Писарь Первой конной

Глава 14

Первого марта 1920 года меня выписали из госпиталя. Получив на руки все необходимые бумаги, я отправился в саратовский военный комиссариат.

В это время года в Саратове по-весеннему тепло, снега почти нет. Иду по улице Новоузенской, с удовольствием вдыхаю в себя свежий волжский воздух. После больницы немного кружится голова.

Мне как рядовому красноармейцу полагается денежное довольствие. В Красную армию, под именем красноармейца Дмитрия Сухова я был записан в середине ноября. Оклад красноармейца в ноябре 1919 года составлял 600 рублей. До сих пор ни каких денег на руки не получал, а ведь мне и за ранение полагалась какая-то сумма. Конечно, учитывая дикую инфляцию, которая существует с первых дней советской власти, получу я деньги не очень большие. Но буду рад тому, что дадут. Чтобы добраться до Москвы, нужны средства на дорогу и на первое время жизни в столице.

Военный комиссариат меня встретил резким запахом самосада и негромким гулом голосов. В коридоре стояли люди ожидающие своей очереди к комиссару, большинство из них, как и я, в военной форме. Я занял очередь и стал прислушиваться, о чем говорят. Войну никто не вспоминал, все разговоры вертелись о сумме денежного довольствия и продуктовых пайках, на которые, как я понял, тоже могу рассчитывать.

Через час подошла моя очередь. Комиссар, плотный невысокий мужчина в военной форме, устало кивнул на мое «здрасьте» и требовательно протянул руку:

— Документы.

Комиссар быстро просмотрел красноармейскую книжку, внимательно прочитал выписной эпикриз, потом долго искал мою фамилию, Сухов, в толстой, прошнурованной черными нитками книге. Я следил, как его палец скользит по строчкам записей, наконец нашел то, что нужно. На вторую страницу красноармейской книжки комиссар шлепнул штамп «Демобилизован», вписал сегодняшнее число и расписался.

Красноармейскую книжку и эпикриз я сразу убрал в карман — это мои единственные легальные документы после побега из ЧеКа.

В 1917 году специальным декретом введенные в 1906 году царским правительством паспорта (паспортные книжки) были отменены. В советской России до 1932 года удостоверением личности является любой документ от мандата до профсоюзного билета.

Комиссар обмакнул металлическое перо в чернильницу и размашистым почерком подписал ордер на получение продуктового и денежного довольствия.

— Пройдите в 23 кабинет.

Я, довольный, что все так быстро получилось, прошел по указанному адресу. Опять отстоял небольшую очередь. В указанном кабине мне без проволочек выдали продуктовый паек: крупу двух видов, кусковой сахар, чай, сухари. Полагалось еще растительное масло, но у меня не оказалось тары. Масло выдавалось только на разлив в свою банку, бидон или бутылку. По моей просьбе кладовщик презентовал мне пустой мешок, в который я сложил полученные продукты.

Осталось получить денежное довольствие, но в кассе ждал облом. На окошке кассы висела бумажка с надписью: «Денег нет». Я постучал в окошко, открылась дверца.

— Читать что ли не умеешь? — грозно спросил меня кассир, суровый мужчина с торчащими в разные стороны кавалерийскими усами.

— Когда деньги будут?

— Завтра приходи! — недовольно сказал кассир и хотел захлопнуть дверцу.

— Почему ордер есть, а денег нет? — спросил я.

— Не напечатали еще, — усмехнулся в усы кассир и ловко закрыл дверцу.

Делать нечего, придется ждать. Я вышел из комиссариата, соображая, где бы мне остановиться на ночь. Денег у меня нет, но имеются продукты. Правда приготовить их негде, сухую крупу есть не будешь, да и чай в кулаке не заваришь. Я закинул мешок с продуктовым пайком за спину, и пошел по улице куда глаза глядят. Авось что-нибудь найду.

Кстати, «авось» и «небось», самые популярные слова этого времени. Особенно часто их употребляют красноармейцы пришедших в армию из деревни.

Иду я по улице, пересекаю трамвайные пути, соображаю, что делать дальше, как вдруг меня окликает звонкий девичий голос:

— Дмитрий Сергеевич!

Оглядываюсь, меня догоняет девушка. Сразу ее узнаю, это Марфа, санитарка из госпиталя. Ко всем бойцам она всегда обращается на «вы». И сколько не уговаривал перейти на «ты», мы с Марфой примерно одного возраста, девушка твердо отказывалась.

