Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 10. ПОСЛЕДНЯЯ ДОЧЬ КОРОЛЯ ИНГРИДА

Он любил её всем сердцем. Любил самой искренней и чистой любовью, нежно и трепетно. Дочь друга и названного брата — он любил её как собственную дочь. Но чем старше она становилась, тем явственнее напоминала свою мать — королеву Виграмо́ру, с которой Ингрид и Хранитель выросли вместе.

Виграмора была предназначена будущему королю с детства — Хранитель это знал, — но тёплый взгляд её светлых очей покорил его сердце навек. И после безвременной кончины златовласой королевы, сражённой неведомой болезнью во время визита на Рат-Уббо, затаённая тень чёрной скорби не сходила с его сумрачного чела.

Но теперь повзрослевшая дочь Ингрида смотрела на него тем же взглядом, бередя память и терзая душу.

Тот проклятый день навсегда запечатлелся в памяти Хранителя яркой вспышкой молнии, надвое расколовшей свинцовое небо. Кровоточащей рваной раной, незаживающим ноющим рубцом на душе воспоминания об ужасной битве не давали ему покоя. Снова и снова являлись они ему во снах, в тревожных предутренних видениях, отравляя и без того безрадостное существование. Лица друзей и любимых, искажённые предсмертной мукой, агония мира, утонувшего во мраке небытия… Вся его жизнь тогда была разрушена в одночасье.

Вероломная судьба с детства вела с ним причудливую игру, лаская одной рукой, а другой нанося жестокие удары.

Своих родителей он не помнил, будучи рано отлучённым от родного дома, оставившего ему на память лишь неясные образы скалистого острова и серого замка над бушующим океаном да загадочную татуировку в виде паука на запястье.

Ему говорили, что семья его была знатной и пала от рук мятежников, но подробностей никогда не раскрывали. Его убедили удовольствоваться только тем, что матерью его была некая Архнэ́ из племени нуаров, а отцом — высокородный феоссар Вале́ссио, происхождение, жизнь и гибель которого оставались тайной за семью печатями. Даже собственное имя — Ингвар — не давало никакой подсказки, и он не знал, было ли оно дано при рождении. Впрочем, обычно его называли Хранителем, ибо, в ранние годы попав в семью короля Ба́кринда, он стал приближённым и защитником своего ровесника, принца Ингрида.

С последним они всю жизнь были неразлучны. Вместе росли в родовом королевском владении — Вара́гнии, в древнем замке, чьи малахитовые стены увиты тёмным змеистым плющом, вместе играли на берегу тихой реки, зачарованно слушая шёпот неспешных волн, мерцающих, точно голубой опал. Вместе учились драться, охотиться, шаловливо посмеиваясь, постигали законы мироздания под хмурым взором грозного наставника-Эгидиума, вместе мечтали о великих свершениях и подвигах. Вместе отправились в столицу, когда юному Ингриду спешно пришлось занять место стремительно угасшего от неизвестной болезни короля. Вместе одолевали трудности, свалившиеся на голову нового правителя, противостояли козням врагов и проискам двоедушных придворных, вместе защищали страну от бед, вели её к процветанию и праздновали триумф побед. Вместе пошли на войну, разразившуюся точно гром среди ясного неба…

Но пока не начавшаяся ещё война витала безымянным призраком вдали от безмятежной столицы, объятой праздничной суматохой, Хранителя терзали мучительные сомнения и затаённые чувства. Он стыдился их, силился вытравить из сердца — но этот чарующий взгляд, эта лукавая улыбка, этот звенящий смех… Ингрид — его названный брат, правитель Объединённого Королевства, сюзерен Рат-Уббо. Он не сможет просить руки его дочери. Да и согласится ли она? Нет, он не смеет даже думать о чём-то подобном — иначе станет предателем. А верность королю дороже собственной жизни.

Но он должен сказать ей. Иначе сойдёт с ума.

Просторные залы янтарного дворца, украшенные цветами, были залиты тёплым светом. Всюду сновали слуги в ярких одеждах, готовящиеся к предстоящему празднеству. В коридорах с высокими расписными потолками неспешно расхаживали вельможи в светлых нарядах, расшитых золотом, весело переговариваясь между собой. Король Ингрид в янтарном плаще вместе с приближенными воинами-феоссарами в золотых доспехах направлялся в тронный зал, на ходу отдавая последние указания.

