Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 13. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ИВ

Меж шатров снова носилось весёлое щебетание множества голосов.

На сцену вышли девушки в голубых платьях — те, которых Эмпирика видела у ручья.

— Братишка, — что-то чёрное со смехом накинулось на молчаливого рат-убианца. — Думал, я тебя не найду? А ведь твои мысли порой возникают в моей голове.

С удивлением Эмпирика узнала Дэсту.

Они переглянулись.

Только бы не пришлось опять разговаривать: теперь это почему-то казалось нелёгкой задачей.

— Вижу, вы с Дэ́йдженом уже знакомы, — хмыкнул недавний соратник. — Ординарец короля, похитивший его дочерей, стоило на денёк оставить их без присмотра.

«Вообще-то нет», — молча подумала Эмпирика. Хотя она могла и раньше догадаться: кто бы ещё стал им помогать, как не таинственный юный феоссар, о котором заговорщицки шептались старшие сёстры, намекая на его неподобающе взаимный интерес к Эмеградаре.

— Завтра уезжаешь домой? — невозмутимо осведомился Дэйджен.

Пожалуй, это была первая — и единственная — фраза, которую Эмпирика от него услышала.

— Точно так, — улыбнулся Дэста. — Не беспокойся, маме и сестрёнкам я накупил подарков от нас обоих.

Послышалась музыка флейты и лютни.

Все взгляды вновь устремились на сцену.

Девушки начали петь.

— Что это за язык такой? — тихо спросила Эмпирика.

Прежде она подобного не слышала, но слова отчего-то казались смутно знакомыми. Точно пришли из какого-то странного забытого сна…

— Старый радошианский, — объяснила Эмеградара. — Восстановлен по фрагментам древних рукописей и надписям на камнях. Эгидиумы, разумеется, его не признают.

Навязчивый мотив проникал в самое сердце, пробуждая смутное чувство светлой печали. И другое: скрытое, тёмное, непонятное. Какую-то чёрную тревогу, смешанную с необъяснимым стыдом.

«Такое чувство, будто меня здесь быть не должно», — с досадой подумалось Эмпирике. Будто она — неуместное чёрное пятно, омрачающее всеобщий праздник.

«…как призрак проклятых дорог на перекрёстке тёмных дум», — подсказал голос аюгави, такой же задумчивый и ледяной, каким принцесса слышала его в последний раз: после лекции отсутствие Дары разверзлось прорехой тишины на месте успевшего стать привычным задорного смеха.

Когда песня закончилась, сменившись заводной мелодией колёсной лиры, это тягостное чувство стало невыносимым.

— Пойдём танцевать, — улыбнулась Эмеградара.

Её спутники-агранисцы вместе с юношами и девушками из соседних палаток уже направились к сцене, занятой музыкантами в красных кафтанах, возле которой собирался весёлый народ в ярких костюмах, пускаясь в пляс.

— Вот ещё, — буркнула Эмпирика.

— Пойдём, это просто. Проще, чем воевать, — Дэста со смехом протянул руку, но она невольно отшатнулась.

Смущённая полуулыбка. Затаённая тревога. Тяжёлая, едва скрываемая горечь.

— Я тут подожду.

Она осталась одна у шатра и долго смотрела на фигуры, кружащиеся в танце. Тихий ветерок, жёлтые цветы, душистые травы, тепло огня, музыка флейты… Всё словно отдалилось, заволоклось пеленой чёрного тумана.

Откуда-то повеяло холодом, и замёрзшие пальцы ног зябко съёжились в непросохших ещё ботинках.

Нет, ей здесь определённо не место.

Эмпирике захотелось уйти куда-то, спрятаться, укрыться с головой — раствориться в этой внутренней черноте, только бы не темнеть досадным пятном в глазах, мечущих весёлые искорки.

Никто не обращал на неё внимания, — она знала, — и всё же не могла отделаться от ощущения, что со всех сторон к ней прикованы чьи-то недобрые тяжёлые взгляды.

Перейдя ручей, Эмпирика вернулась на притоптанный луг, где недавно гремела битва. Она миновала одинокий сарай и взобралась на холм.

Ветер доносил обрывки музыки и пения — тихие, призрачные, словно из другого мира.

Заметно похолодало, и даже свет солнца как будто потускнел.

