Песня любви

18

Так тяжело Джорджина никогда в жизни не засыпала. Но вот до нее донесся голос капитана: «Покажи ногу, Джордж», — старинное матросское присловие, означающее, что следует немедленно выбраться из-под одеяла и вскочить на ноги. Она приоткрыла глаза, и, конечно же, каюта была залита светом, достаточно ярким, чтобы она поняла, что проспала.

Она объяснила это себе, что недоспала прежде и, слава Богу, увидела, что он уже одет, по меньшей мере частично. Штаны и чулки все же лучше чем ничего. И на ее глазах он натянул черную шелковую рубаху похожую на белую, которая была на нем вчера, хотя и не стал застегивать ее. Штаны также были черного цвета. Ему еще серьгу, и проклятый капитан в этой своей пышной рубахе и обтягивающих штанах совсем будет смахивать на пирата, решила она и тут у нее перехватило дыхание, поскольку она заметила, что в ухе сегодня у него имелась серьга. Небольшая, золотая, она была едва видна под прядями светлых волос, еще не уложенных после сна.

—Вы носите серьгу!

Это заставило его обратить на нее взгляд своих зеленых глаз и продемонстрировать, как она считала, свою жеманную раздражающую привычку, скрывавшую спесь и высокомерие, — поднятие одной золотистой брови.

—Заметил, да? И что думаешь об этом?

Она еще недостаточно проснулась, чтобы сообразить, что следует быть скорее льстивой, нежели правдивой. И смело проговорила:

—Это придает вам пиратский вид.

Он криво улыбнулся.

—Ты так полагаешь? Скорее прожигателя жизни.

Она едва не фыркнула. Вместо этого она постаралась прикинуться просто любопытной:

—А зачем бы вам носить серьгу?

—А почему бы и нет?

Да, сегодня утром он являл собою кладезь информации. Но ей-то какое дело до того, что он хотел выглядеть пиратом, если в действительности им не являлся?

—Ну, Джордж, шевелись, — отрывисто бросил он. — Утро уже наполовину прошло.

Скрипнув зубами, она привстала и, раскачав гамак, соскочила на пол. Джорджем он ее называл с таким удовольствием, словно чувствовал, как это ее раздражает. Якобы звучит более по-мужски. Она знала нескольких Джорджей, которых именовали Джорджи, но ни одной другой девушки, кроме нее самой, кого бы так сокращенно называли.

—Не привык спать в гамаке, да?

Она взглянула на него со свирепым видом, по горло сытая его неверными предположениями.

—В действительности...

—Я слышал, как ты всю ночь метался. От скрипа веревок, должен тебе сказать, я несколько раз просыпался. Боюсь, Джордж, что так оно будет происходить каждую ночь. Полагаю, что мне придется предложить тебе разделить со мной мою постель, чтобы ты меня больше этим не беспокоил.

Она побледнела, хотя он и произнес это с таким видом, словно все это ему крайне неприятно. У нее было мало сомнений, что он так или иначе это сделает, настоит, невзирая на ее возражения. Только через ее труп.

—Больше этого не случится, капитан.

—Сделай все возможное. Ну а сейчас, я надеюсь, рука у тебя не дрожит?

—Почему вы спрашиваете?

—Потому что сейчас ты будешь брить мне щеки.

Она будет его брить? Нет, разве она сможет? Опять у нее могут начаться позывы к рвоте, и она живо себе представила, как ее тошнит прямо ему на колени. Ей придется рассказать ему о том, что, когда она оказывается слишком близко к нему, ее начинают мучать приступы тошноты.

У нее едва не вырвался стон. Как она сможет сказать ему нечто подобное? Он будет так сильно оскорблен, что даже немыслимо представить, что он с ней способен сотворить. Он в состоянии сделать ее жизнь абсолютно невыносимой, гораздо более тяжелой, чем сейчас.

— Я никогда никого не брил, капитан. Боюсь, что разрежу вас на куски.

—Искренне надеюсь, мой милый, что ты так не поступишь, ведь это входит в твои обязанности. Да и в качестве слуги тебе надо совершенствоваться. Заметь, что сегодня утром я был вынужден сам одеваться.