— Волнуешься? — спросил Хранитель, по обыкновению носивший чёрное даже в праздничный день, шутливо толкая его в бок, когда они остались вдвоём, осматривая расставленные по периметру зала пиршественные столы, уставленные яствами.

— Я просто хочу, чтобы сегодня всё было идеально. Чтобы она была счастлива.

Хранитель улыбнулся, подумав, что и сам хотел бы этого больше всего на свете. Сегодня, в день рождения Эвмента́ры, старшей дочери короля, он наконец-то наберётся смелости и признается ей в своих чувствах — не требуя ответа, не надеясь на взаимность, а смиренно уповая лишь на снисходительное милосердие, с которым великодушная возлюбленная молчаливо сохранит его тайну.

— Ну, пора начинать, — вздохнул король и распорядился, чтобы слуги заводили гостей.

— Королевы Ир-Менехет не будет? — спросил Хранитель, силясь отвлечься от невыносимых мыслей о предстоящем разговоре.

— Нет, прислала подарки и извинительное письмо. Её сын заболел. Опять. Впрочем, она пишет, что это не опасно, но я прекрасно понимаю её беспокойство.

— Жаль, — лукаво ухмыльнулся Хранитель, — некому будет строить тебе глазки.

— Вот ещё! — с притворным возмущением фыркнул король. — Одно хорошо: хоть в этот раз обойдётся без её вечных намёков на возможность объединения наших семей.

— Точно. Сватовство Ир-Седека уже всем набило оскомину.

Тут можно даже не волноваться: Ингрид никогда не выдаст за рат-уббианца ни одну из своих дочерей. Особенно ту, которую Ир-Менехет с удивительной и необъяснимой настойчивостью просила ему в жёны — младшую, дочь Ив.

— А она вообще знает об этой ситуации? — поинтересовался Хранитель.

— Нет. Она же слишком юна. И в любом случае этому не бывать.

Когда зал был полон и приближенные короля заняли свои места на возвышенной площадке рядом с троном, Ингрид встал, чтобы произнести торжественную речь, предваряя появление именинницы. Он оглядел пёструю толпу гостей, затихших во внимании, обернулся к дочерям…

— Где Эмпирика? — шепнул Ингрид стоящему рядом Хранителю.

— Я сегодня её не видел. Наверное, в библиотеке, как всегда. Пойду схожу за ней.

Он вышел через боковую дверь и стал подниматься по лестнице, как вдруг сверху, с площадки этажа, где располагались покои старших принцесс, раздался гневный голос Эвментары.

— Ты позоришь нашу семью! Ты позоришь короля! — кричала она, и Хранитель невольно содрогнулся. Его возлюбленная была известна вспыльчивым и резким нравом, но он никогда прежде не слышал такой ненависти в её голосе. — Игнавианское отродье! Ты ведь даже не его дочь!

Хранитель на мгновение застыл в замешательстве.

Топот взбегающих по ступеням ног. Громкий хлопок двери.

Решив, что с разгневанной именинницей сейчас лучше не сталкиваться, он опрометью помчался наверх — сквозь кружащий голову медовый и пряный аромат, оставшийся от Эвментары призрачным шлейфом.

Комната Эмпирики была пуста, и он с недобрым предчувствием устремился ещё выше.

Дверь в библиотеку на верхнем этаже была распахнута. Внутри царил полумрак, и Хранитель едва не врезался в один из массивных стеллажей, возвышающихся до самого потолка. Он позвал Эмпирику, но ему никто не ответил.

Блуждая между громадными книжными полками, словно в лабиринте, он слышал только завывания грянувшей внезапно бури да стук дождя по стеклу затаившегося где-то неподалёку окна. Принцесса, большую часть времени проводившая в библиотеке, знала её как свои пять пальцев, и могла спрятаться, где угодно.

Он звал её снова и снова, уговаривал пойти с ним в тронный зал, грозил, что король будет недоволен, но вокруг по-прежнему было тихо. Наконец он вышел к открытому балкону, где, сгорбившись у мраморных перил и дрожа всем телом, под проливным дождём, скошенным яростными порывами ветра, стояла тёмная растрёпанная фигура.