Эмпирика плотнее закуталась в чёрную накидку и спустилась со склона в узкую тенистую низину, откуда странная сизая дымка поднималась к вершине соседнего холма. К чёрным руинам, куда держала она путь.

Остатки давно разрушенных ступеней. Обломки громадных камней, усеявшие склон. Приглядевшись, она различила на них подобие древней резьбы — или это были просто природные следы времени?

Руины, вросшие в холм, затянутые у подножия густым кустарником, торчали острым шипом, застывшим в дерзком стремлении пронзить небо.

Под остовами арки она вошла в башню — ступила в полумрак и неспешно поднялась по полустёртым ступеням на площадку с осыпавшейся крышей. Дальше ступеней не было; наверху виднелись остатки каменных перекрытий. Внутреннюю часть площадки тускло освещали падающие сверху рассеянные лучи.

Здесь было ещё холоднее. Пахло сырыми камнями с лёгкой примесью чего-то тошнотворно-сладковатого. Эмпирика старалась не думать об этом запахе. Воздух был каким-то густым, тяжёлым, и она не могла избавиться от представления, как с каждым вздохом в лёгкие проникают тлетворные испарения со спорами плесени, как с каждым вздохом её тело наполняет порция неизвестного яда.

Воздух стоял бездвижно, но она ощущала странное прикосновение к коже — точно ветерок пробежал. Но ветра не было. Странно: ведь она слышала далёкий шум, точно ветер завывал над холмами. Остальные звуки померкли вовсе, точно и не было неподалёку никакого Фестиваля.

В тусклом свете она различила надписи на стенах.

У неё закружилась голова.

Перед заморгавшими глазами поползли разноцветные концентрические круги.

Когда она снова пригляделась, стало ещё темнее. Тусклый свет исчез, и вместо него откуда-то сверху лилось зыбкое красноватое свечение.

Эмпирика пошла наверх, держась за стены, по винтовой лестнице — по ступеням, которых не было мгновение назад.

Там, где она касалась сырых камней, с тихим шипением вспыхивали странные фиолетовые знаки и тут же гасли во тьме.

Многоголосый шёпот заполнил пространство.

Приглушённый гул. Слов не разобрать. Дрожащее дыхание.

Прислушаться — и просачивается сквозь шум полупрозрачная повторяющаяся мелодия. Навязчивая песня, струящаяся прямо в сознание и заполняющая его целиком смутными образами.

«Обитает наш народ в чёрной бездне меж миров», — тихо пел ясный голос вдалеке и одновременно совсем близко, а где — не разобрать: то ли в мыслях, то ли в другом пространстве.

Гладкие камни отзывались протяжным эхом.

«И, пока ты будешь спать, вечность он сочтёт опять».

Колыбельная.

Ей отчётливо вдруг вспоминалась другая башня: чёрная под чёрным небом. И мягкий сиреневый свет странных светильников в тёмных покоях. Пурпурный балдахин над кроватью. И груды книг: громадные фолианты, внушающие ужас одним своим видом, источающие тревожный, будоражащий воображение запах ветхости с едва уловимой примесью чего-то сладковатого, тошного — мрачного и неназываемого.

И этот голос…

«Заклинаю ясный день — пусть падёт на солнце тень.

Заклинаю злую ночь — звёзды с неба канут прочь».

Неуловимый голос, чьё призрачное звучание столько лет тщетно силилась она воскресить в памяти.

И ожило вдруг всё — разом и без утайки. То, что все эти годы тревожило её сны, утопая наутро в милосердном забвении.

Гулкие лестницы с резными перилами. Бесконечные подземные коридоры. Зыбкая, вздрагивающая от каждого вздоха тишина в необозримом зале, чьи полупрозрачные стены и своды из зеркального камня теряются в туманном полумраке.

В Зале Потерянных Душ, в башне Аш-Таше на Озере Слёз…

Руки — тёплые, мягкие, ласковые — теперь были холодны и жестоки. Одна сжимала её ладонь до боли, другая что-то прятала за спиной.

Бессчётные ступени, перекрестья ходов… Они шли так долго, что Эмпирика утратила всякое представление о направлении и не могла понять, поднимаются они или спускаются.

