Первая Мировая. Война между Реальностями. Книга вторая

Осада Трои: заключение

Несколько неожиданно для меня вторая книга «Первой мировой между Реальностями» оказалась учебником, вернее, самоучителем позиционной войны. Речь, разумеется, идет не о тактике обязательных сражений на Западном фронте, а о самой форме конфликта, когда быстрая победа одной из сторон по тем или иным причинам невозможна, и война превращается в состязание на выносливость.

Позиционные войны могут быть «горячими», «холодными» и «ледяными». С последней версией мы сталкиваемся сегодня в России.

Обзор кампаний 1915–1917 годов приводит нас к ряду простых выводов.

Позиционные конфликты сложны, тягостны и рискованны для обеих сторон. Как правило, они заканчиваются обоюдным поражением. В этом случае слабейшая сторона теряет все, сильнейшая может насладиться победой, но эта победа оказывается бесплодной. Обе стороны получают мир, значительно худший, нежели довоенный.

Поэтому, если война позиционно проиграна, лучше всего проиграть ее быстро. На практике слабейшая сторона всегда сражается до последней возможности, надеясь не то на чудо, не то на грубые ошибки противника. В результате, когда признать поражение все-таки приходится, условия мира оказываются для нее катастрофическими.

Аналогично, сильнейшей стороне всегда выгодно предложить противнику мир на приемлемых компромиссных условиях. Как правило, сильнейшая сторона это даже понимает. Проблема в том, что условия, которые она считает «приемлемыми», слабейшая сторона оценивает, как «нестерпимые».

В позиционной войне поражение осознается правящими элитами очень медленно. России, чтобы признать свое поражение, потребовался год — и затем еще год страна потратила на выход из войны (Сюжет шестой: Последнее лето Империи). Австро-Венгрии понадобилось более двух лет. Германии — почти три года.

Для позиционной стороны характерна логика размена. Сильнейшая сторона стремится к размену, полагая, что при этом скажется ее экономическое и демографическое преимущество (Сомма, Пашендель). Слабейшая сторона часто надеется на качественное превосходство своих войск (Верден). Такая стратегия не только является бесчеловечной, но и противоречит всем принципам военного искусства. Применяя «размен», слабейшая сторона обязательно проигрывает, но сильнейшая теряет слишком много невосполнимых ресурсов и утрачивает свое положение в мире. Размен всегда приводит к обоюдному поражению. (Сюжет пятый: война моторов, Сюжет девятый: война нервов).

В рамках логики войны на (взаимное) истощение возникает искушение «разменивать», прежде всего, союзные войска. Эта версия «священного эгоизма» дорого обошлась Британской Империи (Интермедия 2: проклятые Дарданеллы), и еще дороже — Франции, навсегда лишившейся России в качестве союзника.

На практике, вся содержательная стратегия позиционной войны сводится к борьбе техник блокады и контрблокады. Но разнообразие соответствующих приемов велико, к тому же борьба за связность на суше и на море, в масштабе театра военных действий и в масштабах государства, в языке геополитики и в языке геоэкономики различаются кардинально. (Интермедия 1: «Суша» и «Море»).

Необходимо понимать, что задачей блокады является ограничение возможностей противника во всех мыслимых областях его активности, в то время как контрблокада, как правило, избирательна и направлена только на одну сторону конфликта, то есть носит ограниченный характер: военный, экономический, реже политический и никогда — культурный[253].

Блокада носит медленный характер и, с этой точки зрения, блокирующая сторона часто выигрывает темп, теряя время.

Блокада все время угрожает стать более жесткой. Она обязательно станет предельно жесткой, но надежда, что блокада останется в некоторых разумных «рамках», заставляет слабейшую сторону саму ограничивать свои контрблокадные действия. То есть терять и время, и темп. Нужно иметь в виду, что все угрозы, которые создаются в ходе блокады, обязательно будут реализованы — и притом в наиболее выгодный для блокирующей стороны момент[254]. (Интермедия 4: Тихая угроза).

