Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 9. ПРОБУЖДЕНИЕ

— Он обманывает тебя.

Беззвучный голос. Протяжный вздох. Шелест мыслей — в тихом дуновении ветра, что сквозит из-за полуприкрытой двери между сном и мнимой явью, которая, быть может, является сном несравненно более глубоким.

В такие моменты не нужно объяснений — всё будто бы знаешь сразу и принимаешь, как данность. Нечему удивляться.

И тот, кто говорил с ней — нет, проснувшись, она не смогла бы его описать. Во что одет? Каков цвет волос? Форма лица? Есть ли у него вообще лицо? Только силуэт — тёмное пятно, да и не факт, что тёмное, если присмотреться. Она даже не была уверена, что видит его — и всё же безошибочно узнала.

Ир-Птак.

— Он обманывает тебя, разве не видишь? — мягкая улыбка.

Незримая — глазами не разглядеть. Но она чувствовала эту улыбку, ощущала каким-то неведомым чутьём. Как будто просто знала — знала, какой та должна быть.

— Мне едва удалось разорвать эту сеть, в которую они тебя заманили. Помни, Эмпирика, никому из рода Теотекри нельзя доверять. Они заодно с Прядильщицами.

Ир-Птак, злосчастный Ир-Птак, из-за которого все беды! Из-за которого много лет назад она решила, что сходит с ума. Из-за которого, скорее всего, так и есть.

«Злой колдун из чёрной башни», — вспомнилось само собой. Будто отрывок из детской сказки. Или песенки-считалочки. «Злой колдун из чёрной башни тенью стал, как век вчерашний…»

— Я тебе не верю, — она не узнала своего голоса, но не испугалась и не удивилась.

Скрежет тающего льда, звон тишины, отголосок забытой песни, крутящейся в мыслях беззвучным, но неотступным мотивом — этот новый голос по пробуждении она тоже не смогла бы описать, как и всё, что виделось и слышалось ей сейчас.

— Знаю. Но ты должна поверить. Не мне — в себя. Поверить, чтобы разрушить чары Гедрёзы. Чтобы вернуться домой. Впрочем, я уже послал за тобой… Только на этот раз не убегай от меня… от себя.

Какие, право, удивительные штуки вытворяет иной раз человеческий разум! Ради сохранения иллюзии непотревоженного спокойствия и непоколебимой познаваемости бытия он готов примириться с самыми вопиющими противоречиями, от которых у непредвзятого наблюдателя глаза не только полезли бы на лоб, но и выпрыгнули из орбит!

Да, только что за ней гнались крылатые потусторонние твари, друг из интернета, оказавшийся реинкарнацией — кого, интересно, кстати? — явился с пылающим мечом, разглагольствуя о пророчествах и предназначении, рассказал о Чиатуме — не та ли эта зловещая четем из свитка Седхи? — а теперь Мария Станиславовна как ни в чём не бывало распивает с ним чай на кухне, между делом ничтоже сумняшеся почитывая свой старый доклад о квантовой механике и психиатрии.

И — вот это-то самое невероятное! — совершенно ни о чём не переживает.

Ну да, демоны, странные сны, оказавшиеся воспоминаниями о другом мире — она так и не смогла пока из смутных и отрывочных грёз собрать воедино его образ, — но с появлением Ингвара наступило удивительное спокойствие.

И всё: тревоги, печали, горькие думы — всё ушло, как и не бывало. Даже унылая учёба в осточертевшей ординатуре больше не казалась такой бессмысленной. Впрочем, на будущее Мария Станиславовна тоже не загадывала: просто наслаждалась давно позабытым умиротворением и безмятежностью, граничащей с тихой радостью, которые, несомненно, принёс с собой Ингвар.

Хранитель.

Мария Станиславовна расспрашивала его долгими вечерами после лекций, куда они ходили теперь вместе и где можно было, не надевая халат, затеряться среди других обучающихся, но большинство вопросов оставались без ответа под предлогом того, что она должна вспомнить сама.

— Ну ладно, а что насчёт пауков? — ординатор подступалась к сокрытому в её собственном беспамятстве миру окольными путями.

Друг пожимал плечами:

— Воплощения Хюглир, вестимо. Я же о них рассказывал.