— Эй, — Хранитель быстро подошёл к ней и осторожно взял за плечи, отстраняя подальше от края балкона, нависшего над шумящим далеко внизу океаном, — что случилось?

Принцесса лишь сильнее задрожала, закрывая руками лицо.

Бедное дитя. Сердце сжалось от жалости.

Бесшумной тенью таящаяся на верхних этажах дворца, Эмпирика нечасто попадалась Хранителю на глаза, но каждый раз, когда это происходило, странное щемящее чувство смутно тревожило его душу. Мимолётное наваждение, призрачное воспоминание о непостижимой тайне, о которой никто не решался заговорить — даже сам король, чьи ясные глаза при взгляде на младшую дочь становились неизъяснимо печальны.

Хранитель хотел обнять её, но Эмпирика отшатнулась и скорчилась, точно закрываясь от удара.

— Ну, будет, это же я, — он бережно прижал её к груди, гладя по голове и бормоча что-то успокаивающее, но она только мелко дрожала всем телом, застыв в напряжённом безмолвии, и лишь сдавленные судорожные вздохи нет-нет да вырывались из-под закрывших лицо ладоней.

Только сейчас он разглядел, что на ней надето чёрное игнавианское платье с вышитыми тонкой красной нитью непонятными символами по краям — одно из многих, оставшихся в неразобранном гардеробе её матери.

Как же радовалась принцесса, когда вещи из этой бесценной сокровищницы, упрятанной среди пыльного хлама на чердаке подсобной башни, пришлись, наконец, ей впору. Ингрид, хотя никогда и не возражал против этого, но сперва даже побледнел, когда младшая дочь, облачившись в зловещий наряд, однажды явилась в обеденный зал да ещё и с восторженной улыбкой, а этого — улыбчивости то есть — за Эмпирикой отродясь не водилось. А сёстры так вообще были в бешенстве. Особенно Эвментара.

Да, Эвментара ненавидела всё, что связано с Игнавией — и с Ив, которую она с болезненно-непоколебимой и не вполне понятной настойчивостью винила во всех бедах, обрушившихся на королевскую семью. Ненавидела люто и по обыкновению тихо — но не сегодня.

Конечно, в Королевстве все относились к жителям Игнавии с опаской и предубеждением.

Некоторые, самые охочие до воинственных пересудов, были недовольны независимостью соседей и видели в них потенциальную внешнеполитическую угрозу. Выдумывали, мол, что слишком уж они мрачны для мирных жителей, а стало быть, замышляют что-то недоброе — кто его знает, что.

Других пугали своеобразные, резко отличавшиеся от местных обычаев верования и традиции островитян, о которых, впрочем, тоже ничего достоверно не было известно. Кого-то просто раздражала их отгороженность от остального мира. Но почти все, даже просвещённые обитатели Агранисского университета, вынужденные, однако, скрывать свои убеждения, чтобы оставаться «настоящими Эгидиумами, оперирующими только фактами», были уверены, что игнавиане ведут своё происхождение с древней планеты, обращавшейся вокруг Альгира и уничтоженной много тысячелетий назад в ходе непонятного межзвёздного катаклизма.

Несмотря на однозначные заявления официальной науки, гласившие, что скрытные островитяне — потомки разноплемённых изгнанников, грабителей, пиратов и мятежников, скрывавшихся от гнева древних агранисских королей, в народе ходили смутные слухи о связи игнавиан с исчезнувшими ашами — древними жителями Эгредеума, обитавшими на Тёмной стороне в ту пору, когда её достигал свет Мерры.

Им приписывали постройку чёрных цилиндрических башен, руины которых стоят по сей день, таинственные и зловещие: Аш-Тарага́т — близ Карахи́йских холмов к северу от столицы, Аш-Медене́йя — в центре Джаобы, Аш-Рато́рг — в раскалённом сердце пустыни Рат-Уббо, Аш-Таше́ — на самой Игнавии. Только вот на Галахии башня Галх Эри́м, или Аш-Эм-Эрд на языке древних, давно низринулась в океан вместе со зловещим утёсом, на котором стояла.

