Странно, но ей не страшно. Она просто идёт, не думая о том, куда приведёт её скрипучая лестница и как она здесь оказалась. Давний полузабытый сон? Чужое воспоминание? Что-то, некогда прочитанное или увиденное, перемешавшееся в невообразимую кашу с другими обрывками впечатлений и всплывшее теперь в веренице всполохов угасающей жизни, проносящейся перед тлеющим взором?

Протяжное кряхтение ветхой двери. Еловый аромат накрывает с головой. Янтарный свет бьёт в глаза — она щурится, прикрывает лицо рукой, невольно отшатывается назад.

— Заходи-заходи, — приветливый глуховатый голос, — я давно тебя жду.

Волны тепла мягко накатывают со всех сторон, разливаются по телу, наполняя каждую частицу её существа внутренним огнём, согревая продрогшую душу.

Дрова негромко потрескивают в невидимой печи.

Она не сразу открывает глаза.

Комната небольшая, залита медовым светом — но стены её размыты, зыбки, точно сотканы из тумана; кажется, отвернёшься — и растают совсем. На окне — тяжёлая золотая гардина; не видать ни свечей, ни ламп, и янтарное сияние разливается повсюду, словно само пространство из него соткано.

— Как хорошо, что ты здесь.

Только теперь различила Эмпирика у окна кровать, а на ней — лежащую фигуру в светлой одежде. Пряди седых волос укрывают плечи, правильное лицо в глубоких морщинах лучится умиротворением, глаза закрыты. Сложенные ладони тихо покоятся на бездвижной груди.

— Не бойся, подойди поближе, — всё тот же глуховатый голос касается её слуха, хотя лежащий у окна не открывает рта.

Она оглядывается в недоумении, и, не найдя в комнате больше никого, делает неуверенный шаг.

Мягкий блеск. Из-под ладоней выглядывает золотое украшение: концентрические круги с исходящими из центра загнутыми лучами.

«Знак Радоша?» — мелькает внезапная догадка.

— Он самый, — мягко отзывается голос.

— Вы и есть Радош?! — вместо удивлённого вскрика — безмолвная мысль.

Она не слышит своего голоса, не чувствует языка и губ. Не чувствует тела!

— Многие знали меня под этим именем. Нереи называли меня иначе: Суапнил Нерьянирай. Пророк, который никогда не проснётся. Сновидец, грезящий образами мира. Много было имён, много времён…

Эмпирика обомлела от удивления. Суапнил и Радош — одно лицо?

— Так кто же вы на самом деле?

Тяжёлый вздох, полный сожаления.

— Всего лишь слепец, в безумной гордыне возомнивший себя Создателем Эгредеума.

«Значит, Ир-Птак был прав?»

Пространство вздрогнуло. Глаза на застывшем лице распахнулись, и два пронзительно сверкающих кристалла уставились на Эмпирику.

— Не верь ему. Никогда. Он искусно обрамляет ложь драгоценной оправой сокровенной истины, и даже величайшим мудрецам не под силу отличить одно от другого. Многое из сказанного им верно, но малейшая деталь искажает суть до неузнаваемости, переворачивает всё с ног на голову. Ир-Птак обладает величайшим знанием, до конца постичь которое ему не под силу. Он упускает главное — но с одержимостью фанатика настаивает на своей правоте.

Огромные миндалевидные бриллианты с множеством идеальных граней. Прозрачные, сияющие, причудливо отражающие изломанный янтарный свет. Они смотрели ей прямо в душу, пронзали насквозь, измельчали всё её существо на крохотные фрагменты — и каждый был уникален, но тождественен ей. Словно каждая грань отражала отдельный временной срез её жизни. Или всех жизней. То, что было и что могло быть.

— Это место не подвластно времени, и всё же тебе следует спешить.

Она и забыла, как попала сюда. Разве ещё не всё кончено?

— О нет, это только начало. Тебе предстоит встретиться с Ир-Птаком. Что бы он ни говорил, что бы ты о нём не думала, помни одно: Силы, соткавшие твою душу, гораздо могущественнее чем то, что в ней поселилось. И Ир-Птак это знает. Поэтому любой ценой постарается перехитрить тебя. Не поддавайся. Знай, что эти Силы всегда с тобой.

«Так значит, мы не одно и то же?»

