Писарь Первой конной

Глава 1

Очнулся я от того, что в лицо ударил холодный поток воды. Я открыл глаза и приподнялся на локте. С лица стекала вода, вся грудь была мокрая. Зрение постепенно сфокусировалось на стоящем передо мной человеке в красных шароварах, зеленом военном кителе, сапогах в гармошку и лихо заломленной папахе. В руках человек держал пустое ведро, из которого он похоже и окатил меня холодной водой.

— Кажись очухался, — сказал кто-то сбоку. Наконец я увидел и других людей, стоящих вокруг: один, в длинной шинели и в буденовке с красной звездой, держал лошадь под уздцы; двое здоровяков в военной форме вывернув за спину руки удерживали в полусогнутом положении широкоплечего полуголого мужика, который мотал головой и что-то нечленораздельно мычал.

— Остап, — обратился к полу голому мужику человек в брюках галифе защитного цвета, кожаной черной куртке и в фуражке с красной звездой (командир?), — ты ж спьяну чуть нашего писаря не убил.

Остап, мотая головой пытался что-то сказать, но в ответ смог только издать звук, похожий на мычание.

— Так, этого заприте в бане, пусть проспится, — распорядился командир, кивая на Остапа, — а писаря отнесите в дом и позовите фельдшера, пусть посмотрит. Что-то мне вид его не нравится.

Меня подняли и поставили на ноги, я попробовал идти сам, но ноги не слушались и уже был готов снова рухнуть на землю, как сильные руки подхватили и понесли. Очнулся уже на кровати.

— Что ж вы ироды, ребенка чуть не убили! — запричитала надо мной пожилая женщина, лет шестидесяти — А ну пошли вон с хаты! Я сама управлюсь.

— Да мы шо Марфа? Мы ничаво, — ответил ей мужской голос и было слышно, как мужчины вышли из дома на улицу и уселись на завалинку под окном.

Марфа стащила с меня мокрую рубашку, принесла намоченное в холодной воде полотенце и положила на лоб.

— Болит голова-то? — спросила она участливо.

— Да, не, ничего, уже легче, — ответил я.

И действительно в голове стало немного проясняться. Сидящие за окном мужики закурили самокрутки и в открытую форточку потянуло табачным дымом.

— Ну, как, оклемается малец? — спросил первый голос.

— Да чего ему сдеется, он же из казаков. У них кость крепкая, — ответил второй.

— Из казаков?! — удивился собеседник. — Чего ж он не у белых?

— Эх, ты, деревня, — засмеялся второй голос, — казаки же тоже разные бывают. Миколу из третьей сотни знаешь? Так он тоже казак. Первый рубака в сотне. На его счету порубленного офицерья будет поболе, чем у нас с тобой вместе взятых. Просто есть казаки из бедных, а есть из богатых. Это понимать надо.

— А-а, теперь понятно, — сказал первый голос, и они заговорили про лошадей.

Я же лежал и пытался сообразить, что же со мной случилось на самом деле. Удивляться было чему. Казалось бы, только что, 12 июля 2020 года я Дмитрий Пашков, среди друзей просто Димон, студент исторического факультета университета шел по городской улице с друзьями с центрального городского пляжа.

На перекрестке замигал зеленый огонек светофора, готовый вот-вот смениться на желтый. Ребята, смеясь и крича рванули с места, и побежали через пешеходный переход на другую сторону улицы. Я немного замешкался, поэтому бежал последним, был еще на середине дороги, когда зеленый свет переключился с желтого на красный. В этот момент я услышал визг тормозов, повернул голову и замер столбом посреди улицы. На меня, как в замедленном кино мчался легковой автомобиль.

Дальше наступила темнота, а потом я очнулся в теле совсем другого человека, и похоже, совсем в другом времени. «А может кино снимают?» — подумал с надеждой, сам не веря в это предположение. Уж слишком не киношно приложил меня кулаком в лоб Остап.

Ухаживающая за мной женщина куда-то вышла. Воспользовавшись этим, я решил себя осмотреть. Попробовал поднять руки. На левой руке на предплечье рваный шрам. Правая рука без всяких следов ранений. Обычные руки молодого человека, но выглядят иначе, чем мои. У меня ладони гладкие, без всяких мозолей, а тут в многочисленных заусеницах. На указательном пальце правой руки жесткая мозоль. Слышал, что такая бывает у тех, кому часто приходится нажимать на курок автомата или пистолета. На лбу я обнаружил огромную шишку. Потом придерживая мокрое полотенце попытался сесть и посмотреть на себя в небольшое тусклое зеркало на стене. Голова кружилась, немного подташнивало, но все-таки в зеркале я сумел разглядеть лицо незнакомого молодого парня. Снова опустился на кровать на которой лежал. Там в моем мире мне было девятнадцать лет, здесь же, парню, лицо которого я только что увидел в зеркале было, наверно, около шестнадцати, может быть чуть старше.

