Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 14. ЯНТАРНОЕ СЕРДЦЕ МИРА

— Это не я! Клянусь, это не я!

В полумраке высокого зала Эмпирика не видела лица незнакомца, но чувствовала животный ужас, с которым тот отпрянул назад, когда она выбежала ему навстречу.

Её руки были в крови.

Тяжёлые парадные двери распахнулись, и в зал вместе со светом ворвались несколько смуглых воинов в золотых доспехах. Рат-уббианцы. Что они здесь делают?

Эмпирике некогда было думать об этом: острые копья полукольцом преградили ей путь.

— Это не я, — только и могла бормотать она сдавленным от подступивших слёз голосом.

Когда в портовой башне тревожно зазвонил колокол, немногие стражники, оставшиеся во дворце, ринулись в город.

Младшая дочь короля прильнула к окну.

Над океаном узкой полосой стелились густые чёрные облака, расцвеченные красными всполохами.

— Никогда такого не видел, — скрипучий голос Велемора был мрачен.

— Они уже здесь, — сказала принцесса.

— Получим донесение от стражей и тогда отправимся в Варагнию, как приказал ваш отец.

Эмпирика хмуро покосилась на старика.

— Мы ещё можем успеть на Игнавию, — глухо молвила она. — Я уже говорила, что только там найдётся способ победить в этой войне.

— А я уже говорил, что это вздор.

Чёрно-красные облака тянулись из-за горизонта тяжёлыми клешнями, омрачая небесную лазурь. Зрелище было пугающим и завораживающим одновременно.

Всё вокруг потемнело.

Откуда-то с нижних улиц, с северной стороны, раздался протяжный многоголосый крик.

Принцесса со стариком тревожно переглянулись.

В саду застонали деревья.

Чудовищный порыв ветра разбил оконное стекло, осыпав Эмпирику крошевом мелких осколков.

— Да что же это… — Велемор засеменил к ней, как вдруг в окно влетел серый вихрь, отбросивший старика в сторону.

Эмпирика вжалась в угол. Взору её предстала высокая фигура в изорванном сером плаще. Длинные, едва ли не до пола рукава развевались лохмотьями, точно изрезанные лоскутами крылья.

Иссиня-бледная сероватая кожа выдавала в пришельце галахийца. Застывшее острое лицо, хитросплетения белёсых шрамов, сползающих от левого надбровья по щеке. Бесцветные глаза его горели холодным огнём и казались мёртвыми — глазами призрака.

— Ты ведь бывал в дозоре, криворукий старик? На острове Апсара, помнишь? — процедил он с шипением, растягивая каждое слово.

Глаза Велемора округлились от ужаса.

— Ну давай, вспоминай. Ребёнок, девушка с болотными глазами. Она ведь тоже хотела стать Эгидиумом.

Старик сипло пробормотал, оседая на пол:

— Я не хотел… Это вышло случайно.

— Она просила помощи, а ты убил её!

Велемор что-то запричитал шёпотом, но незнакомец не слушал:

— Вы тогда искали галахийца. Что же, теперь я сам тебя нашёл!

В мгновение ока, выхватив чёрный меч, он оказался подле старика и одним взмахом оборвал его жизнь.

Эмпирика застыла, парализованная ужасом.

Сердце глухо ухнуло и замерло, а дыхание перехватило, когда серый призрак с ледяным взором направился к ней.

— Ты молодец, — шепнул он, скалясь, и тихо, почти ласково коснулся её щеки окровавленными пальцами. — И спасибо за ключ.

Когда галахиец исчез в проёме окна, Велемор всё ещё корчился на полу в кровавой луже.

Эмпирика хотела зажать его рану, но там было сплошное месиво. Дрожащими руками она бессмысленно водила по его животу, не зная, что делать. К горлу подступила тошнота.

Велемор страшно хрипел и хватал воздух ртом, силясь что-то сказать. Когда обезумевший взгляд его выпученных глаз застыл, Эмпирика тяжело выдохнула, со стыдом сознавая, что чувствует облегчение.

Её трясло и мутило, когда она, не разбирая пути и пошатываясь, спустилась в полумрак высокого зала.

Грозные рат-уббианцы стояли стеной, ощерившись копьями, заслоняя незнакомца. Тот медленно пятился к открытым дверям, на свет, и Эмпирика только теперь его разглядела. Смуглая кожа, но более светлая, чем у остальных. Жёлтый тюрбан и камзол, отделанный золотом.