В этой связи можно принять за общее правило, что действенная контрблокада должна нарастать гораздо быстрее, чем блокада.

Границами позиционного этапа войны является прекращение Генерального Сражения, то есть бой у Доггер-банки 24 января 1915 года, и заключение перемирия на Восточном фронте 15 декабря 1917 года. Таким образом, позиционная война продолжалась 1056 дней.

Нетрудно видеть, что результаты, достигнутые сторонами, практически одинаковы. Формально Антанта выиграла 3 единицы рейтинга (в круглых цифрах), но эта разность находится в пределах погрешности[255]. То есть, за три года позиционной войны ни одна из сторон не приблизились к победе. С учетом понесенных потерь: Антанта: 12,76 миллиона человек — полные потери, 5,2 миллиона — безвозвратные, Центральные державы — соответственно 9,6 миллиона и 4,36 миллиона; достигнутые результаты не впечатляют.

Все же Антанта сохранила за собой преимущество, полученное в Генеральном Сражении. К концу 1917 года ее рейтинг составил 196,38 единицы против 182,59 у Четверного Союза.

Центральные державы выиграли кампании 1915 и 1917 годов, но проиграли кампанию 1916 года. Последнее, несомненно, связано с ошибочным планом этой кампании, проводимым Э. Фанкельгайном.

Антанта возмутительно плохо провела 1915 год и поставила себя на грань поражения. В данном случае, ошибки были связаны не столько с недостатками стратегического планирования, сколько с организационными сбоями: отсутствием координации между войсками союзников, неадекватной тактикой на Западном фронте и потерей темпа в Дарданелльской операции.

Если рассматривать только военные действия (на суше и на море), преимущество оказывается на стороне Центрального Союза.

В свою очередь, страны Антанты преуспели в дипломатии (то есть привлечении новых союзников) и строительстве вооруженных сил. Генеральное Сражение потому и носило решающий характер, что военно-экономическое преимущество Тройственного Согласия было очевидным априори. В затяжной войне оно должно было сказаться, и после января 1915 года Центральные Державы могли рассчитывать только на грубые ошибки противника. И даже в этом случае от Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции требовалась не просто грамотная, а безупречная игра, на что с учетом опыта 1914 года надежды было мало.

Интересно отметить, что страны Центрально Союза более 65 % своего рейтинга, почти 2/3, набрали непосредственно за военные действия, в то время как для Антанты характерно приблизительное равенство «боевых» и «небоевых» показателей:

По интегральным критериям выделяется Германия, которая за этап позиционной войны практически удержала «двухдержавный стандарт»: ее рейтинг приблизительно равен сумме рейтингов двух следующих за ней стран. Еще более заметна выдающаяся роль Германии в войне, если сравнивать только боевые показатели: Германия опережает, по этим цифрам, три сильнейшие страны Антанты, взятые вместе.

А вот по небоевому рейтингу на первое место выходит Великобритания: она сильнее остальной Антанты, вместе взятой, и отвечает двухдержавному стандарту в отношении всех участников войны.

К концу 1917 года сложилась необычная и трудная для обеих сторон ситуация. Серьезные ошибки, допущенные Антантой в кампании 1915 года, привели к выходу из войны России и ликвидации Восточного фронта. Это дало Германии преимущество на Западном фронте, очевидно, временное — до переброски в Европу значительных американских сил.

Таким образом, зимой или ранней весной 1918 года могло последовать германское наступление с решительными целями, и опыт Капоретто наглядно продемонстрировал, чем такое наступление может закончиться.

Впервые с осени 1914 года война подошла к кризису стратегического масштаба, и победа перестала казаться союзникам гарантированной.

Что касается Центральных держав, то стратегическая ошибка Э. Фанкельгайна с Верденской операцией 1916 года привела к тому, что Россия вышла из войны слишком поздно, чтобы это помогло Турции и Австро-Венгрии.