Помимо прочего, к заслугам таинственных ашей некоторые относили создание Адариса — красного спутника планеты, по движению которого определяли время суток, и обозначение сторон света понятными только им названиями, что стали общепринятыми. Сторона жара — та, откуда светит бездвижная Мерра — это «юг», сторона тьмы — «север». Часовая луна движется с «востока» и исчезает на «западе». Другие, однако, верили, что это изобретения легендарного Радоша. А кое-кто втихомолку намекал, мол, не был ли и Радош одним из ашей?

Поговаривали, что аши были способны путешествовать между мирами, направляя своё сознание в любое пространство и время. Особенно падкие до самых невероятных басен сплетники доходили до того, что выдумывали, как аши, а может, сами игнавиане прилетели из другой вселенной прямо вместе со своим островом через «прореху Тьмы», якобы затаившуюся меж солнцами.

Всем этим слухам благоприятствовало то обстоятельство, что обитатели Игнавии испокон веков вели замкнутый образ жизни. Они не жаловали чужаков и сами почти не бывали на других островах. Нечасто к берегам янтарного Аграниса прибывали их чёрные корабли под тёмно-пурпурными парусами, расшитыми узорами странных звёзд, украшенные фигурами неизвестных крылатых существ или рисунками огромных глаз.

Игнавианские моряки, темноволосые и бледные, как призраки, тенями бродили в порту, никогда не заходя в гостиницы и таверны — обычные места скопления портового народа — и не вступали в общение с окружающими. Наиболее суеверные жители считали встречу с игнавианином дурной приметой: уж что-то больно жуткое было в облике этих странных чужаков с потерянным бесцветным взглядом, устремлённым куда-то вдаль, сквозь видимый мир.

Иногда они ставили палатку на берегу у крепостной стены, и любопытные горожане, пересиливая страх, стекались к ней посмотреть на чужеземные диковинки: изящные кружевные материи, словно сотканные из дыма, драгоценные украшения — полупрозрачные, со сверкающими камнями, в которых, если долго вглядываться, можно различить невиданные призрачные пейзажи, безделушки вроде стеклянных вазочек, поделок из пурпурного дерева и непонятных многогранных предметов, постоянно меняющих форму. Товары эти, чарующие, завораживающие так, что не отвести взор, отдавались за бесценок с неизменным предупреждением загадочных торговцев: «на час», «на день» или «на год». По миновании этого времени покупки растворялись в воздухе, подобно бесплотному видению.

Общались с горожанами — вернее, бросали скупые односложные фразы — только торговцы в палатке, облачённые в длинные чёрные балахоны с причудливыми красными узорами. Голоса их отличались неуловимой странностью: глубокие, с тягучим и вместе с тем мелодичным выговором, они звучали одновременно близко, даже как будто в ушах собеседника, и приглушённо, словно из-за невидимой стены.

Друг с другом игнавиане вроде бы не разговаривали, по крайней мере, никто не замечал, как они обменивались словами или жестами. Даже взойдя на палубу и отчаливая от берега, они оставались безмолвны, и портовые зеваки только диву давались, как им удаётся управляться с кораблём без громких криков команд и удалых матросских песен.

В то время как все крупные острова соединялись Поясом Феоссы — системой гигантских мостов, построенных в незапамятные времена легендарным правителем Эгредеума, объединившим острова под властью Королевства, — Игнавия не имела такого моста и добраться до неё можно было только по воде, да и то не в любую погоду.

Болтали разное: про ярые шторма, застигающие непрошеные корабли врасплох, про изнуряющий штиль и чёрные стены тумана, скрывающие остров от взоров, про бездонные воронки средь спокойного океана, призрачные видения и загадочные протяжные звуки — монотонные, заунывные, чарующие.

Старые моряки рассказывали, что по мере приближения к острову воды делаются всё тревожнее и мрачнее, а чёрно-фиолетовый скалистый берег если и замаячит на горизонте, то вскорости скроется в непроглядном тумане. Немного находилось смельчаков, готовых направить судно к его берегам. Впрочем, из тех, кто всё же отправлялся на Игнавию, большинство не вернулись назад.

В общем, это был отгородившийся от остальной реальности остров отшельников с мрачной репутацией, окутанный пеленой тайны.

