21

—Ты спишь, Джордж?

Ей бы следовало давно спать. Уже больше часа прошло, как она легла. Но все еще не могла уснуть. И сегодня вечером не могла считать причиной этого обнаженный вид капитана, ибо с того момента, как забралась в свой гамак, глаза ее были закрыты. Нет, в этот вечер ей не давало заснуть чистейшее любопытство: она мучалась вопросом. Действительно ли капитан знал причину ее нездоровья и имелось ли средство от него? Должно быть, это какое-то отвратительное варево с ужасным вкусом. Если это и не так, он наверняка сделает, чтобы оно стало отталкивающим на вкус.

—Джордж?

Она подумала, не притвориться ли спящей, чтобы избавить себя от новых хлопот. Если он хотел, чтобы она принесла ему что-то с камбуза, то это путешествие окончательно ее измотает.

—Да?

—Я не могу заснуть.

Она раскрыла веки, уже и так это поняв.

—Могу вам что-нибудь подать?

—Нет, мне нужно как-то успокоиться. Вот если бы ты почитал мне немного. Это наверняка поможет. Ты лампу не зажжешь?

Как будто у нее был выбор, подумала она, вываливаясь из гамака. Он ее предупреждал, что может попросить об этом. Впрочем, сегодня особой роли это не играло, так как она тоже бодрствовала. Почему не шел сон к ней, она знала, но вот отчего не спалось ему, она понять не могла.

Зажгла фонарь, висящий у ее постели, и пошла с ним к книжным полкам.

—Вы хотите послушать что-то конкретное, капитан?

—Там стоит тонкий томик, на нижней полке в правом углу. Это должно помочь. И подтащи кресло. Мне нужно слышать тихий убаюкивающий голос, а не крик, доносящийся с другого конца комнаты.

Она помедлила, но лишь одну секунду. Ей в высшей степени была неприятна перспектива оказаться подле постели, в которой он лежал. Однако она напомнила себе, что он вполне благопристойно укрыт, да и смотреть на него ей не обязательно. Ему лишь хотелось, чтобы она почитала вслух, возможно, книга будет достаточно скучной, чтобы и ее стало клонить ко сну.

Она сделала так, как он сказал, подвинув кресло к изголовью его кровати и поставив фонарь позади себя на обеденный стол.

—Мне кажется, там есть закладка, — проговорил он, когда она устроилась в кресле. — Можешь начинать оттуда.

Она нашла нужную страницу, откашлялась и стала читать. «Не было ни малейших сомнений, что никогда прежде мне не доводилось видеть таких больших, круглых и полных. Я был готов впиться в них зубами». Господи, что за пряное чтиво. Через минуту их обоих оно вгонит в сон. «Я ущипнул за одну и услышал, как она задохнулась от удовольствия. Другая соблазнительно ждала своей очереди, и мои губы были готовы уделить и ей внимание. О, небеса! О, сладкое блаженство — вкус этих сочных... грудей...».

Джорджина захлопнула книгу, от ужаса у нее перехватило дыхание.

—Эта... это...

—Да, я знаю. Это, милый мальчик, именуется эротикой. И не убеждай меня, что прежде тебе не доводилось читать этой макулатуры. Все мальчики твоего возраста читают такое, естественно, знающие грамоту.

Ей было очевидно, что она должна принадлежать к числу таких мальчиков, но она была слишком выбита из колеи, чтобы об этом заботиться.

—Ну, а я — нет.

—Мы опять ведем себя по-девчачьи, Джордж? Давай-ка продолжай читать. Для тебя это по меньшей мере будет познавательно.

Вот в таких ситуациях ей был особенно ненавистен ее маскарад. Джорджине хотелось наговорить ему резкостей о развращении малолетних мальчиков, заставить его уши гореть от стыда, однако Джорджи такое развращение должно было бы прийтись по вкусу.

—Вам действительно нравится эта... макулатура — так вы ее, кажется, назвали?

—Господи, нет, конечно. Если бы я это любил, то оно ведь не нагоняло бы на меня сон, не правда ли?

Его возмущенный тон несколько поубавил неловкость, которую она испытывала. Но даже угроза пытки не смогла бы заставить ее вновь раскрыть эту отвратительную книжонку — по меньшей мере, не тогда, когда он рядом.

—Если вы не против, капитан, я бы поискал какую-нибудь другую книгу, способную нагнать на вас скуку и сон, что-нибудь менее... менее...

