По мостовой из звёзд

Уходят воины…

Колокол звонил протяжно и печально, эхом проносясь по улочкам Верска. Крепкий дружинник раскачивал его. Колокол был закреплен высоко над землей на балке, и назывался качающимся. Дружинник раскачивал за веревку не язык колокола, а балку, на которой он был закреплен. Сама звонница была установлена на полутораметровом каменном помосте. К вершине помоста, изгибаясь спиралью, вели две лестницы.

Саша стоял с обратной стороны площади, рядом с олерисом и смотрел на разворачивающееся действо. Народ, вслушиваясь в тревожный звон колокола, стекался к площади. Вокруг звонницы образовывалось бурлящее скопление сотен горожан. Из толпы неслись вопросы и возгласы.

— Пошто сбор то?

— А ты не слыхал? Лесники появились на востоке!

— Ну дак, гляньте, сколько народу бежало…

Князь стоял на помосте перед колоколом. Он был одет в багрового цвета сапоги, штаны и рубаху с короткими рукавами. Под рубахой скрывалась кольчуга. Отливавшая синевой, длинная, почти до колен. На поясе Бореада висел неизменный изогнутый меч, а плечи укрывала тяжелая багровая мантия, отороченная мехом.

Самым примечательным Саше показался головной убор. Выполненный в виде четырех равноудаленных тонких дуг, из красного металла. Дуги, как четырехпалая рука, охватывали голову. Две скрывались в волосах, еще две, как у венца, уходили к вискам. В месте схождения дуги образовывали небольшой острый треугольник, вершиной направленный к носу. И в центре этого треугольника красовался огромный черный камень, окаймленный четырьмя поменьше. С крайнего левого, по часовой, это были камни зеленого, как изумруд, белого, как алмаз, желтого, как топаз, и голубого, как сапфир цветов.

— Адения, — пояснил олерис название венца, в ответ на Сашин вопрос.

Перед толпой собралась группа людей, одетых в простую, но добротную одежду. Большей частью они были немолоды, многих украсили белые нити старости. Это были главы городских общин и ремесленных слобод. Один из них выступил вперед и проговорил, прижимая к груди шапку:

— Уюта в твой дом, гибкости твоему мечу, мудрости уму и удачи рукам. Позволь спросить, светлейший, зачем созвал народ? Али напасть какая?

— Верно говоришь, напасть, — ответил князь.

Бореад говорил неспешно, каждое слово веско ложилось поверх голов.

— Слушайте же, кровь неба, беда надвигается. Племя лесное выходит на наши окраины, жгут наши села, опустошают земли. Да вы и сами знаете. Мало ли среди вас тех, кто бросил свои дома и бежал под защиту стен?

В толпе загомонили, оглядываясь. Многие кивали, поддакивали.

— Да что их боятся, всегда их били и бить будем! — прокричали в толпе.

Возглас этот поддержали одобрительным ропотом.

— Страшен наш старый враг. Не тот он, что знали мы раньше, — произнес князь, — изворотливы стали и хитры, зверей на нас гонят и сами зверям подобны. Ни старых, ни молодых не жалеют. Более того, священного ящера извели.

Толпа забурлила, возмущенная.

— Созывай ополчение, княже! — крикнул кто-то, и крик его подхватили соседи.

А князь продолжал:

— Но и это не все. Вести дурные пришли с севера. Видели корабли ришей на Ледяных берегах… а все вы знаете, что это значит.

Саша смотрел, как толпа неожиданно притихла. Новость придавила людей внезапно, но разом, пробрав каждого. Похоже, горожане действительно знали, что это означает. И ничего хорошего в этом не видели.

— Что же делать, светлейший? — выступил один из старост.

Люд молчал, ожидая слов князя.

— То же, что и прежде, кровь неба. Не был никогда Верск сломлен и не будет. Защищать будем нашу землю и никому нас с нее не согнать, не испугать, — мрачно произнес князь, — на кого нам рассчитывать, кроме как на себя? И пока северные берега пусты, следует нам расправиться с лесным племенем. Потому и созвал я вас здесь. Сроку у нас — меньше седмицы и нужны мне лишь самые храбрые и расторопные, — он повысил голос. Теперь речь разносилась далеко, добираясь до самых крайних. — Готовы ли вы? Поддержите ли меня, защитите ли родную землю?

