По лесам, по болотам

НЕЛЮДИМ

Внутри было чисто и тепло. На мягком земляном полу нельзя было обнаружить ни волоска, ни листика, ни паутинки. Не было заметно даже следов обитавшего здесь животного. Видно тут жил чистюля и заботливый хозяин.

Снаружи бушевал проливной дождь. Ветер срывал с деревьев холодные капли, а в норе было уютно и тепло.

— А что если здесь живет лисица? — испуганно проговорила Копуша.

— Я знаю ее запах. Кроме того, она нечистоплотная и неряшливая, — ответил Скороход. — Жилище лисицы не может быть таким.

Он попробовал угадать запах, который шел из глубины норы. Но он был слабым и незнакомым ему.

— Давай помолчим, — сказал он. — Переждем здесь грозу и двинемся дальше. Не забывай, что мы потеряли из-за твоего непослушания и легкомыслия целых два дня.

Но Копуше не хотелось молчать. Она стала рассказывать ему про свои похождения. Скорохода увлек ее рассказ.

Вдруг оба они услышали шум размеренных и тяжелых шагов. Из мрака выступило что-то белое, блеснула пара злобных маленьких глаз и раздался глухой сиплый голос.

Животное, показавшееся из глубины норы, было крупное и сильное. Это было что-то среднее между медвежонком и поросенком. Ступало оно тяжело, медленно передвигая свои короткие ноги с длинными черными когтями. У него было массивное туловище и жесткая, как щетина, длинная серая шерсть. Маленькую головку разделяли надвое шедшие по обеим щекам белые полоски. Зверек шел на задних лапах, ступая на всю ступню, как медведь.

Скороход выпустил свои иглы, а Копуша тотчас ушла под свой панцирь.

— Вон! — прохрипело животное. — Вон, негодяи!

И, прежде чем они успели что-либо возразить или извиниться, животное грубо вытолкало их наружу. Они скатились по склону насыпи к ее основанию.

Обиженные и промокшие, друзья перебежали на противоположную сторону к липе и укрылись меж ее корней. Растерянные, они оба молчали.

Сверху, с ветвей дерева, донесся хохот. Кто-то смеялся над ними.

— Ха-ха-ха! — раскатисто звучал смех.

— Эй, кто там смеется наверху? — рассердись, крикнул Скороход.

— Ку-ку! Ку-ку! Ловко вышвырнул вас старый отшельник. Ха-ха-ха!

Копуша и Скороход узнали Кукушку.

Они вспомнили, как она, просыпаясь рано утром, куковала над полем и хохотала над своими снами. Вспомнили, что она любила подтрунивать над ними.

— Скажи-ка, — обратился к ней еж, — кто этот грубиян? Как его зовут?

— Вот тебе и на! Не знаешь Барсука? Да ведь это такой чудак, каких мало. Старый холостяк. Ни с кем не водится. Угрюмое существо. Я все про него знаю. Вот уже десять лет, как я скитаюсь по этим лесам, и на этой липе я провела, можно сказать, свои самые лучшие годы. Да, я помню его семью, помню, если хотите, и его род. Жирные и грубые существа, которые никогда не смеются и из которых слова выдавить нельзя — себялюбцы, скрытные, холодные. Им только бы лежать спокойно, наслаждаясь своим одиночеством. Да-а, знаю я ихнего брата!

— Почему он нас выгнал? — спросила Копуша, — Мы были у самого выхода и не могли насорить в его жилище…

— Как ты бестолкова, моя милая! — оборвала ее Кукушка. — Неужели не можешь попять того, что я тебе говорю. Такой у него характер. Он не выносит никого, кроме самого себя. Жизнь его идет своим чередом, тихо и гладко. Выходит он из норы в одни и те же часы, в одни и те же часы возвращается. Весь день сидит дома. Если уж очень жарко, то вылезет из норы и уйдет вон в те заросли, что за насыпью. Там есть одна колода. Вот он и лежит под ней в холодке, покуда не стемнеет. Потом встанет, прислушается и примется зализывать шерсть, прихорашиваться — будто этой щетине нужен уход, — надуется, примет строгий, важный вид и зашагает по тропинке. А шагает-то медленно, степенно, словно боится себе ноги вывихнуть. Возвращается под утро сытый, посапывает тихонько от удовлетворения и тут же заваливается спать. И не приведи кому бог переступить порог его жилища…

