Перекрёстки Эгредеума

ГЛАВА 7. СНЫ НАЯВУ

Они падали в пульсирующую тёмными огнями бездну, а вокруг с умопомрачительной, всё нарастающей скоростью вращались чёрные и фиолетовые всполохи. Мария Станиславовна — то есть Эмпирика, так её теперь звали, — обернулась, но сзади было то же самое. Вернее, там не оказалось никакого «сзади». Это было сплошное падение, не имеющее ни направлений, ни границ. Она больше не видела и не чувствовала своего тела, а когда попыталась окликнуть Ингвара — имя это отчего-то было непривычным, хотелось назвать его Хранителем, — обнаружила, что не имеет голоса.

Она была теперь только бесформенной мыслью, неотделимой от поглотившего её фиолетового вихря, где пространство и время потеряли значение. И в мерцающей бесконечности, лишённой привычных понятий и измерений, где хаос был порядком, а распад — единством, она стала мыслить сама себя.

Открыв глаза, Хранитель увидел полыхающее огнём небо. Оглядевшись по сторонам, он обнаружил, что лежит на скалистом уступе прямо над пропастью, бурлящей потоками лавы. Вокруг всё грохотало, тонущие в огне далёкие горы рушились чудовищными порывами ураганного ветра, с раскалённых небес падал дождь из пламени и камней.

Изо всех сил цепляясь за выступы чёрной скалы, он пополз наверх, к уходящей ввысь вертикальной расщелине, из темноты которой кто-то схватил его за руку.

— Куда мы попали? — крикнула Эмпирика, когда они укрылись от вихря.

— Понятия не имею, — ответил Хранитель, едва различая собственный голос в окружающем диком грохоте.

— Это всё моя вина, — лицо Эмпирики исказилось отчаянием.

— Нет, — Хранитель покачал головой и наклонился к ней. — Не знаю, как мы здесь оказались, но мы выберемся.

Он выглянул из расщелины, но повсюду громоздились лишь отвесные скалы, а внизу бушевали огненные реки. Вертикальная каменная стена с редкими уступами, где они примостились, уходила в необозримую высь, объятую пламенем.

— Здесь всё как будто более плотное, — прокричала Эмпирика, — даже ветер. Разве ты не чувствуешь?

Хранитель непонимающе на неё посмотрел.

Она хотела сказать что-то ещё, подходя ближе к краю уступа, но в этот миг раздался ужасный взрыв, от которого скалы задрожали и начали двигаться. Хранитель с Эмпирикой упали ничком, прижавшись к каменной глыбе. Чудовищный ветер разрывал небо, потемневшее, словно затянутое гигантской тенью чего-то огромного, стремительно приближавшегося извне. Столб огня взметнулся у самой расщелины. Скала под ними содрогнулась с новой силой и начала обваливаться. Яростное пламя вздыбилось сплошной стеной, ворвалось в спасительную расщелину, рассыпающуюся на глазах. Но укрывшиеся в ней не почувствовали боли.

— Это более плотный мир, — воскликнула Эмпирика, поднимаясь с земли. — Мы пройдём его насквозь!

Безумие её слов дополняло пугающее выражение неподдельного восторга на лице, когда, объятая огнём, она выпрямилась во весь рост под каменным дождём и ураганным ветром, поднимающим огромные камни, но осталась невредимой. Не веря своим глазам и ощущениям, Хранитель встал рядом с ней, озираясь в безмолвном недоумении. Скалы рассыпались и плавились, земля уходила из-под ног, проваливаясь вниз чёрными глыбами, но они оставались стоять над огненной пропастью, словно подвешенные в воздухе.

— Не может быть, — изумлённо прошептал Хранитель, и Эмпирика рассмеялась, ведь даже самые громкие звуки более плотного мира не могли помешать им слышать друг друга.

— Надо было только поверить, — улыбнулась она.

И, стоя над горящей пустотой посреди бушующего хаоса, они не сразу заметили, как полыхающий в небе огонь стал чёрным. Потом раздался невообразимый взрыв, по сравнению с которым предыдущий был просто праздничной хлопушкой. Всё разлетелось на мельчайшие частицы. Хранитель и Эмпирика держались за руки до конца, пока не рассыпались на осколки атомов.