— Дмитрий Сергеевич, как можно! Вы на фронте за советскую власть кровь проливали, а я обычная девчонка.

Марфа подбежала и остановилась рядом тяжело дыша.

— Меня сегодня из госпиталя выписали, — просветил я девушку, — не знаешь, где можно остановиться на пару дней?

— Так у нас можно остановиться, — девушка не смело мне улыбнулась.

— Где у вас?

— Тут недалече. У нас с мамой свой дом.

— А я вас не стесню?

— Не стесните. Комната старшего брата свободна. Мама только рада будет.

— У меня есть чем заплатить, — я показал на мешок за спиной. Продукты в такое время будут ценнее денег.

Мы развернулись и пошли в обратную сторону. Девушка шла рядом. Было заметно, что она стесняется, не знает, что говорить и как себя вести. Чтобы отвлечь ее, стал расспрашивать про жизнь в Саратове. Марфа охотно отвечала. Ее семья в городе живет давно, отец моряк, сейчас служит на одной из пароходов Волжской речной флотилии, старший брат год назад уехал в Москву и до сих пор от него нет никаких известий. Жив он или нет, никто не знает.

Незаметно за разговором мы дошли до неказистого одноэтажного деревянного дома. Поначалу мать Марфы встретила меня немного насторожено. Заверил ее, что ненадолго, рассказал, что сегодня выписался из госпиталя, в котором трудится ее дочь, демобилизован из армии, жду денежный расчет, оплачу свое проживание продуктами. Мешок с продуктовым пайком отдал Ольге Петровне, так звали мать Марфы. После этого женщина стала немного приветливее.

— Живите, сколько хотите, — сказала она, показывая мне комнату пропавшего сына, — на кровать сейчас постелю чистое белье.

— Мне бы помыться…

— Бани у нас нет, — сказала Ольга Петровна, — по субботам моемся в бане у соседей. Если хотите, согрею для вас ведро воды…

— Отлично.

— Дочка, иди наколи дров, — скомандовала женщине Марфе.

Я вышел из дома следом за девушкой.

— Давай я дрова поколю. У вас топор есть?

— Кто же топором дрова колет? На это колун есть.

Девушка подала мне инструмент для колки дров — колун. Топорище прямое, без изгибов свойственных топору. Металлическая часть более массивная, чем у топора, с тупым широким лезвием. Бревна колуном обтесывать не будешь, а вот колоть дрова — одно удовольствие. Широкое тупое лезвие не застревает в древесине, легко раскалывает сучковатые чурки.

Марфа с улыбкой некоторое время смотрела, как я играючи колю поленья.

— Дмитрий Сергеевич, вы, наверное, устали, давайте дальше я поколю!

— Нет, не устал, — чувствовал я себя на удивление хорошо.

— Ну как же, вы же только после больницы. Вам себя беречь надо. А я девушка здоровая, к такой работе привычная.

Она повела плечом, показывая свою крепкую ладную фигуру. Однако колун я не отдал. Тогда она набрала охапку дров и понесла на кухню к матери. В охотку я переколол все напиленные чурки. Потом вместе с Марфой мы сложили дрова в поленницу. Когда уже заканчивали свою работу, нас позвала в дом Ольга Петровна. Обед был готов.

Под вечер Марфа ушла на работу в госпиталь. Она дежурила в ночную смену. Погода была хорошая, я решил перед сном посидеть на крыльце дома. Ольга Петровна, возившаяся по хозяйству дома, тоже вышла на крыльцо, присела рядом. Стала расспрашивать меня, кто я и откуда, чем планирую заниматься на гражданке. Я отвечал, придерживаясь новой версии своей биографии, которую придумал, когда получал красноармейскую книжку на имя Дмитрия Сухова. Крестьянский сын. Родом из Могилёвской губернии, Могилёвского уезда, Тетеринской волости, из деревни Малая Тетеря, которая, как я слышал от одного красноармейца, жителя тех мест, в 1917 году полностью выгорела от небесного огня, то есть удара молнии.

Ольга Петровна спросила, как я отношусь к венчанию в церкви?

— Я не понимаю, Дмитрий Сергеевич, — возмущалась она, — что за гражданский брак придумали новые власти? Загс какой-то? Как раньше хорошо было! Красиво. Невеста в белом платье, жених в костюме. Батюшка службу чинно ведет. Свадебный поезд. Гости. А сейчас, в чем пришли с работы, в том и в загс пошли. Не понравилось, тут же развелись. Разве ж то дело?