—Ведешь себя не только как девчонка, но еще и как ханжа, а? — Со стороны кровати послышался протяжный вздох. — Вижу, что мне не удастся за несколько недель сделать из тебя мужчину. Ну, ничего, Джордж. Спать мне не дает адская головная боль, однако твои пальцы смогут с ней совладать. Давай-ка помассируй мне виски, и ты и не заметишь, как я усну.

Делать массаж — это ведь означает еще к нему приблизиться? Она не сдвинулась с места.

—Я понятия не имею, как...

—Конечно, не имеешь — пока я тебе не покажу. Так что давай свои руки.

Она подавила готовый вырваться стон.

—Капитан...

—Проклятие, Джордж! — резко оборвал он. — Не пререкайся с человеком, мучающимся от боли. Или ты хочешь, чтобы я всю ночь страдал? — Когда она опять не сдвинулась, он заговорил потише, но тон его все же оставался резким: — Если тебя продолжает заботить твоя хвороба, то, парень, тебе полегчает, если ты на какое-то время выбросишь из головы мысль о ней. Однако так это или не так, в данный момент мой недуг требует более незамедлительного лечения, нежели твой.

Он, естественно, был прав. Фигура капитана была куда значительнее, чем какой-то юнга. Ставить себя выше него мог бы испорченный, бездумный мальчишка.

Она медленно и робко пересела на постель возле него.

Выбрось это из головы, как он тебе сказал. И ни за что не смотри на него, что бы ты ни делала.

Она не сводила глаз с резного изголовья кровати, так что приступить к делу смогла, только когда ее пальцы оказались в его и после очутились на его лице.

Представь себе, что это Мак. Ты охотно сделаешь это для Мака или любого из своих братьев.

Кончики ее пальцев оказались прижатыми к его вискам, затем стали выписывать маленькие колечки.

—Расслабься, Джордж. Тебя это не убьет.

Именно об этом она и сама подумала, однако ей бы не сформулировать это сжато, как сделал он. О чем он мог думать сейчас? О том, что ты его боишься. Вообще-то она его боялась, хотя теперь она точно уже не могла бы ответить, почему. Живя всю эту неделю в такой близости от него, она уже перестала думать, что он причинит ей боль, но... тогда почему?

—Вот, Джордж, ты уже сам правильно делаешь. Просто продолжай те же движения.

Исчезло ощущение теплоты от его рук, которыми он держал ее собственные, однако это позволило ей почувствовать тепло его кожи под кончиками ее пальцев. Она касалась его. Это было совсем не так плохо... пока он слегка не пошевелился и волосы его не упали ей на внешнюю сторону пальцев. Какими мягкими и одновременно прохладными были его волосы. Такой контраст. Между тем она чувствовала, что начинает гореть все сильнее. Физически ощущала, как жар буквально исходит из ее тела в районе бедер. Ей вдруг стало заметно, что он был укрыт не обычным своим толстым стеганым одеялом, а шелковой простыней, тонкой шелковой простыней, которая не столько скрывала тело, сколько плотно его обрисовывала.

Причин смотреть на него не было, совсем не было. Ну, а если он уснул? Нужно ли ей было продолжать массаж, когда в том уже не было нужды? Но если бы он спал, то храпел бы. Тогда бы ей это было ясно. Однако ей еще предстояло услышать, как он храпит. Может, он вообще не храпит. А возможно, заснул.

Брось взгляд! Сделай это и покончи с сомнениями!

Она это сделала, и инстинкты ей подсказывали правильно: не следовало этого делать. Мужчина явно испытывал блаженство, глаза его закрыты, губы кривились в чувственной улыбке, и был он так красив, что это отдавало чем-то греховным. Он не спал. Просто наслаждался ее прикосновением... О, Боже! На нее обрушились волны жара, слабости, где-то внутри буквально разразилась буря. Ее руки упали вниз. Он так быстро поймал их, что у нее перехватило дыхание. И он медленно положил их, но не на виски, а себе на щеки.

Она держала в ладонях обе его щеки, глядя прямо ему в глаза, проницательные, зеленые, завораживающе зеленые. И вот тогда это произошло — губы к губам, его к ее, касались, открывались, пылали огнем. Ее затянуло в какой-то водоворот ощущений, она тонула, ее засасывало все глубже и глубже в эту воронку.