— Принц Ир-Седек? — раздался знакомый голос у входа.

Все обернулись: чуть не врезавшись в принца, в двери влетел Хранитель.

Быстро окинув взглядом зал, он бросился к Эмпирике, не обращая внимания на растерянных воинов, и прижал её к груди.

Из последних сил пыталась она сдержаться и не смогла — беззвучные рыдания захлестнули всё её существо.

Утихнув, краем глаза она заметила, что в зал подтянулись феоссары: израненные, растрёпанные, в изодранных плащах, некоторые — с наскоро замотанными головами. На повязках темнели пятна крови.

Руки Хранителя были тёплые, а голос — холоден и твёрд.

— Что случилось, принц? Почему вы здесь?

— На Рат-Уббо мятеж. Моя мать мертва. Я пришёл просить защиты у короля Ингрида.

— Вы опоздали, — злобно бросил один из феоссаров с забинтованной головой и тут же осёкся, когда Хранитель поднял руку, приказывая молчать.

В этом израненном воине Эмпирика с трудом узнала Белтейна, одного из вернейших спутников короля — только по голосу.

— Нужно уходить. Сейчас же! — скомандовал Хранитель. — Мы отправляемся на остров Канум. Другие отряды уже в пути.

На миг Эмпирике стало легче на сердце. Ну разумеется. Ингрид и сёстры послали за ней, а сами уже плывут на Канум, в неприступные Катакомбы Феоссы. Там они будут в безопасности, но ненадолго…

— Мне нужно на Игнавию, — тихо сказала она.

Хранитель покачал головой и ответил так же тихо с печальной полуулыбкой:

— Главное сейчас — убраться отсюда. А по дороге разберёмся.

Она хотела собрать вещи сёстрам — в Катакомбах же ничего нет! — но Хранитель не позволил. Время шло на секунды. Некогда и кровь с платья смыть.

Накинув плащ и перебросив давно собранную дорожную сумку через плечо, она в последний раз оглядела своды дворца и без сожалений ступила за порог.

Под тяжёлыми чёрно-красными тучами, расцвеченными на севере огненными всполохами, темнел янтарь дворцов и башен, и весь город казался залитым кровью.

На улицах царил хаос. Повсюду отчаянно метались объятые паникой толпы, сталкиваясь и давя друг друга в тесных переулках, сметая на своём пути изящные скульптурные украшения тротуаров и брошенные палатки торговых рядов, топча увядающие на глазах золотые цветы на рушащихся замковых террасах.

Над городом, рассекая облака, тут и там сновали крылатые твари, стремглав падающие в толпу и уносящие страшную добычу в небо. Гигантские зубастые медузы хватали щупальцами обезумевших от ужаса горожан, на лету разрывая их на части. Чёрные всадники с горящими глазами, увенчанные коронами уродливых ветвистых рогов, неслись наперерез беглецам.

Гибнущая столица содрогалась в чудовищной агонии под грохот раскалывающих кровоточащее небо огненных взрывов, и в её предсмертном стоне истошные крики толпы сливались с омерзительными воплями демонов.

Хранитель с Эмпирикой, Ир-Седеком и кучкой воинов бежали из дворца подземными коридорами через чёрный ход, прямо к восточному порту. Здесь их ждал небольшой корабль, снявшийся с якоря, как только принцесса и её спутники ступили на борт.

Янтарные искры догорали на потускневших городских стенах, как уголёк затухающего костра. Когда корабль выходил из бухты, беря курс на юго-восток, близ городского холма засверкали золотые доспехи мятежных рат-уббианцев. И острый глаз мог разглядеть, как демоны на трагодонтах встречают их гнусным ликованием.

Агранис стремительно удалялся, кутаясь плотной завесой чёрного дыма. Никто не проронил ни слова, пока высокий холм, увенчанный поблёкшим дворцом, не скрылся из виду.

И потусторонний голос аюгави — безумной посланницы Дома Хюглир с неразлучной лютней за спиной — звучал в голове Эмпирики таинственным напевом, разрывая сердце невыносимой тоской:

«Агранис, Агранис, священный город певчих птах,

Сохрани, сохрани янтарный привкус на губах.

И позабудь мою печаль,

Что льёт недобрая звезда.

Я покидаю твой причал,

Чтоб не вернуться никогда.

