Песня любви

19

—Тебе нездоровится, Джорджи, мой мальчик?

—Просто Джорджи, Мак.

—Нет, не пойдет. — Он оглядел полуют, чтобы убедиться, что они были там одни, и добавил: — Несколько раз уже поймал себя, что готов был назвать тебя «крошкой», что делать никак нельзя. Так что я должен сам себе напоминать об этом.

—Как тебе удобно.

С полным равнодушием Джорджина потянулась к стоявшей между ними корзине, чтобы достать новую веревку и срастить ее с той, что лежала у нее на коленях и которую сплела из трех других, соединив их концами. Она предложила Маку помочь ему в этом довольно нудном деле, просто чтобы убить время, однако обращала не слишком много внимания на то, что делала. Уже однажды ей пришлось расковыривать крюком одно свое сплетение и переделывать его заново. Она не промолвила ни слова, да и сама не заметила своей ошибки.

Глядя на нее, Мак покачал головой.

—Нет, ты явно нездорова. Ты слишком готова со всем соглашаться.

Это заставило ее чуть очнуться.

— Я всегда такая.

—Нет, с тех пор, как тебе в голову втемяшилось отправиться в Англию, ты перестала быть такой. От тебя одна боль в заднице.

Теперь ему удалось завладеть ее вниманием.

—Так, это мне не нравится, — оскорбилась она. — Ты же знаешь, что мог и не ехать со мной. И без тебя я могла прекрасно добраться до Англии.

—Тебе отлично известно, что я бы тебя одну никогда не отпустил в плавание. Выбора у меня не имелось, разве что на ключ тебя запереть. Наверное, мне и надо было тебя под замок посадить.

—Может, и стоило.

Услышав, как она вздохнула, он хмыкнул.

—Ну вот, опять ты соглашаешься. И всю неделю странно себя держишь. Этот человек тебя что, совсем загонял своими поручениями?

Загонял? Нет, она не могла этого сказать. В сущности, к половине дел, которыми ей, по словам капитана, предстояло заниматься, она так и не притронулась.

По утрам к тому времени, когда она просыпалась, он уже бывал на ногах и частично одет. Единственный раз, когда его подняла с постели, он держал себя так, словно она допустила какой-то промах. Она училась определять, в каком он настроении по тому, каким был его юмор: безобидным или едким и отвратительным — тогда, когда его что-то выводило из себя, а в то самое утро он был явно не в себе. Его указание одеть себя выглядело как наказание, наложенное на нее. Это было ясно по его замечаниям, манере поведения, в итоге она дала себе слово до окончания плавания превратиться в соню.

Она надеялась, что ей никогда больше не доведется пережить такого ужасного испытания. Необходимость приближаться к нему и так была ей в тягость, но делать это, когда, как она видела, он был рассержен... Пока больше подобного не случалось. И больше он не просил ее помочь ему раздеться перед его вечерней ванной.

Да и само купание, как оказалось, не стало ежедневной процедурой, о чем она вначале была извещена. Когда же он мылся, то все так же просил ее потереть ему спину, однако за последнюю неделю дважды говорил ей, чтобы она не беспокоилась о ванне, более того, даже предложил ей самой воспользоваться ею. Она, естественно, отказалась. Пока она не была готова рискнуть полностью раздеться, даже если он и относился с уважением к особому знаку, который она вывешивала несколько раз в день на внешней стороне двери.

И еще приходилось его брить. Тогда, в первый раз, она не поняла, почему ее все же не стошнило. У нее было ощущение, что в желудке у нее колобродят черти. Если бы тогда задержалась подольше, утро, возможно, закончилось бы по-другому. Вместо этого несколькими взмахами бритвы закончила брить его подбородок, бросила ему полотенце и с криком, что через минуту принесет ему завтрак, вылетела из каюты, прежде чем он успел ее остановить.

Лишь еще однажды он попросил побрить его, и в этот раз она порезала его в стольких местах, что он саркастически заметил, что ему лучше бы начать отращивать бороду. Но делать этого он не стал. Большинство членов команды имели бороду, в том числе и первый помощник, однако капитан продолжал бриться ежедневно, либо по утрам, либо в середине дня. Но теперь уже сам.

Не раз ей приходилось исполнять роль его лакея. Он ел прямо с подноса, который она приносила, взмахом руки отправляя ее назад, когда она пыталась переставить блюда на стол. Не единожды будил ее по ночам разными просьбами, о чем ее прежде и предупреждал.

В целом у нее было довольно мало забот, что оставляло ей массу свободного времени. Когда каюта бывала пуста, она его проводила там, в других ситуациях — с Маком на палубе, желая свести до необходимого минимума общение с капитаном. Однако если вела она себя странно, что было заметно и Маку, то виной тому был Джеймс Мэлори.