Сколько прошло времени, она не понимала, однако постепенно Джорджине стало ясно, что происходит. Джеймс Мэлори целовал ее со всей страстностью, которую мужчина способен вложить в поцелуй, и она целовала его в ответ, как будто от этого зависела ее жизнь. Она определенно чувствовала это. Ее охватил приступ тошноты гораздо более скверный, чем раньше, однако сейчас это ей казалось прекрасным, к тому же уместным. Уместным? Нет, не все было уместным. Он целовал ее... Нет, он целовал Джорджи!

От шока ее бросило в жар, затем в холод. Она яростно оттолкнула его, однако он крепко ее держал. Ей лишь удалось прервать поцелуй, однако этого оказалось достаточно.

—Капитан! Прекратите! Вы с ума сошли? Позвольте мне...

—Замолчи, дорогая моя. Я дольше не могу продолжать эту игру.

—Какую игру? Вы сошли с ума! Нет, подождите!..

Она очутилась сверху, затем под ним, и тяжесть его тела вдавливала ее в его мягкую постель. На какой-то миг она утратила способность что-либо соображать. По телу ее распространялось столь знакомое ей ощущение тошноты, однако таким приятным прежде оно не казалось, это уже было нечто новое. И здесь что-то у нее щелкнуло. Дорогая моя!

—Вы знаете! — задохнулась она, толкая его в плечи, чтобы увидеть его лицо и бросить свои обвинения прямо в это лицо. — Вы знали с самого начала, не так ли?

Джеймс испытывал муки самого сильного желания, которое ему когда-либо в жизни довелось ощутить. И все же он не настолько утратил над собой контроль, чтобы допустить ошибку, во всем сознавшись, особенно теперь, когда, судя по всему, темперамент ее начинал разгораться.

—Дьявол, хотелось бы, чтобы я знал, — низко, с натугой проговорил он, стаскивая с нее ее жилетку. — И позднее я потребую у тебя полного отчета, можешь не сомневаться.

—Тогда как же?.. О!

Она прильнула к нему, почувствовав, как его губы обожгли ей шею и ухо. Когда он облизал ей мочку уха, она затрепетала, что могло лишь вызвать восхищение.

—Они совсем не стоят торчком, ты, маленькая лгунья.

Услышав его глубокий смех, она почувствовала, что вот-вот сама рассмеется в ответ, и это поразило ее. Разоблачение должно было бы вселить в нее тревогу, но, ощущая его губы, никакой тревоги она не испытывала. Ей бы следовало положить конец тому, что он делает, но, чувствуя его губы, она была не способна пресечь это: не осталось ни грамма сил или воли.

У нее перехватило дыхание, когда одним рывком были сорваны ее шапочка и чулок под ней. Копна черных волос рассыпалась по подушке, и тем самым было окончательно покончено с ее маскарадом. Однако страх, который ее теперь охватил, принадлежал к числу чисто женских страхов: ей хотелось верить, что его не разочарует то, что ему открылось. Он был очень дотошным исследователем и не проронил ни слова, разглядывая ее. Когда наконец его зеленые глаза встретились с ее, его взгляд вновь был горящим.

—Мне следовало бы хорошенько тебя отлупить за то, что скрывала все это от меня.

Слова эти не испугали ее. То, как он на нее смотрел, явно противоречило его угрозе. Более того, смысл, скрывавшийся за этой угрозой, заставил ее задрожать всем телом. Последовавший жадный поцелуй лишь усилил эту дрожь.

Прошло довольно много времени, пока она вновь обрела способность нормально дышать. Впрочем, зачем ей дышать? Нет, ей это незачем. Да и не слишком-то нормально она дышит, скорее хватает воздух раскрытым ртом, пока искушенные губы путешествовали по ее лицу и шее. Она едва обратила внимание, как почти незаметно, с исключительной деликатностью была снята ее рубашка. Но не могла не заметить, как перевязку на ее груди сначала дернули зубами, а затем разорвали руками.

Этого она не ожидала, но ведь все, что с ней происходило, далеко выходило за пределы ее опыта, она не представляла, что случится в следующую минуту. В неразберихе, царившей в ее голове, промелькнула мысль, что ее раздевание стало следствием обмана, который она затеяла: он совершил это лишь для того, чтобы обрести полную уверенность в отсутствии возможности новых сюрпризов. К чему тогда все эти поцелуи? Но она не в силах была зацепиться за эту мысль, когда он любовался ее грудью.