Как капля горечи досад

В бокале пряного вина,

Твои уста не вкусят яд —

Я осушу его до дна.

Агранис, Агранис, закатный замок на холме,

Подчинись, подчинись, забудь навеки обо мне.

И не тревожь ты моих ран,

И скорбной песней не зови,

Я душу в клочья по ветрам

Пущу во мрак чужой земли.

Как призрак про́клятых дорог

На перекрёстке тёмных дум,

Судьбы исполню я зарок,

В чертог безвременья уйду.

Агранис, Агранис, венец лазурный на челе,

Извини, извини, но память сгинула во мгле.

Лишь только шорохи во снах,

И в книгах чудится намёк:

В янтарный город певчих птах

Я возвращусь, как выйдет срок,

Как скрипнет время колесом,

Нарушив вечности покой,

Я всем проклятиям назло

Взойду на холм священный твой!»

Хранитель стоял на палубе, держась за леера, и смотрел на океан — безмятежный, беспечальный, изумрудный в оранжевых отблесках.

Удивительное спокойствие мирных волн было чрезвычайно неуместным. И притворным, ведь за спиной, куда не у многих хватало духу оглядываться, чёрные в красных всполохах облака продолжали наползать на небо, медленно поднимаясь от горизонта, и океан был тёмно-кровавым.

— Вам придётся сказать ей рано или поздно, — приглушённо молвил стоящий рядом феоссар с забинтованной головой.

— Я знаю, Белтейн, — глухо ответил Хранитель.

— Что сказать? — беззвучно прошептала Эмпирика, выглядывая из люка, но её никто не заметил.

— А этот рат-уббианец… Не нравится он мне, — проворчал Белтейн. — Хоть бы паникёрку с шеи снял, всё спокойнее будет. А ну как дунет сдуру…

— Паникёрку?

— Ну да, траговую свистушку-ракушку. Чем селяне в беде Стражей Мостов вызывают. Вернее, их трагов — они слышат, а мы нет. Сейчас, когда вместо трагов одни трагодонты, кто знает, что на зов прилетит…

Принцесса едва волочила ноги по трапу, поднимаясь с нижней палубы, когда услышала тихие голоса.

Голова кружилась ужасно, и мутная пелена застилала взор.

Хранитель уложил её в каюте на подвесную койку, посоветовав отдохнуть, но это было невозможно. Там качало ещё хуже.

Во рту стоял солоноватый металлический привкус, а платье было влажным от чужой крови, размоченной морскими брызгами.

Изо всех сил вцепившись в перила, чтобы не упасть, она бессильно закрыла глаза, чувствуя, как волна тошноты подкатывает к горлу.

«Что сказать?» — тревожно стучали мелкие молоточки в висках.

Сердце глухо ухнуло, пронзённое колющей болью.

О, она знала, что. Она знала ещё до того, как растерзанный отряд феоссаров вернулся во дворец. Знала, когда армия Аграниса покидала город. Знала, когда с ненавистью глядела вслед оттолкнувшей её Эвментаре.

И сейчас, объятая липким холодным ужасом, отчётливо ощущала, что именно это — роковое предчувствие вкупе с затаённым гневом и злорадным торжеством чьей-то чуждой воли, завладевшей её разумом в чёрной башне — было всему виной.

Хранитель смотрел на тихие волны, но мысли его блуждали далеко позади, на чёрном северо-западе, и зловещие тени витали пред скорбным взором.

Мог ли он знать, что не избавится от этого кошмара — ни завтра, ни через сотни тысяч лет, ни в одной из бессчётных жизней на далёкой чужой планете?

Он помнил всё, и, в отличие от Эмпирики, ему не суждено было забыть. Никогда.

Миновав Агранисский лес, королевские войска вышли к просторной долине — той самой, где ещё недавно гремел и пестрел весёлый Фестиваль.

Теперь же всё поблёкло, посерело и тревожно затихло: и тусклый ковёр вытоптанных цветов, и помрачневший лес с бездвижной в странном безветрии листвой, и сизые холмы на горизонте, окутанные туманной дымкой, необычайно сгустившейся и потяжелевшей.

Даже свет солнца за спиной был каким-то призрачным, зыбким — бесцветным, — а на севере небо набрякло странной, непривычной для здешних краёв чернотой. Такое небо бывает лишь за Сумеречными Рубежами, отделяющими ясный живой мир от мёртвых льдов Чиатумы, навеки лишённых света.