Я конечно сразу догадался, что мать Марфы не спроста завела этот разговор, и уже рассматривает мою кандидатуру в мужья свой дочери. Девушки тут в подавляющем большинстве к делу создания семьи относятся серьезно, просто так от нечего делать в постель прыгать не будут. Нравится девушка — женись. Другого пути нет.

Татьяна Рукавишникова — это исключение из правил, поэтому у нас с ней так все быстро получилось. Да и то, как выяснилось ей тоже нужны семейные отношения, замужество, легитимный отец ребенку, а не дядя прохожий.

Вспомнил Татьяну и расстроился. Чем-то она запала мне в сердце. Вряд ли мы с ней снова встретимся в этом мире…

Тут я вспомнил, что собирался пообщаться с кем-то из священнослужителей по главному для меня вопросу — возвращении в свое тело и в свое время. Спросил у Ольги Петровны, работают ли в Саратове церкви. Та в ответ махнула рукой.

— Вы знаете, что у нас творилось после этой вашей революции? В 1918 году, Троцкий приказал арестовать в Саратове всех священнослужителей. Батюшку нашего храма Михаила Платонова сразу расстреляли. Остальных арестованных священников держали в тюрьме, расстреляли в октябре 1919 года.

Вот тут я и понял, что найти нужного мне человека будет не просто. Новая власть не церемонилась с православной церковью. Священников арестовывают, гноят в тюрьмах и лагерях. Нередко расстреливают.

В результате таких мыслей укрепился в желании отправиться именно в Москву. Там большевики все-таки были вынуждены прислушиваться к мнению мирового сообщества. Церкви закрывали, но при этом не допускали излишней жестокости.

И тут я вспомнил об ученом, математике, священнике отце Павле Флоренском. Если я не путаю, именно сейчас, в 1920 году он принимает активное участие в комиссии по разработке плана ГОЭЛРО. Причем на заседания комиссии нередко ходит сразу после службы в храме, даже не сменив подрясник на гражданскую одежду. В 1924 году им будет написана монография «Диэлектрики и их техническое применение», получившая широкое признание ученых, в том числе и за рубежом. Для моих планов идеальная кандидатура: ученый и в то же время душевед. По крайней мере я надеюсь, что он сможет меня выслушать до конца, и при этом не примет за сумасшедшего.

Откуда я знаю про Флоренского? На одном из семинаров в университете зашел разговор о ленинском плане ГОЭЛРО. Преподаватель увлекся и вместо того, чтобы задавать вопросы студентам по объявленной теме, сам стал рассказывать про электрификацию России.

Ольга Петровна, видя, что я надолго о чем-то задумался, пожелала доброй ночи и пошла спать. Я тоже не стал долго засиживаться и ушел в свою комнату.

Как и предполагал, положенные мне деньги, на следующий день я так и не получил. У крыльца комиссариата собралась взволнованная толпа бывших красноармейцев, демобилизованных из армии, как и я после ранения. Говорили, что деньги ждут вторую неделю. У многих выданные продуктовые пайки давно закончились, работы в Саратове нет. Люди перебивались с хлеба на воду. О возникшем на пустом месте бунте сообщили военному комиссару, и он вышел к народу. Комиссар оказался человеком не робкого десятка, держался уверенно, пообещал, что уже завтра, кровь из носу, но положенные всем деньги будут выплачены.

Обещанию поверили. Мужики еще немного погомонили и разошлись. Я тоже подумал, вряд ли комиссар будет так нагло обманывать демобилизованных красноармейцев. Скорее всего деньги найдут.

Немного побродил по улицам города, сходил к Волге, к обеду вернулся к дому, в котором остановился на постой. Марфа после ночной смены в госпитале спала у себя в комнате, ее мама возилась на кухне.

Еще вчера обратил внимание, что входная калитка вышла из строя. Первоначально она была закреплена на ременных петлях, но от старости они износились и порвались. Нашел в сарае ящик с инструментом и занялся ремонтом калитки. Оторвал износившийся ремень, вытащил гвозди, выпрямил их. В сарае нашел кусок старой конской упряжи, из которой вырезал новые петли и заново подвесил калитку.

Вышедшая за дровами Ольга Петровна одобрительно кивнула в мою сторону.

— А я думаю, кто это во дворе стучит!

После обеда тоже не сидел сложа руки, поправил забор, заменил некоторые старые доски на новые. К этому времени из дома вышла Марфа.