А когда Мария Станиславовна проснулась, то всё ещё слышала — вернее, чувствовала где-то в глубине своего существа — беззвучный голос:

— Я найду тебя!.. Клянусь, я найду тебя в любом из миров.

Ей ужасно хотелось спать. Глаза слипались, и, хотя она отчаянно сопротивлялась, пытаясь сконцентрироваться на словах лектора — отчасти из уважения к нему, отчасти из интереса, вызванного его рассказом, — всё было напрасно.

Отяжелевшая голова то и дело склонялась к груди. В последний момент Мария Станиславовна вздрагивала, и, не решаясь взглянуть на преподавателя, чтобы удостоверится, не заметил ли он этого досадного недоразумения, пыталась продолжать записывать конспект.

Однако буквы расплывались перед слипающимися глазами, и ручка выводила в тетради сплошные каракули, а вскоре и просто повисала в воздухе, продолжая автоматически совершать движения, подражающие письму, не касаясь бумаги.

Когда засыпаешь, осознание времени нарушается. Всё может длиться какие-то доли секунды, но субъективно это кажется неимоверно долгим. Падаешь, падаешь в бездну сна, паришь над пустым провалом, словно несчастный астронавт из мысленного эксперимента, застывший у горизонта событий чёрной дыры — а потом не замечаешь, как уже заснул.

Ресницы дрожали, не в силах сбросить навалившуюся тяжесть сонливости, окружающий мир расплывался цветными пятнами, смешиваясь с мельтешащими образами, таящимися в темноте закрытых глаз. И в этом зыбком полусне ординатору привиделась высокая фигура в чёрном плаще с капюшоном.

Она возникла как вспышка и тут же исчезла, а в следующий миг появилась гораздо ближе. Как в дешёвых ужастиках. Ещё одно вздрагивание ресниц — и фигура возникла прямо перед Марией Станиславовной, от чего та едва не вскрикнула.

Сонливость тут же развеялась без остатка. Ординатор огляделась по сторонам, но вроде бы никто не заметил её отчаянной борьбы со сном.

Лекция продолжалась. Теперь Мария Станиславовна чувствовала даже некоторый прилив сил, чтобы её слушать.

— …такие больные напоминают грезящих наяву, — рассказывал преподаватель. — Они отрешены от окружающей действительности и охвачены фантастическими переживаниями, яркими образными представлениями, которые имеют внутреннюю проекцию, то есть разворачиваются внутри сознания.

Болезненные видения переносят их в другие места и времена. Осознание собственной личности нарушается, человек ощущает себя персонажем созерцаемых событий: предводителем армии, космонавтом, свидетелем гибели планеты, путешественником, бесплотной душой в загробном мире или даже бесформенным скоплением элементарных частиц, бороздящим просторы Вселенной. Другие люди, предметы и явления внешнего мира перевоплощаются, становятся частью фантастического сюжета, а при тяжёлом расстройстве попросту перестают восприниматься. Характерно выпадение из памяти реальных событий с сохранением воспоминаний о патологических переживаниях.

Онейроид. Патология сознания. Разумеется, она всё это знала ещё с четвёртого курса. А недавно читала в книге фон Беккера: случай Седхи — яркий пример.

— Тем не менее известны случаи, — продолжал лектор, — когда пациенты с такими расстройствами удивительно долго не обнаруживали своего состояния. Не вызывая у окружающих подозрений, они продолжали жить повседневной жизнью, ходить на работу, выполнять простые привычные действия, в то время как в сознании их разворачивались невероятные грёзоподобные картины.

Вероятно, таких людей и до болезни отличала некоторая самопоглощённая мечтательность, отстранённость от внешнего мира, поэтому во время острого приступа психоза они могли казаться разве что чуть более рассеянными, чем обычно. Вообще же для онейроида характерно внешне упорядоченное поведение, удивительно контрастирующее с чрезвычайной насыщенностью внутренних переживаний.

Вот это и вправду интересно. Было бы забавно прийти в отделение в онейроиде. Бездумно печатать дурацкие выписки целый день, а мысленно находиться где-то далеко-далеко и делать что-то стоящее, важное — подлинное.

Впрочем, погодите-ка…

Мария Станиславовна не заметила, как глубоко задумалась, и даже не помнила, о чём. Слова лектора звучали монотонно и мерно, как капли дождя на стекле, и смысл их больше не достигал сознания, укачанного нахлынувшими вновь волнами сонливости.