Король Ингрид приказал разбить лагерь.

Здесь, на окраине леса, позиция была довольно выгодной: равнинная местность хорошо просматривалась со всех сторон до самых холмов. К низинам у ручья отправился отряд разведчиков, а сзади, в тени деревьев, остались лучники-аюгави под предводительством близнецов и Эмеградара с другими целителями.

Когда закончилось совещание генералов, Ингрид с Хранителем остались в шатре военачальников. Не успели они перевести дух, как на пороге появился один из разведчиков.

— Ваше величество, — поклонился он, — мы задержали подозрительного старика, по виду галахийца, который появился прямо из ручья и требовал встречи с вами.

— Приведи его, — устало вздохнув, велел Ингрид.

Голубокожий житель озёр уставился на короля немигающими водянистыми глазами. С его бедняцких лохмотьев стекала вода, а в руке он держал посох, украшенный аквамарином.

— Говори, старик, — приказал Хранитель.

— Я — шаман племени с берега Предсумеречных Озёр, — ответил тот тихим голосом, подобным далёкому шуму водопада. — Тебе следовало послушать свою дочь, король Ингрид. Ты не выиграешь эту битву.

— Да как ты смеешь… — Хранитель двинулся на него, грозно сверкая глазами, но Ингрид жестом остановил его.

— Продолжай, — велел он старику.

— Вы, учёные горожане, никогда не слушаете добрых советов, пока не станет слишком поздно. Если бы твой отец пощадил Галахию в той войне, если бы позволил нам чтить наших предков… Но сейчас не об этом. Теперь мало кто помнит это древнее галахийское пророчество, над которым ваши мудрецы всегда насмехались, а потом и вовсе запретили о нём упоминать. Это пророчество гласит, что однажды исчезнувший Народ Звёздного Пепла, скованный ледяной смертью на Тёмной стороне мира, восстанет на зов Чёрного Разума из чрева Бездны. Тогда возмездие настигнет род предателей и лжецов, и всякого, кто встанет у Возрождённых на пути, ждёт участь хуже, чем смерть.

Хранитель с недовольным вздохом закатил глаза. Король смерил его небывало строгим взглядом, в котором сквозила какая-то печальная обречённость.

— Да, — продолжал шаман, возвысив голос и повернувшись к Хранителю, — это твой род был истреблён. Старый король был хитёр, он спрятал последнего из рода Теотекри на виду у всех, выдав тебя за дитя погибшего на границе феоссара и дочери джаобийского вождя. Архнэ, последняя Хюгла Эгредеума — она вправду погибла вместе с твоей семьёй. Ты носишь её образ на своей руке.

О, он тщательно позаботился, чтобы никто не узнал о твоём истинном происхождении, чтобы молчали сонные рыбаки на Апсаре и воины, забравшие тебя у юного мятежника.

Старый король унёс эту тайну с собой в могилу, сокрыв её даже от сына. Но не от меня.

Мне известно, кто напал на твой остров и уничтожил всех его жителей. Твоя семья погибла от рук моих сородичей. Водные Духи показали мне лицо того, кто, нарушив приказ вождя, вынес младенца из горящего замка Картреф.

Я хорошо знал этого доброго мальчика прежде — до того, как он вошёл в чёрную башню под расплавленным небом. И не желал бы встретить то существо, которым он теперь стал.

Хранитель стоял бледный как полотно.

— Пророчество гласит, — старик перевёл взгляд на короля, — что лишь твоя последняя дочь сможет избавить наш мир от ужасного зла, призванного её предками из темнейших космических бездн.

— Эмпирика? — удивлённо вымолвил Ингрид. — Но как…

— В ней течёт древняя кровь бессмертных ашей. Я не знаю, как она это сделает. И даже Водные Духи Суапнила не знают — эта тайна чуждого им народа, враждебного, непримиримого и непобедимого.

Возвращайся к ней, король Ингрид, пока чёрное зло не овладело её сердцем. Когда она ступит во Тьму за гранью миров, судьба Эгредеума будет решена. И только от неё зависит участь нашей планеты.

Вдалеке послышался протяжный гул. В шатёр вбежал запыхавшийся ординарец Дэйджен.

— Ваше величество! Демоны над холмами!

— Собрать всех генералов. Приготовиться к обороне.

Старик покачал головой.

— Ты идёшь на смерть, король Ингрид.