И вдруг, через несколько лет после трагической гибели королевы Виграморы с Игнавии прибыла загадочная особа, прямо с корабля направившаяся во дворец к королю Ингриду и с порога объявившая, что срочно должна стать его женой. И каково же было удивление всех свидетелей этой нелепой сцены, когда уже через пару недель они присутствовали на королевской свадьбе.

Даже Хранитель, ближайший друг и соратник правителя, не знал подробностей этой истории. Король никогда не говорил с ним о причинах своего поступка и об этой странной женщине с блуждающим взором и какой-то болезненно-чарующей красотой.

Во всём облике её: в глубоких глазах, в мертвенно-бледном лице, обрамлённом густыми волнами тёмных волос, ниспадающих на плечи, в строгих чёрных нарядах, расшитых загадочными красными символами — таился нездешний сумрак. В её присутствии всем становилось не по себе, словно в комнате становилось темнее и прохладнее, стоило ей войти.

Её знали как Ив — но никто не мог точно сказать, было ли это её настоящее имя или просто сокращение от рассыпавшегося по городу суеверным шепотком пренебрежительного прозвища «игнавианская ведьма».

Она была крайне сдержана в речах и манерах, ни с кем не сближалась при дворе, предпочитая вовсе избегать общества, и большую часть времени проводила в библиотеке, изучая старинные манускрипты, приносимые таинственными посыльными.

Это было странное время, скованное какой-то непонятной неловкостью, молчаливым недоумением, и впоследствии все будто бы сговорились делать вид, что Ив вообще никогда не существовало — а это было невероятно трудно, когда постоянное напоминание о ней чёрной тенью мелькало перед глазами.

Ив прожила во дворце только год, после чего без предупреждения покинула его — как думали, отбыла домой, на Игнавию. Несколько кораблей, посланных следом, пропали без вести, и сам Ингрид едва не погиб во время шторма. Несколько суток провёл он средь бушующих волн, ухватившись за обломки корабля, пока не был спасён береговым патрулём с Ка́нума — маленького островка далеко к югу от Игнавии.

А ещё через пять лет мрачные моряки привезли Ингриду маленькую девочку, такую же темноглазую и темноволосую, как её мать, сообщив, что Ив больше нет. Пока все, включая короля, пребывали в недоумении и растерянности, спутники юной принцессы молча покинули дворец и словно растворились в воздухе. Никто не видел их в городе, а комендант порта с круглыми от ужаса глазами сбивающимся голосом доложил, что в тот день к Агранису не причалил ни один корабль.

Эмпирика не играла с другими детьми. Она тихо сидела в стороне, погруженная в мечтания и размышления, которыми никогда не делилась, и читала книги, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг и не сразу замечая, когда к ней кто-то обращается. Тогда она медленно и неохотно отрывала зачарованный взор от захватывающих воображение страниц и смотрела куда-то в сторону, мимо говорящего, старательно избегая пересекаться с ним взглядом, даже если это был её отец.

Тщетно он пытался увлечь её стрельбой из лука, упражнениями на мечах, полётами на трагах, ездой на нилькевах и прочими занятиями, которые так любили её сестры. Она отказывалась гулять с ними в жёлтых крацитовых садах, окружавших замок многоступенчатыми террасами переплетённых ветвей с медовыми цветами и сладкими плодами, смущённо улыбаясь и прося разрешения остаться дома. На празднествах и различных собраниях, где требовалось её присутствие, Эмпирика забивалась в самый дальний угол подальше от посторонних глаз.

— Ты можешь отложить проклятую книгу хотя бы за столом? — злились сёстры за обедом, когда она, игнорируя присутствующих и забывая о еде, продолжала читать, не обращая внимания даже на появление короля.

Обидные нарекания и укоры она обычно пропускала мимо ушей, либо вовсе не замечая, либо просто не считая их достаточным основанием, чтобы вступать в беседу.

Когда дочери короля Ингрида повзрослели, и старшие сёстры засияли красотой, подобно золотым цветам в алмазном блеске утренней росы, Эмпирика выделялась на фоне своей семьи досадным тёмным пятном. Её сёстры во всём походили на отца: такие же высокие, светловолосые и голубоглазые, они словно излучали какую-то степенную теплоту, спокойную ясность, точно овеянное бризом безоблачное солнце.