Площадь захлестнула волна одобрения и криков поддержки. Задвигалась площадь, забурлила, а князь уже подозвал старост. Следовало организовывать отряды, вооружать народ и собирать обозы. Не впервой было горожанам покидать дома ради бранного поля и доблести жаркой битвы. Деловито собирались, без суеты. Каждый знал, что делать. Но, как и положено, князь уточнял, раздавал указания, направлял.

Саша стоял напротив огромной каменной статуи Пальда. Так же, как и на малых деревянных статуэтках, стоявших в домах горожан, здесь было четыре образа, сливавшихся в один — правитель, ученый, торговец и мать. Только на этой статуе образы не держали рук соседа, а протягивали их вперед. Четыре руки, четыре чаши в них. Чаши едва заметно дымили, испуская приятный пряный аромат.

Внутри храм был украшен золотой лепниной, расписан картинами, изображавшими создание мира, рождение Пальда и первого ласчи. Светлый и просторный, он, как и знакомые Саше земные храмы, построен был так, чтобы голос читавшего службу разносился во все концы храма. И потому здесь говорили шёпотом.

Сейчас служба не проводилась. Но даже при этом в храме было полно народа — ведь это был один храм на весь многотысячный город.

Олерис пригласил его сюда не случайно. Несколько минут назад он закончил службу, где предъявил народу Сашиного ласчи. Сам мальчик в белом одеянии, как у священников, хотя и попроще, стоял рядом с олерисом, держа ящера на руках. А олерис говорил о том, что Пальд снизошел до людей. Указывал на священного ящера, признавшего человека.

Эффект был потрясающий. Люди молились и кланялись, и после службы отправились разносить весть по городу.

— Пальд с нами, — говорили они.

А Саша получил возможность поговорить с олерисом о храме.

— А где все служители?

За все время Саша заметил лишь одного, в серой одежде, пробежавшего по храму и исчезнувшего также таинственно, как и появился.

— Под землей. Видишь дверь? — олерис указал на небольшую, малозаметную дверь в основании статуи, под образом ученого. — Там служители Пальда.

— Почему именно там? Разве они могут там жить?

— Почему ты решил, что они там живут? Они живут в городе, как и все. Подземелье строится со времени основания храма, на протяжении десяти лет. Между прочим, до сих пор.

Саша хотел спросить зачем, но в этот момент вмешался Ворон.

— Думай и наблюдай, сказал он.

Саша подумал и понял сам. Где могут спрятаться люди, во время осады? Конечно здесь, в храме. И где, как не в самом надежном строении, хранить продукты и материалы на случай той самой осады? Только здесь и в тереме. Но деревянный терем мог гореть. А каменный храм — нет. Поэтому и храм был один, зато надежный.

Олерис подтвердил его мысли. Удивленно заметив, что мальчик довольно наблюдателен. Хотя под землей Саша не был, но олерис рассказал, что там все гораздо проще — узкие каменные коридоры, переходившие в такие же темные каменные мешки, где хранились городские запасы зерна, воды, вяленой рыбы и мяса.

Саша слушал олериса и думал о том, что ему пора идти. Ворон звал его за город.

Саша помогал олерису со службой не просто так. Олерис поселил его в тереме. Хотя Саша и сомневался — выбрать дом Ярда или резиденцию князя, перевес был слишком большой. Если и можно было где-то узнать больше об окружающем мире — то только в тереме. И он, тепло попрощавшись с Паном и его братом, перебрался в княжеские хоромы.

Бывало, и к Пану захаживал. У него теперь имелась уйма времени, и оно не пропадало зря. Хотя самое важное для Саши дело не двигалось с места совсем. Прошла почти неделя, а он так и не смог найти способ добраться до цели. Наездник наотрез отказывался куда-либо его отвозить. Родам вообще был теперь довольно раздражен. Еще тогда, когда Остег принял решение помочь князю, старший наездник на трое суток улетел в горы.

Горный князь не отменил решения Остега, узнав о его участии в походе. Более того, он не согласился с мнением наездника о силе лесного народа. Он считал, что это лишь преувеличение. И Родам вернулся ни с чем.