Они находились здесь вдвоём. Вернее, остальные — если они были, кем бы они ни были — никогда не занимали Эмпирику настолько, чтобы попасть в поле её восприятия. Только смутное ощущение постороннего присутствия, непонятное и неосознаваемое тогда, в детстве, позволяло предположить, что в башне жил кто-то ещё. Как будто она полнилась призраками — бесплотными, незримыми и оттого с особой, даже болезненной какой-то настойчивостью отстаивающими своё право на достоверное существование.

Голос чарующий — твердеет, широко распахнутые глаза смотрят незряче, сквозь неё, из тьмы — и во тьму.

Эмпирике страшно, но она молчит. Молчит и ждёт неизбежного — того, что не понимает ещё умом, но чувствует безошибочно всем своим существом.

«И, когда настанет тьма, ты войдёшь в неё сама:

Из тюрьмы-укрытия — да в прореху бытия».

Занесённый кинжал. Безмолвный ужас. Чёрный провал в полу.

Нет. Она не хотела. Кто-то заставил её. Она кричала — о, бесконечный и невыразимый ужас, как она кричала… Она отвела кинжал от Эмпирики в последний миг, а в следующий — рассыпалась облаком пепла.

И призраки вышли из туманного сумрака, отделились от дымчатых камней, словно шагнули из другого пространства в это — пустое и застывшее, разбившееся мириадами дрожащих осколков тишины, оглушительной после оборвавшегося навек крика.

Призраки, прячущие лица под капюшонами.

От них веяло холодом — но не жестоким, а каким-то печальным, и руки их — зябкие и зыбкие — были ледяными, но от бессилия, а не отчаяния.

Они вывели принцессу из башни. И всё расплывалось в туманной неотчётливости, словно застыло в неопределённости. И даже темнота не была темна.

Сизые холмы и озеро, клубящееся мерцающей дымкой. Бег каменистых троп в безветренные низины. Далёкий неясный океан, а за ним — другие башни, и замки, и комнаты, и коридоры, голоса и песни, лица и книги, но все — другие. Давящие собственным весом, душащие собственной плотностью, нависающие необъяснимой угрозой над её призрачным бытием.

А голос — ослабший, затихший, отдалившийся и отделённый незримой стеной толщиной в несколько вселенных — продолжал петь:

«Спи, принцесса, до поры, пока рушатся миры,

Но, когда померкнет свет, ты на всё найдёшь ответ».

Видение мимолётно — и вот она уже снова в Аш-Тарагате, поднимается вверх по ступеням, разрушенным много веков назад.

И знаки на стенах, и горящие фиолетовые буквы, и шёпот складываются в иную историю. Начатую далеко и давно. Творимую здесь и сейчас.

«Траектории пространства и времени, уходящие в бесконечность…»

Знаки полыхают, знаки зовут, знаки кричат.

Знаки оживают тысячами бестелесных душ, жаждущих отмщения.

Знаки — живой огонь, холодное тёмное пламя, обжигающее пальцы.

Эмпирика касается их и шепчет бессмысленно, следуя смутному порыву, вторя чьему-то навету, чужому воспоминанию.

Что-то просыпается в недрах сознания, что-то заставляет её совершать эти странные жесты. Колдовской ритуал? Она не отдаёт себе отчёта, может лишь безвольно наблюдать со стороны, как руки — её или чьи-то другие? — извиваются в воздухе, заставляя ритмично плясать полыхающие знаки на стенах, как, зловеще скривившись, шевелятся бледные губы, произнося древнее проклятие.

Она не хотела. О, предвечный Свет и великое море Тьмы, видит всезнающая Вселенная, что она не хотела!..

И чёрное торжество разливается дрожью по телу. И болезненный жар дикого восторга кружит голову.

Рушится опостылевший мир, и гладкие камни древних руин восстают первозданными башнями, пронзающими небо.

Один за другим скользят перед воспалённым взором родные лица, искажённые предсмертной мукой, появляются и тают во тьме. На устах их — мольбы о пощаде, скорбные стоны или безмолвное изумление.

Судорожный вздох. Собственное дыхание жжёт изнутри. Злорадный оскал. Некто внутри неё празднует победу, и она ликует — не может не ликовать — вместе с ним.

Осознание приходит внезапно и сокрушительно, как гром.