Эвментара, самая старшая, была правой рукой короля. Рано оставшись без матери, она заменила её своим сёстрам, будучи самостоятельной и ответственной. Во всём стараясь подражать отцу, она стала отважной воительницей и участвовала в учениях феоссарах, возглавляя отряд всадников. Диплом университета, как и у всех уважающих себя цивилизованных граждан, у неё, конечно, имелся, но занятия она никогда не посещала — сдавала экзамены экстерном, предпочитая вместо скучных лекций и семинаров проводить время в компании столь обожаемых ею трагов, издревле приручённых тазганцами и с недавних пор оказавшихся на грани вымирания, но всё ещё использующихся при патрулировании границ.

Эттамо́ра и Эмесме́ра — востроносые златокудрые близнецы, неразличимые и неразлучные. Они рано выучились стрелять из лука и много времени проводили за городом, бродя по лесам и болотам вместе с охотниками-аюгави. Отучившись в университете на курсе Зрящих Странников, они часто и подолгу путешествовали по миру с экспедициями Эгидиумов, исследуя его глухие и заброшенные уголки.

Эмеграда́ра, последняя дочь Ингрида от Виграморы, была ненамного старше Эмпирики. Она мечтала стать целителем и училась в университете, постигая тайны преобразования материи и течения жизненных субстанций.

И только Эмпирика была невзрачной и нелюдимой книгочейкой, блуждающей в сумрачных грёзах.

За исключением первых лет жизни, проведённых на Игнавии, Эмпирика не бывала за пределами городских стен Аграниса. Да что там — она почти не спускалась ниже садовых террас дворца. И дело не в страхе или отсутствии компании для прогулок — отец не раз упрашивал её посетить родовой замок в Варагнии вместе с сёстрами или хотя бы сопроводить его на охоте. Нет, причиной её затворничества было простое нежелание выходить на улицу: не видела она в этом никакой надобности.

Она рано научилась путешествовать, не покидая комнаты.

Библиотека в восточной башне была её любимым местом.

Каждая книга открывала дверь в новый мир, и не важно, была ли это красочная страна легенд или бесцветная обитель непонятных формул.

Миры под обложкой — как в них попасть? Миры, зашифрованные символами на бумаге, открывающиеся сознанию фантасмагорией звуков, красок и ощущений, порой более подлинных, чем ощущения будничной реальности. Существуют ли они на самом деле?

И растворялись строки, и книги, и стены — блуждали мысли и взор в иных пространствах и временах.

С высокого балкона библиотеки, выходящего на северо-восток, и из восточного окна читальной комнаты открывался океан, темнеющий на горизонте, не потревоженный близостью порта. Чистый и пустой. И небо — переменчивое, невзирая на неподвижность скрытого позади башни солнца: то густо-карминное, обрамлённое бахромой сумрачной дымки, то нежно-янтарное с оранжевыми всполохами, то бледно-вишнёвое, укутанное лиловыми облаками, в чьих причудливых формах угадывались дивные образы. И временами мнилось, что облачные острова, горы и башни и есть Игнавия: таинственная, призрачная, недоступная.

Эмпирика давно перечитала спрятанные на самых верхних полках игнавианские трактаты, оставшиеся от матери, вкупе со множеством странных книг, чьи авторы слыли чудаками и фантазёрами.

Иногда содержание этих трудов пугающим образом переплеталось с событиями реального мира, до которых младшей дочери короля обычно не было никакого дела. Но любые упоминания о неких «демонах», обратной стороне Эгредеума и зловещей Чиатуме, чья непостижимая связь с Игнавией полунамёками проступала среди путаных строк древних свитков, цепляли её внимание подобно рыболовному крючку, досадно впивающемуся в кожу неуклюжего несчастливца при неудачном замахе, и заставляли прислушиваться к новостям.