Я лежал и тихо удивлялся произошедшему. Какой-то без башенный водитель выбил из моего тела душу, которая вместо того, чтобы попасть на небеса, оказалась в теле подростка, из которого выбил дух пьяный мужик по имени Остап. Просто фантастика какая-то.

Послышались шаги и в комнату, где я лежал зашел высокий мужик в полувоенной одежде. Крепкий дух самосада и перегара сразу наполнил помещение.

— Ну, чаво, жив что ли? — спросил мужик, присаживаясь на кровать.

— А вы кто? — спросил я.

— Не узнал, што ли? Так Яков я, фельдшар, — ответил мужик, снимая с моего лба полотенце. — Ого! Знатно тебя Остап приложил, — он помолчал, и заключил. — Думаю, жить будешь.

Фельдшер намочил полотенце в бадейке с водой, и снова положил мне на лоб. Потом достал из заднего кармана бутылку с мутной жидкостью.

— Самогон будешь? — спросил он, наливая в стакан из бутылки. — Не? А я выпью. За день намаялся, душа просит.

Фельдшер допил стакан, за неимением закуски, занюхал рукавом, подмигнул мне, сунул бутылку в один карман, стакан в другой, и выходя сказал:

— Бывай здоров! Командиру так и скажу, что скоро оклемаешься.

Потом пришла Марфа, как потом я узнал, хозяйка этого дома, у нее квартировал предыдущий владелец этого тела и накормила меня. Я уже мог сидеть и уплетал перловую кашу с маленьким кусочком масла за обе щеки. Запивал парным молоком из большой глиняной кружки, закусывая краюхой домашнего ржаного хлеба. Пища простая, но необычайно вкусная.

После еды, я снова лег. То ли от удара по голове, то ли от переноса в другое тело, ноги меня держали плохо, сильно кружилась голова. Да и нужно было обдумать свое положение и выработать план дальнейших действий: что делать и как жить.

Итак, попытаюсь прокачать имеющуюся информацию. Парень в теле которого я нахожусь — казак, служит писарем у красных. Деление на красных и белых было в гражданскую войну сразу после Октябрьской революции (или большевистского переворота — это уж кому как нравится называть). Началась гражданская война в 1918 году, а закончилась на Европейской части России к концу 1920 года (на Дальнем Востоке воевали до 1922 года).

Судя по выгоревшей траве за окном сейчас вторая половина лета. Место, в котором я оказался находится скорее всего южнее Москвы. На севере воздух другой, пахнет не степными травами, а смолой от хвойных деревьев. Пока все это обдумывал и сам не заметил, как уснул.

Проснулся рано утром, голова была ясной, ничего не болело. Пощупал лоб. Шишка на месте.

На спинку кровати, на которой спал, накинута гимнастерка, постиранная и высушенная, брюки галифе. Я быстро оделся. Ноги сунул в сапоги, кое-как замотав их портянками.

Подошел к зеркалу, стал рассматривать свое новое лицо. В дом вошла Марфа с ведром свежего молока, она уже успела подоить корову. Я выпил на завтрак кружку парного молока с куском хлеба. Поблагодарил женщину и вышел во двор.

Нужно было понять, где я нахожусь, кто я такой и что я здесь делаю? Без ответа на эти вопросы, думаю, будет сложно. Тем более, что я сразу решил, что буду больше молчать и слушать что говорят другие. Иначе легко себя выдать неосторожным словом, несвойственным этому месту и времени. Судя по вчерашним событиям, люди здесь горячие, идет война, за одно неправильное слово запросто могут «к стенке поставить», то есть расстрелять (словосочетание как раз из этого времени).

Вышел во двор. Дом, в котором ночевал, был небольшой одноэтажный, стены выбелены известью, крыша крыта соломой. Такие же дома виднелись и на другой стороне улицы. Как потом узнал, вокруг раскинулось большое село Голый Карамыш, которому совсем недавно, в 1918 году был присвоен статус города. Основано село Бальцер (Голый Карамыш) в 1765 году немецкими колонистами, прибывшими в Россию по приглашению Екатерины II.