Безумный порыв иссяк, и она теперь — безвольная оболочка, сброшенная за ненадобностью. Тело разбито, сознание искромсано, лихорадочный озноб и мучительная слабость терзают каждую клетку её существа.

Эмпирика бессильно падает на колени.

— Что я наделала…

Она шепчет беззвучно, беспомощно распластавшись на полу. Холодный ветер вползает в провалы руин, скользя ледяным дыханием по гладким камням, треплет чёрное платье и спутанные волосы, обжигает влажную кожу.

Она не может пошевелиться. Веки тяжёлые, взгляд мутный, всё меркнет и тает, тает во тьме…

— Что я наделала…

Тревожный вскрик и радостные объятья. Слишком сильные, грозящие раздавить. Знакомый голос. Родной и тёплый — и оттого так больно его теперь слышать.

Её поднимают и несут куда-то, но она ничего не видит, только бормочет бессвязно, и в невнятном шёпоте — предупреждение и раскаяние. Но всё тщетно: её не слушают, её не понимают. Её заставляют молчать, поят чем-то горячим и сладким, и тошнотворное кружение пульсирующего мрака затягивает её с головой в мутную бездну.

«Спи, принцесса, до поры,

Пока рушатся миры…»

Отзвуки далёкой печальной песни долго тянулись сквозь тяжёлые липкие миражи, пляшущие фиолетовыми всполохами в кружащейся тьме.

Окно в сумрачной комнате было занавешено, и всё равно свет, прорвавшийся под воспалённые веки, был нестерпимо ярок.

Эмпирика не представляла, как оказалась в своих покоях и сколько времени провела в беспамятстве.

Мастер-целитель — подслеповатый старик в тюрбане — заверил, что у неё была обычная лихорадка, но жар спал, и она скоро поправится. Конечно, она ничего не сказала о том, что видела и слышала в Аш-Тарагате, но по его странному прищуру догадывалась, что, вероятно, могла ненароком проговориться во время болезненных метаний.

Теперь Эмпирика больше всего опасалась, что её заберут в башню целителя — ту самую, которой её частенько пугала Эвментара.

— Во время лихорадки сознание нередко расстраивается, — сказал лекарь, словно угадал её мысли, — но всё быстро проходит. На это не нужно обращать внимания.

Король Ингрид заходил каждый день, впуская в комнату свет, и подолгу сидел у её кровати, глядя на разноцветные облака за окном, явственно силясь сказать что-то тёплое, нежное, важное и по обыкновению не находя нужных слов. Глаза его — добрые, ласковые — как всегда при взгляде на младшую дочь были полны какой-то невыразимой печали.

Это он нашёл её в чёрной башне. Через три дня после того, как она пропала на Фестивале. Разумеется, Эмеградаре пришлось ему всё рассказать.

Эмпирике оставалось только догадываться, какую взбучку устроили сестре. Да и Дэйджену тоже… Она всех подвела. Снова.

Старшие сёстры, конечно, не приходили. Даже Эмеградара. Эмпирика и не ждала. Вряд ли они бы расстроились и в случае её смерти. Может, не заметили бы вовсе. И она не была на них в обиде.

Даже когда силы начали потихоньку к ней возвращаться, Эмпирика ещё долго не выходила из комнаты. Вспоминать о случившемся в башне было страшно — она всеми силами пыталась не думать об этом, и образы болезненных видений таяли, постепенно выветриваясь из памяти, — но зловещая чёрная тревога не покидала её сердце.

Она чувствовала, что произошло нечто непоправимое — но что именно, понять не могла. Какое-то чудовищное зло пробудилось… по её вине.

Однажды, очнувшись от беспокойного полузабытья — частого спутника затяжного выздоровления, — с немыслимым удивлением она обнаружила на прикроватном столике книгу Фрагилия — ту самую, которую просила сестру купить на Фестивале.

«Проклятье Звёздного Пепла».

Не лучшее чтение для утомлённого разума, ещё не оправившегося от болезни, но Эмпирика чувствовала, что в этой книге найдёт ответы на многие из невысказанных вопросов, навязчиво терзающих душу смутными страхами и догадками, слишком безумными, чтобы принимать их всерьёз.

Читать было тяжело. Буквы расплывались перед сонными слезящимися глазами, и тяжеловесные путаные строки то и дело ускользали от рассеянного внимания. Временами она ловила себя на мысли, что, прочитав абзац, совершенно ничего не усвоила, и ей приходилось перечитывать снова — без успеха.