— Ага, те, которые соткали мир…

Это было во сне и в книге про Седхи…

— А Эйкундайо?

Он задумчиво потёр подбородок.

— Нет, не знаю.

— Галахиец, такой парень с голубоватой кожей и татуировкой… С длинными белыми волосами… Да у нас в отделении лежит похожий пациент!

Ингвар нахмурился:

— Галахиец? Будем надеяться, он останется там навсегда. А вот тебе больше не стоит к нему приближаться.

Ну да, ну да, конечно.

— Ладно, а… малахитовый замок? Чьё детство там прошло? Точно не моё — и всё же от него такая ностальгия… А рат-уббианский принц Ир-Седек? Как он оказался в книге франкфуртского психиатра? И что это ещё за Рат-Уббо? А Агранис? Мне всё время приходит на ум: «Агранис, Агранис, священный город певчих птах…» Что за птахи такие? И Радош…

— Эмпирика, прекрати, — качал головой собеседник, — ты должна…

— …вспомнить сама, да. И я пытаюсь! Но ты ничуть не помогаешь! — внутри закипала досада. — Я даже не знаю, какую роль играю в том мире, кроме того, что миллион раз бессмысленно воплощаюсь в другом! И почему, скажи на милость, голубоглазый король смотрит на меня во снах с такой пронзительной печалью, что хочется выть? И почему светловолосые девы глядят с такой ненавистью?! Я что… Что я сделала?..

Мария Станиславовна шумно выдохнула, как чайник на раскалённой плите, и остановилась перевести дух.

А Ингвар, точно громом поражённый, уставился на неё с открытым ртом, не сразу подобрав слова.

— Господи, Эмпирика… Ты не говорила! Ты не говорила, что видела их. Они… Но нет, ты сама вспомнишь, обязательно вспомнишь — теперь я уверен, что на этот раз ты вспомнишь всё! О Предвечный Свет! Будь сильной, Эмпирика, когда ты вспомнишь их имена и судьбы. О, я знаю, ты будешь сильной, сильнее, чем когда-либо прежде. Ради Ингрида. И, знаешь… Я тоже вижу их. Каждый день.

Когда-то Мария Станиславовна любила научные конференции. Она восторженно внимала докладчикам, словно носителям некого тайного знания, которым они милостиво делятся с избранными. Однако теперь этот романтический ореол был разрушен.

Они снова и снова повторяли что-то о доказательной медицине, психофармакологии и нейровизуализации, но никто толком не мог объяснить, что такое сознание, психика и какова, в сущности, природа психических расстройств. Они прикрывались сложной терминологией да статистическими расчётами, притворяясь — или вправду веря, — что критериями и классификациями можно заполнить зияющую прореху в их знании о предмете, о котором они говорили с такой непробиваемой самоуверенностью.

Впрочем, их критики были ничем не лучше. Последние, отвергая полностью достижения первых вместе с наукой как таковой, срывались в тёмную пропасть мистики и эзотерики, в которой могли беспрепятственно городить всё, что душе угодно.

«Мир до конца непознаваем, — к такому неутешительному выводу пришла Мария Станиславовна с годами, — по крайней мере, на этом уровне бытия».

Впрочем, переменив благодаря другу пессимистический настрой на безмятежный, она теперь не считала научные искания пустым и бесплодным усилием. И, собираясь в очередной раз прочитать дурацкий доклад на дурацкой конференции, в глубине души всё же хотела верить, что в этом может быть хоть крохотный смысл. Пусть незначительная, но всё-таки польза. Ибо то, что намеревалась она рассказать, хотя и не будет, вероятно, принято и даже понято большинством слушателей, но, быть может, заставит кого-то задуматься о неполноценности современных знаний о мире, напомнит об истинном назначении любых научных теорий и концепций. О необходимости объяснять наблюдаемые явления, а не только описывать и предсказывать их.

И не важно, насколько загадочны эти явления или как невероятны предлагаемые объяснения. Критерий истинности — отнюдь не проверяемость, а полнота и глубина понимания бытия во всей его многогранности и взаимосвязанности.