Несмотря на то, что было раннее утро и солнце только-только поднялось над горизонтом на улице было людно: ходили военные с красными звездами на буденовках, скакали всадники. У соседнего дома во дворе на завалинке сидели красноармейцы с самокрутками в руках. Густое облако махорочного дыма поднималось у них над головой.

Пока я осматривался, ко мне подошел вчерашний командир в фуражке с красной звездой.

— Ну как, Митя, здоров? Работать сможешь? — спросил он, протягивая мне руку.

— Смогу, — сказал я, отвечая на рукопожатие. А сам радостно подумал, ну надо же, меня оказывается Митя зовут, то есть Дмитрий, как и в той жизни. Уже хорошо.

— Тогда пошли в штаб. Шапку только надень.

Пришлось вернуться в дом. На гвозде над кроватью висела шапка кубанка с красной лентой, пришитой наискосок. Наверное, моя. Надел и снова вышел на улицу.

Мы вышли со двора и пошли в сторону центра этого небольшого города. Командир еще что-то хотел меня спросить, но на мое счастье к нему подошли красноармейцы. Один из них встал по стойке смирно и сказал:

— Товарищ военный комиссар, разрешите обратиться? У нас тут спор вышел. Товарищ Ленин за какой Интернационал, за 2-й или за 3-й?

Я удивленно посмотрел на красноармейцев, уж очень эта сцена напоминала известный фильм «Чапаев» с актером Борисом Бабочкиным в главной роли. Смотрел я его недавно, поэтому хорошо помнил, что должен был ответить комиссар.

— Товарищи, Ленин за 3-й Интернационал, потому что он его и создал, — сказал комиссар, — лидеры 2-го Интернационала предали интересы рабочего движения и веры им нет.

— А-а, понятно, — ответил красноармеец, оглядываясь на товарищей.

— Товарищи, я к вам вечером подойду, побеседуем о текущей политической обстановке, — сказал комиссар и мы пошли дальше по улице, но тут комиссара снова окликнули. Он махнул мне рукой, мол иди дальше один и подошел еще к одной группе красноармейцев.

Я пошел по улице дальше. Глинобитные хаты, с белеными известью стенами и крышами крытыми соломой остались позади. Центр города был застроен двух — трехэтажными каменными домами из необычного красного и желтого кирпича. Обратил внимание на лютеранскую кирху с колоннами по фасаду и высокой колокольней, на шпиле которой возвышался четырехконечный крест.

В двухэтажном каменном здании местной школы размещался штаб Красной армии. Справа от входа висел красный флаг. У входа в штаб стоял часовой с винтовкой. Я замедлил шаги, не зная, как поступить, но он приветливо мне улыбнулся и спросил:

— Как голова, не болит?

— Да, вроде, нет, — ответил я и прошел в штаб. Внутри здания было душно. В коридорах туда-сюда ходили люди в военной форме, но без погон. Двери во многие кабинеты были открыты на распашку. Надо так понимать, подумал я, что где-то здесь мое рабочее место писаря, только где оно, вот в чем вопрос?

Пока я стоял не в нерешительности раздумывая, куда пойти дальше, ко мне подошел военный, невысокий немного полноватый мужчина, одетый, как и все вокруг в гимнастерку без погон и брюки галифе. На ногах начищенные до блеска сапоги. Фуражка на голове отсутствовала, а непослушные черные волосы торчали в разные стороны.

— Митрий, ты список написал? — спросил он.

— Какой список? — спросил я.

— Как какой? — разволновался военный. — Я тебе давал список, написанный карандашом. Ты его был должен красиво переписать. Ты это сделал?

— Раз давали, значит переписал, — ответил я в надежде, что мой предшественник в этом теле, все сделал как надо.

— А куда ты идешь? — снова спросил военный.

— Туда, — я неопределенно кивнул прямо. Знал бы где мое рабочее место, давно бы дошел до него.

— Нет, так не пойдет, — сказал военный, — вначале отдай мне список, а потом иди куда хочешь.

Мужчина развернулся, и мы пошли в обратную сторону. Он шел впереди, я за ним. Мы поднялись на второй этаж и вошли в один из кабинетов. Сидящие за столами люди подняли головы. Я поздоровался и прошел к единственному столу за которым никто не сидел. На столе никаких бумаг не было. Я открыл ящик стола, сверху лежала бумага, исписанная каллиграфическим почерком.

— Это ваш список? — спросил я у военного протягивая ему бумагу.