— Я не позволю тебе этого сделать, Ир-Птак!

Перед глазами витали смутные образы, постепенно сгущаясь, принимая подобие форм предметов, плавно перетекающих друг в друга, точно студенистый туман.

— Разве ты не стремишься к истине так же, как и я?

Голоса звучали отдалённо, отдаваясь эхом, — но не ясно, откуда именно. Они не имели определённого положения в пространстве — по крайней мере, в пространстве лекционного зала. В первом голосе — звонком и решительном — слышалось какое-то надрывное отчаяние, второй же был мягок и вкрадчив. Он продолжал, и с каждым словом в зыбком сумраке видимость предметов становилась всё отчётливей: каменные стены, высокие ступени, длинный коридор, уходящий во тьму, призрачный холодный свет странных факелов, фиолетовые отблески на чёрном зеркальном полу.

— Истина в том, Теотекри, что все мы — воплощения Единого, скрытого порядка. Уровни мироздания с увеличением плотности становятся грубыми и малоподвижными. Они запирают сознание в тюрьме, сковывают цепями, убеждая его в собственном бессилии.

Мысли фиксируют желаемые образы, закономерности или последовательности событий в едином вневременном потоке, содержащем любые возможности. При определённой настойчивости или в результате непоколебимой убеждённости эти мысленные конструкты обрастают плотью, материей, внешней видимостью. Наконец, они приобретают иллюзию независимости и подлинности, подменяют собой собственную первопричину, заставляя верить, что сами рождают мысли.

— О чём ты говоришь?! Ты безумец!

— О нет, мой друг, теперь я вижу всё ясно, как никогда. Теперь я обрёл память. Память, которую я верну своему народу, чтобы закончить начатое много веков назад.

— Ты и вправду возомнил себя одним из ашей?

— Их последним правителем, если быть точнее.

— Они же сгинули тысячи лет назад!..

— Погребены в ледяной черноте, скованы тлением и лишены разума. Но это можно исправить.

Зеркальная гладкость камней из тёмного коридора плавно вытекала в туманный зал с чёрными стенами и сводами, где Мария Станиславовна разглядела две высокие фигуры в длинных одеждах. Одна из них, чьи тёмные локоны выбивались из-под капюшона, носила на шее большой золотой амулет в виде шестиугольника с двенадцатью золотыми лучами и алым камнем в центре. Вторая, в чёрном плаще с красными узорами, держала в руке сияющий меч, объятый сиреневым пламенем.

— Это можно исправить, ведь все они живы в моей памяти. В моём разуме. В мыслях, которые при должном упорстве вновь облекутся плотью. В сознании — а что, кроме сознания, реально?

— Хватит! — фигура с золотым амулетом вскинула руки, сжав кулаки.

— Ты ведь сам видел это, Теотекри. Всё здесь соткано моим разумом.

Звонкоголосый выдохнул со свистом сквозь стиснутые зубы и хотел снова возразить, но обладатель меча поднял раскрытую ладонь, призывая к молчанию:

— А что до ашей, Теотекри, то ведь и ты — один из них. О нет, послушай. Ты мой единственный друг, много лет ты был моим верным спутником на тропе познания, в конце концов, именно благодаря тебе я обрёл память. И я не виню тебя за грехи далёких предков. Но они предали наш народ, примкнув к Радошу. Они уничтожили всё, что мне было дорого. Весь наш прежний мир обратился в пепел. И лёд.

Не повторяй их ошибок, Тео. Останься со мной.

— Ты в отделение или домой? — спросил кто-то.

Мария Станиславовна инстинктивно посмотрела туда, откуда исходил звук. Чьи-то размазанные лица, силуэты, белое мельтешение… Она не была уверена, что обращались к ней, но на всякий случай неопределённо пожала плечами.

Туманный зал зыбко дрожал перед глазами, а другой — лекционный — пустел стремительно.

Нужно куда-то идти. Автомат, благословенный автомат, на него теперь вся надежда! Сама Мария Станиславовна не могла ни действовать, ни связно мыслить: только теперь она поняла, что у неё нет тела — и тут же, едва подумав об этом, осознала, что она и была одной из фигур в туманном зале — той, что держала в руках меч.