— Как скоро мы будем на Кануме? — в голосе внезапно показавшегося на палубе Ир-Седека слышалось недовольство. — Я больше не могу выносить эту качку!

— Скоро, — устало отозвался Хранитель.

Раненный феоссар покосился на принца с нескрываемым презрением и отвернулся к океану, процедив сквозь зубы:

— Паникёрка ашмарова…

— Как много воинов в других отрядах? — не унимался Ир-Седек. — Мне потребуется защита на случай визита моих мятежных подданных. Не говоря уже о том, что нужно усмирить бунт. Вы гарантируете, что король Ингрид намерен это сделать?

Услышав имя отца, Эмпирика бессильно осела на верхние ступени трапа, зажимая рот рукой. Тихий стон сорвался с её губ.

Хранитель кинулся к люку с быстротой молнии.

Миг — и она снова в его руках, готовых защитить её от всего мира. Но много ли в этом проку, если самая страшная угроза — в ней самой, а непоправимое зло уже случилось?

Она отстранилась, схватившись за леера, и молча отвернулась. Из-за всепоглощающего чувства вины даже смотреть на Хранителя было невыносимо.

— Так что же насчёт других отрядов?.. — снова начал принц.

— Других отрядов нет, идиот! — рявкнул Белтейн, бросаясь к нему со сжатыми кулаками.

Хранитель резко выставил руку, преградив ему путь.

Ир-Седек отшатнулся, спотыкаясь. От неожиданности и возмущения он словно потерял дар речи.

— Вон, — холодно бросил Хранитель воину, и тот, стиснув зубы, не глядя на принца, покинул палубу.

— Это правда? — наконец выдохнул рат-уббианец. — Вы… обманули меня! Как вы только… — Ир-Седек с трудом подбирал слова, задыхаясь от возмущения.

— Вам лучше вернуться в каюту и отдохнуть, — сухо откликнулся Хранитель.

Когда они с принцессой остались вдвоём, то долго стояли, глядя на воду, и не решались нарушить воцарившееся молчание.

Наконец, Эмпирика тихо спросила:

— Как это случилось?

Над холмами поднимался тяжёлый дым. Угольно-чёрное небо на севере ритмично вспыхивало кровавыми всполохами, вторя чудовищным ударам незримых боевых барабанов. Звуки эти — гулкие, утробные, рокочущие — терзали оглушённое пространство, набрякшее гнетущей тяжестью загустевшего воздуха, которым стало трудно дышать. До тошноты омерзительные вопли и дикий рёв, примешиваясь к ним, рождали немыслимую дисгармонию, разъедающую привычное звучание мира грохочущим ржавым скрежетом.

Крики команд, бряцанье доспехов, топот ног, взмахи крыл редких перепуганных трагов, сбрасывающих наездников, звон мечей, стоны боли и смерти — всё тонуло в демонической какофонии.

Ветер — порывистый, стремительный и в то же время какой-то более плотный, вязкий — разносил над долиной едкий смрад гари с гадостной примесью чего-то сырого, замшелого и гниющего.

Красная пелена застилала взор, медленная мглистая муть ползла от холмов к лесу, размывая видимый мир. Словно кровавые брызги, взвешенные в вязком воздухе. Даже время текло по-другому: то густело, размазывая мгновения, то обрывалось и проваливалось мерцающими пустотами, ломая последовательность событий.

Вот Хранитель выглянул из шатра. Громадные крылатые твари, отделяясь от чёрных туч, стремительно приближались к лагерю.

Миг — и он тонет в красном тумане, щурясь от едкой дымки.

Кровь на лице. Кровь во рту. Мерзостный густой запах. Одуряющие сладковатые миазмы. Дышится через силу.

Голова идёт кругом. Рука сжимает меч из последних сил.

Шатаясь, он поднимает голову — а над ней небо исходит кишащей и извивающейся чернотой.

Полчища демонов.

Миг — и он едва успевает уйти от удара рогатой чёрной фигуры, словно из ниоткуда прыгнувшей на него с мечом.

Сквозь мутную пелену с высоты повсюду падает что-то, и, присмотревшись, он различает изувеченные тела воинов и растерзанных трагов.

Он один. Почему он один?!

Миг — и под ногами сплошное месиво, вязкое болото, в котором кровь мешается с грязью.

Рваные жёлтые стяги.

Втоптанные в бурую слякоть янтарные плащи.

Тела, кругом мёртвые тела.