Она была готова расплакаться. Нет никакой возможности держаться от него хоть на каком-то расстоянии. И рано или поздно он заметит, что она к нему питает отвращение. Да и как этого не заметить, если по нескольку раз в день она подбегает к ночной вазе?

Но, быть может, не он тому причиной. Быть может, она страдала от морской болезни. Но ведь она совершала с братьями короткие морские путешествия вдоль восточного побережья и никогда не страдала от нее. И, отправившись в Англию, пересекла океан без намека на недуг. Определенно причина в нем. Однако, она могла сказать ему, что ее мучит морская болезнь, разве нет?

Внезапно почувствовала себя гораздо лучше и даже улыбнулась, пообещав:

—Завтра, капитан, я буду справляться лучше.

Отчего перед тем, как коротко ответить ей, он надолго замолк, она не поняла.

—Прекрасно. Мне надо переговорить с Конни, так что у тебя есть десяток минут, чтобы принести теплой воды и раскопать мои бритвы. И не заставляй себя ждать, Джордж.

Да, он, естественно был рассержен тем, что ему пришлось самому одеваться, решила она, когда он захлопнул за собой дверь. Он даже не потрудился надеть сапоги. Она надеялась, что он занозит себе ноги. Нет, лучше не надо, а то он еще ее заставит извлекать занозы.

Она вздохнула, затем сообразила, что в течение нескольких минут каюта в ее распоряжении и прямиком направилась к стульчаку. Если бы не точный отрезок времени, отмеренный ей Мэлори, она бы никогда не отважилась на это. За десять минут, отведенных ей на доставку воды для бритья, она бы ни за что не успела, схватив припрятанную ночную посудину, сбегать с ней в трюм. Не могла она и ждать, пока закончит его брить. Но после этого случая она должна будет постараться вставать до него, тогда у нее будет больше времени.

Джеймс распахнул дверь каюты с тем же грохотом, с которым захлопнул ее, причем на сей раз дверь ударилась о стену.

Он рассчитывал напугать Джорджи, всерьез напугать ее, с этой ее неожиданной улыбкой, которая переворачивала все его нутро. И действительно он напугал ее. Если считать свидетельством тому цвет щек, она готова была от страха провалиться в преисподнюю. Но еще больший испуг охватил его самого. Какая же он старая тупая задница — не сообразить, как сложно женщине, притворившейся, что она не женщина, на судне, полном мужчин, справляться с такими вещами, как умывание и естественные отправления, даже со сменой одежды. Поместив ее в свою каюту, он предоставил ей больше возможностей для уединения, чем она бы имела где-нибудь еще, однако сделал так, исходя из собственных интересов, а не из ее, поскольку это являлось частью игры. На двери все так же не имелось замка, не было ни единого места, где она могла быть уверенной, что ее уединение не будет нарушено.

Когда все его устремления были нацелены на то, чтобы снять с нее штаны, ему бы следовало принять в расчет и все эти обстоятельства. Наверняка она подумала об этом, пускаясь на свое притворство. И можно было побиться об заклад, что его каюта была не тем местом, где имелось меньше всего шансов подвергнуться разоблачению. В той или иной мере он вынудил ее пойти на риск, разбудив ее и приказав незамедлительно приступить к исполнению своих обязанностей. Именно по его милости она сейчас прятала лицо в своих прелестных голых коленках. Он же был не в состоянии сделать, черт возьми, хоть что-то, чтобы вызволить ее из этой ужасной ситуации, не разрушив ее притворства. Будь она действительно Джорджем, разве попятился бы он из комнаты, произнося извинения?

Но она им не была и, слава Богу, в ситуации в целом все было обычно. Дорогая его сердцу девушка сидела со спущенными штанами, и он смаковал это обстоятельство с того момента, как ворвался в комнату.

Джеймс уставился в потолок и стал топтаться возле кровати в поисках своих сапог. Это уж чересчур, думалось ему. Она улыбается, и этого достаточно, чтобы меня охватило возбуждение. Она сидит на чертовой ночной посудине, и меня это возбуждает.