— Да. Спасибо! — он схватил бумагу и ушел. А я сел за стол и огляделся. На столе стояла чернильница, лежали перьевые ручки, карандаши. В кабинете было три стола. За одним сидел я, за соседним столом молодой худощавый парень с рябым лицом в военной форме и чуть в стороне пожилой мужчина в обычных гражданских брюках и рубахе косоворотке. Вместо четвертого стола стоял большой шкаф с папками внутри.

Рябой парень сразу вскочил со своего места и подошел ко мне, разглядывая, мой лоб.

— Ого, не слабо тебя вчера приложили! Болит?

— Да, нет, сегодня уже легче, — ответил я.

Мужчина в косоворотке, взял со своего стола какую-то бумагу и через рябого передал мне.

— Митя у тебя почерк хороший. Этот приказ нужно переписать в первую очередь.

Я быстро прочитал начало документа: «Приказ по личному составу 10-й армии…». Внизу под приказом стояла дата 6 августа 1919 года и имя командующего армией Леонида Лавровича Клюева. Я задумался припоминая. В конце лета 1919 года 10-я армия РККА сражалась в районе Камышина, сдерживая Кавказскую армию Вооруженных сил Юга России, наступающую от Царицына на Москву. Командовал Кавказской армией генерал Петр Николаевич Врангель. Камышин, насколько я помню, недавно взят белыми, а от Камышина до Голого Карамыша около 100 км. Весь политический расклад текущего момента теперь был понятен.

Приказ был написан от руки карандашом. На мой взгляд очень даже хорошим почерком. Каждая буква была понятна. В своей прошлой жизни я писал, как курица лапой.

Однажды мой дед, вспоминая свою учебу в школе в стародавние времена, рассказывал, что в первом классе они полгода писали прописи, чтобы научиться писать красиво, каллиграфически. Нас же ничему подобному не учили. Считалось, что писать от руки современным детям не придется, они все тексты будут печатать на компьютере.

Я достал из ящика стола чистый лист бумаги, но подумав отложил его в сторону. Вначале нужно было потренироваться на черновике. В ящике стола нашел еще одну бумагу, наверное, написанную моим предшественником в этом теле. До сих пор я даже не представлял, что так красиво можно писать буквы. Они имели небольшой наклон, в одних местах были толще, в других тоньше. Заглавные буквы к тому же были украшены хитрыми завитками. Повторить этот шедевр при всем желании я не смогу.

Наконец в ящике стола нашел лист бумаги, который уже использовался как черновик. Взял ручку, обмакнул перо в чернильницу, и большая клякса тут же упала на середину листа. Попробовал писать буквы пониже кляксы, но перо царапало бумагу и вместо красивых округлых букв выходили кривые каляки-маляки.

— Что с тобой, Митя? — неожиданно раздался голос над моей головой. Я и не заметил, увлеченный начертанием букв, что два моих сослуживца встали со своих мест и с удивлением разглядывали мое творение.

— Иосиф Францович, так его вчера пьяный красноармеец по голове кулаком вдарил, — сказал рябой парень ухмыляясь.

— Митя, тебе может пойти домой, полежать? — спросил Иосиф Францович.

В ответ я кивнул. В голове крутилась глупая фраза из анекдота: «Идущий с красным знаменем в руках Штирлиц как никогда был близок к провалу».

— Даю сегодня тебе день, — сказал Иосиф Францович. — Отдыхай, набирайся сил. Мы и без тебя справимся. Завтра, надеюсь, ты войдешь в норму.

Я вышел в коридор. Проходя мимо одной из приоткрытых дверей увидел в щель Остапа в военной форме. Он стоял с виноватым видом, опустив глаза вниз. Я услышал голос комиссара.

— Да, из казаков… а ты знаешь, Остап, почему он к нам пришел?

Остап отрицательно замотал головой. Я навострил уши, так как сразу понял, что сейчас речь пойдет обо мне.

— Отец у него еще в четырнадцатом на фронте погиб. Мать от тифа померла. Единственную старшую сестру белые снасильничали и зарубили. Митрия в это время дома не было. Когда вернулся, все и узнал. Поскакал за ними в погоню, да уже поздно было, далеко ушли. Он прибился к одному из наших отрядов. После ранения направили его в писаря, почерк у парня знатный. Буковку к буковке пишет, приходи глядеть, а ты его кулаком в лоб. Мало ли что казак и писарь.

Я не стал ждать завершения беседы и пошел дальше в сторону выхода из штаба. Навстречу шли двое красноармейцев и несли тяжелой агрегат, пишущую машинку «Remington». Я уже хотел спускаться по лестнице вниз, но в последний момент передумал и пошел за красноармейцами. Они занесли пишущую машинку в один из кабинетов и поставили на стол.

