Первая Мировая. Война между Реальностями. Книга вторая

Уже в конце 1914 года, когда на Западе начал складываться позиционный тупик, русская армия завязла в Карпатах, а германское контрнаступление под Лодзью не привело к решительным результатам, политическое руководство обеих воюющих коалиций задумалось о перспективах длительной войны. Такая возможность никого не радовала, хотя лидеры Антанты относились к ней более спокойно, нежели политики Центральных держав.

Длительная война означала необходимость перевода экономики на военные рельсы. Эта задача могла быть быстро, но не без некоторых внутриполитических осложнений и потерь решена в Великобритании, Франции и Германии, существенно медленнее — в Австро-Венгрии. Турция и Сербия, не говоря уже об оккупированной Бельгии, не имели возможностей всерьез наращивать выпуск военного снаряжения. Россия представляла собой неопределенную величину: производственные возможности у нее, видимо, были (даже после потери в 1915 году всего Привислинского края), но не было особого желания. Правительство принимало меры к расширению производства вооружений; предприниматели «пилили» деньги на военных заказах, заботясь о своей прибыли, но не о качестве и количестве выпускаемой продукции. Генеральный Штаб и военное руководство страны не особенно рвались наводить порядок, полагая, что это, во-первых, нереально и только приведет к социальным конфликтам, а, во-вторых, что Россия проиграет при любом исходе войны, если эта война будет длительной, поэтому надо выигрывать с тем снаряжением, которое уже есть. Понятно, что ничего подобного вслух не говорилось и даже, наверное, не осознавалось до конца, и Россия как-то пыталась наладить военное производство, но медленно и неуверенно.

Преимуществом Антанты была возможность не только получать сырье со всего мира, но и размещать военные заказы на американских предприятиях. Это, однако, имело свои теневые стороны. Прежде всего, возникал самоподдерживающийся механизм перекачки финансового ресурса из Великобритании (и в меньшей степени Франции и России) в Соединенные Штаты Америки. Иными словами, Великобритания уничтожала своего германского конкурента ценой усиления своего американского конкурента. Руководство страны это прекрасно понимало, но не имело возможности что-либо изменить: армии было необходимо американское оружие, и общественное мнение поддерживало все требования войск. Английские же производственные мощности оказались полностью загруженными уже осенью 1914 года.

В свою очередь, военное руководство Германии представляло значение американских военных поставок, но не располагало средствами прервать британские морские коммуникации — крейсерскую войну Центральные державы проиграли. В сложившихся условиях становилась актуальной парадигма неограниченной подводной войны. К ней Германия, правда, в мирное время совершенно не готовилась: на начало 1915 года флот кайзера насчитывал 26 подводных лодок (по другим данным их было 28), причем не все они могли использоваться против британского и нейтрального судоходства. Построить субмарины — и достаточно быстро — было можно, но с их образом действий возникали свои проблемы, и если военное и морское руководство Германии однозначно высказывалось в пользу неограниченного применения подводных лодок против торгового судоходства, в том числе нейтрального, то Министерство Иностранных Дел выражало по этому поводу крайнее беспокойство[72].

Длительная война создавала риск распада воюющих коалиций. В каждой были свои «слабые звенья». Руководство Германии уже в 1915 году отчетливо сознавало, что Австро-Венгрия может «броситьружье в кусты» (выражение Т. Бетмана-Гольвега). Правящие круги России и Турции демонстрировали полную лояльность своим союзникам, но внутриполитическое положение этих стран едва ли могло считаться прочным. Это обстоятельство приходилось учитывать во всех политических и стратегических расчетах.

Наконец, затяжной характер войны означал необходимость борьбы за союзников, и здесь между осенью 1914 года и зимой 1915-го было огромное различие. При всей важности событий на Восточном фронте именно дипломатическая война стала главным содержанием кампании 1915 года.

Перспективы расширения пространства мировой войны в 1915 году

Вопреки сложившимся представлениям, война к исходу 1914 года все еще носила ограниченный характер. Даже после открытия Кавказского фронта она, по существу, оставалась европейской войной, причем далеко не все европейские страны принимали в ней участие.

Из заявивших о своем нейтралитете стран Италия, с юридической точки зрения, все еще оставалась членом Тройственного Союза. Не столь понятен статус Румынии. По-видимому, в 1912–1913 годах она собиралась присоединиться к Германии, тем более что ее король был Гогенцоллерном и когда-то служил офицером в германской армии, участвовал в Датской войне. Немецкие источники определенно называют Румынию членом Союза, но документальных подтверждений этому нет. Известно, что в 1914 году Кароль I хотел вступить в войну на стороне Германии. Общественное мнение страны было настроено проантантовски, король безуспешно пытался переубедить своих министров, в этом не преуспел и умер вскоре после Марны (10 октября). Ему наследовал племянник, Фердинанд I, сторонник нейтралитета.

Зимой 1915 года никаких перспектив вступления Италии и Румынии в войну на стороне Центральных держав уже не просматривалось, и важнейшей задачей германской дипломатии было обеспечить их нейтралитет.

Большое значение имела позиция Болгарии.

Общественное мнение этой страны традиционно было настроено в пользу России, но после Балканских войск симпатии к стране-«освободительнице» поутихли, зато появилась нескрываемая ненависть к Сербии. Не то чтобы Болгария очень хотела воевать на стороне Германии (и тем более — Австро-Венгрии), но выступить против Сербии она была готова в любой момент, как только удастся привести вооруженные силы и военное снаряжение хоть в какой-то порядок. Здесь ситуация была зеркальной с итальянской — задачей дипломатии Антанты было сохранение болгарского нейтралитета, в то время как германское руководство должно было убедить Фердинанда I Болгарского в необходимости преодолеть свои опасения и все-таки вступить в войну.

Из остальных европейских стран Швейцария хранила строгий нейтралитет. Дания могла при определенных условиях выступить против Германии, но подходящий момент для этого был упущен, к тому же датская армия считалась совершенно небоеспособной. Во всяком случае, когда вопрос о возможном нападении с ее стороны обсуждался на уровне военного и политического руководства Второго Рейха, Э.Людендорф сказал, что для нейтрализации этой угрозы «достаточно нескольких полков кавалерии».

Нидерланды оказались вне орбиты войны, в общем-то, случайно. Страна была этому рада, поддерживала прекрасные отношения со странами Антанты, но старалась лишний раз не раздражать Германию. Вступление ее в войну на стороне Центральных держав было невозможным, на стороне Антанты — нежелательным. Нейтралитет Голландии всех устраивал.

Швеция оставалась единственным каналом, через который Германия могла получать какие-то ресурсы из внешнего мира. Британский флот не мог проникнуть в Балтийское море, русский флот скандинавским конвоям практически не мешал. В этих условиях Германия не имела ни малейшего желания нарушить нейтралитет Швеции, а Великобритания не видела такой возможности, тем более что шведская армия была традиционно и сильной, и боеспособной.

Напротив, в побережье Норвегии были заинтересованы все участники конфликта. Однако для Германии Норвежская операция выходила за грань допустимого риска. Великобритания планировала оккупацию норвежского побережья, но гораздо позднее, в 1917 году, в связи с ростом подводной угрозы.

Пиренейские государства серьезной военной или политической величины собой не представляли, да и их географическое положение препятствовало содержательному участию в войне[73].

Из неевропейских стран принять реальное участие в войне могли только Соединенные Штаты Америки. Это государство оставалось последней неопределенной величиной в «раскладе» 1915 года.

Борьба за Италию

Дипломатическая история Великой войны производит тяжелое впечатление.

Поведение дипломатов Центральных Держав можно было бы назвать предательством, однако предательство предполагает, по крайней мере, извлечение выгоды для себя лично. Но Г. фон Флотов, Г. Ягов, Т. Бетман-Гольвег, Л. Берхтольд игнорировали собственную пользу в той же мере, что и интересы своих государств. Их поступки представляют собой прекрасную иллюстрацию к теме «кризис элиты».

Зимой 1914–1915 годов начался последний акт дипломатической борьбы за Италию.

В течение всего Средневековья и большей части Нового Времени Италия оставалась раздробленной на отдельные области, являющиеся предметом борьбы со стороны более крупных государств. Итальянские земли переходили от франков к германцам, он норманнов к французам, от Испании к Австрии. После Наполеоновских войн на территории Апеннинского полуострова установилось австрийское господство, хотя непосредственно Австрия распоряжалась лишь Миланской областью.

С начала 1840-х годов в Италии усиливается национально-освободительное движение, что приводит к революции 1848–1849 гг. Революция была подавлена (французскими и австрийскими войсками), и вместо «объединения снизу» на повестку дня было поставлено «объединение сверху», вокруг Сардинского королевства.

Во время Крымской войны премьер-министр К. Кавур предоставил в распоряжение французов армейский корпус в 18 000 человек. Большой пользы делу союзников он не принес, но «Итальянский вопрос» был включен в повестку Парижской мирной конференции. Никакого смысла в этом обсуждении не было (Австрия участвовала в Конгрессе на правах победительницы и обсуждать отторжение собственных территорий, естественно, отказалась), но общественное мнение Италии оценило, что Кавур выступил в защиту национальных интересов.