И голос, мягкий и вкрадчивый, звучал в её голове.

Голос Ир-Птака.

— Ты боишься. Конечно, перемены всегда пугают. Но мир, который ты знаешь, — только блестящая обёртка лживых форм, скрывающих подлинное бытие. Я лишь хочу покончить с этой ложью.

Теотекри замотал головой.

— Прошу, прекрати! Мне тошно слушать такой вздор — особенно от тебя. От того, кто учил меня выводить умозаключения из наблюдений и любые догадки проверять опытным путём!

— И я не отступаюсь от своих слов. Напротив, пытаюсь добиться, чтобы ты не мешал мне закончить… назовём это «экспериментом».

В самом деле, Тео, сколько раз уже мы делали это вместе. Ведь я всего лишь проверяю твои собственные расчёты — заново открытые теории одного из твоих предков, между прочим, — Сцио Ланрати, кто был мне столь же верным другом. Да, был.

Горестный вздох вырвался из груди Ир-Птака. Из уст Теотекри — гневный возглас:

— Я был… ты сам знаешь, что я был одурманен! Проклятым болотным пойлом! Чтоб их заашмарило, этих портовых торгашей-аюгави!

Мягкий смешок.

— Да, день выдался незабываемый. Но уж в этом не было ни моей вины, ни умысла — чистая случайность. Если допустить, конечно, что случайности существуют…

— Это не расчёты, а форменный хаос! — перебил Теотекри. — Формулы тьмы! Чистое безумие! Врата в запредельность… Я не владел ни собственным разумом, ни руками, что вывели эти глупости на бумаге!

— И, раз это только глупости, — размеренный голос собеседника источал терпеливое спокойствие, словно говорил с несмышлёным ребёнком, — тебе нечего опасаться. Сочти это дружеской шуткой, невинной прихотью заскучавшего практика.

— Невинной прихотью?! Ир, ты хочешь пробить брешь в самой ткани Вселенной!

— Велика ли беда, если по-твоему это невозможно?

Туманное пространство мерно и тихо вздрагивало, как дыхание сновидца. Сизые тени призраков скользили по гладкому чёрному полу.

Мария Станиславовна бежала по улице, не разбирая дороги. Лишь мельком замечая прохожих, деревья и дома, она не узнавала окружающего. Всё было далёким и зыбким, расплывалось позади сумрачных грёз, застивших рассеянный взор.

— …завладеть миром, говоришь? — с горечью усмехнулся Ир-Птак. — Изуродовать его? Разрушить? Этого, по-твоему, я хочу? Мне, право, обидно, дорогой Тео. Познание мира — вот истинная цель. Разве не это завещал Суапнил Нерьянирай? Разве не это проповедовал твой любимый Радош? Только никому из них не достало смелости принять открывшуюся в глубине бытия истину — подлинное знание, дарованное самой природой. Один предпочёл растворить собственный разум в грёзах, второй — занавесить грёзами небеса, лишь бы спрятаться от невыносимо неожиданной правды. И только я был готов принять этот дар, что скрытые силы Вселенной протягивали мне из тьмы.

Шумное шоссе, подземный переход, автобусная остановка. Мария Станиславовна летела стремглав сквозь призрачный серый мир. По лужам, по мокрой траве газонов, по перекопанным тропинкам под деревьями. Краем глаза она ловила на себе колкие взгляды прохожих — безликих теней. Она чувствовала их неприязнь — нечто холодное и липкое волнами пробегало по коже, силясь прорваться внутрь, в её сердце и разум, — она слышала обрывки слов, насмешливых и гневных.

Бежать, только бежать — не раздумывая. Но из туманного зала, застывшего перед глазами, не убежишь. Не убежишь от себя — или от того, кто воедино слился с её растерянным сознанием.

— Радош… Он был слепцом, преступно убеждённым в собственной непогрешимости. И в его безумных глазах я видел своё отражение.

— Нет, безумен здесь только ты, — глухо молвил Теотекри.

— Тебе не остановить меня, — голос Ир-Птака стал холоден и твёрд. — Присоединись ко мне или уйди с дороги. Меч в моих руках — Отверзатель Путей — рождён мыслью и словом. Моим — по образу и подобию древнего дара, протянутого из тьмы её рукой. Народ Звёздного Пепла, поражённый тлением плоти, развеян в тумане и скован во льдах, но, как пробудился я, так и он восстанет от сна в своём заточении. Вместе с той, за кого отдал жизнь. В Зале Потерянных Душ. Здесь.