Впрочем, она так и не приступила к работе над докладом, а откладывать дальше было нельзя. Очередной звонок с кафедры ворвался непрошеным гостем в беспечность задушевных бесед — конечно, она заверила, что вовсю готовится к выступлению, — зато принёс благую весть о том, что ввиду чрезвычайной важности предстоящего мероприятия ей разрешают временно не ходить в отделение. К тому же именно в нём, как на грех, произошло нечто весьма неприятное, да ещё дважды. Сначала, несколько дней назад, одного пациента забрали на скорой в реанимацию другой больницы — той, где пройдёт конференция, кстати — из-за нейролептического синдрома, развившегося из-за слишком высокой дозы назначенных препаратов. А ещё один сегодня сбежал. Теперь грядут всякие проверки и разбирательства. Ординатору лучше пока там не маячить.

Мария Станиславовна слушала вполуха, заботясь лишь о том, чтобы её ложь была убедительной, но тревожная новость, пусть и не сразу, достигла рассеянного сознания.

Она не спросила, кто сбежал и как, а теперь, повесив трубку, терзалась пугающими догадками.

А может… Нет, совершенно немыслимо! И всё-таки… Вдруг она в этом виновата?

Камень мучительного сомнения водрузился на беспокойное сердце.

И озарение полыхнуло молнией. Эйкундайо!

Она опрометью кинулась к шкафу.

— Что-то случилось? — встревожился Ингвар.

Мария Станиславовна молча копошилась в одежде, пока не нашла его. Белый халат, заброшенный ещё до лекционного цикла, потому что… карман разорван — и до сих пор не зашит!

Ключ!

— Его нет, Ингвар!

Сумка. Тоже пусто.

Закрыв лицо руками, она медленно осела на пол.

Ну конечно. Тогда, на обходе что-то тяжело звякнуло, а она, даже не посмотрев, трусливо спряталась за спинами санитаров. Постыдная, недопустимая, преступная оплошность!

Ингвар, как мог, силился её успокоить: мол, она ничего точно не знает, да и сама же говорила, что пациент, дёрнувший её тогда за халат, физически сбежать не может.

— И ключ, скорее всего, где-нибудь найдётся.

Но Марию Станиславовну разубедить теперь было невозможно, и все слова казались ей пустыми. Как он не понимает? Это она виновата, только она! И когда об этом узнают… О, ей хотелось провалиться под землю! Или быть унесённой фиолетовым вихрем.

В конце концов, её даже не было в отделении в день побега. Конечно, своей вины она не отрицает, но, может, виновата не только она…

А кого забрали? Неужели… проклятье, неужели это Белтейн?!

Болтунов, ему же постоянно повышали дозы, потому что новый препарат не брал его ни в какую. Ещё и это предостережение во сне: не верить Эйкундайо — а Эйкундао сбежал! Бред, бред, какой бред…

Теперь всё равно ничего не исправить, нельзя же терзаться этим целый день.

Надо как-то отвлечься.

Тяжело вздохнув, Мария Станиславовна открыла файл с написанным несколько лет назад текстом.

«…существующие в настоящее время в психиатрии и психологии модели функционирования человеческого сознания, психики в норме и при патологии не способны в полной мере объяснить наблюдаемые явления, как и причину их возникновения. Более того, даже традиционное определение сознания как высшей формы отражения окружающего мира и продукта деятельности головного мозга при ближайшем рассмотрении оказывается неполным и лишённым объяснительной составляющей в отношении процессов, благодаря которым головной мозг действительно может считаться носителем сознания».

— Да что за… Это же невозможно читать!

Надо отвлечься каким-то другим способом.

Чем там Ингвар занимается?

— О, читаешь про вспышки? Давай обедать.

— Опять горячие бутерброды? — подозрительно сощурился гость.

Мария Станиславовна задумалась.

— Ну, по случаю твоего приезда могу «Доширак» заварить.

— Во имя Радоша, Эмпирика, — он со вздохом закатил глаза. — Так мы вообще не доживём до конца света.

— И что тебе не нравится? — спросил Ингвар, когда вечером, вернувшись из магазина, они доедали пиццу на тесной кухне.

Что ж, пожалуй, это и вправду стоило того, чтобы выйти из дома!

— В твоём докладе?