Этот момент следует подчеркнуть особо: Италия (Сардинское королевство), не имея к России никаких претензий, ни политических, ни территориальных, объявляет России войну, посылает в Крым экспедиционный корпус, который несет мизерные потери — 12 убитых, 167 раненых, 16 умерших от ран при 2166 умерших от болезней, лишь для того, чтобы принять участие в мирных переговорах, подняв на них вопрос, никак не соотносящийся ни с самой войной, ни с ее результатами. Такая политика получит название «священного эгоизма» и станет визитной карточкой Итальянского государства на столетие вперед.

Наполеон III расплатился с Кавуром войной 1859 года, по итогам которой Австрия уступила Ломбардию, но не итальянцам, а Французской Империи. Франция отдала эти территории Сардинии, взяв в качестве компенсации Ниццу и Савойю. На территории Моденского, Пармского и Тосканского герцогств образовалось нестабильное полугосударственное образование, получившее название Объединенные провинции Центральной Италии. 18–22 марта 1860 года эти территории объединились с Сардинией, образовав единое королевство, которое годом позже, после слияния с Неаполем и Сицилией, было названо Итальянским. Столицей его стала Флоренция.

В 1866 году Итальянское правительство заключило союз с Пруссией против Австрии. Война эта сложилась для австрийцев крайне несчастливо, но итальянцам от этого легче не стало: их армия была разбита в сражении у Кустоццы, а флот — в бою у Лиссы. Оба сражения навсегда вошли в историю военного искусства.

Австрия потеряла Венецию, но напрямую итальянцам отдать ее отказалась — вновь потребовалось посредничество Наполеона III, который, кстати, гарантировал неприкосновенность Папской области и разместил там французские войска.

В 1870 году, во время Франко-Прусской войны, когда Франции стало откровенно не до Рима, итальянцы овладели Вечным Городом и на следующий год сделали его новой столицей государства. Папа объявил себя «пленником Ватикана».

В 1882 году Италия присоединилась к Германии и Австро-Венгрии, подписав секретный договор о союзе. Договор возобновлялся в 1887 и 1891 годах, автоматически был продлен в 1902 и 1912 годах.

К 1914 году Италия была еще очень молодым государством (менее 60 лет независимого существования) с не установившимися границами. Она имела претензии к Франции — Ницца, Савойя, Корсика, Тунис; к Австро-Венгрии — Трентино, Триест, Тироль, Истрия, Горица, часть Далмации (так называемая «неискупленная Италия»); к Великобритании — Мальта; к Сербии — «албанский вопрос»; даже к Швейцарии.

Италия сразу же после обретения независимости вступила на путь колониальной экспансии. В конце XIX столетия она захватила Сомали и втянулась в тяжелую и малоуспешную войну с Эфиопией, в 1911–1912 гг. отобрала у Оттоманской Империи Триполитанию.

На развитие ситуации в 1914–1915 годах оказали влияние следующие факторы:

Италия особенно не скрывала, что вступление в Тройственный Союз открывает для нее возможности использовать Германию для давления на Австро-Венгрию. Это вполне устраивало Бисмарка, поскольку давало возможность манипулировать обеими союзницами, но при слабом канцлере должно было стать проблемой.

Т. Бетман-Гольвег был слабым канцлером.

Внук юриста и министра образования Пруссии Августа фон Бетмана Гольвега, Теобальд фон Бетман-Гольвег получил образование в школе-интернате Пфорта, затем в Страсбургском, Лейпцигском и Берлинском университетах. В университете познакомился с будущим кайзером Вильгельмом II, что способствовало быстрому продвижению по служебной лестнице.

В 1882 году занял пост обер-президента Бранденбургской провинции, в 1905-м — министра внутренних дел Пруссии, с 1907-м — имперского статс-секретаря по внутренним делам. В 1909 году, после отставки фон Бюлова, занял должность рейхсканцлера и занимал ее до июля 1917-го. В области внешней политики предпринял попытку улучшить отношения с Россией с целью оказания давления на Англию, заключив в 1911 году Потсдамское соглашение, что не принесло значительных результатов. Во время второго марокканского кризиса Бетман-Гольвег не разделял агрессивного курса статс-секретаря по иностранным делам Кидерлен-Вехтера, но не сумел оказать ему противодействия.

Только после смерти Кидерлен-Вехтера стал активно вмешиваться во внешнюю политику, стремясь наладить отношения с Великобританией. Это ему в некоторой степени удалось во время балканского кризиса 1912–1913 годов, когда за кулисами тогдашней Лондонской конференции Бетман-Гольвег ценой уступок по вопросу о Багдадской железной дороге и компромисса по вопросу о разделе португальских колоний подписал соглашение с Англией. После этого, полагая, что отныне Германия обеспечила себе безопасность от Англии, Бетман-Гольвег взял курс на наступательную стратегию во внешней политике. Во внутренней политике лавировал между либералами и социал-демократами слева и монархистами и националистами справа, пытался мобилизовать патриотическое настроение народа обещаниями реформ, в том числе реформы прусского избирательного права, но из страха перед юнкерами тут же брал эти обязательства обратно. После того как вторжение немецких войск в нейтральную Бельгию (в нарушение Лондонского договора 1839, который гарантировал нейтралитет Бельгии) вызвало объявление войны Германии со стороны Англии, Бетман-Гольвег был крайне удивлен, назвав Лондонский договор «клочком бумаги».

Бетман-Гольвег никогда не служил в армии, но после начала войны получил право ношения генеральской формы.

В ходе Первой мировой войны полностью разделял захватнические цели Германии: отторжение Польши, Литвы, Курляндии от России, аннексия Бельгии, французского побережья Северного моря, районов Брие и Лонгви — на западе. В ходе войны выступал крайне неудачно с речами то о мире, то о неограниченной подводной войне.

После отставки написал мемуары — «Размышления о мировой войне», изданные незадолго до его смерти, где задним числом стремился оправдать свои действия.

Считается, что в классической «военной лестнице»: тактика — оперативное искусство — стратегия — большая стратегия — политика — экономика — идеология/ онтология, — дипломатия отвечает за уровень политики. Или, может быть, геополитики. Однако если говорить о мире перед Первой мировой войной, это было не так. При изучении документов и воспоминаний складывается впечатление, что дипломаты той эпохи вообще не мыслили пространственно и поэтому не соотносили себя с географией, геополитикой, политикой и, тем более, со стратегическими императивами.

Общество развивается неравномерно, и при любых случившихся революционных изменениях всегда остаются ниши, в которых длится существование уже отживших форм мышления, коммуникации и деятельности. Подобно тому как при общем изменении климата в сторону жары и сухости в высыхающих озерцах и болотах продолжают копошиться рыбы и амфибии.

Со времени Великой Французской Революции прошло чуть больше 100 лет, и в таких странах как Австро-Венгрия, Германия, Великобритания, не говоря уже о России, аристократия сдала отнюдь не все позиции. Дипломатическая служба, для которой хорошие манеры и знатное происхождение все еще значили больше, нежели ум, образование и умение работать, в начале ХХ столетия оставалась, в значительной мере, прерогативой аристократии.

Аристократии свойственно мыслить временем, причем временем прошедшим — при этом события, конфликты, отношения прошлых эпох для нее актуальны, политически значимы и служат основанием для принятия решений. И дипломаты «образца 1914–1915 годов» мыслили не в политических или геополитических, а в исторических и даже династических категориях.

Само по себе это ни хорошо и ни плохо — историческое мышление может быть очень сильным. Но дипломатическая служба в европейских странах была организована не только аристократически, но и бюрократически — недаром существует специальный термин «карьерный дипломат»: «лицо, посвятившее себя дипломатической деятельности и последовательно прошедшее ряд иерархических ступеней дипломатической службы». Учтем теперь крайнюю замкнутость мира профессиональных дипломатов, аристократическую обидчивость и родовую спесь, а также зависть бюрократов к талантливым профессионалам, и мы поймем, какие именно отношения господствовали в дипломатическом сообществе кануна Первой мировой войны. Надо полагать, с тех пор ситуация слабо изменилась…

И действительно, при чтении воспоминаний дипломатов — все равно, российских, германских, итальянских или британских — складывается впечатление, что этих людей интересовала только своя собственная персона и очень узко понимаемые личные интересы.