Всего лишь неделю провела она на судне, но это показалось ей вечностью. Она пребывала в постоянном напряжении, потеряла аппетит, да и спала все хуже и хуже. И вновь, и вновь ощущала позывы к рвоте, когда он подходил к ней слишком близко, бросал на нее взгляд не такой, как обычно, порой, когда слишком долго смотрела на него, и всякий раз когда ей выставлялось напоказ его обнаженное тело, что — проклятие! — происходило ежевечерне. Неудивительно, что сон у нее был плохой, а сама она сделалась комком нервов. И неудивительно, что это стало заметно и Маку.

Она предпочла бы вообще не касаться этой темы, в такое смятение ее приводило то, что она чувствовала. Однако Мак сидел напротив, разглядывая ее и ожидая хоть какого-то ответа. Возможно, его здравый совет был как раз тем, в чем она нуждалась, чтобы разобраться в собственных тревогах.

—Физическая работа не трудная, — проговорила Джорджина, вперившись в веревку, лежавшую у нее на коленях. — Самое тяжелое — это то, что приходится прислуживать англичанину. Если бы он был кем-то другим...

—А, ясно. Но ведь ты такую горячку порола, чтобы мы поскорее отчалили...

Она вскинулась:

—Горячку? Ну да, горячка!

—Такая нетерпеливая тогда была, так торопилась распрощаться с Англией и всем английским, и вот это твое нетерпение привело тебя к тому, от чего ты сейчас готова бежать. А то, что он лорд, еще только ухудшает положение.

—Согласна, ведет себя он как лорд, — с презрением произнесла она, — но я сомневаюсь, что действительно носит этот титул. Разве нет у них закона, строжайше запрещающего аристократам заниматься торговым делом?

—Есть что-то подобное, да не все ему следуют. К тому же, если ты помнишь, груза тут никакого не имеется, так что о торговле речи не идет, по крайней мере, во время этого плавания. Но он все же лорд, как я слышал — виконт.

—Рада за него, — усмехнулась она, затем тяжко вздохнула. — Ты был прав. Это действительно еще сильнее ухудшает ситуацию. Поганый аристократишка. Не знаю, почему я в этом усомнилась.

—Воспринимай все это как расплату за свою импульсивность и тешь себя надеждой, что это будет принято твоими братьями во внимание, прежде чем они обрушат тебе на голову крышу.

Она слабо улыбнулась.

—Я знала, что смогу рассчитывать, что ты поднимешь мое настроение.

Хмыкнув, он продолжал сплетать концы веревок. Она было тоже вернулась к этому занятию, однако вскоре поймала себя на том, что погрузилась в размышления по поводу того, что угнетало ее более всего. В конце концов, решилась это обсудить с ним.

—Тебе, Мак, доводилось когда-нибудь слышать о том, что человека начинает мутить, если он слишком близко к чему-нибудь подходит?

Взгляд светло-серых глаз с любопытством устремился на нее, он слегка нахмурился.

—Мутить?

—Ну да, тошнить.

Он перестал хмуриться.

—А, ну ясное дело, это бывает от всякой еды, особенно если мужчина уже чувствует себя неважно после выпивки, или если женщина рожать собирается.

—Нет, не тогда, когда с тобой уже что-то не в порядке. Я говорю о тех случаях, когда ты себя чувствуешь абсолютно нормально — вплоть до того, как приближаешься к какой-то определенной вещи.

Он вновь нахмурился.

—К определенной вещи? А ты не раскроешь мне секрет, что же это за вещь?

—Я тебе не говорила, что речь обо мне.

—Джорджи...

—Ну, хорошо, — бросила она. — Речь о капитане. В половине случаев, когда я к нему подхожу, желудок мой реагирует чудовищно.

—Только в половине.

—Да. Это происходит не каждый раз.

—И тебя на самом деле тошнило? На самом деле рвало?

— Один раз, но... это случилось в первый день, когда я поняла, кто этот человек. Он меня заставил есть, а я так разнервничалась и расстроилась, что в животе ничего не держалось. С тех пор лишь подташнивало, иногда очень сильно, но пока что больше не рвало.

Мак подергал за рыжую бородку, покрывавшую теперь его подбородок, обдумывая сказанное ею. Свои подозрения он сразу же отмел и даже не упомянул ей о них. Ей был слишком неприятен этот капитан, чтобы она им увлеклась, еще менее вероятно, чтобы испытывала к нему сексуальное влечение, которое воспринималось ею как подташнивание. В конце концов, он проговорил:

— Не может это быть из-за его духов, крошка, или из-за мыла, которым он пользуется? Или волосы свои он чем-то особым смазывает?

Глаза у нее округлились, и она рассмеялась.

— Как мне это в голову не пришло? — Она вскочила, бросив ему на колени моток сплетенных веревок.