— Дмитрий Сергеевич, мама на рынок послала. Проводите меня?

Я не стал отказываться. Рынок в начале XX века — аналог нашего супермаркета. Купить можно все. В центре Саратова есть большой крытый рынок, построенный в 1916 году. Но как сказала Марфа, там все слишком дорого, поэтому мы пошли на старый рынок, расположенный недалеко от Волги на пустыре.

У входа на рынок продают одежду и разную хозяйственную мелочь с рук. Продавцы в большинстве своем люди интеллигентной наружности. В советской России таких называют «бывшие»: дворяне, служащие — в общем образованные люди. Страна воюет, работы для образованных людей пока мало, вот они и пытаются выжить кто как может. Распродают личные вещи, чтобы купить продукты.

Дальше, на широкой площади стоят крестьянские телеги. Прямо с возов продают картофель, репу, морковь, свеклу, моченые яблоки, ягоды в берестяных коробах. В стороне на больших деревянных плахах рубят свежее мясо. Чтобы купить рыбу, нужно идти на волжскую пристань. Рыбаки продают свежую рыбу, пойманную рано утром, прямо с лодок.

Я попытался обменять опостылевшую мне военную форму на гражданский костюм, но женщине, продававшей его, нужны были только продукты. Так и не договорившись, пошел помогать Марфе таскать тяжелую корзину.

Вдруг спокойное течение рыночной торговли прервалось. В нескольких местах закричали люди. Молодой мужчина, стоявший неподалеку, сорвался с места и куда-то побежал. Многие продавцы бросились спешно убирать с прилавков выставленный товар.

— Что случилось? — Марфа поймала за рукав пробирающегося мимо нас мальчишку в рваной кацавейке.

— Облава, тетенька, — отмахнулся он и шустро скрылся в толпе.

Тут я заметил, что рынок оцеплен. Чекист в кожанке, с маузером в деревянной кобуре, забрался на воз с сеном и сложив ладони рупором прокричал.

— Товарищи! Сохраняйте спокойствие! Проверка документов. Выход с рынка только через главные ворота!

Мы с Марфой, пошли в сторону ворот, где уже скопилась очередь из желающих покинуть рынок. В своих документах я был уверен, а вот Марфа переживала, забыла взять с собой на рынок справку, что она работает в военном госпитале. Как оказалась, переживала зря — у женщин документы не проверяли. Такая вот советская дискриминация по гендерному признаку. К мужчинам при таких проверках отношение всегда более строгое.

Перед нами оставалось человек десять, когда заметил среди чекистов, проверяющих документы чекиста Пашку. Это он с Гришей в ноябре прошлого года сопровождал меня из саратовского ЧеКа в Москву. Сменив документы и фамилию, я как-то расслабился. Слишком много всего произошло с момента моего побега с баржи: я воевал рядовым красноармейцем, участвовал во взятии Царицына, был тяжело ранен, долго лечился в госпитале.

Шанс незаметно скрыться, когда облава только началась, был безнадежно упущен. На рынке почти не осталось людей. Любая моя попытка сбежать, сразу будет замечена и пресечена. Я оглянулся, за нами с Марфой стояло несколько человек. Чекисты уже заканчивали проверку документов у крестьян, остававшихся возле своих телег с товаром.

За эти месяцы я конечно немного изменился, подрос, возмужал, отрастил в госпитале небольшие усы. Все это слабое утешение. Если Пашка обладает хорошей зрительной памятью, он сразу меня узнает. Тем более, что за мой побег им с Гришей наверняка досталось по полной.

Между тем наша очередь практически подошла. Впереди нас стоял высокий мужчина в гражданской одежде. Я давно заметил, что выглядит он напряженно, спину держит прямо. Бывший офицер?

Паша и еще один чекист, такой же молодой парень, сейчас смотрели на этого мужчину. Под их внимательными взглядами он сунул руку в карман своего пальто и выстрелил прямо через карман в стоявшего справа от него Пашку. И сразу левой рукой резко ударил стоявшего слева чекиста в лицо и сразу, петляя, бросился бежать. Прогремело несколько выстрелов ему в спину, но мужчина продолжал бежать и вскоре скрылся за ближайшими домами. Двое красноармейцев побежали за ним. Через минуту к ним присоединился чекист, который получил удар по лицу.

Честно скажу, я еле удержался, чтобы тоже не побежать. Марфа вскрикнула и мертвой хваткой вцепилась мне в руку. Это и удержало меня от необдуманного поступка.