Конечно, борьба амбиций происходит всюду, но все-таки, например, в мемуарах Фанкельгайна его конфликт с Людендорфом занимает явно подчиненное место и по объему текста, и по его эмоциональности. Это интересно сравнить хотя бы с воспоминаниями Б. Бюлова, «военные» страницы которых почти целиком посвящены перипетиям отношений бывшего канцлера с его преемником Т. Бетманом-Гольвегом, статс-секретарем Г. Яговым, послом Германии в Риме Г. фон Флотовым и прочими «коллегами». На страницах своих мемуаров Б. Бюлов изображает себя самым образованным, талантливым и умным германским политиком, и, непредвзято изучая историю дипломатических отношений предвоенного и военного периода, с ужасом приходишь к выводу что, скорее всего, так оно и было на самом деле…

Граф Леопольд Антон Иоганн Сигизмунд Йозеф Корзин Фердинанд Берхтольд фон унд цу Унгаршиц, Фраттлинг унд Пюллюц. 18 апреля 1863 г., Вена, Австрийская империя — 21 ноября 1942 г., Переснье, медье Ваш, Венгрия.

Родился в богатой аристократической семье, с детства владел чешским, словацким и венгерским языками. В 1887 году поступил на государственную службу в штатгальтерстве Моравия. В 1893 году перешел на дипломатическую службу. Работал в посольствах во Франции (секретарь посольства, 1895–1899), Великобритании (советник посольства, 1899–1903) и Российской империи (советник посольства, 1903–1906). В 1906 году был назначен послом Австро-Венгрии в Российской империи, сменив на этом посту Алоиза фон Эренталя.

В 1912 году назначен министром иностранных дел Австро-Венгрии, опять-таки сменив Алоиза фон Эренталя. Важнейшим направлением своей деятельности фон Берхтольд сделал Балканы. В 1912 году Австро-Венгрии удалось вынудить Сербию отказаться от выхода к Адриатическому морю, а Черногорию — от занятия города Шкодер (28 ноября 1912 года была провозглашена независимая Албания). Берхтольд также подталкивал Болгарию к войне со своими бывшими союзниками, что вылилось во Вторую Балканскую войну.

Был движущей силой политики перерастания локального Сараевского кризиса в общеевропейскую войну.

13 января 1915 года подал в отставку. В последующие годы до конца существования империи занимал пост оберст-гофмейстера и советника наследника престола (впоследствии императора) Карла I.

В 1918–1923 гг. в эмиграции в Швейцарии, далее проживал в своем поместье в Венгрии, где и умер.

Следует иметь в виду что дипломатическое сообщество всегда и при всех обстоятельствах настроено против большой войны. Это обусловлено, конечно, корпоративными интересами: дипломаты в мирное время пользуются почетом, обладают влиянием и властью, в военное же время их роль резко падает, и любой генерал интендантской службы, контролирующий реальные ресурсы, более значим, нежели посол или даже министр иностранных дел. С другой стороны, выдвинуться дипломат может только во время серьезного политического кризиса, угрожающего войной. Поэтому одной из тайн дипломатической службы является умение управлять кризисами: создавать их, доводить до критической черты и своевременно разрешать.

Не подлежит сомнению, что летом 1914 года инициатива развязывания дипломатического кризиса принадлежала Австро-Венгрии. Л. Берхтольду приписываются слова: «Ну, теперь мы сведем счеты с Сербией!», и, по-видимому, это правда. Другой вопрос, что министр иностранных дел Австро-Венгрии находился в полной уверенности, что дело ограничится локальным вооруженным конфликтом, скорее, даже простой демонстрацией силы.

Россия, как могла, попыталась донести до Австро-Венгрии и Германии, что показательной «экзекуции» Сербии она не допустит. И именно здесь сказались особенности замкнутого аристократического дипломатического сообщества.

В Тройственном Союзе Германия, несомненно, играла руководящую роль. Она могла вежливо посоветовать Австро-Венгрии «избежать европейских осложнений» или даже грубо заявить ей, что сербский ответ на ультиматум является «вполне удовлетворительным», поэтому Германия не будет мостить австрийские амбиции «костями померанских гренадеров».

Но статс-секретарь Германии по иностранным делам происходил из мелких юнкеров и благоговел перед Л. Берхтольдом, кавалером ордена Золотого руна[74], богатым аристократом, владевшим обширными поместьями в Моравии и Венгрии, выросшим в собственном фамильном замке Бухловице. Да и все германское Министерство Иностранных Дел с подчеркнутым уважением относилось к древней европейской монархии и ее императору:

Летом 1914 года Германия предоставила Австро-Венгрии полную свободу действий.

И здесь завязывается один из узлов «итальянской проблемы».

Мы говорили уже, что А. Шлиффен считал участие Италии в войне на стороне Германии важным по трем причинам:

Последний фактор был наиболее значимым. Во-первых, затруднялась переброска алжирских частей во Францию; во-вторых, возникала надежда прорвать английскую блокаду — или непосредственно в Средиземном море, или в Северном, если англичане перебросят часть Гранд Флита на Мальту и в Гибралтар.

Х. Мольтке (мл.) едва ли понимал до конца все аспекты проблемы, но позицию Шлиффена по «итальянскому вопросу» помнил и пытался активно «давить» на Вильгельма II. Император внимал, однако большую часть Сараевского кризиса он находился в Норвегии, и Т. Бетман-Гольвег с Г. Яговым были предоставлены самим себе.

Германский МИД однозначно поддержал политику Л. Берхтольда в отношении «наказания Сербии»:

Полагая, что Россия рано или поздно отступит, как это было в Боснийском кризисе, Г. Ягов был озабочен, прежде всего, тем, как избежать содержательного обсуждения австрийского ультиматума Сербии с великими державами. Отсюда его стремление как можно меньше информировать остальные страны о реальных планах Австрии:

В результате итальянцы с полным основанием могли утверждать, что не только «Вена умышленно молчала; более того, она скрывала от нас свои истинные намерения», но и Германия не сочла нужным проконсультироваться со своим союзником по вопросу, чреватому европейской войной, то есть, несомненно, затрагивающим жизненные интересы Италии.

Это дало Италии основание утверждать, что Германия и Австро-Венгрия нарушили и дух, и букву Союзного договора, а поэтому Италия в 1914 году могла считать себя свободной от любых обязательств.

Только, вот, итальянские дипломаты забывают упомянуть, что, заключив в 1902 году Договор о ненападении с Францией, они также не проконсультировались по этому поводу ни с Германией, ни с Австро-Венгрией и, более того, даже «забыли» сообщить своим союзникам о подписании этого Договора. Священный эгоизм!

С германского правительства это, конечно, ответственности не снимает. Оно сделало все от него зависящее, чтобы облегчить итальянцам уклонение от выполнения союзнических обязательств.

Третьего августа 1914 года Италия объявила о своем нейтралитете в начинающейся войне.

Как это ни странно, австро-венгерское руководство приняло данное решение с радостью, а германское отнеслось к нему с полным равнодушием. До Марнской битвы для Германии не представляло особого труда обеспечить реальный итальянский нейтралитет, а при некотором старании и втянуть Италию в войну на своей стороне. В конце августа 1914 года у многих сложилось впечатление, что с Францией покончено, а «священный эгоизм» требовал быть на стороне победителя. Тунис и Ницца могли бы оказаться адекватной ценой.

Но до Марны и даже позднее, до установления позиционного фронта на Западе, Германия отнюдь не хотела связывать себя какими-либо обязательствами в отношении Италии, и еще менее желала раздражать Австро-Венгрию разговорами о Южном Тироле.

К зиме 1914 года ситуация кардинально изменилась: теперь Центральным державам молчаливо предлагалось заплатить за нейтралитет своей бывшей союзницы. Цена, впрочем, была пока еще приемлемая — передача Трентино и автономия Триеста в рамках Австро-Венгрии.

Поскольку стало предельно ясно, что фон Флотов болен и не вполне адекватен, в Рим отправили Б. Бюлова, бывшего канцлера, бывшего статс-секретаря по иностранным делам, бывшего посла в Италии. И вот здесь начинается полная фантасмагория.

К Новому году нейтралитет Италии стал для Центральных Держав важнейшей проблемой. Он заведомо стоил дороже и значил больше, чем вся «неискупленная Италия», вместе взятая. Б. Бюлов, имеющий в Италии неплохие связи, вполне мог выполнить поставленную перед ним задачу, если бы получил поддержку правительства, которое, собственно, и направило его в Рим. В действительности, Г. Ягов неофициально уведомил Австро-Венгрию, что не ждет от них никаких уступок итальянцам и вовсе не заинтересован в успехе миссии фон Бюлова. Фон Флотов перед отъездом прямо заявил советнику посольства: «Князь Бюлов посредством всевозможных интриг добился посылки его в Рим. Но и канцлер, и статс-секретарь очень неохотно уступили неразумным настояниям безответственных членов парламента и журналистов. В качестве вашего друга я обращаю ваше внимание на то, что берлинский центр не особенно будет обрадован успехам князя Бюлова. (…) Главное, не слишком много усердия на службе у князя Бюлова. Это не принесет пользы вашей карьере».

На начало 1915 года ситуация выглядит следующим образом:

К марту 1915 года военные руководители Германии и Австро-Венгрии образовали единый фронт против собственных дипломатов, заявив, что «выступление Италии и Румынии на стороне наших противников равнозначно потере нами всей военной кампании».