Теотекри не успел ответить. С пугающей быстротой Ир-Птак шагнул в центр зала, и зыбкое пространство отозвалось протяжным эхом, похожим на долгий вздох или обрывок неясной песни.

Сияющий меч вспыхнул ослепительным пламенем.

Сверкнув молнией, с оглушительным грохотом он легко вошёл в зеркальную черноту пола, как в желе.

— О Предвечный Свет, — невольно взмолился Теотекри.

Ужас объял его — ужас осознания того, что всё, во что он отказывался верить, оказалось правдой.

Мария Станиславовна выбилась из сил. Вспышка Отверзателя Путей на миг озарила затуманенный разум.

Почему так быстро стемнело? Как долго она бежала? И где находится?!

Призрачный свет фонарей едва проникал сквозь густую листву чернеющих в вечернем сумраке деревьев. Шум редких, невидимых отсюда машин оттенял застывшую в тревожном ожидании тишину дрожащими отзвуками тающего вдали напряжённого гула.

Тяжёлая стылая капля упала на лицо, и Марию Станиславовну пробрал холод.

Со всех сторон высокие деревья и колючие кусты тянули к ней тёмные ветви. Прикрывая руками голову, она шагнула напролом, наугад — и выскользнула сквозь стену зарослей на мрачный пустырь.

Впереди, за бетонным забором, на фоне синего сумрака густых облаков темнела чёрная громада недостроенной многоэтажки. В пустых глазницах оконных проёмов застыл зловещий холодный мрак. Вершину здания венчали голые остовы железобетонных конструкций, лишённые внешних стен.

Крупная дрожь побежала по телу. Как она оказалась здесь? Должно быть, несколько часов бродила — бегала? — по заброшенному парку, а потом пришла сюда, к чёрной башне, располагавшейся между больницей и её домом. Безумие, подлинное безумие!

Марии Станиславовне как никогда прежде захотелось очутиться дома. На унылой кухне под опостылевшими часами, с горячей кружкой чая в руках. Захотелось бутербродов — тоже горячих, обжигающе горячих, пусть даже потом от них заболит желудок. Захотелось забраться под одеяло — и плевать на бессонницу, на гудящую тишину, на изматывающие ночные видения и тошнотворную тяжесть поутру. Пусть, пусть будет так, лучше так, чем то, что таит в себе это жуткое место. Как никогда прежде ей хотелось жить.

Бледные отсветы давно догоревшего заката смутно угадывались в бесформенных очертаниях грузных туч, ползущих на восток. Заброшенная высотка сливалась с ними, утопала во тьме. С противоположной стороны, оттуда, где за густыми зарослями кануло под горизонт солнце, вспорхнула в небо бесшумная чёрная стайка. Летучие мыши? Откуда бы им здесь взяться?

Тёмный дымок заструился из-за спины — Мария Станиславовна рассеянно огляделась и повела носом, но запаха гари не было, а то, что она сперва приняла за дым, стремительно взмыло под самые тучи и начало расползаться, уплотняясь и хаотично меняя форму.

Удушающая волна страха подступила к горлу тошнотой.

Она не могла свести глаз с этого жуткого видения, а другое, всплывшее изнутри, снова затмевало реальность — смешивалось с ней, но не сливалось.

Чёрные тени извивались во мраке неба над башней. Чёрные тени кружили в туманной дымке Зала Потерянных Душ.

Дрожа всем телом, она зажмурилась, замотала головой, силясь сбросить наваждение. Только не поддаваться этой дьявольской бессознательной силе! Сейчас беспамятство погубит её.

Но видения были неотступны.

Одно — чёрное, плотное, принявшее облик огромного крылатого чудовища с щупальцами, что кружило над высоткой.

Другое — туманное, мысленное, занавесившее окружающий мир полупрозрачной пеленой грёзы.

Оба — одинаково невероятные. И одинаково реальные.

В каменном полу зиял чёрный провал, расцвеченный фиолетовыми всполохами, и далёкое завывание ветра кружилось под залом, угрожая прорваться внутрь.