Мария Станиславовна ответила не сразу. Ей было чрезвычайно трудно сформулировать, чем вызвано это странное чувство противоречия, яростного и решительного несогласия с воззрениями, преданной сторонницей которых она была всего несколько лет назад.

Мозг как будто противился восприятию той информации, которая казалась интуитивно верной, но не соответствовала главенствующей научной парадигме, грубо противоречила прописным истинам учебников.

Она отчётливо ощущала, как разум разрывается на части, борясь с самим собой. Какая-то его часть стремилась ухватиться за эту кажущуюся антинаучной информацию, которая некогда представлялась непреложной истиной. Однако другая часть разума чувствовала себя утомлённой и постоянно стремилась на что-то отвлечься, а ещё одна и вовсе препятствовала усвоению информации противоречащими ей насмешливыми комментариями.

Эта часть была готова навесить на себя ярлыки яростного редукционизма, материализма и любых прочих — измов, лишь бы опровергнуть то, что она не хотела принимать. Она не видела — или не позволяла себе увидеть — в этой информации никакого рационального зерна, напрочь отрицая саму возможность появления такового в бочке подобного антинаучного дёгтя.

— Не знаю, — наконец вздохнула она. — Может, возвращаясь к этим концепциям, я пугаюсь невероятной, болезненной даже одержимости, с которой их когда-то изучала. И… вот.

«…и невольно вспоминаю то, о чём хотела бы никогда больше не думать. Об Ир-Птаке».

— Уверена, что хочешь туда пойти?

— Не хочу, Ингвар. Должна.

— Сейчас вспышки особенно сильны, демоны могут напасть.

Усталый вздох.

— Лучше пасть от руки демонов, чем подвести кафедру.

Печальная усмешка.

— В этом вся Эмпирика.

— …к тому же если меня убьют, не придётся учиться в этой дурацкой ординатуре.

Уже стоя на пороге и оглядываясь на одевающегося Ингвара, Мария Станиславовна заметила нечто, совершенно не укладывающееся в голове — даже с учётом обстоятельств.

Приглядевшись, она не поверила своим глазам.

— Это… Это ещё что?!

Ингвар застыл в недоумении, а потом, расплывшись в понимающей улыбке и откинув полу плаща, рассмеялся.

— Такое чувство, как будто ты раньше его не видела. Я всегда ношу Отверзатель Путей с собой. Даже в магазин.

Господи, да она не про меч! Его-то она как раз не заметила. Сиреневый клинок на миг сбил её с мысли.

— Это не шутки! — вскрикнула Мария Станиславовна. — Как ты… Как мы пойдём с ним по улице? А в транспорте? И вообще, у тебя есть разрешение на оружие?!

Одно дело — чудесное спасение от демонов в заброшенной башне на окраине ночного парка, казавшееся сейчас жутким и безмерно далёким сном, и совсем другое — войти с мечом в приличное общество. Не просто приличное — в общество психиатров, между прочим!

— С ним я пришёл в этот мир, с ним исходил множество стран и эпох. С ним я впервые встретился с демонами и выжил. Только он способен поразить этих существ.

Мария Станиславовна схватилась за голову.

— Это всё, конечно, очень хорошо, но как ты себе представляешь такую ситуацию: заходят двое в психиатрическую больницу, один с мечом, а вторая…

— Звучит как начало анекдота.

Решив не рассуждать о судьбе своей «кукухи», она схватила Ингвара за руку и уставилась на его запястье.

Ну точно. Татуировка! И премерзкая же притом!

В общем-то ординатор ничего не имела против татуировок, но старые психиатры из учебников при виде такого безобразия начинали хором вопить, что «татуировки — признак психопата».

— Поражён твоей наблюдательностью.

— Серьёзно, Ингвар? Паук?!

— Символ Хюглир.

Можно подумать, от этого легче. Хюглир после рассказов о Гедрёзе тоже не внушали ей доверия.

Немыслимо! Просто невероятно! Как она на это согласилась?! Татуировка всё-таки сущий пустяк по сравнению с длинным клинком, спрятанным под плащом.