Но времени уже не оставалось. 26 апреля 1915 года было подписано Лондонское соглашение между Италией и Антантой. Италия должна была в течение месяца объявить войну Германии и Австро-Венгрии. За это ей полагалось после победы:

В действительности получит Италия только южный Тироль, западную часть Истрии без Риекки, Триест, Горицию, из всей Далмации — Задар и острова Црес, Лошинь и Ластово, часть Внутренней Крайны. Остальные территории «по списку» достанутся Королевству Сербов, Хорватов и Словенцев (Югославии)[76].

23 мая 1915 года Италия вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты.

Можно с полным основанием усомниться в законности действий ее правительства. Большинство населения страны выступало за нейтралитет, сторонники нейтралитета преобладали и в парламенте. Потребовался ряд провокаций со стороны Б. Муссолини и Д`Аннунцио, чтобы добиться народных манифестаций и, в конечном итоге, одобрения военных кредитов и вступления страны в вой ну.

Беспомощность, бездарность и безответственность германской дипломатии в отношении Италии поражают, что же касается Австро-Венгрии, то ее политика в 1914–1915 годах находится по ту сторону добра и зла.

Не меньше суровых слов хочется сказать и о позиции Италии. В конечном итоге, принятое ее правящими кругами решение остается предательством союзника, и назвать это как-то иначе трудно.

В еще большей степени вступление Италии в войну оказалось предательством собственного народа.

За последующие три с половиной года Италия потеряет свыше двух миллионов человек, количество убитых оценивается источниками в 400–650 тысяч (я склонен с большим вниманием отнестись ко второй цифре). Ее прямые военные расходы составят 65 миллиардов золотых лир, или около трети всего национального богатства.

Едва ли все это можно окупить территориями, большую часть которых Италия по итогам войны все равно получила бы.

Образование Итальянского фронта

Итальянцы были верны себе. Даже внезапное нападение на бывшего союзника они не смогли нормально организовать. В феврале — марте вступление Италии в войну, возможно, привело бы к стратегическому эффекту. Даже в последних числах апреля, когда был подписан Лондонский договор, была возможность добиться значительных результатов, поскольку австро-венгерские войска еще только готовились к наступлению в Карпатах и не были уверены в успехе.

Но итальянское правительство, подождав еще месяц, предоставило австрийским войскам и их германскому союзнику подойти к Перемышлю, взять Львов, обрести уверенность в себе и, по крайней мере, обезопасить свои промышленные районы от русской угрозы.

Только 23 мая Италия объявила войну Австро-Венгрии и сразу же, в ночь на 24-е, перешла в наступление по всей линии границы[77]. Промедлив более полугода, итальянское командование и к этой дате не успело развернуть войска.

Театр Военных Действий организован вокруг итало-австро-венгерской границы. С юга он ограничен течением реки По, с запада, севера и востока — Главным Альпийским хребтом с высотами свыше 3000 метров (Приморские Альпы — Котские Альпы — гора Монблан — Пеннинские, Лепонтийские, Ретийские Альпы — Высокий Гауэрн — Юлийские Альпы — Динарское нагорье. Котские Альпы круто обрываются в сторону Паданской низменности. Остальные горные хребты окаймлены с севера и юга менее высокими массивами — Предальпами.

Альпийский хребет, несомненно, представляет серьезное препятствие для передвижений войск, но нужно иметь в виду, что этот горный район был освоен еще в эпоху мезолита, а начиная с Античности, его неоднократно переходили целые армии. Во второй половине XIX столетия через почти все альпийские перевалы были проложены железные дороги.

ТВД пересекается большим количеством рек (с юга на север): По, Адидже, Пьяве, Ливенца, Тальяменто, Изонцо, являющихся удобными оборонительными рубежами.

Линия границы образует два стратегически важных выступа: в районе Трентино к югу, в междуречье Тальяменто, и Изонцо — к востоку.

Трентино нависает над всем театром военных действий. Опираясь на этот район, австро-венгерская армия может действовать против Ломбардии, наступая прямо на юг (операционная линия Триент — Риволи — Верона — Мантуя была известна даже до знаменитой Итальянской кампании Наполеона) или же на юго-восток — на Виченцу — Падую. По условиям местности сложнее двигаться из Трентино прямо на восток, но и такое движение, обходящее гору Граппа с последующим выходом к узлам дорог Кастельфранко и Тревизо, также вполне возможно.

Австрийское командование вполне понимало возможности наступления из района Трентино, но в его распоряжении никогда не было достаточно сил, чтобы провести операцию такого масштаба.

Второй выступ кратчайшим путем вел итальянскую армию в Далмацию. Именно там, в долине реки Изонцо, и будут проходить основные сражения. Проблема заключается в том, что, продвигаясь на восток, итальянцы не только не создают никакой серьезной угрозы противнику, но и подставляют себя под фланговый удар — оперативного масштаба (с севера) или стратегического масштаба (с запада, из района Трентино). При этом в ближнем тылу итальянской армии будет Изонцо, а в глубоком — Тальяменто, и обе эти реки помешают быстро перегруппировать войска.

Насколько я могу судить, обе стороны не имели сколько-нибудь содержательных планов военных действий. У австрийцев не было достаточных сил, и они вынуждены были ограничиваться жесткой обороной по естественным рубежам — благо, таких рубежей было предостаточно. Возможно, имело смысл дать итальянцам продвинуться на восток, чтобы затем контратаковать их, но австро-венгерская армия — не германская, и на конец мая 1915 года в резерве у нее «не было ни одного Гинденбурга» (И. Сталин).

Итальянский же план сводился к попытке захватить все, что можно успеть, пока австрийцы будут перебрасывать войска из России и Сербии и создавать новый фронт. Главный удар наносился в долине Изонцо, вспомогательный — по трем направлениям на Триент. Для полноты картины предусматривались также частные наступления в Карнийских и Кадорских Альпах.

Итальянцы развернули 35 дивизий в составе двенадцати корпусов, сведенных в четыре армии, 870 тысяч человек, 1500 легких, 200 тяжелых орудий.

Австрийцы могли им противопоставить 12 пограничных дивизий. Уже после объявления войны на Итальянский фронт были переброшены пять дивизий из Сербии и две из Галиции, еще одну дивизию выделила Германия. Всего 20 дивизий, 115 тысяч человек, 720 легких и 140 тяжелых орудий, включая германскую артиллерию.

В Трентино итальянцам удалось, по крайней мере, отодвинуть противника от границы и завязать бои за первую линию населенных пунктов на его территории — Риву Роверетто, Борго.

В Карнийских Альпах итальянцы заняли Кортина д`Ампеццо.

Совсем плохо получилось с главным ударом. Итальянская армия преодолела пограничную полосу и вышла к Изонцо, основной линии австрийской обороны. Итальянцы форсировали реку и даже ворвались в город Горица, который был их первой оперативной целью на этом фронте. Далее австрийцы, получив две свежие дивизии, организовали контратаку, выбили противника из Горицы и остановили итальянское наступление.

Так закончилась Первая Битва при Изонцо. Потери итальянцев — 16 000 человек, из них 2000 убитыми, австрийская армия потеряла 10 000 человек (1000 убитыми).

До конца года итальянская армия успеет провести на Изонцо еще три битвы — с теми же результатами[78].

Болгария вступает в войну

Дипломатическая борьба 1915 года, отнюдь, не закончилась образованием Итальянского фронта. Осенью Центральным державам удалось взять реванш за Италию, что полностью изменило соотношение сил на Балканском полуострове.

Болгария, некогда знавшая лучшие времена, в XIII веке вступила в период длительного упадка. В 1242 году страну разорили монголо-татары, вторжение повторилось в 1273–1277, 1285 гг. Затем последовало 50 лет междоусобных войн, сменившихся проигранными войнами с Венгрией, Никейской Империей и Эпирским царством. В ходе этих войн Болгария потеряла Родопскую область, всю Македонию, Месимврию (Несебер), города Белград, Ниш, Скопье, Охрид.

В 1373 году началось наступление турок, в 1380-м году пала София, в 1393-м — Тырново. Болгарские, греческие, боснийские и сербские земли вошли в состав бейлербейства Румелия, подверглись ассимиляции и исламизации: в XVI веке доля мусульман в Черноморской области достигла 72 %, в Родопах — 89 %.

Ситуация начала меняться после Ясского договора 1791 года, по которому Россия получила право покровительствовать христианским народам Османской Империи: возникли школы, в которых преподавание шло на болгарском языке, появились первые печатные издания (1840-е годы), в 1850 году вышла первая научная работа по истории Болгарского царства. Регулярно происходили восстания, турки отвечали репрессиями (1850, 1876 годы).

В этой ситуации Россия начала очередную войну против Османской Империи, которую вполне ожидаемо выиграла. 4 января 1878 года была освобождена София, 31 января в Адрианополе было заключено перемирие, 3 марта подписан Сан-Стефанский мир, крайне выгодный России. Одним из пунктов Сан-Стефанского договора стало создание Великой Болгарии.