Кампании 1918 года и последующей «борьбе за мир», а также Великой Октябрьской Социалистической Революции и историческим судьбам «красного проекта» мы посвятим заключительную книгу «Первой мировой между Реальностями».

Что же касается «осады Трои», то этот раздел книги мне кажется уместным закончить общими рассуждениями, которые, к тому же, тесно связаны с сегодняшним днем.

В чем причина войн? Еще в XIV столетии профессора Сорбонны ответили на этот вопрос, заданный королем Франции, в том духе, что первая война была на Небе, а Земля есть отражение Небес, к тому же упрощенное и уродливое, так что войнам на Земле не приходится удивляться. В этом есть, наверное, какая-то истина, но если мы говорим о Первой мировой войне — ее начале, тысяче дней позиционной бойни, последующей борьбе за новое мироустройство, обернувшееся старым, то я не вижу здесь воли Бога.

Вижу ошибки политиков, бездарность и чванство дипломатов, вижу преступления «борцов за свободу и национальные интересы», уже забывших про заповедь «не убий», но еще не научившихся оценивать масштабы того обвала, который может вызвать выстрел террориста, газетная статья или дипломатическая нота.

Лиддел-Гарт написал, что политики и генералы могли развязать войну, но после этого они стали марионетками в руках изобретателя пулемета Хирама Максима, и остановить конфликт было уже не в их власти. Я склонен думать, что, скорее, они стали заложниками общественного мнения и своих неуклюжих попыток его направлять. В демократическом государстве достаточно один раз представить противника воплощением вселенского зла, избирательно убивающим стариков, детей, женщин и священников, чтобы сделать невозможным любой компромисс.

Мировая война — это всегда цивилизационный суд, и это неизменно — суд над побежденными. Нарушение немцами нейтралитета Бельгии — преступление, которому не может быть оправдания. Я, кстати, согласен — действительно преступление. Но нарушение Великобританией нейтралитета Греции под предлогом «военной необходимости» выглядит едва ли не более цинично.

О вступлении в войну Италии и Болгарии, об английской блокаде и германской контрблокаде на этих страницах было сказано достаточно.

Д. Толкиен заметил, что «проникая в коварные замыслы Врага, трудно не проникнуться его коварством», так что симметрия военных преступлений не должна нас удивлять. Первая мировая война была схваткой насмерть, и если одна из сторон что-то позволяла себе, прикрываясь военной необходимостью, другая с неизбежностью делала то же самое или, во всяком случае, похожее.

Только послевоенная справедливость была очень избирательной и остается таковой по сей день.

А что делать? Версальский мир стал прологом ко Второй мировой войне и еще большим жертвам. Нюрнбергский процесс запретил обвиняемым апеллировать к несправедливости этого мирного договора, так что, поставив эту справедливость под сомнение, мы, фактически, дезавуируем Суд Народов. А на это никто не пойдет, к тому же любые попытки ревизии истории Второй мировой войны легко могут повлечь за собой уголовное обвинение.

Наш сегодняшний мир порожден Великой войной 1914–1918 гг. и ее итогами. Поэтому эти итоги не подлежат пересмотру.

Может быть, когда-нибудь ситуация изменится, и «уроки истории» перестанут быть судом над побежденными.

России в известном смысле повезло. После Первой мировой войны она осталась вне лагерей. Заключила с немцами Брестский мир и не вошла в лагерь победителей. Денонсировала его и перестала быть побежденной. Не поставила свою подпись под текстами Версальского, Сен-Жерменского, Севрского, Трианонского договоров и избежала ответственности за создание мирового порядка, который просуществовал только 20 лет и завершился новой катастрофической войной.

Вероятно, для России это был лучший возможный сценарий… по крайней мере, после лета 1915 года.

Возвращаемся по тексту назад — в самое начало, в это лето, в сдачу укрепленных крепостей, Новогеоргиевска и… На что похоже?