—Не обращай на меня внимания, Джордж, — бросил он более резко, чем собирался. — Я забыл свои сапоги.

—Капитан, прошу вас!

—Не веди себя, как какая-нибудь девчонка. Ты что, считаешь, что никто из нас этим не пользуется?

Стон ее весьма ясно дал понять, что помочь ему не удается, и он попросту с сапогами в руках вышел из каюты, еще раз сильно хлопнув дверью. Он опасался, что инцидент отбросит его назад. Некоторые женщины своеобразно реагируют на подобные вещи, к примеру, отказываются видеться с мужчиной, заставшим их в неловкой ситуации, либо по милости которого она возникла. Если же он виновен и в том, и в другом, снисхождения ему не было никакого.

Паршивое вечное пекло. Он понятия не имел, как будет реагировать эта девушка, отделается ли смешком, будет ли заливаться румянцем в течение нескольких дней, либо заберется под ближайшую кровать и откажется оттуда вылезать. Он надеялся, что она создана из прочного материала. Ее маскарад свидетельствовал о ее мужестве и немалой наглости. И все же полной ясности у него не было. Настроение у него резко упало из-за этой незадачи, особенно после того, как накануне вечером он добился немалого прогресса.

Джорджина вовсе не думала прятаться под какие-то там кровати. Выбор для нее был достаточно ясен. Она может спрыгнуть с судна в воду, разделить компанию с крысами в трюме до окончания плавания либо же убить Джеймса Мэлори. Последнее привлекало ее более всего. Однако, поднявшись на палубу, услышала, что капитан налево и направо раздает наказания, причем без всяких на то причин, по выражению одного матроса, просто из-за того, что ему креветка в задницу забралась. Все это в переводе на общедоступные понятия означало, что он чем-то крайне недоволен и вымещает свое раздражение на каждом, кто имеет глупость попасться в это утро ему под руку.

Румянец, бушевавший у нее на щеках, сразу же немного спал. К тому моменту, как она возвратилась в каюту с теплой водой для бритья его светлости, она пришла к заключению, что он, возможно, испытывает не меньшую неловкость, чем она... Ну, может, чуть меньшую. Во всем мире никто не мог быть сильнее унижен, чем она. Однако если он хоть в малейшей степени чувствовал то, что чувствовала она, Джорджина могла бы это пережить, особенно, если это так его угнетало, что повергло в глубокое уныние.

Естественно, подобный ход мыслей указывал на его способность чувствовать, в чем она его прежде никак не могла заподозрить. Его реакция проистекала из ее реакции. Если бы она не вела себя как дурочка — он назвал ее «девчонкой» — он бы не придал этому значения. Но ему было ясно, что он поставила ее в крайне неловкое положение, задев сильнее, чем с помощью любых своих шпилек, и вот теперь стыдится сделанного.

Спустя несколько минут неуверенно отворилась дверь, и Джорджина едва не рассмеялась, когда капитан «Мэйден Энн» в полном смысле слова просунул голову в щель, чтобы убедиться, что на сей раз войти можно без опаски.

—Ну как, ты готов перерезать мне горло моими же бритвами, пострел?

—Надеюсь, что я не настолько неопытен.

—Искренне разделяю твою надежду.

Он отбросил свою неуверенность, столь комичную и весьма ему не идущую, и проследовал к столу, где она поставила тазик с водой. Его бритвы разложены на полотенце, рядом стопкой сложены еще полотенца, и она уже взбила пену в чашке, которую для этого приспособила. Он отсутствовал куда больше десяти минут, так что она успела прибрать в комнате, застелить его постель, сложить собственную, собрать ношеную одежду для последующей стирки. Единственное, чего не сделала — это не принесла ему завтрак, однако Шон О'Шон как раз сейчас его готовил.

Оглядев разложенные принадлежности, он заметил:

—Значит, ты прежде уже этим занимался?

—Нет, я просто видел, как это делают мои братья.

—Лучше, чем полное невежество, на мой взгляд. Ну, давай приступим.