Против Сан-Стефанского мира резко выступили Великобритания и Австро-Венгрия. Запахло общеевропейской войной. Положение спас Бисмарк, предложивший обсудить политическое положение на Берлинском Конгрессе. России пришлось согласиться на сокращение территории Болгарии, часть болгарских земель остались в составе Турции и получили название Восточная Румелия.

По Берлинскому договору 1778 года Сербия и Черногория получили независимость, а Болгария стала самоуправляемым вассальным княжеством в составе Оттоманской Империи. Однако турецкие войска с ее территории выводились, и никакой реальной власти в Болгарии султан отныне не имел. Босния и Герцеговина были переданы под управление Австро-Венгрии, Кипр получила Великобритания.

До принятия Конституции власть в Болгарии оставалась у русского комиссара. Русские власти сразу же приняли постановление, согласно которому каждый турок, совершивший преступление против болгарского населения, в случае возвращения в страну будет немедленно предан суду. Таким образом, сразу, в один день, была ликвидирована турецкая система землевладения. В апреле 1879 года состоялось Учредительное собрание, на котором была принята Тырновская конституция и избран князь — Александр Баттенбергский. После этого русская администрация и оккупационные войска покинули Болгарию.

У князя взаимопонимания с правительством не получилось, и в 1881 году Александр осуществил переворот и приостановил действие Конституции, «которая расстроила страну внутри и дискредитирует ее извне».

Болгарской армией в то время командовали русские офицеры, которых Александру пришлось включить в правительство. С ними у князя, однако, также не сложились отношения. Генералы Соболев и Каульбарс покинули страну, после чего князь приказал уволить с болгарской службы всех русских офицеров. Очередное болгарское правительство, на этот раз либеральное, пришло в ужас и немедленно заключило с Россией конвенцию, дезавуирующую этот приказ.

В 1885 году произошло восстание в Восточной Румелии и ее воссоединение с Болгарией. Сербский король Милан, сторонник Австро-Венгрии, объявил Болгарии войну и очень быстро ее проиграл (14–28 ноября 1885 года).

Война была очень странной. Сербия надеялась на помощь Османской Империи, но та подверглась дипломатическому нажиму России и заявила о нейтралитете. В свою очередь на Сербию надавила Австро-Венгрия. Король Милан поставил во главе армии молодых офицеров, а солдатам почему-то объявил, что они идут помогать болгарам воевать против Турции.

Россия пыталась отговорить Болгарию от войны, что вызвало болгаро-русский конфликт и отзыв с болгарской службы русских офицеров.

Австро-Венгрия предупредила Болгарию, что готова вступить в бой ну на стороне Сербии. Россия предупредила Австро-Венгрию о возможных последствиях. В результате болгары и сербы молниеносно, уже 7 декабря, подписали перемирие в Бухаресте, а Россия отказалась продлить Союз трех императоров. Бисмарк заключил с ней договор перестраховки.

Общие потери убитыми, ранеными и умершими от болезней с обеих сторон составили 11,5 тысяч человек.

Объединение Болгарии было признано великими державами.

На следующий год в результате заговора софийского гарнизона Александр Баттенбергский был свергнут, причем отречься от престола он умудрился дважды — 2 и 20 сентября[79].

Новым князем стал Фердинанд I, Саксен-Кобург-Готский из австрийских гусар. Россия, почему-то энергично возражавшая против избрания болгарским королем датского принца Вольдемира, приняла «свершившийся факт» восшествия на престол австрийского ставленника. В ноябре 1886 года Болгария разорвала дипломатические отношения с Россией, которые были восстановлены только через 10 лет.

22 сентября 1908 года в Церкви во имя Сорока мучеников в Тырново Фердинанд провозгласил независимость Болгарии и создание Третьего Болгарского Царства, которое сразу же стало претендовать на гегемонию на Балканах. Османская Империя реагировала предсказуемо: потребовала 125 миллионов франков. Из этой суммы 43 миллиона выплатила Россия.

В марте 1912 года русская дипломатия сумела заставить сербов и болгар подписать сначала союзный договор, а затем и военную конвенцию. В мае к ним присоединилась Греция, а уже в октябре маленькая Черногория (вступившая в союз летом) объявила войну Турции. За ней последовали остальные участники.

Эта война, получившая название Первой Балканской, заканчивалась два раза. Сначала перемирие было подписано 2 декабря, после чего последовали переговоры в Лондоне, которые, однако, ни к чему не привели: турки энергично доказывали, что готовы продолжать войну и не нуждаются в мире союзники полагали себя победителями.

27 января 1913 года Великобритания, Германия, Австро-Венгрия, Россия, Франция и Италия дружно подписали коллективное обращение к Турции с просьбой прекратить упираться и заключить мир в обмен на помощь в восстановлении страны, то есть турецкому правительству по обычаю предложили взятку. Правительство, естественно, согласилось и даже заранее, ознакомившись с предварительной версией текста еще не подписанного тогда обращения, но именно в этот момент произошел переворот Энвер-паши с убийством визиря и военного министра и избиением министра иностранных дел. Энвер потребовал от кабинета немедленной отставки, и власть в Османской Империи перешла к младотуркам. В ответ союзники немедленно прервали переговоры и начали атаку Адрианополя, который им на этот раз удалось взять. 30 мая 1913 года перемирие было подписано во второй раз.

И здесь турки сумели найти отличное политическое решение. Они отдали Балканскому союзу все, чего требовали входящие в Союз государства: делить завоеванные территории Греция, Сербия, Болгария и Черногория должны были сами, без посредничества великих держав. Между тем, Фердинанд грезил о Великой Болгарии, Сербия мечтала о доступе к Адриатике, Черногория требовала город Шкодер с окрестностями (север Албании), никого, включая Италию и Австро-Венгрию, не устраивал особый статус Албании. Особые разногласия вызывала Македония, на которую претендовали Болгария, Сербия и Греция.

По договору 1912 года между Сербией и Болгарией Македонии должна была быть предоставлена автономия. Если же это почему-либо «окажется невозможным» (а обе договаривающие стороны готовы были на все, чтобы избежать автономии Македонии и, добавим, Албании), ее территорию следовало поделить. В этом случае Болгария должна была получить 2/3 Македонии, то есть земли к юго-востоку от линии Крива Паланка — Охрид (так называемая «бесспорная зона»). Оставшаяся Македония получила название «спорной зоны», ее судьбу предполагалось решить после войны на общей конференции под арбитражем Николая II.

Де факто, после войны Македонию разделили на три части: восточную заняла Болгария, северную — Сербия, южную (Фессалию и Эпир) получила Греция.

Албании предоставили независимость, но все понимали, что это — сугубо временно, пока о ее судьбе не договорятся великие державы.

В сложившейся ситуации Сербия, которая очень хотела получить выход к Адриатическому морю (а большая часть побережья была занята вновь образованной Албанией), потребовала себе практически всю «спорную зону». В ответ Болгария потребовала пропустить ее войска в западную Македонию, занятую сербами и греками. Тогда греки заявили, что им должны быть переданы Южная Македония и нижнее течение Струмы, контролируемое болгарскими войсками. В свою очередь болгары настаивали, чтобы Греция освободила Салоники и весь полуостров Халкидон, а также некоторые эгейские острова.

Не без усилий со стороны Австро-Венгрии Греция и Сербия заключили между собой договор, имеющий явную антиболгарскую направленность. К нему присоединились Румыния и Черногория. Россия, как обычно, предлагала «братьям-славянам» «жить дружно» и обсудить спорные вопросы на общей конференции. Младотурки во главе с Энвером мечтали о реванше.

Летом 1913 года Черногория, ранее демобилизовавшая свои вооруженные силы, вновь объявляет мобилизацию. Сербия и Болгария, армии которых уже развернуты, призывают дополнительные контингенты. С 23 по 27 июня войска стягиваются к сербо-болгарской границе. На следующий день, 28 июня, вспыхивают приграничные столкновения, Петербург призывает к мирным переговорам и назначает их дату. Но это уже не имело никакого значения: в 3 часа ночи 30 июня болгарские войска без объявления войны перешли демаркационную линию в Македонии.

Ничего, кроме истории лисы Алисы и кота Базилио, на ум не приходит. Приходится соглашаться с позицией Д. Бьюкенена, британского посла в Санкт-Петербурге: «Болгария была ответственна за открытие враждебных действий, Греция и Сербия вполне заслужили обвинение в преднамеренной провокации».

Неожиданное нападение болгар вначале было вполне успешным, но уже к первым числам июля Сербия и Греция перехватили инициативу. Планов ведения войны ни у одной из сторон не было, но в «импровизации за доской» союзники преуспели значительно больше болгар.

12 июля турецкие силы перешли Марицу — Турция вновь вступила в войну, теперь на стороне Сербии и Греции против Болгарии, и вскоре вернула себе Адрианополь. 14 июля к союзникам присоединилась Румыния, которой Болгарии было уже совершенно нечего противопоставить. Военное положение страны стало катастрофическим, и 29 июля 1913 года Фердинанд подписал перемирие.