Взгляд скользил по страницам, а мысли блуждали где-то далеко, мысли ни о чём, текущие своевольным потоком независимо от сознания в неизведанные сумрачные дебри, лишённые хоть какой-нибудь ясности, необходимой для того, чтобы складываться в слова.

Часы и дни летели незаметно, и Эмпирика подолгу сидела над раскрытой книгой, всё чаще устремляя обессилевший взгляд в пустое пространство позади разноцветного пейзажа за окном, слишком яркого и плотного для её зыбкого восприятия, силящегося поймать нечто неописуемо призрачное в таинственных прорехах бытия. В просветах между звуками и образами, в промежутках между привычными понятиями и знакомыми измерениями, в закоулках между явью и сном.

«И, когда настанет тьма,

Ты войдёшь в неё сама…»

Понимание настигло её внезапно, как буря, разразившаяся над помрачневшим вмиг Агранисом. Яростный ветер врывался в открытое окно, путаясь среди страниц распахнутой книги и роняя на сонное лицо крупные капли дождя. Молния, сверкнувшая вдали над бушующим океаном, отразилась яркой вспышкой озарения в разбуженном сознании.

Разрозненные фрагменты сложились в пугающе целостную картину, непреложную и неопровержимую до ужаса.

Обрывки видений и фраз, смутные воспоминания и отрывки из книги — всё мгновенно наполнилось смыслом, единым и чудовищным.

Эмпирика кинулась бежать.

По мраморной лестнице, вниз, вниз, скорее…

Пробегая мимо этажа, где располагались покои старших сестёр, она чуть не врезалась в Эвментару.

Её золотые волосы, украшенные жемчужными нитями, рассыпались на плечах мягким шёлком, а пышное белое платье искрилось янтарными бусинами.

— Смотри, куда несёшься! — гневно бросила та.

Эмпирика застыла в нерешительности, силясь восстановить дыхание.

— Куда это ты собралась в таком виде?

— Мне нужно… я ищу отца, — с трудом выдохнула младшая сестра.

— Он занят. Погоди… Ты что, забыла, какой сегодня день? — Эвментара со вздохом презрительно закатила глаза. — Впрочем, ничего нового. Не удивлюсь, если ты вообще плохо понимаешь, где находишься и… что из себя представляешь.

Ну началось.

К подобным выпадам стоило бы уже привыкнуть и не обращать внимания, но каждый раз Эмпирику это больно задевало, и сердце её начинало полниться закипающей бессильной злобой, сдерживаемой величайшим усилием под зыбкой маской видимого равнодушия.

Но сейчас она и вправду ничего не почувствовала. Были дела посерьёзнее.

— Прошу, это очень важно…

— Важнее, чем мой день рождения?! — громыхнула сестра.

Она словно только и ждала возможности сорвать зло на Эмпирике и не дала ей даже словечка вставить, разразившись очередной язвительной тирадой.

— Клянусь, я убью тебя своими руками, если ты хоть на миг сунешься в тронный зал в проклятом игнавианском наряде! — заключила старшая сестра.

Эмпирика недоумённо хлопала глазами.

— Да послушай же! — снова попыталась объяснить она, но с губ срывались лишь досадно неубедительные рваные фразы. — Беда грозит Королевству… Нет, всему миру! Магия башен… Башни-порталы! Радош запечатал их, а я, кажется, открыла…

Эвментара выругалась.

— Конечно, лучшего времени для помешательства ты не нашла! Ты хоть понимаешь, что несёшь?! Погоди, сейчас я запру тебя в комнате и позову мастера-целителя, он заберёт тебя в свою башню и не выпустит никогда!!!

Эмпирика бессильно покачала головой. Вероятно, она и вправду потеряла рассудок, раз решила заговорить со старшей сестрой.

— …ты позоришь нашу семью! Позоришь короля! Игнавианское отродье! Ты ведь даже не его дочь…

Это было невыносимо.

Снова бежать, опрометью, не глядя, наверх, наверх, прочь…

Только не в свою комнату.

Сзади — топот шагов.