В отсутствии старшего наездника Саша свободно входил в шатер. Благодаря ящеру и разрешению Родама, Сашу пускали стражники, и он мог общаться с другими наездниками. Родам показал однажды Остегу, что карраны слушают ласчи, снова подведя мальчика к птице. Остег также разрешил помогать наездникам — именно он был командиром Небесных Владык. И Саша убирал за карранами, седлал, чистил и кормил. Делал все то же, что делал каждый начинающий наездник для своего каррана.

Удивительно, но все птицы относились к его присутствию как к должному. Вели себя также смирно, как и с хозяевами. Для их своенравного характера это было необычно.

Хотя Саша познакомился со всеми горными воинами, помогая в сборах, никто из них ему также помочь не мог — все они отправлялись на восток. Да и считали они, что Родам прав, отказывая мальчишке в совместном полете.

Наездников воспитывали с детства, потому как, управляться с птицей было сложнее, чем с теми же стидами. А Саша не умел и последнего, неудивительно, что для него это было слишком опасно. К тому же, у него не было месяцев на тот путь, что проделывали начинающие наездники, обучаясь искусству полета.

Саша мог бы впасть в отчаяние, и так почти случилось, но Ворон повлиял на его отношение. Саша выбрал ожидание. Да, время неумолимо уходило, но и сделать он ничего не мог сверх того, что уже сделал. Как и говорил олерис — ни один корабль не рисковал углубляться далеко в воды Ледяного океана. Лишь рыбацкие лодки ходили у берегов. И потому нужна была птица…

Да, старший наездник отказал ему. Но Саша, при каждой встрече, снова и снова упрашивал Родама помочь. Жаль, что разговоры при таких встречах происходили нечасто и длились недолго. Даже при том, что немалую часть дня Саша проводил с наездниками. Все они готовились к походу, наравне с войском князя и были слишком заняты подготовкой снаряжения и имущества.

Надежда теплилась лишь на одном хрупком основании — старик не отправлялся вместе со всеми. Он единственный оставался в городе. Так было необходимо, чтобы поддерживать связь с его родным княжеством.

Уходил день за днем. Время утекало в разговорах с Вороном и многочисленными знакомыми, уходом за ящером, наблюдением и прогулками по городу. Хотя здесь, как раз, оказалось нечего смотреть. Средневековый город был полон грязи на улицах, на телах и в душах. Многочисленные постоялые дворы красили будни бедных бездельников, охота и гулянки — будни бездельников богатых. Ну а трудящихся украшали мозоли и легкие, полные дыма кузниц, пекарен, печей для глиняной посуды…

Ящер открывал мальчику дорогу почти повсюду. Обоих горожане, при встрече, считали своим долгом пригласить в гости, выказывая ящеру почет не меньший, чем князю.

Даже к запахам грязи, царившим в городе, мальчик стал привыкать. Стал различать в этом сплетении тонкие нити быта, животных, пекарен и тёса деревянных домов. Привык.

Но, на самом деле, кроме храма и рынка в городе нечего было посещать. Иногда он через олериса получал доступ в библиотеку. Книги, написанные как сказки, и полные историй, иначе как сказки не выглядевших, были интересны. А иногда его приглашал Ареил. И, кроме того, Ареил приглашал не только его — в тот день, когда они были в шатре, он пригласил и Рию. Проводить время с этими двумя молодому князю казалось более интересным, чем игры с детьми советников и служилых людей.

Однако, как и весь город, Ареил был затронут суетой предстоящего похода и свободного времени имел немного. Казалось, только Саша имел столько времени. Хотя и понимал, что у него времени мало как ни у кого из окружающих. Но понимание не помогало сдвинуться с места. Он только смотрел, как остальные сновали по своим делам, и завидовал.

Хорошо, что Рия имела времени достаточно. Часто Саша проводил время с ней. Сходить на городские стены, на рынок или на рыбалку или устроить какую-нибудь проказу… да даже просто взглянуть на местных животных. Это было гораздо веселее всего остального.

Как же жадно Саша дышал, оказавшись впервые за городом, в сопровождении девочки… Здесь, если ветер не нес запахи улиц в их сторону, можно было наслаждаться не загрязнённым ни индустриализацией, ни отходами средневекового города воздухом. Воздух приносил ощущение посевов и пастбищ, лугов и озер, находившихся за многие километры от города.