Он стянул с себя рубаху и швырнул ее на дальний конец стола, затем поставил кресло боком и сел к ней лицом. Джорджина вперила в него взгляд. Она не ожидала, что ей придется обрабатывать его, когда он в полуголом виде. Необходимости в этом не было. У нее имелось достаточно дополнительных полотенец, причем больших, чтобы, обернув вокруг него, закрыть рубаху. Черт бы его побрал, она все равно ими воспользуется.

Однако когда она попыталась, он их оттолкнул.

—Если я захочу, чтобы ты меня удушил, Джордж, я тебе сообщу об этом.

Мысль о том, чтобы перерезать ему горло, нравилась ей все больше и больше. Если бы это не было таким хлопотным делом, если бы потом не пришлось отмывать пятна крови, она бы поддалась мгновенному порыву. При том, как ее отвлекал вид полуобнаженного тела, такое все равно могло произойти, случайно, разумеется.

Она была способна побрить его. Должна была это сделать. И лучше закончить побыстрее, до того как эта гнусная тошнота сделает ее задачу еще более сложной. Просто, Джорджи, не смотри ни вниз, ни вверх, вообще никуда кроме того места, где у него растут усы и бакенбарды, кстати, ничего в них необычного. А если усы отпустить, они не очень мешают?

Стоя на расстоянии вытянутой руки, она густо намазала мыльную пену, но для того чтобы приступить непосредственно к бритью, ей пришлось к нему приблизиться. Глядя на его щеки, она старалась сосредоточиться на своей работе. Он снизу вверх смотрел ей в глаза. Когда его взгляд случайно встретился с ее, пульс у нее забился быстрее. Но он не отвел глаз. Это сделала она, однако продолжала ощущать его взгляд на себе, отчего ее бросало в жар.

—Ну, довольно уже краснеть, — попытался он ее увещевать. — Что между нами, мужчинами, значит немного голой задницы?

Об этом она даже и не думала, чтоб он сгнил. Но вот теперь румянца на ее щеках прибавилось вдвое, и они продолжали разгораться еще сильнее, потому что он не собирался бросать тему.

—Не знаю, почему я это делаю, так как каюта моя, — произнес он с раздражением, — однако я собираюсь принести извинения, Джордж, за то, что произошло ранее. Можно подумать, что я наткнулся на какую-то вшивую девчонку, так ты себя повел.

—Извините, сэр.

—Ладно. Просто если уж уединенность для тебя так много значит, в следующий раз вешай на дверь какой-нибудь там знак. Я буду уважать это чертово указание, и никто другой без разрешения сюда не войдет.

Замок на двери был бы еще лучше, но она не предложила его повесить. И так ничего подобного не ожидала, была просто поражена тем, насколько тактичен, даже великодушен этот человек, хотя вполне мог бы вести себя иначе. Теперь она, вероятно, сможет даже по-настоящему выкупаться в ванне вместо краткого обтирания губкой в трюме.

—Дерешь очень, Джордж, лицо это мне чем-то дорого. Может, все же оставишь на нем немного кожи?

Это было для нее такой неожиданностью, что инстинктивно она отрезала:

— Делайте тогда это сами. — И швырнула бритву на стол.

Она уже с задетым видом удалялась от него, когда у нее за спиной раздалось отрывистое:

—Ну и ну. У мальца норов, не так ли?

Она замерла от сознания того, что совершила, глаза у нее округлились. Стон ее был достаточно громким, и когда повернулась, то являла собой воплощение страха и тревоги, что она и испытывала.

—Извините меня, капитан. Не знаю, что на меня нашло. Все тут, наверное, смешалось у меня, но честно говоря, особого норова у меня нет. Можете Мака спросить.

—Но я спросил тебя. Теперь-то ты не боишься быть со мной откровенным, Джордж, а?

Это вызвало новое стенание, хотя ей удалось подавить его.

—Нет, конечно, не боюсь. А следует бояться?

—Не вижу причин. Ты же знаешь, что у тебя есть преимущество — твой рост. Ты слишком мал, чтобы тебя всерьез отлупить или высечь плетьми, и я не стану создавать себе дополнительные неудобства, чтобы наваливать на тебя еще какие-то дела, ладно? Так что ты вполне можешь свободно излить мне душу, Джордж. Теперь ведь отношения между нами стали близкими.