Согласно псевдонаучной «Древней планетарной хронике», неизвестная плотная субстанция, похожая на чёрные каменистые наросты и расползающаяся, словно плесень, появилась на Эгредеуме примерно в то время, когда он замедлил вращение вокруг своей оси и вошёл в приливный захват — оказался навсегда повёрнут к главному солнцу одной стороной. Свет Мерры перестал доходить до северного полушария планеты, погрузившегося в вечную тьму, почти не нарушаемую тусклым мерцанием остальных четырёх солнц — дальних спутников Мерры. Именно там и сконцентрировалась эта субстанция, которая постепенно разрасталась, пока не заполнила собой гигантский материк Тёмной стороны — холодный, каменистый и безжизненный.

Конечно, представители официальной науки единогласно заявляли, что это всего лишь чёрные льды, вечная мерзлота, совершенно закономерная в отсутствие тепла и света.

А вот Верховный Эгидиум Карвалахий, почтенный глава Совета, к прискорбию зачудивший на старости лет, в своём «Кладезе бед», написанном несколько столетий назад, утверждал, что субстанция Тёмной стороны, впервые названная им Чиатумой, — разумная и живая. Он намекал, что появление её связано с противоестественными опытами исчезнувшего народа ашей, а приливный захват планеты и последующее оледенение материка произошли позднее, когда Радош, явившийся из запредельного мира, встал на защиту Эгредеума и положил конец владычеству древних нечестивцев.

Эгидиумы, впрочем, не отрицали, что Чиатумский континент подвергся геологической метаморфозе. В нескольких старинных монографиях говорилось о постепенном изменении очертаний его береговой линии к северу от островов Королевства, которая, согласно смелому наброску неизвестного автора одной из рукописей, приобрела вид уродливой лапы с шестью когтями, сформированными выступами чёрных скал, глубоко вдающихся в океан.

Верховный Эгидиум Протегий, великий учёный с непререкаемым авторитетом, почивший полвека назад, высказывал предположение, что Чиатума — это вулканистая порода, оказывающая пагубное действие на живых существ, вероятно, из-за исходящих от неё ядовитых паров, вследствие чего она не может быть подробно исследована надлежащим образом.

Сообщения о демонах на Сумеречных Рубежах стали появляться с конца прошлого столетия. Сначала это были лишь разрозненные невнятные слухи о чёрных всадниках, изредка пролетавших над Джаобой на трагодонтах — гигантских крылатых медузах, втрое, а то и вчетверо превосходящих обычных трагов по размеру. Но трагодонты вымерли давным-давно, если вообще существовали, а нуары, жители Джаобы — суеверные полудикие кочевники, мало ли что им привидится.

Однако после нескольких донесений пограничных отрядов феоссаров о похожих существах, прилетающих с Тёмной стороны через Льдистый пролив и кружащих над Галахийскими скалами, Советом Эгидиумов была направлена специальная экспедиция за Сумеречные Рубежи, к одному из когтей Чиатумы, участники которой бесследно исчезли.

Но по-настоящему о демонах в столице забеспокоились только после Тазганского инцидента, который, по мнению наиболее встревоженных граждан, не обошёлся без участия этих зловещих тварей.

Через несколько лет демоны атаковали северо-западные границы Галахии, однако когда королевские воины прибыли на подмогу, они обнаружили лишь растерзанные шатры местных жителей на чёрной выжженной земле, покрытой едкой слизью с грибовидными пенящимися наростами — и ни одного тела. Несколько феоссаров отправились в погоню через Льдистый пролив, к когтистым выступам Чиатумы, но никто не вернулся.

На какое-то время враг затих, но после снова объявился на Джаобе, приведя к массовому бегству нуаров на соседние земледельческие угодья, небольшие острова Гнат и Мис, что сопровождалось недовольством местных крестьян. А Чиатума между тем добиралась до заброшенного Тазга, превращая и прежде неплодородную почву в безжизненную чёрную пустошь. Добиралась медленно, но неумолимо. И до Джаобы. И до Галахии.

И после — многолетнее затишье. До вчерашнего дня, когда Стражи Мостов заметили чёрных тварей близ Карахии.

В игнавианских трактатах, которые, как полагала Эмпирика, могли служить для Карвалахия и других исследователей основным источником сведений о Чиатуме, история Тёмного континента излагалась более подробно, перемежаясь пространными описаниями малопонятных философских концепций и многочисленными отсылками к некой «Книге Аш-Тарагата», о которой в королевстве никто никогда не слышал.