Руки Ир-Птака извивались странными жестами, а с губ срывались непонятные слова: резкие, отрывистые, изломанные — злобные плевки.

Капюшон слетел с головы, обнажив копну растрёпанных тёмных волос и мертвенно-бледное лицо.

— Остановись, — прошептал Теотекри, — прошу тебя…

Ир-Птак не ответил. Объятый колдовским исступлением, он продолжал творить зловещие заклятья, и чёрный провал пугающе разрастался вихрящейся воронкой, из которой рвались незримые потоки ветра, леденящие душу ощущением чуждости и затаённой мощи.

В другой, параллельной реальности, истошным воплем саданув по ушам, чёрная тварь устремилась вниз.

Яростный порыв ветра ударил в лицо, едва не сбив ординатора с ног.

Траг — тот самый ужасный траг из проклятой книги, медуза-осьминог с перепончатыми крыльями из мира снов — пролетел в паре метров над головой Марии Станиславовны, прильнувшей к земле. На спине чудища краем глаза она заметила чёрную фигуру жуткого всадника.

От ужаса стынут мысли и рассыпаются в прах. Да и пусть — раздумывать некогда. Включается автомат — другой, глубинный, животный. Замри или беги — древний инстинкт, таящийся в бессознательных недрах человеческого организма с дочеловеческих времён, но замереть сейчас — значит замереть навсегда.

К счастью, автомат не подвёл.

Вскочив резким рывком, Мария Станиславовна опрометью кинулась к забору. Не обращая внимания на тошнотворный вопль с неба и свист рассекаемого воздуха над головой, словно от пролетевшего тяжёлого предмета, она инстинктивно проскользнула в узкий подкоп под оградой прежде, чем толком разглядела его.

Стылая влажная темнота поглотила её, ослепив на миг, — сумрак густых зарослей, окроплённых недавним дождём. В нос ударил густой запах гнили, словно прямо под лазом была помойка — и хорошо, если просто помойка, ибо в зловонии этом угадывалось что-то зловещее.

Но все мысли — в прах!

Порыв ветра из-за забора развеял смрад вместе со страшными догадками — нечто более ужасное гналось за ней по пятам гибельным вихрем, грозя утянуть в зловещий чёрный провал в дымчатом полу Зала Потерянных Душ, в бездонную тьму между миров.

Главное — добраться до башни. Там крылатые демоны её не достанут.

Рука сама полезла в карман и, достав телефон, машинально включила фонарь. В высокой траве с торчащими тут и там железками — полузаросшая тропа, тающая меж кустов. Роняя дрожащий свет, Мария Станиславовна нырнула в заросли, свободной рукой продираясь сквозь паутину ветвей.

И, споткнувшись о растворённую в траве высокую преграду, свалилась в гулкий мрак первого этажа прежде, чем сообразила, что достигла цели.

Темнота башни расцвела россыпью фиолетовых искр: стены вспыхнули огненными знаками, похожими на древние буквы.

Призрачные тени, опасно сплотившись, стали обретать очертания высоких фигур, медленно ползущих к центру Зала Потерянных Душ.

Вой ветра. Вопль демона. Скрежет металла.

Снова поднявшись, Мария Станиславовна ринулась в сумрачную неизвестность, слепо вытянув руки.

— Эмпирика! — раздалось позади.

Она не обернулась — лишь инстинктивно дёрнула головой. На периферии зрения вспыхнул сиреневый отсвет.

Собственное дыхание казалось слишком шумным. Сердце отчаянно колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Внутри что-то ныло, словно натянутая до предела струна.

Торопливые шаги разливались эхом — и в нём чудился топот чужих ног.

Всё случилось в мгновение ока.

Теотекри и сам не сразу понял, что натворил.

Словно чья-то могущественная воля вошла в его тело, завладела рукой и с невиданной силой, схватив пылающий над провалом меч, вонзила его в спину Ир-Птака.

Мария Станиславовна споткнулась, но не упала, замедлившись лишь на долю секунды. Что-то тяжёлое, ударив сзади, приковало её к месту. Холодное и острое, оно прошло насквозь. Сначала было только удивление. Беспомощно хватая руками торчащее из живота окровавленное острие меча, она не сразу поняла, что произошло. Потом меч резко дёрнулся вперёд и наверх. Тогда пришла боль. И тьма.