Всю дорогу Мария Станиславовна с тревожным бормотанием оглядывалась по сторонам, силясь разглядеть признаки подозрительности на лицах прохожих. Неудивительно, что ей это удавалось.

— Чёрт, Ингвар… Тот мужик! Он посмотрел на нас! — шептала она в ужасе, забившись в угол салона автобуса. — Он знает! Он следит за нами!

Спутник её был на удивление спокоен.

— Ну да, скажи ещё, что он читает мысли. Потому что никак иначе о мече ему не догадаться — если, конечно, ты перестанешь об этом говорить.

От автобусной остановки они шли унылыми дворами под противной моросью, а потом — по безлюдной дороге вдоль нескончаемого бетонного забора, за которым высились останки какого-то заброшенного завода. Не у кого даже было спросить, куда идти.

Марии Станиславовне раньше не приходилось бывать в этом окраинном районе, и прошло около получаса, прежде чем она призналась себе, что окончательно сбилась с пути.

Впереди за изрытым глубокими канавами пустырём темнели густые заросли сосен, рассечённые уходящей за горизонт полосой асфальта, а за ними вдалеке виднелось одинокая мрачная высотка, чёрная и, по всей видимости, заброшенная. Ординатор с Ингваром повернули обратно, и, добравшись до завода, увидели тропинку между деревьями на другой стороне дороги. Глянув на схему, что ей когда-то набросал дежуривший здесь временами Сан Саныч, Мария Станиславовна предположила, что больница должна быть где-то неподалёку. Нырнув под полог мрачных ветвей, где пахло сыростью и серой тоской умирающих листьев и трав, через несколько минут они выбрались к жилым домам, однако людей по-прежнему не было видно.

— Здесь налево, — сказал Ингвар, указывая на план, — если я правильно разобрал эти каракули.

Пустой двор вывел их в тесный проулок меж настороженными громадами промышленных зданий, чьи тусклые окна смотрели немигающим мертвенным взглядом.

— Не лучшее место для психиатрической больницы, — заметил Ингвар.

Мария Станиславовна молча продолжала идти вперёд. Только сейчас она заметила, как потемнело на улице. По спине пробежал холодок.

Решётка забора. Серые гаражи. Смутная тревога.

Ей хотелось броситься опрометью бежать отсюда со всех ног, но какая-то неумолимая сила заставляла идти вперёд, и она шла медленно, с тяжёлым сердцем, слушая отдающиеся в голове глухие его удары.

Страшная догадка вспыхнула молнией, пронзив грудь острой болью.

Чёрная башня, недостроенная высотка — точно такая же, как в парке! А такие места всегда притягивают их… Приближение неминуемого рока взорвалось вспышкой непрошенного воспоминания.

Обречённо остановившись, Мария Станиславовна в ужасе повернулась к спутнику, но не успела ничего сказать: сверху, из-за мрачных крыш, на них нёсся чёрный вихрь.

— Пригнись! — Ингвар толкнул её к углу здания, закрывая своей спиной.

Тёмный всполох. Яркий сиреневый блеск.

Ингвар выхватил меч и ринулся вперёд — туда, где приземлилось расплывчатое пятно абсолютной черноты, зияющее зловещей прорехой окружающего пространства.

— Беги! — крикнул спутник.

Жуткий металлический лязг больно резанул по ушам.

Она рванула к ограде, но лазейки здесь не было.

Судорожно цепляясь за решётку, Мария Станиславовна заметалась, как загнанный в клетку зверь.

В нескольких шагах позади что-то тяжёлое рассекло воздух.

Краем глаза она успела заметить высокую чёрную фигуру — и лишь вжалась в дрожащую решётку, ожидая смертельного удара. Но его не последовало.

Чёрная фигура застыла на несколько секунд, а потом тяжело повалилась на бок. Страшный долгий хрип стал единственным и последним звуком, который она издала.

Перед ординатором теперь стоял Ингвар, держащий в руках сияющий меч, только что извлечённый из спины поверженного врага.

Ординатора трясло от страха и холода. Весь ужас пережитого навалился на неё свинцовой тяжестью, и слёзы подступили к горлу.

Впервые она видела это так близко — впервые в этой жизни, по крайней мере.