К величайшему огорчению принцессы, страницы нескольких манускриптов отсутствовали, а некоторые фрагменты текста были написаны на неизвестных языках, которые не смог расшифровать даже сам верховный Эгидиум.

Порой Эмпирика подолгу вглядывалась в пожелтевшие страницы, испещрённые странными буквами, некоторые из которых походили скорее на рисунки или изломанные линии, и пыталась представить себе, какие тайны они могут скрывать. Перед её взором проплывали древние города, затерянные в бескрайней пустыне, островерхие крыши причудливых башен под толщей мёртвого океана, колонны мраморных дворцов, застывших над бездонной пропастью, в которых танцевали призраки. Она мечтала, что однажды постигнет смысл этих загадочных надписей, которые иногда казались смутно знакомыми…

Хранитель насилу увёл её с залитого дождём балкона и усадил в кресло, укрыв тёплым пледом, но Эмпирика так и оставалась дрожащим безмолвным камнем.

Он быстро оставил затею уговорить её пойти на праздник — теперь было совершенно очевидно, что принцесса не в том состоянии, ибо ещё не оправилась после досадной болезни.

К счастью, это была не та болезнь, что недавно унесла с десяток жизней в Карахии, и, по слухам, вовсю бушевала на Рат-Уббо и некоторых других островах, а всего лишь студёная лихорадка — так, по крайней мере, уверял мастер-целитель. На тревожные замечания пытливой Эмеградары о том, что для обычной лихорадки помрачение сознания нехарактерно, учёный лекарь ответствовал: мол, во время ослабления организма вследствие чрезвычайного волнения или истощающего заболевания у впечатлительных особ проявляются какие-то «наследственные предрасположенности».

Хранитель тогда не очень-то понял, а Эмеградара совсем опечалилась и больше ничего не спрашивала.

Вот незадача: нужно опять звать мастера-целителя — и в то же время нельзя оставить принцессу одну! Какое счастье, что лекарь пришёл сам — мысли он читает, что ли?

Целитель, весьма немолодой худощавый господин в длинном светлом балахоне и высоком тюрбане, чей извечный прищур придавал взгляду выражение вдумчивой проницательности и непроницаемой загадочности, а невнятный оттенок смуглой кожи выдавал родство с аюгави, бегло ощупав лоб и руки оцепеневшей Эмпирики, без лишних разговоров, привычным движением справившись со стиснутой челюстью, влил ей в рот добрую половину какого-то пузырька, так ловко извлечённого то ли из кармана, то ли из аккуратного кожаного саквояжа, что Хранитель даже не успел заметить, откуда именно.

— Нилькеастровая вытяжка с парой капель настоя уфтабийской пыльцы, — с едва заметной самоудовлетворённой улыбкой знатока своего дела ответствовал целитель, поймав его встревоженно-недоумённый взгляд. — Снимает нервное напряжение, растормаживая мозговые центры, ответственные за релаксацию.

— А-а, — растерянно кивнул Хранитель, наблюдая за наступлением обещанного эффекта, не заставившего себя долго ждать.

Тело больной как-то сразу пообмякло, скрюченные пальцы разжались, и кисти повисли с подлокотников безвольными плетями. Дыхание выровнялось, успокоилось, привычно бледные щёки порозовели, а с полуоткрытых губ сорвалось невнятное сонное бормотание:

— Ингвар, там, на Фестивале… Всё из-за меня. Чёрная башня… Фрагилий. Отец… Нужно сказать ему, нужно…

— Тсс, тише, — целитель мягко удержал Эмпирику за плечи, когда та попыталась встать, и добавил ещё несколько капель. — Спи, спи, принцесса.

Она повиновалась безвольно и безропотно, напоследок с мечтательной улыбкой умиротворённо промурлыкав на манер колыбельной:

— Спи, принцесса, до поры, пока рушатся миры…

Хранителю так и не удалось поговорить с Эвментарой. Когда он, наконец, вернулся в зал торжества, она веселилась в окружении сестёр и подруг, а потом танцевала с юными сыновьями столичных вельмож, не сводившими с неё восхищённых взглядов.

А на следующий день началась война.