Эмпирика бросилась вверх по лестнице, в библиотеку: прятаться, таиться, скрываться, а если придётся — спасаться бегством с высокого балкона, под которым далеко внизу бушует беспокойный океан. Только не в башню целителя. Им никогда её не достать.

А на следующий день началась война.

И бессловесные мысли витали отголоском тревожного сна, бились точно птицы о мутное стекло, силясь поведать что-то важное, но смысл их уловить никак не удавалось.

Занавешенное окно, затемнённая комната. Резь в глазах. Голова была тяжёлой, неподъёмной — не оторвать от подушки.

Воспоминания о вчерашнем дне застилала густая пелена отупляющего сумрака. Горьковатый привкус во рту… Мастер-целитель… Дождь в библиотеке… Проклятая Эвментара…

И снова озарение — как гром. Но вспышка молнии, осветив туманный разум, растаяла в зыбком мареве забвения.

Она должна была что-то рассказать, но её никто не слушал… Судьба Королевства зависит от этого… Она не могла вспомнить, но чувствовала, что действовать нужно немедленно. Нужно снова бежать, бежать куда-то…

Тихий скрип. Шаркающие шаги. Шорох одежд.

— Вы проснулись? — раздался дребезжащий голос.

Эмпирика поморгала, щуря слезящиеся глаза, и расплывчатое синее пятно перед ней понемногу обрело форму. Это был старик Велемор, бывший феоссар, много лет пытавшийся стать Эгидиумом и с трудом добравшийся только до звания старшего помощника младшего целителя. Его держали при дворе, видимо, за какие-то давние заслуги, и, нужно отдать ему должное, Велемор всегда усердно и точно исполнял поручения, пусть даже и мелкие.

В длинной мантии, седовласый, с отвисшими мясистыми щеками и кустистыми вечно хмурыми бровями, он казался суровым, но на самом деле во всём дворце сложно было отыскать более безобидное существо, и даже в напускной ворчливости его тона было что-то жалостливое, по-детски растерянное.

— Нужно выпить лекарство, — Велемор извлёк из складок мантии прозрачный флакончик.

— Что, прямо до еды? — бессильно выдохнула Эмпирика.

Старик озадаченно огляделся.

— После, разумеется, — продребезжал он, указав на прикроватный столик, где взгромоздилось несколько тарелок.

Лёгкая тошнота подступила к горлу: даже смотреть на еду не хотелось.

Путаясь в одеяле, Эмпирика с трудом приподнялась и свесила ноги. Голова кружилась нещадно, и неустойчивый мир грозил вот-вот обрушиться и отбросить её обратно на кровать, придавив непомерной тяжестью.

Не глядя на неё, Велемор поставил флакончик на стол и засеменил прочь из комнаты.

— Стойте, — сипло выдавила Эмпирика, терзаемая безотчётной тревогой, неуёмной и нарастающей с каждым неполным от беспокойства вздохом. — А где отец?

Велемор растерянно обернулся.

— Как, вы ничего не помните?

Кое-как одевшись, накинув плащ с капюшоном, она снова бежала вниз по уходящей из-под ног лестнице, отчаянно цепляясь за перила.

Покои сестёр были пусты и безмолвны. Высокий зал — тоже.

Ни одного феоссара не встретилось ей по пути.

Она упрямо отказывалась верить словам старика.

Как же так?..

Всего несколько часов назад король Ингрид был здесь, а теперь… Как она могла забыть?! Нет, нет, это невозможно! Неужели она опоздала?

Но под жёлтыми крацитовыми деревьями — лишь мирные вздохи ветра, и оранжевые лучи Мерры тихо путаются в пушистых кронах, падая на мраморные ступени.

Ступень за ступенью — вниз, вниз. А вокруг — ни души. Только шелест листвы в тихом танце тени и света.

По улицам нижних кварталов, извилистыми ручьями окружающих городской холм, бежала тревожная рябь. Качаясь от ветра, протяжно и скверно скрипела вывеска рыбной лавки, хлопали двери домов и ставни спешно закрывающихся магазинчиков, кто-то кричал кому-то вернуться в дом, где-то вдалеке слышался надрывный детский плач. Приглушённо, точно от испуга, переговаривались прохожие, стекаясь к западным воротам, и путаные обрывки многоголосых фраз доносились до Эмпирики, чёрной чернильной каплей растворившейся среди пёстрой толпы.