— То, что ты сделала с этими несчастными красавицами, любовь моя, это форменное преступление.

Этот мужчина был способен вогнать ее в краску одним своим взглядом, но его слова... Просто удивительно, что кожа ее не оставалась постоянно пунцовой. Не меньшее удивление могло вызвать, что у нее вообще оставались какие-то мысли в голове, ибо сразу после этих слов его язык проделал путешествие по красным потертостям и отпечаткам, оставленным перевязкой. А его руки — обе они накрыли ее груди и легко массировали их, как бы в утешение за их долгое заточение. Она бы сделала то же самое, сними она сама тугую повязку, так что даже не заикнулась о том, чтобы он этого не делал. А затем его рука подняла одну ее грудь, как бы предлагая своему рту ее отведать, и на некоторое время мысли вообще исчезли у нее из головы, их заменили ощущения.

В отличие от организма Джорджины, у Джеймса все функционировало великолепно. Только управлять всеми процессами, происходящими в нем, оказалось нелегко. Но ведь и не было необходимости сосредотачиваться, как в любой другой ситуации соблазнения: его дорогая с таким энтузиазмом ему помогала. В сущности, он задавался вопросом: кто соблазняет кого. Хотя на нынешней стадии это не играло никакой роли.

Господь свидетель, она была прелестна в гораздо большей мере, чем он ожидал. Тонкие черты, уже знакомые ему, обрели новое звучание в обрамлении роскошных темных волос. И даже во всех своих мечтаниях не мог он вообразить, сколь притягательно было ее тело. Ничто не свидетельствовало о том, что грудь ее столь пышная, а талия такая тонкая. Однако с самого начала он знал, что симпатичная маленькая попка, так заинтриговавшая его в той таверне, будет совершенной по форме и упругости, и здесь его не ожидало разочарования. Он поцеловал обе ее половинки, когда обнажил ее, и дал себе слово, что позднее уделит больше времени этой восхитительной детали, однако сейчас...

Джорджина не была невеждой в интимных вопросах. Она слишком часто оказывалась невольным слушателем разговоров своих братьев, обсуждавших эти проблемы в откровенных и зачастую грубых выражениях, чтобы не иметь общего представления, как занимаются любовью. Однако она не могла это соотнести с тем, что происходило теперь с ней, когда она ощущала его тело всем своим телом — кожа к коже, жар, рождающий ответный жар.

Она даже не задумалась, как и когда он окончательно раздел ее. Сообразила, что была уже, как и он совершенно обнажена, однако ее обуревало слишком много других чувств, чтобы испытывать неловкость или смущение. Он оказался на ней, вдавливая ее в постель, властно обнимая ее всю. Промелькнула смутная мысль, что он раздавит, эта кирпичная стена способна на такое, но нет, она не была раздавлена. Ладони его больших рук обнимали ее лицо, в то время как он целовал и целовал ее, медленно, нежно, а затем с испепеляющим жаром. Его язык обследовал ложбинки, пробовал ее на вкус, позволял ей узнать, каков на вкус он сам.

Ей не хотелось, чтобы хоть что-нибудь из того, что с ней делали, прекращалось, чтобы прервался поток ее ощущений... Но все же не следует ли ей остановить это, хотя бы сделать попытку? Быть покоренной, когда знаешь, что к этому идет, а она, в общем, отдавала себе отчет, означало дать согласие и принять происходящее. Но была ли она к этому готова? Искренне на это согласна?

Как она может точно знать, когда едва была способна связать в голове две мысли? Находись она от него футов в десяти, нет, лучше в двадцати, вот тогда бы смогла ответить что-то определенное. Но прямо сейчас — ей доставляло радость отсутствие даже дюйма между ними. О, Боже, должно быть, она уже покорена. Точно она не знала. Нет! Ей необходимо совершить хотя бы попытку, хотя бы ради того, чтобы завтра знать, как ответить своему внутреннему голосу на вопрос «Что с тобой произошло?».

—Капитан! — удалось ей выговорить между поцелуями.

—Ммм?

—Вы занимаетесь со мной любовью?

—О, да, дорогая моя.

—Вы уверены, что должны это делать?

—Абсолютно. Это, в конце концов, средство от недуга, мучавшего тебя.

—Неужели вы это серьезно?

—Именно. Твоя тошнота, моя дорогая, была не чем иным, как вожделением... ко мне.