На мирные времена и современные политические решения, на подаренные за лояльность и выслугу лет должности, которые кормят генерального директора, генерала, министра или губернатора, и пока все идет хорошо, он вроде бы справляется со своими обязанностями. Если же, вдруг такому «служивому» приходится самостоятельно что-то делать, то все вдруг сливается, бросается, отдается за бесценок… живые предприятия закрываются, лаборатории и институты расформировываются — ничего личного: бизнес, санкции, пенсионная реформа, дорогие кредиты.

Чем больше в стране таких «генералов» и вверенных им крепостей, тем быстрее мы проигрываем в технологической, научной или культурной гонке. И проблема — не только и даже не столько в системе коррупционных мест, а в самой модели «кормлений» тех, кто не может ничего делать, решать, но, вроде, чей-то сын, сват или брат, и нельзя же его оставить без солидного пенсиона. Таким «пенсионом» может быть кресло в корпорации, а может быть институт, технопарк или больница. Может быть — и оборонный завод.

На всякий случай, напоминаем из военной истории: «крепость» — это то, что всегда находится на балансе государства, но держится духом и волей, а не ресурсами.

Сколько направлений науки мы не удержали потому что «за границей говорят на языке других рейтингов»?

Кто были «генералы этих исследовательских карьеров»?

Почему они сдали эти крепости?

Как нам теперь жить без опорных пунктов обороны?

«И Ригу сдадим//И Вильно// И Ревель уйдет чухне…((с.) Л. Вершинин).

Сжимая время, рефлексируя написанное, я вижу параллели с сегодняшним днем и в том, казалось бы, чисто военном аспекте, как непосредственное управление войсками в бою. Как пережать ситуацию, находясь в предельной неопределенности? Что делает полководец между «Сушей», «Морем» и «Небом»?

Как можно было спасти в 2011 году остатки японского экономического чуда? Геологи заранее предсказали и землетрясение, и цунами, но их прогнозы предполагали эвакуацию нескольких промышленных районов. Власти были готовы на это пойти, но требовали, чтобы специалисты взяли на себя свою долю ответственности за «непопулярные решения». Геологи отказались. Технологическая армия не справилась, «крепость Япония» была сдана.

А что с «крепостью Россия»?

Ютландский бой мог спасти и честь Англии, и ее цивилизационную роль. Но Джеррам отказался нарушить строй, и не помогли даже ссылки на Нельсона. Как сегодня учесть уроки Ютланда, когда так популярны компромиссы и следование формальной дисциплине?

Компетенцией наших дней становится умение добавить в стратегию квантовую спутанность с Сюжетом войны, умение поступать не естественно, а правильно, добавляя воли в трепещущий на границе Сюжет.

Придется учиться побеждать, отчаянно выдыхая пылинку на чашу Божьих весов, уместно и своевременно.

В театре сегодняшних политических историй нет ничего драматичней, чем попрание безусловной верности. Ее мало осталось. Мир атомизирован. Патриотизм и союзнические обязательства — не в моде. Мы вспоминаем, как были использованы австралийские и новозеландские корпуса в изматывающей бессмысленной битве, в горячей окраинной Турции без славы и разума. Так государства лишаются самого главного — места в иерархии со стороны вассалов. Отныне у Англии не осталось верных доминионов. Рухнула и колониальная политика Великой Британии, которая несла на территории колоний прогресс и культуру. Вслед за этим в мире наступил период «нового ограбления», когда бизнесмены просто грабят страны, выстраивая для них вместо лифтов в культуру тюремные коридоры. США пришли на смену Великобритании и заявили свои права. Будет ли у нас «новый шериф» в XXI веке? Кто будет мировым перевозчиком? Что мы будем возить по последнему морю?

Сегодня перевозки это не только люди и грузы — это сверхскоростная передача данных. Но каких данных? Испорченных? Искаженных? Реальных? Для кого? Война программных кодов или технологических открытий? Война наук, картин мира? Во всех этих войнах не следует пренебрегать принципами стратегии, нельзя сдавать крепости, недопустимо уходить от личной ответственности за решения, подводить верных союзников и «сохранять строй кильватера», когда чудом открывается возможность полной победы.