По Бухарестскому договору Болгария отдала Южную Добруджу Румынии; вся Македония, кроме Пиримской, была поделена между Сербией и Грецией, причем Греция получила важнейший порт Салоники, что имело далеко идущие последствия. По Константинопольскому договору турки вернули себе Адрианополь и часть Восточной Фракии, что сильно подняло престиж Энвер-паши. За болгарами осталась Пиримская Македония и Западная Фракия с населением 129 тысяч человек[80].

Балканский Союз прекратил свое существование.

После 1913 года Болгария имеет претензии ко всем соседям, но более всего она ненавидит Сербию, присоединившую к себе Вардарскую Македонию. Австрийский ультиматум Сербии Фердинанд I назвал «большим счастьем для Болгарии».

Оказавшись в полной дипломатической изоляции, правительство Болгарии пытается заключить союз с Австро-Венгрией, но этому препятствует Германия, опасающаяся реакции Румынии и Греции. Такая позиция была вполне логичной, но Сараевский кризис, в котором Г.Ягов занял позицию тотальной поддержки Австро-Венгрии, резко сузил для немцев пространство политической игры.

Проблема заключалась в том, что с получением Македонии Болгария значительно усиливалась, а сильная Болгария на Балканах была нужна Австро-Венгрии никак не больше, чем сильная Сербия; к тому же с неизбежностью возникали проблемы в отношениях с Румынией и Турцией. В этой ситуации Центральные Державы были заинтересованы, скорее, в нейтралитете Болгарии, чем в ее немедленном вступлении в войну. Во всяком случае, так было до поздней осени 1914 года.

Как ни странно, такую же позицию занял Фердинанд I, в то время как болгарский кабинет министров явно стремился к войне, третьей подряд за три года.

Русское правительство ограничилось кротким увещеванием:

Одновременно российское правительство пыталось воздействовать на Сербию в пользу возврата Болгарии части спорных территорий:

Ожидать позитивной реакции Сербии на это предложение было трудно. Пашич ответил, что Сербия предпочтет заключение мира с Австрией уступке хотя бы пяди сербской земли Болгарии:

Если в истории с Италией можно говорить о полном крахе германской дипломатии: Бетман-Гольвег говорит, что он вынужден идти на поводу у Австро-Венгрии, чтобы она «не забросила ружье в кусты» — и это после всей поддержки, которую Германия оказала своей союзнице во время кризиса, спровоцированного самой Австро-Венгрией, то ситуация с Сербией и Болгарией выявила банкротство российской политики. Сербия, которую Россия спасала ценой вовлечения страны в европейскую войну, точно так же делает Россию своей заложницей, угрожая заключить мир.

Ближе к осени начинаются разговоры о воссоздании христианского (православного) блока Балканских государств, то есть о гальванизации трупа Балканского союза. Каким образом Россия (или Греция, которая имела собственную версию этого проекта) предполагала это сделать, являет собой историческую загадку. Для того чтобы только вступить в переговоры, Болгария хотела получить Добруджу «бесспорную» и «спорную» Македонию, греческие города на побережье. Ни Сербия, ни Румыния, ни Греция ничего отдавать Болгарии, разумеется, не собирались, причем Франция и Великобритания поддерживали позиции Греции и Румынии (поскольку были, отнюдь, не заинтересованы в усилении влияния России на полуострове)[81].

Балканские государства и сами пытались выступить акторами большой политики. Греция обратилась к Румынии и Турции с предложением заявить о совместном нейтралитете. Но великий визирь отказался даже от встречи с греческим руководством, не говоря уже о переговорах. Болгария предложила Румынии союзный договор, Румыния его отвергла и предложила в ответ соглашение о ненападении, от чего, в свою очередь, отказалась Болгария.

Сазонов предложил Греции Северный Эпир в обмен на оказание помощи Сербии, заметив при этом:

После Марны и Галиции заинтересованность Антанты в Греции и Румынии стала поменьше, зато активизировались Германия и Австро-Венгрия, которым теперь помощь Болгарии стала очень нужна. Но, ведь, и риски возросли, и австро-венгерский военный атташе в Софии сообщает своему правительству, что теперь «Болгария ожидает успеха австрийских войск в Сербии». 18 ноября болгарское правительство официально заявило, что Болгария решила сохранить позицию строгого нейтралитета.

Оперативная ситуация на конец 1914 года выглядела следующим образом:

В течение последующих месяцев продолжались переговоры Антанты и Центральных Держав с Болгарией, Сербией и Грецией. Обсуждение вращалось вокруг все тех же тем — Кавалла, Македония, Добруджа — и не содержало ничего принципиально нового, если не считать все более жесткого тона Сербии по отношению к своим союзникам[83]. В войну вступила Италия, у которой были свои интересы на Балканах, что резко уменьшило шансы найти более или менее устраивающую все стороны конфигурацию взаимных уступок и компенсаций. Переговоры продолжались, союзники спорили друг с другом, то Сербии, то Болгарии предлагались те или иные территории, обе страны требовали гарантий и заявляли, что предложенные гарантии их не устраивают, а германо-австрийские войска все дальше продвигались вглубь России, заметно меняя настроение в Софии, да и в Афинах.

По некоторым данным, особо сильное впечатление произвело падение Ковно.

19 августа 1915 года русское правительство получило от своих друзей в Болгарии сведения, что Болгария вскоре нападет на Сербию. Это ничего не изменило: те же переговоры, те же заявления, те же вопросы. Пашич, правда, предложил самим напасть на Болгарию, пока она не закончила мобилизацию.

Эта идея до сих пор обсуждается в литературе как вполне осуществимая, но, в действительности, у Сербии на конец августа 1915 года вообще не было свободных дивизий, англо-французские части были связаны в Дарданеллах, русская армия находилась в непрерывном отступлении. Превентивная война против Болгарии могла быть только темповой игрой, а быстро собрать войска для такой войны союзники осенью 1915 года просто не могли.

1 сентября Сербия дала странам Антанты окончательный ответ. Она была готова передать Болгарии только часть бесспорной зоны Македонии без ключевого города Скопле.

За эту жертву Сербия потребовала:

Далее указывалось, что оговоренная территория будет уступлена только после того, как Сербия вступит во владение всеми обещанными ей землями.

6 сентября в Софии было подписано болгаро-турецкое соглашение, и, надо заметить, немцы сумели договориться с Турцией, и та согласилась уступить Болгарии Фракию (без Адрианополя). Македонии, как спорной, так и бесспорной, им тем более было не жалко. В тот же день подписан союзный договор между Германией, Австро-Венгрией и Болгарией и тайная конвенция к нему.

Генеральные штабы заключили соглашение, по которому в течение 30 дней Германия и Австро-Венгрия выставляют против Сербии по 6 дивизий и обязуются снабдить Болгарию военным снаряжением и боеприпасами. Болгария выставляет 5 дивизий через 35 дней и разрешает Центральным Державам свободный транзит в Турцию.

Только 14 сентября союзники вручили Софии очередное заявление о гарантиях присоединить к Болгарии часть «бесспорной» Македонии. Ответа на эту ноту не было.

21 сентября Болгария объявила мобилизацию.

Разгром Сербии

Общее командование войсками Центральных Держав (теперь они уже стали Четверным Союзом) было поручено генералу А. Макензену.

На правом фланге он имел 19-й австро-венгерский корпус. По течению Савы была развернута 3-я армия (3 австрийские и 4 германские дивизии). Этой армии была поставлена задача форсировать Саву и наступать на юг (на Тополу — Крагуевац).

Левее, на Дунае, действовала 11-я германская армия фон Гальвица в составе 7 дивизий. Она должна была форсировать Дунай восточнее Белграда и дальше двигаться по долине Моравы. Вспомогательный удар наносился в районе Орсовы.

Первая Болгарская армия Бояджиева в составе четырех дивизий была сосредоточена в районе Кула — Белограджика, 1-я пехотная дивизия — во втором эшелоне. Армия наступала на Ниш. Перед 2-й армией Тодорова (7-я дивизия, Македонский легион четников, кавалерийская дивизия) была поставлена задача как можно скорее прервать железнодорожную линию Ниш — Салоники. Эта армия была слаба численно, ей было бы сложно своевременно оказать помощь, если бы возникла такая необходимость, так что левый фланг австро-германо-болгарской операции, в общем-то, висел в воздухе. Но союзники не успевали развернуть свою группу в Салониках, а у сербов не оказалось свободных войск, хотя к осени 1915 года их общая численность была доведена до 200 тысяч человек при 678 орудиях, сведенных в три армии: 1-ю Савскую (низовья Дрины и Савы), 3-ю Белградскую (по Дунаю), 2-ю Тимокскую (по рекам Тимок и Морава). Всего Сербия имела на фронте 12 дивизий.

Первая и 3-я армии действовали против Австро-Венгрии и Германии, 2-я прикрывала болгарскую границу.

Левый фланг 1-й армии обеспечивали черногорские силы (50 тысяч человек, 135 орудий), стык 3-й и 2-й армий — отдельный Бранчевский отряд (около дивизии).