—А если я перейду грань, скажу какую-нибудь невежливость? — не удержалась она от вопроса.

—Что ж, получишь от меня по заднице. Это единственное, что я могу позволить в отношении парня твоего возраста. Но ведь такого и избежать можно? А, Джордж?

—Естественно, сэр, конечно же, — выдавила она в ужасе и в ярости одновременно.

—Тогда подойди поближе и докончи бритье. И постарайся на этот раз быть поаккуратней.

—Если вы... не будете разговаривать, я смогу лучше сосредоточиться. — Она облекла это в форму предложения. Произнесла это в высшей степени уважительно. Однако его бровь презрительно поползла вверх. — Ну вы же сами сказали, что я могу говорить откровенно, — сердито пробормотала она, подходя к столу и снова беря в руку бритву. — И пока я делаю это дело, мне будет очень неприятно, если вы станете продолжать.

И вторая бровь полезла вверх, на сей раз выражая удивление.

—Продолжать — что?

Она махнула рукой с бритвой в сторону его лица.

—С презрением поднимать брови.

—Господи помилуй, дитятко мое, ты меня повергаешь в смятение своей манерой выражать мысли. Уж это точно.

—Теперь вам это кажется смешным?

—Что мне кажется, так это то, что ты меня понял слишком буквально. Когда я тебе сказал, что ты мне можешь открыть душу, я не думал, что ты будешь настолько глуп, что станешь критиковать своего капитана. И вот здесь ты переходишь грань, да я полагаю, и сам это прекрасно сознаешь.

Она, естественно, это понимала и, так сказать, промеряла глубины, дабы определить, как глубоко она может погрузиться в воду, прежде чем начать захлебываться. Судя по всему, не слишком глубоко.

—Извините, капитан.

—Мне казалось, вчера мы условились, что когда ты будешь просить прощения, то станешь при этом смотреть мне в глаза. Так ведь лучше... Итак, тебе это не по душе?

Чтоб ему пусто было, теперь он забавляется. И это было ей еще более ненавистно, чем его поднятая бровь, особенно когда его шутка казалась ей не смешной.

—Чувствую, что в моих интересах на это не отвечать, капитан.

В ответ раздался смех.

—Неплохо сказано, Джордж! Ты осваиваешь науку, и весьма успешно.

Высокая оценка его успехов сопровождалась ударом по плечу. К несчастью, от этого удара она согнулась и полетела к нему в раздвинутые ноги, но не рухнула, зацепившись за одну из них, только потому, что он смог перехватить ее и удержать от падения. Она тоже за него уцепилась, чтобы не свалиться на пол. Когда им обоим стало ясно, что они держатся друг за друга, состояние их было таково, что они бы и не заметили, если бы корабль стал идти ко дну. Однако момент наэлектризованности пришел и ушел уже спустя считанные секунды, ибо он выпустил ее из рук сразу же, как она сама разжала свои руки.

Будто пламя полыхнуло меж ними в тот краткий миг. Несколько неверным голосом капитан произнес:

—С тех пор, как ты начал брить меня, Джордж, усы у меня, должно быть, выросли на целый дюйм. Надеюсь, ты освоишь это ремесло все же раньше, чем мы приедем на Ямайку.

Джорджина была слишком перевозбуждена, чтобы что-то ответить, просто поднесла к его лицу бритву и стала обрабатывать ту сторону, до которой еще не дошла. Сердце ее безумно стучало, да и как могло быть иначе? Ей подумалось, что перелетит через его ногу и ударится головой об пол. Это никак не было связано с тем, что она к нему прикоснулась.

Однако когда повернула его лицо, чтобы закончить бритье другой щеки, то заметила капельки крови там, где она его порезала. Недолго думая, легким прикосновением пальцев стерла эти капельки.

—Я не хотел вас поранить.

Если тон, которым она это проговорила, был мягким, то его был куда мягче:

—Я знаю.

О, Господи, опять подступает тошнота, подумала она.