— Ну и где мы теперь машинистку найдем? — спросил тот самый военный со всклоченными волосами, что требовал у меня список. Потом я узнал, что по должности он интендант, а зовут его Самуил Аронович. Он вставил в машинку лист бумаги и одним пальцем попытался что-то напечатать, но получалось это у него плохо. Чуть ли не минуту он искал каждую следующую букву.

Как только я подрос и стал садиться за компьютер, отец мне посоветовал, сразу учиться работать всеми десятью пальцами. Порядок размещения алфавита на клавиатуре компьютера и пишущей машинке совпадает. Поэтому я подошел к Самуилу Ароновичу и спросил.

— А можно попробую?

— Ну, попробуй, — посторонился он. Я сел за пишущую машинку и приноровившись напечатал: «Великая Октябрьская социалистическая революция». Немного непривычно было нажимать на тугие клавиши пишущей машинки, а так почти то же самое, что у компьютера.

— Ого! — удивился Самуил Аронович. — Где учился?

— Так в станице, в канцелярии атамана такая же была.

— Понятно. А ну-ка вставь чистый лист.

Я вставил, и он стал мне диктовать заявку на получение для дивизии обмундирования. Когда я закончил, он взял отпечатанный лист и ушел. А я сидел за пишущей машинкой и думал, как удачно получилось. Я понимал, что моя карьера писаря Первой конной армии закончилась. Вряд ли я смогу писать документы таким же каллиграфическим почерком, как мой предыдущий владелец этого тела, а вот печатать на машинке — запросто.

Да и в остальном мне равняться с Митрием было сложно. Он казак, с детства учился скакать на лошади, владеть шашкой, стрелять; уже участвовал в настоящем бою и был ранен. В свои шестнадцать с небольшим лет он был настоящим воином, хотя и служил писарем при штабе. А что умею я в свои девятнадцать лет? Играть на компьютере в разные игрушки? Я, конечно, занимался спортом, одно время увлекался самбо, и даже неплохо выучил пару приемов, но никаких особых высот в этом деле не достиг. Нельзя сказать, чтобы совсем ботан, но и явно не воин. По крайней мере в армии не служил, так как сразу после школы поступил в университет.

Пока я размышлял над вечными русскими вопросами: кто виноват и что делать, — вернулся Самуил Аронович.

— Так, Митя, временно назначаешься на должность машинистки, до особого распоряжения.

Я согласно кивнул. Такой поворот меня вполне устраивал. С пишущей машинкой справлюсь, а что будет дальше, посмотрим.

В конце дня ко мне подошел комиссар, с которым утром шел в штаб. Звали его Петр Кузьмич.

— Мне Самуил Аронович сказал, что ты Митя пишущую машинку освоил. Не поможешь? Ты парень грамотный, может, посоветуешь, чего? Я тут набросал на листочке памятку «Советы молодым бойцам».

Я взял у него лист бумаги, на котором детским крупным почерком был написан короткий текст.

— Хорошо, — кивнул я, вставляя в машинку чистый лист бумаги. Комиссар за спиной смотрел, что делаю. Припомнил, рекомендации из интернета, по написанию креативных заголовков и стал печатать: «Лайфхак для молодого бойца».

— Митя! А что это за слово ты в самом начале напечатал? — остановил меня комиссар.

— Английское слово «лайфхак», означает получение новых навыков. У вас же как раз про это текст.

— Митя, хорошо, что ты занимаешься самообразованием, изучаешь английский язык, вот только у нас больше половины бойцов вообще неграмотны, а которые грамотны, по складам еле читают. Разве можно им такие трудные иностранные слова в текст вставлять?

— Не подумал, — сказал я, вдруг сообразив, что спалился по полной. Какой креативный текст в 1919 году? Тут совсем недавно, в 18 году букву «ять» отменили. Совсем забыл, где я нахожусь, что можно здесь говорить, а что нет. — Товарищ комиссар, у вас и так хорошо написано. Давайте просто ваш текст перепечатаю?

— Ты не обижайся, — сказал комиссар, — я сам рабочий с Путиловского завода и все мое образование — это профессиональная школа при заводе, да чтение книг, которые можно было взять нам рабочим в заводской библиотеке. А вот вам молодым, как только кончится эта война, все дороги будут открыты: учись, получай знания, совершенствуйся. Я верю, наступит время, когда в нашей стране знание иностранного станет обычным делом для каждого советского человека.

В общем, хорошо, что все закончилось хорошо. Я без всякого креатива просто тупо перепечатал написанный комиссаром текст.