Ни одного трупа рогатых врагов, ни одного поверженного крылатого чудовища. Только воины Аграниса.

Ингрид! Он был рядом. Только что — или вечность назад?

Хранитель бежит, и рука, держащая меч, действует инстинктивно, неосознанно.

Рогатые твари мелькают перед глазами, тая так же внезапно, как появляются.

Под ногами что-то мягкое. Что-то хлюпает и хрустит — он не слышит, только чувствует подошвами.

Миг — и он склоняется над безжизненным телом. Золотые волосы спутались грязной паклей, лицо залито кровью.

— Эвментара…

Чёрный вихрь налетает со спины, сияющий меч рассекает пространство.

Кружение в кровавом болоте.

Он даже не успел в последний раз её обнять.

— Ингрид! — зовёт Хранитель, не слыша собственного голоса.

Мелькают мгновения, мелькают тела и тени, рвётся время, сокрушается пространство.

Дэйджен! Предвечный Свет, как он может быть ещё жив? Несчастный мальчишка, растерзанный, изуродованный до неузнаваемости. Его не спасти, нет, не спасти…

— На Рат-Уббо мятеж, — хрипит он из последних сил, — Дэста, Дэста, он тоже мёртв… Я вижу… О Радош!

О Радош, ты, верно, давным-давно покинул мир, если позволил свершиться такому. Но твоё имя стало последним, что сорвалось с окровавленных губ верного рат-уббианца. Глупого рат-уббианца.

Хранитель закрывает ему глаза — и бежит, летит прочь, на поиски…

Опушка леса. Здесь должны быть раненые, целители, тыловые отряды — хоть кто-нибудь.

Красный туман стелется меж почерневших деревьев, лишённых листвы.

Изломанные ветви. Поваленные стволы. Почва — твёрдая, обнажённая, окаменевшая и растрескавшаяся.

Всюду стрелы. Стрелы вместо хвороста.

Брошенные шатры, перевёрнутые повозки.

А дальше, меж голых деревьев, — опять тела.

Нет! Неужели…

Он вглядывается в изуродованные лица.

Их луки изломаны, а руки сцепились крепко, отчаянно — не разорвать.

Неразлучные сёстры.

Эттамора. Эмесмера.

Громадные щупальца, взмахи тяжёлых крыл. Вопль демона раздаётся внутри ушей.

Хранитель падает, забивается под повозку. Поворот головы — и глядят на него в упор широко распахнутые голубые глаза. Знакомые глаза, ставшие нестерпимо чужими. Рот раскрыт в беззвучном отчаянном крике. Нежно-жёлтое платье целительницы — такое ясное и неуместное здесь.

Эмеградара, почему, почему она не осталась в замке?

Какое исчадие бездны станет убивать целителей?

Миг — и он снова на поле, рыщет меж мёртвых тел, кружит, отбиваясь от чёрных тварей.

Сквозь ставший привычным грохот барабанов и рёв вдруг доносится звон мечей.

Мелькают янтарные плащи, мелькают рогатые фигуры, сплетаясь в гибельном танце.

Серый призрак несётся с быстротой молнии. Длинные рваные рукава — что крылья ветра. Чёрный меч тускло мерцает вспышками тьмы. Торжествующий вопль.

Сияющая янтарная корона.

Пронзительно-яркий всполох надежды.

Тягучее липкое время.

Хранитель бежит, а ноги его вязнут, он оскальзывается, спотыкается.

Вспышка, расколовшая надвое небо. Горестный протяжный крик из-за чёрных туч — и в нём на мгновенье померкли прочие звуки.

Миг — и Хранитель на коленях, прижимает к груди окровавленное тело короля.

— Эмпирика, — шепчет Ингрид дрожащими губами, — она последняя… Великий Радош… Предвечная Тьма! Ты должен… Защитить…

Объятый скорбью и отчаянием, Хранитель кричит:

— Клянусь, я клянусь! Я защищу твою дочь, я буду оберегать её и никогда не оставлю!

Глаза Ингрида широко распахнуты, точно взору его открылось нечто чудовищное, бледнеющие губы скривились в мучительной недосказанности. Он силится что-то вымолвить, вздрагивает всем телом, хватая ртом воздух, но смертельная тяжесть уже сдавила его грудь. Беззвучно вздохнув в последний раз, он замирает навек.

На лице его — печать ужаса и отчаяния.