Она его желала? Но он ей даже не нравился. Между тем, это прекрасно объясняло, отчего она сейчас испытывает такое наслаждение. По всей видимости, тебе не обязательно должен нравиться объект твоей страсти. Вот она и получила ответ. Разговаривать, стараться собраться с мыслями, пытаться отвлечься от своих ощущений (ей удавалось это разве что на минуту) — все было бессильно остановить разгоравшиеся в ней чувства. Какое-то восхитительное безумие. Да, она желала его, по крайней мере, в этот раз.

Вы получаете мое разрешение продолжать, капитан.

Вслух она такое не произнесла, так как его бы это сейчас просто позабавило. Мысль предназначалась исключительно для ее собственного сознания. Однако исподволь она дала и ему понять об этом, обняв его руками. И он понял намек, причем очень быстро.

Все это волнует? Это сказано слишком слабо. Он устроился у нее между ног, и казалось, все внутри нее освобождается, желая дать ему больше места. Губы его снова слились с ее, затем спустились к шее, к груди. Он приподнялся. Ей стало жарко, ей нравилась его тяжесть. Но она получила вознаграждение — тяжесть переместилась вниз и, о, Боже, какой жар там разгорелся. И она почувствовала, как он, крупный и твердый, вступает в этот жар, так плотно, наполняет ее, заставляет ее трепетать. Она знала его тело, знала, что именно сейчас входит в нее. Ей было не страшно... но затем — никто никогда не говорил ей, что это больно.

Она задохнулась, больше от изумления, но отрицать этого было нельзя — боль оставалась.

—Капитан, я вам говорила, что никогда такого не делала?

Она вновь ощутила на себе его тяжесть, он как бы рухнул вниз. Лицо его обращено было к ее шее, горячие губы припали к ее коже.

—Мне кажется, я сам только что это обнаружил, — она едва расслышала его слова. — И думаю, тебе будет позволительно теперь именовать меня Джеймсом.

—Я это обдумаю, но не слишком ли вы будете возражать, если бы вот сейчас я попросила вас остановиться?

—Буду возражать.

Он, что, смеется? Тело его заметно сотрясалось.

—Я спросила слишком вежливо?

Не оставалось сомнений, что сейчас он смеялся, громко и недвусмысленно.

—Извини, любовь моя, я виноват, клянусь, но... Господь милостивый, этот шок... Трудно было ожидать, что ты... То есть, в тебе было столько страстности... А, дьяволы ада.

—Теряетесь, капитан?

—Похоже. — Он слегка приподнялся, чтобы коснуться губами ее рта, потом улыбнулся, глядя на нее сверху вниз. — Родная моя, сейчас нет никакой нужды останавливаться, даже если бы я мог. Урон уже нанесен, а твои девичьи боли позади. — Он вновь вошел в нее, чтобы это подтвердить, и глаза ее засветились, поскольку это движение доставило лишь чувственное наслаждение. — Так ты все еще хочешь, чтобы я остановился?

Вопрос этот для тебя, мой рассудок.

—Нет.

—Благодарение Богу!

Не скрываемое им облегчение заставило ее улыбнуться. Последовавший затем поцелуй исторг у нее стон. Он сопровождался медленными движениями его бедер, ощущения неумолимо нарастали, увлекая ее ввысь и превосходя все, что она до этого чувствовала — вплоть до триумфального завершения, которое дало о себе знать легкими конвульсиями, ошеломив ее. Она вскрикнула, однако звук ушел из ее губ в его, и, достигнув своего завершения, он как бы одарил им ее.

Все еще ошеломленная, Джорджина с трудом могла поверить, что перечувствованное ею — правда, что такое вообще возможно ощутить. И она тесно прижалась к мужчине, который раскрыл ей, на что способно ее тело. Чувства признательности и нежности смешивались с чем-то еще, что заставляло ее желать благодарить его, осыпать поцелуями, говорить, как он восхитителен, толковать о своей эйфории. Естественно, ничего этого она не сделала. Она просто продолжала его обнимать, иногда лаская, потом поцеловала его в плечо, причем так мимолетно, так легко, что, наверняка, он и не заметил.

Однако он заметил. У Джеймса Мэлори, знатока женщин, пресытившегося аристократа, все чувства сейчас настолько обострились, что он ощущал любое, самое незаметное движение, сделанное девушкой, и был тронут знаком ее нежности сильнее, чем мог позволить себе признать. Ничего подобного ему не привелось испытывать, а это было дьявольски страшно.

Загрузка...