— Но как мне одолеть его?.. И как выбраться без ключа?!

— Меч, ключ, башни, вспышки, формулы — всё это только символы.

Шварцшильд очертил границы, которые Чиатума не смеет переступить — но она нашла иной выход… Немыслимо! Впрочем, чего ещё ждать от той, кто не приемлет гармоничной стройности мироздания, для кого хаос — родная стихия, тьма — любимое одеяние, а безумие — единственная неукоснительно соблюдаемая закономерность?

Но теперь я, наконец, встретил тебя, и сердце моё спокойно. Ибо я вижу, что в тебе сокрыто. И больше не боюсь.

Я вижу боль и скорбь бессчётных жизней, затерянных во мраке отчаяния, вижу ненависть и чёрную, непроглядную досаду, вижу гнев, способный растерзать Вселенную в клочья, но я вижу и любовь — отблеск чужого света, ненароком затянутый в беспросветную бездну, но не растворившийся в ней.

Я вижу… впрочем, ты увидишь и сама. Отблеск чужого света — он разожжёт в тебе янтарное пламя, которому не страшна самая чёрная тьма.

Не поддавайся обману неизбежности. Не разгадывай лживые знаки. Не слушай вкрадчивый голос, взывающий об отмщении. Иди на свет.

Запомни, дитя: настоящая битва — всегда внутри.

Эмпирика, растерянная и недоумевающая, ждала продолжения, но её бездвижный собеседник молчал.

В воцарившейся тишине слышалось мирное потрескивание поленьев в невидимом очаге.

Тепло, как же тепло… Словно очаг — совсем рядом, и ласковое дыхание пламени пляшет на её бесплотном лице.

«А что, интересно, за место такое?» — разомлев, сонно подумала она.

— Дом Хюглир.

«Но… он же… Небесный Агранис? Или он многолик и меняет форму по мановению мысли?.. И где он вообще?»

— Там, где настоящая битва завершилась победой.

День был по-весеннему солнечным и тёплым. Отличная погода для субботних прогулок с друзьями, беззаботных посиделок в парке или выезда за город на пикник в кругу семьи.

Ласковый ветерок, холодящий лицо, шум зелёной ещё листвы, пронзительно-голубое небо без единого облачка, — подлинная реальность скользила по поверхности восприятия призрачным наваждением. Сквозь расступившуюся завесу плотного мира Эмпирика видела совсем другое — вторым, параллельным зрением: чёрно-красные облака, с четырёх сторон подступающие к Солнцу, огненные вспышки, раскалывающие небо на части, голые стволы деревьев с изломанными ветвями, отчаянно клонящиеся к земле под ураганными порывами ветра, чёрный тяжёлый дым, стелющийся по земле…

Она слышала приближающийся гром и хохот демонов у себя за спиной — где-то в другом, закулисном пространстве, а в этом — зловеще-насмешливые перешёптывания прохожих, забредших на её гибельный путь. Она чувствовала на себе их колкие взгляды, но твёрдо шла вперёд, не оборачиваясь.

Распахнутое чёрное пальто в серых комьях грязи. Растрёпанные волосы, отсутствующий взгляд. Кривая ухмылка на беззвучно бормочущих обветренных губах. И обнажённый меч в правой руке.

Зрелище жутковатое, но в больших городах ещё и не такое увидишь. Люди здесь привыкли к разного рода чудакам. Хотя меч, конечно, для многих был в диковинку.

Эмпирика шла, не пытаясь разгадать, что ей чудится, а что — взаправду. Она знала: бытие многомерно и многогранно, миров — множество, и все — пересекаются.

Пересекаются в сознании наблюдателей.

Пересекаются в благословенных — и проклятых тоже — координатах.

Она шла в то время и место, где точки пересечения разных уровней бытия сойдутся воедино.

Случайные прохожие опасливо косились на Эмпирику и обходили её стороной. Некоторые останавливались поодаль и смотрели вслед. Кто-то весело крикнул, мол, наверное, на сходке ролевиков что-то пошло не так. Раздался тихий смешок про осеннее обострение и тревожный шёпот, требующий «что-то, в конце концов, сделать». Однако никто не пытался остановить её или заговорить с ней.