И как здорово было просто сидеть на берегу реки, не думая ни о выдуманных, ни о настоящих сложностях. Говорить только о форме облаков над головой, о траве, пробивавшейся сквозь пальцы и о том, какая же будет ввечеру погода…

Ворон настойчиво напомнил мальчику, что пора идти. Саша простился с олерисом и вышел на храмовую площадь.

Сам храм был выполнен в виде четырехлучевой звезды, с одним входом, направленным между образами ученого и правителя. Из светлого, слегка голубоватого камня, высокий и необычный, он был виден далеко с разных концов города. Снаружи он был абсолютно гладким, без колонн, выступов, бордюров — лишь четыре острых грани на вершинах лучей, сходившихся в шпиль.

Между лучами располагалась храмовая площадь, по которой сейчас шагал мальчик. Разделенная лучами на четыре части, мощеная камнем: грубыми неравными блоками, отёсанными сверху, но все же не просто утоптанная земля, какую Саша мог видеть по всему городу. На площади часто, вразброс, росли деревья. Видно было, что за ними ухаживают. И более всего площадь напоминала Саше рукотворный, мощеный камнем парк — настолько много деревьев здесь росло.

Саша пытался определить вид этих деревьев, проходя мимо. Не смог — деревья похожи были на клены, но с гораздо более вытянутыми листьями. Мальчик остановился у одного из них, вгляделся в подрагивающую в такт ветру крону. Подумал о том, что самое интересное в этом мире должно находиться не в человеческих городах. Если бы у меня было время, думал он, я бы посвятил не меньше года этому миру. А может и два. Но времени не было и, скрепя сердце, Саша вышел с площади и свернул на грязные улочки города.

Петляя по ним, он прошел мимо кабака. Раньше здесь собирались пьянчуги. Теперь стояли три телеги, груженные провиантом с уже впряженными в них быкоподобными животными. Скоро эти телеги должны были отправиться в войсковой обоз. Весь город был поглощен предвоенной суетой. И печи по всему Верску работали в полную силу, поднимая над городом облако смога.

Лично Саша ничего хорошего в походе не видел. Ни для себя, ни для города. И находиться в подавленном суетой городе становилось невыносимо. Потому, оказавшись за массивными воротами города, мальчик вздохнул с облегчением.

Саша взглянул на широкую дорогу, скрывавшуюся между лугами далеко на горизонте. Как и раньше, дорога была полна беженцев. Люди все еще продолжали бежать, ведь лесники выходили из лесов все дальше.

Мальчик не глядел на беженцев — повидал достаточно, за те дни, что провел в городе. Ему нужен был лес, где можно было уединиться. А ближайшая роща была в часе ходьбы, далеко за полями, сжавшими город в объятиях. В ту далекую рощу и направился Саша.

Занятия позволяли Саше не томиться ожиданием. Благодаря Ворону он понимал, что не теряет время зря.

В этот раз он наблюдал за собой. Наблюдать можно было за вещами извне, оставаясь лишь субъектом. А можно было и затем, что внутри, являясь и объектом, и субъектом.

— Так может только человек, — говорил Ворон.

Наблюдать наблюдателя. Саша пытался посмотреть со стороны на свои действия. Не пытаясь остановить поток мыслей, но наблюдая за ним. И, честно сказать, пока что у него это выходило не слишком хорошо. То поток мыслей, то звуки природы уносили наблюдателя.

Но наблюдение касалось только самого мальчика и его понимания мира.

— Ведь твое видение мира зависит не от мира, а от воззрения, — повторял Ворон.

Поэтому Ворон требовал всё больше. Не только часы наблюдений, но и долгие разговоры, физические упражнения.

— Тело должно быть достойным вместилищем духа и… души, для человека, — говорил он.

Но и это было не всё. Прошли недели с того момента, когда Саша появился в этом мире и перекресток теперь был ближе, чем когда бы то ни было. Потому что Ворон учил его видеть возможности.