— Да куда же ты?

—Это не из-за его мыла. Я сама им пользуюсь, когда протираюсь губкой. Волосы свои он ничем не смазывает, они у него рассыпаются во все стороны. Но есть у него какая-то бутылочка, он лицо оттуда смазывает после того, как побреется. Я прямо сейчас понюхаю эту жидкость, и если она причина, все станет ясно.

Он был рад, увидев ее вновь улыбающейся, но напомнил ей:

—Он хватится ее, если ты выбросишь эту бутылочку за борт.

Она чуть было не сказала, что будет время об этом подумать позже, но решила не вызывать новых осложнений.

—Я ему тогда скажу все как есть. Он спесивая бестия, однако... ну, не такой бесчувственный, чтобы продолжать пользоваться чем-то, из-за чего я делаюсь больной. Пока, Мак, увидимся попозже или завтра уж точно, — поправилась она, заметив, что солнце уже начинает клониться к закату.

—Обещаешь, что не совершишь ничего такого, за что тебя могут наказать?

Знай он, от какого наказания ее предостерегал, он бы и говорить об этом не стал.

—Обещаю.

Она сказала это искренне. Если причиной ее дурного самочувствия являлся капитанский одеколон, не было оснований скрывать это от него. Ей бы давно уже следовало сообразить, в чем дело, подумала она, и в следующий миг буквально натолкнулась на капитана на нижней палубе.

Желудок ее едва не исторг свое содержимое, отчего лицо ее исказила гримаса, которую ей не удалось согнать достаточно быстро.

—А, ты, должно быть, прочитал мои мысли, Джордж, — заметив эту гримасу, проговорил Джеймс Мэлори.

— Капитан?

— По выражению твоего лица ясно: ты знал, что я хочу тебя отчитать за твой подход к купанию, точнее, я бы сказал, за полное отсутствие такого подхода.

Ее лицо вначале порозовело, а затем от негодования сделалось почти багровым.

—Да как вы смеете...

—Ну, не надо, Джордж. Ты думаешь, мне не известно, что малышки в твоем возрасте смотрят на купание как на кошмарную пытку? Ты же знаешь, я тоже был когда-то мальчишкой. Но ты делишь со мной одну каюту...

—...не по своему желанию, — вставила она.

—Вне зависимости от этого у меня имеются определенные нормы, которых я придерживаюсь, в том числе и касающиеся чистоты тела, по меньшей мере, запаха чистоты.

Он демонстративно несколько раз с шумом втянул воздух. И не будь ей нанесено столь ужасное оскорбление, она, возможно, расхохоталась бы, учитывая, о чем они с Маком только что говорили. Он нашел, что от нее исходит неприятный запах? Боже, какая ирония судьбы, но зато и как это справедливо, если и ему от запаха делается нехорошо. Он, между тем, продолжал:

— И поскольку ты не сделал никаких усилий, чтобы приблизиться к моим нормам...

— Я постараюсь...

— Не перебивай меня снова, Джордж, — оборвал он ее в высшей степени властно. — Вопрос уже решен. Отныне не реже раза в неделю, а если захочешь, то и чаще, ты будешь использовать мою ванну для тщательного мытья, причем начнешь ты сегодня. И это, милый мальчик, приказ. Так что рекомендую, не откладывая, заняться делом, если ты все еще стесняешься, как девчонка, и нуждаешься в уединении. В твоем распоряжении час до обеда.

Она открыла рот, чтобы запротестовать против этого нового проявления деспотичности, однако поднятая отвратительная золотистая бровь напомнила ей, что рисковать не следует, особенно когда он облекает свои слова в форму гнусного приказа.

— Да, сэр, — сказала она, вкладывая в слово «сэр» столько презрения, сколь могла, чтобы не перейти грань и не получить за это трепки.

Джеймс, нахмурившись, следил, как она вышагивает по палубе, размышляя, не сделал ли он сейчас колоссальной ошибки. Он-то считал, что оказывает ей услугу, приказывая принимать ванну и одновременно подтверждая, что никто в это время не нарушит ее уединения. Весьма пристально следя за ней, он был в курсе, что с того момента, как она поднялась на борт, нормально помыться ей не удавалось. Но ему так же было известно, что большинство женщин, особенно леди, боготворили ванну. Он был уверен: Джорджи просто столь сильно боялась разоблачения, что не могла себе позволить рисковать; следовательно, оставалось ему самому заняться этим и заставить ее делать то, за что она будет в высшей степени признательна. Чего он не ожидал, так это того, что она придет в ярость от его распоряжения, хотя если бы он сохранял ясность рассудка — что ему в последнее время удавалось отнюдь не всегда, — то ожидать этого ему следовало бы.

Разве можно говорить леди, что от нее дурно пахнет, ты, тухлая задница?