— …значит, во дворце никого не осталось?

— …только младшая…

— Но кто будет править в это время?

— …да перестаньте, сколько можно! Мы победили бы и с меньшими силами, а тут — вся армия. Война не продлится и дня.

— Неужели это… колдовство?

— Какой вздор! Больше слушайте болотных друзей. Наверняка опять происки галахийцев…

Разноцветные нилькевы безмолвно тащили крытые повозки по каменной мостовой. Вместе с ними последние отряды пеших феоссаров молчаливыми колоннами покидали город — по главной дороге, на запад, к пологому спуску — и терялись в туманной дымке у изумрудного леса.

Эмпирика вынырнула из взволнованного переулка на площадь перед воротами, подле которых толпился народ. Взгляд её беспокойно заскользил по сосредоточенным лицам воинов, сопровождавших обоз, по напряжённым фигурам возниц и любопытствующим головам, выглядывающим кое-где из-под пологов. Развевающиеся янтарные плащи, жёлтые и белые сюрко, сверкающие мечи. Слаженные шаги, тревожный шёпот по обеим сторонам улицы. Те, в повозках, — целители, должно быть.

Сердце, ещё не унявшееся от бега, забилось сильнее в тревожном предчувствии.

Что-то не так.

Ну конечно: нет трагов! Не реют над городом крылатые медузы с всадниками в янтарных плащах, а ещё — в воздухе вообще никого нет! Последние златопёрые радости истаяли вместе с наваждением безмятежности, и оттого потускнели прекрасные башни Аграниса, побледнели, померкли без крохотных крыл и звонких голосов своих дивных обитательниц.

Краем глаза принцесса заметила — или показалось только — знакомое лицо, мелькнувшее в проезжавшей мимо телеге. Соломенные волосы с растрёпанной озорной чёлкой из-под целительского чепчика, непривычно растерянный взор. И прежде, чем Эмпирика успела сообразить, повозка выехала за ворота.

Она хотела кинуться следом, но что-то остановило её, приковало к месту.

Золотой отблеск, выбивающийся из общего строя. Мерный звон доспехов. Уверенный лёгкий шаг. Надменный голос, отдающий последние распоряжения.

Дыхание перехватило. Досадная дрожь пробежала по скованному телу. Неимоверным усилием Эмпирика вытолкнула себя из толпы и шагнула к колонне, наперерез сестре.

— Какого ашмара… Ты ещё что тут делаешь?! — Эвментара остановилась, смерив её презрительным взором.

— Умоляю, выслушай меня в последний раз, — собрав всю волю в кулак, решительно сказала Эмпирика. — Я знаю, как их остановить. Знаю, откуда они пришли. Вы должны вернуться в город. Передай отцу, что…

Воительница резко схватила её за шиворот, но Эмпирика продолжала, срываясь на крик:

— …что иначе их не победить!

— Замолчи, а не то я…

— Оружие их не сокрушит. Нужно добраться до башни. Возьми меня с собой в Аш-Тарагат! Только я могу остановить это, потому что… я это и начала.

Сильный хлопок оглушил её прежде, чем она почувствовала боль.

Тёмная вспышка перед глазами. Жар огня растекается по щеке.

— Послушай же: вы все погибнете! Никто не спасётся!..

Новый удар на миг погасил свет. С силой отбросил назад. Повалил на мостовую.

Головокружительная муть с привкусом железа.

Гомон толпы, испуганные вскрики, удивлённые лица, переглядывающиеся феоссары, замявшаяся процессия, гневный возглас Эвментары.

Растерянность, боль и стыд тонули в нахлынувшем из самой глубины существа Эмпирики тёмном потоке мрачного удовлетворения. Вопреки обыкновению, ей не хотелось разорвать обидчицу на части или в унизительно-бессильной злобе провалиться на месте.

Окровавленные губы скривились в страшной усмешке:

— Запомни мои слова, Эвментара. Пусть они станут последним, что придёт тебе на ум, когда…

«…когда демоны растерзают твоё лицо! Когда собственный обезумевший траг лишит тебя жизни!»

Остатки благоразумия или любовь к Ингриду — что-то оборвало её на полуслове, но мысли — мысли текли сами собой, разве их остановишь? И за них — за эти страшные мысли в тот последний миг — она себя никогда не простила.