Сербское командование все еще серьезно относилось к идее превентивного удара на Софию, хотя для этого не было ни сил, ни времени. В новой версии этой авантюрной операции предполагалось ограничиться на севере подвижной обороной и вести темповую игру в Восточной Македонии в надежде на помощь союзников.

Союзником Сербии формально была Греция, но она отказалась выполнить свои обязательства по Бухарестскому договору, сославшись на то, что сербы не могут выставить против Болгарии 150 000 человек, как это предусматривалось конвенцией. Зато Греция не возражала против высадки в Салониках вооруженных сил Антанты. Эта высадка началась 5 октября, но шла достаточно медленно, и к середине месяца на Балканах были развернуты только 156-я французская и 10-я британская дивизии[84].

В результате к началу октября сербы не имели сколько-нибудь осмысленной группировки войск, северный и восточный фронт были примерно равны по силам, дивизии были вытянуты в линию вдоль обеих границ.

Австро-германские войска начали артподготовку 6 октября, 7-го числа 3-я и 11-я армии приступили к переправе через Дунай и Саву. Сербы оборонялись отчаянно, переправа вместо одного дня потребовала трех, но германские части проявили свои лучшие качества, огонь немецкой артиллерии был подавляющим, а инженерные службы сработали выше всяких похвал.

Австро-германское наступление вынудило сербов начать переброску сил на север с болгарской границы. Их контратаки снижали темп неприятельского наступления, и к 18 октября линия фронта проходила всего в десяти километрах южнее Дуная и Савы, тыловые коммуникации австро-германских войск через реки еще не были вполне обеспечены.

11 октября болгары, как и в прошлый раз без объявления войны, атаковали сербскую границу. Первая армия не имела особого успеха и застряла на реке Тимок и в районе Пирота. Вторая, которой вообще никто не оказывал сопротивления, быстро продвигалась вперед и 21 октября вышла в долину Вардара, перерезав дорогу Ниш — Салоники, как и предполагалось первоначальным планом.

В конце октября Макензен получает на усиление альпийский корпус.

Саррайль попытался, хотя бы, обозначить движение на север, но его войска столкнулись с превосходящими болгарскими силами и отступили в Грецию. Макензен не стал переходить границу, считая Грецию нейтральным государством[85].

5 ноября пал Ниш, смежные фланги 11-й германской и 1-й болгарской армий соединились, 2-я армия перерезала сербам пути отхода в Салоники.

На этом сражение закончилось, и начался разгром. Сербской армии пришлось отходить к Адриатическому морю через черногорское и албанское бездорожье. Ее общие официальные потери составили 55 тысяч (по другим данным — 72 тысячи) человек убитыми и взятыми в плен, всю артиллерию[86], все обозы. Черногорская армия, прикрывающая отход сербов, была окружена и уничтожена целиком.

Италия, претендующая на территорию Албании, выразила категорический протест против присутствия сербских войск на Адриатическом побережье. Пашич обратился к Николаю II. Российский император немедленно отправил телеграмму королю Великобритании и президенту Франции, заявив, что если сербская армия не будет эвакуирована, Россия разрывает Тройственное Согласие. Что союзники сказали итальянцам, история умалчивает, но те сняли свои возражения сразу.

В конце января 1916 года началась эвакуация сербов на остров Корфу. Всего было вывезено около 150 тысяч человек с легким вооружением, причем в это число входят не только солдаты, но и гражданские лица, включая сербское правительство[87].

Черногория капитулировала, хотя слово «капитуляция» отсутствовало в документах, и произносить его вслух не рекомендовалось, дабы щадить самолюбие побежденных.

Сербские войска были полностью разбиты. Официальная цифра потерь (55 тысяч человек убитыми и пленными) не учитывает умерших от голода и болезней уже на острове Корфу. К весне 1916 года в составе 2-й армии насчитывалось 15 092 человек, то есть — она свелась к одной дивизии, в составе 1-й армии 22 988 солдат и офицеров. Данных по численности 3-й сербской армии мне найти не удалось, но известно, что в марте 1916 года она была расформирована, что ясно обозначает ее состояние.

В общем, «От свирепых и ужасных нольдорцев остались рожки да ножки, да Феанорова родня, каковая с ожесточенными боями разбежалась кто куда, нанося урон превосходящим силам противника». ((с) А. Свиридов).

В январе 1916 года был уволен в отставку весь эвакуированный на Корфу сербский Генеральный штаб, включая воеводу Р. Путника.

Принц-регент Александр принял на себя командование армией или, вернее, тем, что от нее осталось.

Разгром Сербии осенью 1915 года, как и любая хорошо проведенная операция, породил ряд легенд. Например, практически во всех источниках указывается, что германская коалиция значительно превосходила в силах сербскую армию[88]. Думаю, что источник у этой легенды тот же, что и у баек Второй мировой войны про двадцатикратное численное преимущество советских войск в операциях 1944–1945 гг.: войска одной из сторон считаются по их штатному составу, а другой по — фактическому состоянию.

Попробуем разобраться.

Осенью 1915 года сербская армия насчитывала 12 дивизий и некоторое количество отдельных частей и соединений. В период Балканских войн штатная численность сербской дивизии составляла 23 500 человек. В Первую мировую войну реальная численность дивизий колебалась от 14 до 16 тысяч человек, таким образом, двенадцать сербских дивизий вместе со вспомогательными частями действительно должны были составить войско численностью около 200 тысяч солдат.

К ним необходимо добавить Черногорскую армию из четырех кадровых дивизий и еще трех дивизий, сформированных после начала войны. Данные по их численному составу различаются от источника к источнику, поскольку черногорская дивизия была соединением неопределенного состава и могла насчитывать от 6 до 15 тысяч человек[89]. Имеем к осени 1915 года от 34 до 51 тысячи человек, что соответствует оценке 50 000 человек.

Далее, нужно учитывать 156-ю французскую и 10-ю английскую дивизии союзников. Эти части были укомплектованы сверх штата и насчитывали 35 тысяч человек.

Получаем на стороне Сербии 285 тысяч человек. Эти данные не учитывают еще 6 дивизий союзников, которые прибыли в Салоники в период с 14 октября по 28 ноября и не могли участвовать в активной фазе сражения.

На стороне Центральных держав имеем 5 австрийских дивизий (19-й и 8-й корпуса), 11 германских дивизий (14-й армейский, 22-й, 10-й и 4-й резервные корпуса) и 6 болгарских дивизий, итого 22 дивизии. Считая, что германские и австрийские дивизии укомплектованы по штату, что для вновь переброшенных и сосредоточенных для наступления частей вполне вероятно, а для австрийских стационарных дивизий сербского фронта очень сомнительно, получим 312 тысяч человек. В этом расчете не учитываются второочередные болгарские дивизии, находящиеся в стадии формирования и связанные необходимостью наблюдать румынскую границу, а также альпийский корпус, который был передан А. фон Макензену уже на стадии добивания разгромленного противника.

Таким образом, реальное соотношение живой силы составило, видимо, 312 тысяч человек против 285 тысяч, то есть около 1,1 к 1.

Сербская артиллерия насчитывала 678 орудий, черногорская — 135 орудий, по крайней мере, столько же орудий было в составе англо-французских сил. Итого — около 950 орудий. Противник имел не менее 1200 орудий, но, скорее всего, и не более: все описания германских артподготовок при проведении А. Макензеном сербской операции дают «штатную» цифру в 160 орудий на наступающий корпус, но, конечно, немцы должны были усилить свои войска тяжелыми орудиями. (Как ни странно, точное количество орудий в 3-й австро-германской и 11-й германской армиях нигде не указывается, во всяком случае, мне не удалось найти эти цифры).

В итоге имеем почти равные силы, но на стороне германской коалиции явное преимущество в боеприпасах (сербская армия была обеспечена военным снаряжением хуже, чем русская).

Тем не менее, само по себе соотношение сил не предполагало столь полный и абсолютный разгром. Другой вопрос, что австро-германско-болгарские силы находились под единым командованием, причем со стороны одного из наиболее талантливых полководцев войны; Сербия не смогла организовать взаимодействие ни с англо-французскими силами в Салониках, ни даже с черногорскими войсками[90].

Кроме того, после вступления в войну Болгарии Сербия оказалась в состоянии войны на два фронта, с оперативными линиями, пересекающимися под прямым углом. Такая оперативная конфигурация крайне невыгодна; строго говоря, она не дает возможности ни обороняться пассивно, ни действовать активно. Конечно, исключения всегда есть: Гинденбург и Людендорф выиграли сражение в Восточной Пруссии примерно в такой же оперативной ситуации, но у них была «ось маневра» — Летценские укрепления, страна, богатая дорогами, и «страхующие» крепости Торн и Кенигсберг. Сербия подобных козырей не имела, и единственное, что можно было ей предложить — любой ценой избежать вступления Болгарии в войну. Но «лучше умереть, чем отдать Македонию»…

Далее, часто утверждается, что сербский план превентивного удара по Болгарии имел шансы на реализацию. Собственно, говорится даже о двух планах:

Первый — атаковать Болгарию без объявления войны, сорвать мобилизацию, захватить Софию и заставить Фердинанда капитулировать.