Чудовищная тварь, чёрная, ощетинившаяся острыми шипами — непонятно, доспехи это или… кожа? древоподобная кора? Голова, до омерзения похожая на человеческую, увенчанная ветвистыми рогами, а вместо глаз и рта — пустые прорехи непроглядной тьмы.

Порыв ветра ворвался в проулок с протяжным воем.

Чёрное тело вздрогнуло с жутким скрипом, как старый сарай, и рассыпалось пеплом.

Мгновение — и на асфальте ничего не осталось.

Хранитель вытер лезвие меча от остатков пепла краем плаща.

— Они приходят через пятна на Солнце — очевидно, с Эгредеума. Хотя, может статься, наша планета — не единственное их обиталище.

Каждый раз во время сильных вспышек, когда ты готовишься к пробуждению, они начинают охоту. Они не могут допустить того, чтобы ты всё вспомнила, иначе пророчество сбудется, и ты остановишь их вторжение на Эгредеум.

Мария Станиславовна судорожно вздохнула.

— Не бойся, — Ингвар склонился к ней, положив руку на плечо, — я защищу тебя. Так было всегда, и ничто этого не изменит.

Благо, с нами Отверзатель Путей. Счастливое везение — или судьба. Ни на Эгредеуме, ни на Земле мне не встретилось другого оружия, способного убить демонов. Очевидно, он зачарован. Всё, что я знаю об этом мече — он принадлежал моим предкам и многие века передавался от отца к сыну. Легендарный меч Теотекри, великого мудреца, чья сила, вероятно, и заключена в нём. Этим мечом Теотекри поверг своего врага, злого колдуна из чёрной башни… Впрочем, твоя память скоро вернётся, я уверен. И тогда с демонами и Чиатумой будет покончено.

— Ир-Птак… Того колдуна звали Ир-Птак, — вымолвила Мария Станиславовна.

— Именно, — кивнул Ингвар.

А Теотекри — Теотекри был его другом… и его убийцей! Тем, чья рука вместе с телом Ир-Птака пронзила и её тело — во сне. Во сне ли только?.. И почему, почему в этом кошмарном наваждении они с проклятым колдуном оказались одним целым?

Страх ли, а может, затаённая сила этого злого мудреца, чей разум сплёлся с её собственным, удержали ординатора от расспросов, но Мария Станиславовна ничего больше не сказала. Нет, ни разу и словом не обмолвилась она о смутных, зловещих и в то же время чарующих беседах на границе яви и сна.

— Ладно, — беспечно бросил спутник, точно всё произошедшее было самым обычным делом, — нам нужно поспешить, если ты всё ещё хочешь попасть на свою конференцию.

Их едва не убила потусторонняя тварь, появившаяся из ниоткуда и затем растворившаяся в воздухе. Они только что всерьёз рассуждали об инопланетной угрозе, сочащейся потоками призрачной тьмы через прорехи в Солнце, а теперь должны как ни в чём не бывало заявиться в психиатрическую больницу и сказать сотне собравшихся там врачей и уважаемых профессоров, что мир — это иллюзия, управляемая коллективным сознанием.

Какой-то сюрреалистический перформанс!

Петляя проулками и подворотнями, они миновали тёмные ряды гаражей и выбрались в тихий парк, карабкающийся по пологому склону аккуратными лесенками к жилым домам.

Неподалёку из-за деревьев угрюмо торчала чёрная громада недостроенной башни, а напротив, за ажурным забором, притаилось место назначения.

Светло-розовые стены. Изящный портик с колоннами у входа. Старинные перила вдоль широких ступеней.

Подойдя поближе, они разглядели полнящиеся мутной водой дыры в асфальте у ворот, ползущие по стенам ветвистые трещины и отбитую плитку на лестнице. От этой привычной разрухи даже на сердце полегчало: всё как надо, значит, точно туда пришли.

Конференц-зал с красными креслами, тяжёлыми пурпурными кулисами на массивной сцене и светлыми стенами, увешенными портретами знаменитых советских исследователей душевной жизни, напоминал о былом величии психиатрической науки. Полумрак ведущего к нему голого бетонного коридора, откуда доносился резкий запах строительной пыли, скрип половиц в зале и общая потрёпанность помещения, открывающаяся со второго взгляда, были свидетельством её упадка.