Некогда тут жила его семья. Но всех его родичей какая-то хворь уморила. Только он один и остался. Зарыл их где-то в лабиринте своей норы и заделал многие из ее входов. Она так велика и так многочисленны ее коридоры, разветвляющиеся глубоко под землей, что, если кто пойдет по ним, то наверняка заблудится. Входы, выходы, отдушины, через которые поступает внутрь воздух, логовища для зимней спячки и всякое еще… Мне про это лисица рассказывала. Она любит потешаться над ним, чем приводит его в ярость. За лето и осень Барсук отъестся как свинья и станет все реже выходить из логова. Зимой я улетаю в Египет — эх, хорошо там, тепло — настоящий курорт! — а он ложится и засыпает мертвым сном…

— И мы засыпаем, — сказал Скороход, но Кукушка не обратила на него никакого внимания. Ей хотелось поболтать, и она не слушала никого, кроме себя.

— Спит он так долго и так крепко, что просыпается лишь весной. Ну, а кума Лиса, которая летом спит где попало, входит в нору Барсука и хозяйничает там, как у себя дома. «Я, говорит, притащу, бывало, с собой какую-нибудь курочку или зайца, либо еще какую добычу, усядусь там и наемся досыта. Полежу себе спокойно, потом похожу по лабиринту, полюбуюсь, как он спит. Зароется, говорит, в землю, как свинья. Подумаешь, что умер и окоченел. Ну, а как начнут таять снега и проснется Барсук — тогда берегись, не подходи к нему близко. Он тогда злой, голодный, отощавший — не попадайся ему на глаза. А как осмотрит свое жилище, так становится сам не свой, словно бес вселяется в него». Лисе же, которую я уважаю за ее веселый нрав и за то, что она любит, как и я, побродить, наплевать на такие угрюмые существа, как Барсук… За зиму она натащит туда разного хламу и теперь посматривает откуда-нибудь и тешится его яростью. А он выносит мусор, прибирает нору, пыхтит, ха-ха-ха!.

Кукушка захохотала, отряхнула с перьев капли воды и стала продолжать:

— Иногда, рассказывает Лиса, он просыпается и зимой, если потеплеет. Тогда, говорит она, надо держать ухо востро, если он накроет меня у себя, — несдобровать мне, сестрица. Зубы у него, как шила, когти на ногах такие, как у медведя. Да к тому же, куда его ни укусишь, ему все нипочем. Шкура у него жесткая, прочная, только пуля ее пробивает. Поганый зверь! Но как вылезет из своей норы — сразу беспомощным станет: бегать из-за жира не может, да и ноги у него короткие… как у тебя, Скороход, — не утерпела Кукушка. — Между вами, кажись, есть сходство, — прибавила она и прыснула. — Твоя шерсть даже еще безобразнее, чем его щетина, и ноги у вас у обоих короткие, да и характер один…

И Кукушка, верная своему веселому и беспечному нраву, начала подтрунивать над нашими путешественниками, как она это делала на поле.

Скороход и Копуша молчали. Они знали, что ее не переговоришь, и решили лучше не связываться с нею. Она слонялась каждое лето по лесу, перелетая с дерева на дерево, сносила свои яйца в чужих гнездах, чтобы их высиживали маленькие певчие пташки, жила разгульно и беспечно. А осенью отправлялась в теплые страны. Ей было известно все, кроме стыда, и никто не смог бы заставить ее замолчать.

Когда перестал дождь, Скороход и Копуша выбрались из своего убежища и двинулись через лесистые горы, вершины которых были подернуты синей дымкой.