Второй — в ответ на удар со стороны Болгарии нанести контрудар, сосредоточив превосходящие силы.

Оба плана представляются мне утопическими.

Превентивная война с Болгарией встретила бы самую негативную реакцию союзников, от которых Сербия зависела хотя бы в отношении поставок вооружения и боеприпасов. Невозможно было предугадать реакцию Румынии и Греции. Но главное даже не в этом. Для разгрома Болгарии требовалось сосредоточить против нее превосходящие силы — никак не меньше пяти дивизий. И было нужно время. В 1913 году, когда против Болгарии одновременно выступили Сербия, Турция, Румыния и Греция, для ее разгрома понадобился месяц. В течение всего этого времени сербские дивизии не только связаны боями и не могут быть использованы в другом месте, но и постоянно продвигаются на восток. Их левый фланг, с самого начала недостаточно обеспеченный, чем дальше, тем больше повисает в воздухе. В этом варианте германо-австрийские войска, правда, не смогут подготовить операцию «со всеми удобствами» и начать ее в установленное ими самими время, зато вместо форсирования с боем укрепленной линии Дуная и Савы они получат возможность обрушиться на открытый фланг сербской армии, выдвинувшейся в Болгарию.

Второй вариант не содержит неприемлемых политических рисков, но в нем сербам приходится атаковать уже готовые к наступлению болгарские войска в составе шести дивизий. Для этого потребуется, по крайней мере, восемь дивизий. Оставшиеся на северном фронте четыре дивизии, правда, опирающиеся на водные преграды, будут месяц или больше иметь дело с четырнадцатью австро-германскими дивизиями. И опять-таки, если произойдет чудо, и наступление сербов против болгар будет иметь успех, левый фланг наступающей группировки повисает в воздухе — прикрывать промежуток между двигающимся вперед восточным фронтом и связанным непрерывными оборонительными боями северным фронтам сербам нечем.

Вызывает удивление также критика плана Макензена. Историки все время указывают на слабость 2-й болгарской армии, которая состояла всего из двух дивизий и некоторого количества кавалерии, между тем на нее возлагалась важнейшая задача отрезать пути отхода сербских войск на юг.

Начнем с того, что у болгар не было ни лишних дивизий, ни, главное, времени, чтобы развернуть их идеальным образом. В этой операции все время шла темповая игра, немцы должны были опередить союзников, которые начали выгружаться в Салониках еще до начала операции против Сербии. Конечно, союзники действовали с исключительной медлительностью, но рассчитывать на это А. Макензен права не имел.

Поэтому он выбрал наиболее простую схему, в которой позиционное преимущество его армейской группы реализовывалось не самым эффективным, но зато самым быстрым способом. Продвижение 1-й болгарской армии на запад облегчало трудную задачу форсирования 11-й германской армией Дуная. В свою очередь преодоление австро-германскими войсками речного рубежа упрощало задачу болгар. А. Макензен хотел быстро сомкнуть внутренние фланги 11-й германской и 1-й болгарской армий, ему это вполне удалось.

Что же касается 2-й болгарской армии, то она исполняла роль авангардной обходящей группы в классическом маневре «обход-охват». Ее сил было достаточно для того, чтобы справиться с теми войсками, которые она могла встретить по дороге (собственно, большую часть операции она двигалась в свободном от противника пространстве) и отразить удар тех частей союзников, которые могли успеть выдвинуться в Сербию. Конечно, если бы Антанта сосредоточила в Салониках все 8 дивизий, или вынудила бы Грецию атаковать Болгарию, 2-я армия была бы разгромлена. Но при таких допущениях вся операция А. Макензена опровергалась — вне всякой зависимости от распределения сил между 1-й и 2-й болгарскими армиями.

Совсем смешно звучат высказывания, что из-за слабости 2-й болгарской армии немцы не смогли сорвать отход сербской армии к морю и ее эвакуацию, и поэтому одержали не полную победу. Все дороги, по которым сербская армия могла бы нормально отходить, сохраняя артиллерию, обозы, порядок и организацию, были надежно перекрыты. Попытки сербов прорваться на юг через долину Вардара не имели успеха. Им пришлось отходить через горы в условиях практического бездорожья. Такой отход означал гибель армии, что и произошло.

Кстати, будь 2-я болгарская армия сколь угодно сильной, возможностей перекрыть все тропки в горной стране у нее все равно бы не было: на такой местности, как Балканский полуостров, солдаты, не желающие сдаваться в плен, всегда найдут лазейку для отступления. Действия НОАК во Второй мировой войне показали это со всей отчетливостью.

Салоникский фронт

Как уже говорилось, союзники получили формальное согласие Венизелоса (греческого премьера, настроенного проантантовски) на высадку своих войск 2 октября, и уже 5-го числа высадили головные части двух первых дивизий. 12 октября в Салоники прибыл Саррайль, 14-го началась высадка 57-й французской дивизии. 1 ноября прибыла 122-я дивизия, в последующие четыре недели англичане доставили в Салоники 22-ю, 26-ю, 27-ю, 28-ю дивизии, доведя общую численность войск до 150 тысяч человек.

Саррайль опасался, что греки попытаются интернировать его части[91], и начал движение на север лишь 14 октября, имея задачу прикрыть склады запасов, подготовленных для сербской армии, и южный участок железной дороги Салоники — Ниш — Белград. 1 ноября выдвинутые на север корпуса Саррайля попали под удар болгар, потеряли 6000 человек и были отброшены в район Монастырь — Охрид. 27 ноября экспедиционный корпус отошел в Грецию.

Далее началась эпопея с переправой остатков сербской армии на Корфу, что было завершено лишь 25 февраля 1916 года. К первому апреля сербские войска были реорганизованы, и началась их обратная перевозка в Салоники, потребовавшая еще 50 дней. 30 мая сербская армия в составе 6 пехотных и кавалерийской дивизии была сосредоточена на Халкидонском полуострове. Таким образом, в районе Салоник развернулось около 14 дивизий, их блокировали германо-болгарские войска примерно той же численности. Линия фронта установилась по линии албанское побережье, Охрид, Монастир, Гевгели, Серес, Орфано и особенно не менялась до сентября 1918 года.

Альтернативные возможности

Поскольку дипломатическая война велась вне всяких правил и вне всякой логики, спектр альтернативных историй довольно широк. Полагая, что в этом томе мы рассматриваем лишь те версии Первой мировой войны, в которых Сербия находится на стороне Антанты, а Турция уже вступила в войну на стороне адмирала Сушона, то есть Германии, мы должны признать, что остальные рассматриваемые здесь страны, а именно Италия, Болгария, Греция и Румыния, обладают на 1915 год свободой воли, то есть они могут выступить на любой стороне.

Формальное изучение возникающих возможностей позволяет прийти к следующим выводам:

Понятно, что обычным шрифтом обозначен нейтральный выбор, курсивом — выбор в пользу Центральных держав, жирным — выбор в пользу Антанты. Заметим, что Италия и Болгария стремятся к войне (нейтральный выбор около 10 %), в то время как Греция и Румыния предпочли бы оставаться в 1915 году нейтральными (64 и 55 %).

Наименее вероятен (1 %) самый разумный сценарий, когда все нейтральные государства региона таковыми и остаются, справедливо полагая, что смертельная схватка великих держав их не касается («Рациональный мир»). Этот сценарий амбивалентен: он выгоден Австро-Венгрии, поскольку она остается без третьего фронта в Альпах, но не выгоден Центральным Державам в целом, поскольку:

Сценарий «Балканский нейтралитет» (6 %) выгоден Антанте, поскольку Австро-Венгрия оказывается в условиях длительной и бесперспективной войны на три фронта.

В сценарии «Славянское «братство» имеем ситуацию, выгодную Центральным Державам — разгром Сербии и один фронт у Австро-Венгрии. Видимо, реализация такого сценария была последней надеждой для проигравших Генеральное сражение центральных держав получить пристойный мир.

Три сценария равновероятны: Текущая Реальность, Реальность «Бухарестского Договора», который отличается только тем, что Румыния вступает в войну на стороне Антанты не в 1916 году, а годом раньше (и тогда к ней наверняка присоединится Греция), и Реальность, где формируется новый Балканский Союз — без Румынии (она в этом случае будет хранить нейтралитет, как единственную возможность удержать Южную Добруджу), но с присутствием Италии в Триесте и Албании.

Последний сценарий вполне возможен, но у него есть органический порок: он требует хотя бы временного сотрудничества России и Великобритании на Балканах. В течение всего «короткого ХХ века» выстроить механизм подобного сотрудничества не удалось ни разу. Да оно и не было бы прочным, и мы быстро попадаем в сценарий двух противоборствующих «Балканских союзов» и последующей «Войны слона с китом» с двумя естественными аттракторами — Pax Rutenia и Pax Britania.