Она шла пустынными обочинами мимо глухих бетонных заборов, лабиринтами дворов меж серых темниц, шла, не останавливаясь и не чувствуя усталости, не разбирая пути, но ясно видя перед собой его цель — сознанием, а не воспалёнными глазами, слезившимися от ветра. Бледный город, померкший на фоне апокалиптических видений, покорно расступался перед ней. Чёрно-красное небо раскатами грома разрывало на части бушующий разум. Демоны, корчась и хохоча, победоносно выползали из его тёмных закоулков.

Низко нависшее над головой небо полыхало тёмными огнями. Совсем близко: протяни руку — и обожжёшься. А позади призрачно проступало другое — пронзительно-голубое, ясное, тщетно силящееся спрятать за призрачной безмятежностью страшную бурю последнего дня.

Был полдень, когда Эмпирика ступила на ощерившуюся железобетонными зубцами вершину чёрной башни — той самой, что отравила облик тихого парка на холме у далёкой больницы, недостроенной высотки, близ которой пролегал их с Ингваром путь на конференцию… Как давно это было? Сколько жизней назад? И в скольких жизнях в порыве отчаяния и надежды она пыталась пройти сквозь Солнечные Врата — с тем лишь, чтобы чары Гедрёзы соткали вокруг её спящего разума новую иллюзию?

Но сейчас отчаяния не было — как и сомнений. Эмпирика знала: в этот раз всё будет иначе. Во-первых, она одна. Нет больше Хранителя, возлюбленного сына Хюглы Архнэ, сплетавшей спасительными тенётами растрёпанные, как косы на ветру, линии их судеб.

А во-вторых…

В бездну!

«Это беда всех практиков: сначала сделать, а потом — думать», — проворчал в голове Кристофер Теодороу.

В бездну!

И, конечно, она не знала — не могла знать, только чувствовала далёкие отзвуки чьего-то стремительного бега глубоко на дне собственного замирающего сердца — как проснулся Белтейн, разбуженный незримым и всесокрушающим солнечным всполохом. Как распластанное под капельницами тело несчастного Болтунова налилось силой и памятью потерянного в безвременье воина. Какой переполох поднялся в больнице — и как Сан Саныч, по несчастью оказавшийся дежурным врачом, бормоча что-то о «пыльце жёлтой ряски», сам повернул золочёную гранку в железной двери.

Она не смотрела вниз — туда, где два белых силуэта, призрачные, едва различимые на фоне вихрящейся чёрно-фиолетовой пропасти, разверзнутой по ту сторону безмятежности солнечного дня, творят странное колдовство под чарующий звон бьющихся ампул трифтазина, галоперидола и всего, что удалось захватить на бегу из отделения.

Ампулы взметались высоко, точно истаявшая до бесплотности осенняя листва, закружённая бурей, и с шипением масла на раскалённых камнях врезались в чёрные тела ощерившихся шипами тварей, вытравливая их зловещие тени из общепринятой реальности.

И она не слышала — нет, уже не слышала заложенными от ветра ушами, только чувствовала неизведанным новым чутьём подступающей бестелесности — надрывный рёв Белтейна, полный ярости битвы, и звонкий голос совсем молодого будущего мастера-целителя, стреляющего непонятными для него самого, но отчего-то неодолимо рвущимися из горла словами:

«Пламя призываю я

Из прорехи бытия

Да на голову врагов —

Сгинуть им во тьме веков».

И Гедрёза, сияющим мороком на светозарных крылах ворвавшаяся в раздвоенное поле зрения, точно падающая звезда из непроглядной тьмы, над Эмпирикой была уже не властна. И светящийся меч, зажатый в сведённой судорогой руке, горел путеводным сиреневым пламенем в высоко поднятой руке. Лезвие сверкнуло в воздухе — и, словно вырубленная из пустоты, над головой разверзлась фиолетовая бездна, затягивающая Эмпирику подобно вихрю.

Два мира, два неба, приковавшие застывший взгляд, начали разделяться.

Чары Сан Саныча, не иначе. С чарами Гедрёзы вкупе — Гедрёзы, стремглав исторгающей из бытия остатки армии чёрных посланников. Гедрёзы, в отчаянном порыве вспыхнувшей над миром серебрящейся дымкой. Гедрёзы, латающей прорехи на иллюзорном покрывале, усмиряющей разбушевавшееся магнитное поле. Земной Хюглы, неумолимо удаляющейся, как и хранимая ею планета.

В бездну!