Оживлённые беседы молодых людей в модных пиджачках, переливы звонкого смеха, дружеские приветствия почтенных профессоров очень важного вида — треск жучков-древоточцев в трухлявой потолочной балке старого дома, ветхого, но ещё крепкого, стойко держащего удары бушующих вокруг стихийных поветрий нового века.

Только бы не встретить знакомых!

Чего боишься — то и чудится со всех сторон. На миг в глубине зала ординатору привиделись Павел Сергеевич с заведующим, тут же, впрочем, скрывшиеся в толпе.

Этого ещё не хватало… К счастью, как ни старалась, она так и не отыскала их взглядом.

Обречённо следуя долгу, Мария Станиславовна отметилась у регистрационной стойки, отдала флэшку с презентацией и вместе с Ингваром заняла место в зале.

Непробиваемое видимое равнодушие, убивающее чувства, запирающее часть сознания — живую, подлинную, страждущую — в глухой тюрьме без возможности прорваться наружу, без права взаимодействовать с миром. Обычное дело. Поэтому Мария Станиславовна нисколько не беспокоилась о выступлении. Даже мысли о невероятном происшествии в тёмном проулке теперь витали где-то далеко, словно всё это случилось не с ней. На ординатора навалилась привычная для подобных сборищ сонливость.

Отяжелевшие полуприкрытые веки вздрагивали, мир расплывался и отдалялся…

Речи докладчиков звучали сквозь призрачную завесу тихих шумов и звонов, текущих сквозь утомлённое сознание с изнанки бодрствующего бытия.

— Эмпирика, — шепнул на ухо Ингвар, легонько толкнув её в бок, — не засыпай. Скоро твоя очередь.

Усталый вздох. Косой недовольный взгляд.

Так, о чём там вещают со сцены? Опять какие-нибудь психоаналитические извращения, личностно-ориентированные бредни и прочая когнитивная ересь?..

— …во время магнитных бурь колеблется защитное тонкое поле Земли, и психика подверженных людей становится особенно уязвимой… Древние говорили, что запятнанное Солнце открывает избранным — или безумцам — Врата в другой мир…

Да быть не может, она, верно, задремала, вот и слышит странный голос, доносящийся с изнанки бодрствующей реальности — ибо в ней, в реальности, в психиатрической больнице, полной самопровозглашённых мудрецов сего века, такую чепуху точно говорить не могут!

Или могут?

— Мир не так прочен, как мы привыкли думать. Образ мира — всё равно что отражение в озёрной глади, колеблемое дуновением ветра.

Человек не воспринимает мир непосредственно, как данность. Он видит или слышит именно то, к чему неосознанно готовится. То, что соответствует его ожиданиям и представлениям о мире. Этим объясняются все самосбывающиеся пророчества — ложные утверждения, заставляющие людей действовать так, как если бы они были реальными, что в итоге приводит к предсказанному результату. Комплекс таких предуготовленных мысленных установок ограничивает воспринимаемый мир теми явлениями и аспектами реальности, которые соответствуют этим убеждениям. В квантовой механике…

Стоп. Что?!

— …в квантовой механике, в отличие от классической физики, исход эксперимента или наблюдения невозможно описать без учёта наблюдателя. Некоторые даже предполагают, что наблюдаемая Вселенная — по крайней мере в том виде, в котором мы её знаем — является результатом нашего наблюдения. Конечно, не стоит впадать в крайности, как отдельные исследователи, считающие, например, что луна пропадает с неба, когда на неё никто не смотрит…

Не знай Мария Станиславовна, о чём идёт речь, решила бы, что сходит с ума, раз ей слышится такое на серьёзной медицинской конференции.

Но она знала. То же самое было в её докладе.

— …одна из гипотез предполагает, что сознание тождественно выбору конкретного наблюдаемого мира из всей совокупности его вероятностных состояний. Возможно, мы сами выбрали такую Вселенную, в которой живём, из бесчисленных вариантов.

Более того, ошибочно думать, что мир и сознание существуют в линейном потоке времени, поскольку принципы квантовой механики нарушают строго однонаправленную связь между причиной и следствием, прошлым и будущим.