Подошел командир красноармейцев, мужчина лет сорока, формально просмотрел документы оставшихся граждан. Никаких претензий ко мне не было.

Раненый в живот Пашка лежал поблизости, но ему было не до меня. Возле него хлопотал красноармеец: подложил под голову свернутую шинель, стал снимать с него одежду, обнажая рану.

— Могу чем-то вам помочь, — подошла к раненому Марфа, — я служу санитаркой в военном госпитале.

Девушка помогла перевязать Пашку, заговорила с ним, успокаивая и стараясь удержать в сознании. Я держался поблизости, но старался не попадать в поле зрение раненого чекиста. Подъехала телега, на которую погрузили Пашку и отправили в госпиталь. Марфа вызвалась его сопровождать.

Я оглянулся, в нашу сторону с рынка бежал чекист Гриша. Не обращая на меня внимания, он подскочил к телеге с Пашкой и пошел рядом держа его за руку.

Постукивая на стыках рельс, к рынку подъехал трамвай. Опасаясь, что мое везение скоро кончится, я ухватился за поручень и по ступенькам поднялся в вагон трамвая. Денег у меня не было, но никто не обратил на меня внимания и я, проехав остановку, спрыгну на землю. Дальше пошел пешком.

Через час из госпиталя вернулась Марфа. Сказала, что с раненым чекистом все в порядке, жить будет. Сейчас ему делают операцию.

На следующий день в военном комиссариате я получил причитающиеся мне деньги и пошел на железнодорожный вокзал. Как добропорядочный гражданин приобрел билет в кассе на московский поезд. Время до отхода поезда было, и я вернулся к приютившим меня женщинам, чтобы попрощаться. Вещей у меня не было, а забирать остатки продуктового пайка я категорически отказался. Ольга Петровна выданный мне в военном комиссариате мешок перешила в самодельный рюкзак (здесь он называется по-другому — «сидор»), пришила лямки, приспособила веревку, чтобы завязывать горловину. Внутрь положила пироги с капустой, яблоками, бутылку воды. Отказаться от этого презента было невозможно, женщина бы обиделась. Марфа вызвалась меня провожать.

До вокзала дошли пешком. На вокзале в ожидании подачи поезда шумело людское море. Пассажиров было явно больше проданных билетов. Я попрощался с Марфой. Девушка приподнялась на цыпочки и неумело чмокнула меня в щеку. Мы оба понимали, что скорее всего больше никогда не встретимся.

У проходившего мимо железнодорожного служащего я поинтересовался, где формируется состав. Тот как-то не очень определенно показал направление. Пошел в ту сторону и вскоре обнаружил нужный мне поезд, стоящим на тупиковой ветке. Из телеги в один из вагонов перекидывали какие-то мешки. Я подошел ближе.

— Помочь?

— Кто таков будешь? — спросил мужчина в железнодорожной форме.

— Пассажир этого поезда, — я показал железнодорожный билет. Мужики на телеге сразу потеряли ко мне интерес.

— Помоги, — кивнул в сторону тамбура железнодорожник, — поднимайся в вагон, будешь складывать мешки под лавки.

Через пятнадцать минут все мешки были распиханы под лавки. Так как номеров мест на билетах не было, я занял первую понравившуюся мне верхнюю полку. Забрался на нее прямо в сапогах. Матрасов и постельного белья естественно проводник не выдавал.

Поезд тронулся и через пять минут подошел к вокзалу. Как я и предвидел, пассажиры штурмом брали вагоны, лезли в дверь и в окно. На мое место никто не претендовал. Поговаривали, что даже на крышах вагонов все места заняты.

По вагону пошел проводник. проверил билеты у тех, у кого они были и взял плату с остальных. Не сомневаюсь, что все собранные с безбилетных пассажиров деньги пошли проводнику в его личный карман. Поездка на крыше вагона была бесплатной.

До Москвы ехали три дня. Поезд подолгу стоял на станциях: периодически паровоз заправлялся водой, два раза полностью поменялась паровозная бригада, да и сам паровоз. На третий день утром, наконец прибыли в столицу нашей родины. 12 марта 1918 года советское правительство переехало из Петрограда в Москву. С этого момента столицей России вновь стала Москва.

А я с интересом смотрел в окно, не узнавая родной город: незнакомые дома, незнакомые люди. Удастся ли в этом городе мне осуществить задуманное и вернуться домой? Скоро узнаю.