А дальше — идеи Теодороу прямым текстом: мол, природа психических расстройств может быть тесно связана со структурой самого бытия — многоуровневого, многомерного, многовариантного, необъятного в своей полноте, сочетающего взаимоисключающие противоречия в непостижимой гармонии. Гораздо более мудрого, чем способен постичь хрупкий человеческий разум.

Например, симптом открытости мыслей — ощущение обнажённости своего сознания перед миром — может быть артефактом глубинного уровня реальности, на котором мир и сознание тождественны.

Очевидно, они с выступающим пользовались одними источниками… Но кто же он? Почему она никак не разглядит его лицо, окутанное туманной дымкой, — как и всё окружающее пространство? Почему слова её доклада срываются с его губ?

Смешение вероятностей… выбор альтернатив… Параллельные вселенные… Воображение как форма виртуальной реальности…

Все миры существуют.

Все они одинаково реальны.

Перекрёстки множественных вселенных сходятся в одной точке, и точка эта — в сознании мыслящего существа.

Её взгляд пронзал мир насквозь.

По светлым стенам конференц-зала ползли чёрные трещины.

Глаза на портретах проваливались немигающими чёрными дырами.

Ткань пространства и времени зияла пустыми прорехами.

Ординатора начало слегка трясти, но не от страха, а от радостного возбуждения.

Странное, неведомое доселе чувство единения со Вселенной захлестнуло её существо. Точно рухнула некая незримая преграда, отделявшая её от мира и людей.

Не осталось и следа прежних сомнений и страхов, печали и уныния: она отчётливо ощущала собственную тождественность самой Вселенной. И окружающие предметы, и люди, ветхий зал и мир за его пределами — всё это были фрагменты чего-то Единого, каждый из которых хранил в себе скрытое целое во всей его полноте. И она была таким же фрагментом — и целым в то же время.

Никогда ещё мир не представлялся ей таким чётким и ясным.

Но в этой чёткости скрывалось странное двоение: что-то отделялось от контуров окружающего, что-то полупрозрачное, как будто менее плотное, разреженное и тем не менее реальное — даже более реальное, чем обычный мир.

Её взгляд, растворив завесу привычных форм, устремлялся к скрытым уровням бытия. Параллельные пространства, свёрнутые измерения, другие миры под разноцветными солнцами…

Информация — в звуке, цвете, но в большей степени — в бессловесных и бесформенных мысленных образах — прокручивалась перед заворожённым сознанием с невероятной скоростью и тем не менее воспринималась им полностью. Предметы, явления и события накладывались друг на друга, многомерными волнами текли сквозь разум.

Это был иной мир, и вся его история развернулась перед ней в одно мгновение.

И она вспомнила — всё, без остатка. Последовательность событий выстроилась в памяти, точно заняв прежнее место, откуда была вытеснена тысячи жизней назад.

Она вспомнила, кем была до того, как в Землю врезалась Тейя, вспомнила потерянный дом и своё настоящее имя. И то, что она сделала.

О Предвечная Бездна Тьмы, что она сделала!..

— Эмпирика, пойдём, — Ингвар коснулся её плеча, поднимаясь с кресла. — Твой выход. Слышишь?..

Он осёкся, взглянув ей в лицо.

Бледное лицо с потусторонним взором, в котором читался немой ужас мистического постижения неведомой и зловещей тайны.

Не видя перед собой ничего, кроме образов скрытого мира, та, кто уже не была Марией Станиславовной, дрожащими губами прошептала одно лишь слово:

— Игнавия[1].

[1] От лат. ignavia — вялость, расслабленность, недостаток энергии, бесплодность, бесполезность. Это «консервация организма», «состояние своеобразного психологически обусловленного гипобиоза», в котором существование ограничивается поддержанием жизненно важных функций, т. е. «человек не совершает никаких видов деятельности, кроме направленных на самосохранение». При этом немаловажна психологическая установка на изоляцию от общества (индивидуализм) с невозможностью «удовлетворить естественную человеческую потребность в сопереживании и любви» (Семёнов С.П., Чернявский В.А. Энерджайзинг // Вестник психотерапии. — 2010. — № 36 (41). — С. 22–37.)