Чаще всего это выглядело как сказка, как чьи-то фантазии и небылицы. Он мог видеть то, что могло бы произойти и то, что может произойти. Мог видеть то, что происходит где-то еще. Иногда он видел то, что действительно происходило или произойдет. Хотя Ворон называл это возможностями этого мира. И Саша был с ним согласен. Он каждый раз ощущал, что любая из возможностей может стать правдой… лишь бы он принял ее.

— Это иллюзия, Ворон?

— Нет. Но если ты примешь ее сейчас… Это будет для тебя иллюзией. Просто очередной сумасшедший и это еще одна опасность.

Еще Саша учился ходить, так же, как чуть не сделал это во время встречи с хорхи. Ворон учил его наблюдать за собой, пытаясь воспроизвести условия тех случаев. Хотя катализатором в случае с хорхи был страх, Ворон помогал ему отсеять это чувство, оставляя истинную причину. И иногда Саша чувствовал, что есть что-то рядом… Что-то, что является настоящей причиной. Той же, которая дала ему возможность попасть в этот мир, воспользовавшись Местом.

Каждый раз Ворон давал ему образы, помогая вызвать ощущения. Он создавал условия. И каждый раз Ворон опасался, что Скиталец уйдет и не вернется, но не объяснял — куда. Он лишь говорил, что возможности могут погубить. Поэтому он никогда не давал ему зайти слишком далеко. Особенно опасным Ворон считал поддаваться чувствам.

— Не только страх, но и другие сильные эмоции заставляют тебя неосознанно влиять на Перекресток. Однако, чем сильнее эмоции и масштабнее их результаты, тем больше вероятность, что произойдет инверсия. Отдача отнимет у тебя не только эти чувства, но и разум.

— Я справлюсь, — отвечал мальчик. Но не слишком уверенно.

Саша стоял на площади рядом с олерисом. Клык сидел у него на плече, заинтересованно наблюдая за скоплением людей. А вокруг собралось множество священников, разных рангов. Одни был одеты в серые одежды попроще, другие, как олерис, в белоснежные одеяния. А некоторые — в черные мантии.

Чуть дальше стояли и все знатные лица города. Княжеские советники, затем — старосты и купцы. И вдали все было заполнено народом. Одна группа переходила в другую без разрывов. Места просто-напросто не хватало. Если бы колокол располагался на храмовой площади, то места бы хватило всем. Но этот колокол был светским, не религиозным. Храмы вообще не использовали колоколов. Поэтому, колокол поставили на небольшой площади перед княжеским теремом, на сходе нескольких улиц. Эта площадь возникла гораздо раньше храма, и колокол был ее центром. Может даже причиной ее спонтанного образования.

Саша видел скопление на этой площади второй раз. Первый — когда князь созывал народ. Теперь колокол не звонил, но людей было гораздо больше. Ведь здесь находилось собранное войско. Точнее, лишь основная его часть — дружина. Большая часть ополчения уже находилась за городом, собранная в колонны. Войско было готово к походу.

Вдруг рядом с Сашей возник Ареил. Молодой князь заметил друга в толпе и протиснулся поближе. Он был одет в праздничные одежды — багровые одежды, плащ… даже короткий кинжал, украшенный драгоценностями.

Саша был рад появлению Ареила. У него можно было спросить всё, что в происходящем было непонятно. И получить простой ответ. Олерис не всегда отвечал ясно. Иногда, специально, довольно туманно.

— Еле вырвался. — Ареил показал глазами на скопление княжеского двора. Там стояла княгиня, окруженная женами советников, няньками, и просто дворовыми девками. Это было красивая и высокая женщина. По Сашиным меркам мать Ареила была полновата. Но по местным канонам — почти идеал. К тому же, ее лицо было очевидно красивым — тонкие брови и нос, длинные ресницы и чувственный рот.

Княгиня плакала. И не только она. Казалось, все женщины в толпе плакали и причитали, провожая мужей и сыновей на войну. Такова была традиция, таковы были и их чувства, которые считалось зазорным скрывать, а не наоборот. Момент, когда они бросались к мужчинам, обнимая их, уже прошел. Так же, как и напутствия старейшин и советников, остававшихся управлять городом. Теперь мужчины взбирались на стидов, занимая места в колонне. Все ожидали приказа князя. А он произносил совету последние напутственные слова.

Саша не слушал, он рассматривал воинов. Вся личная сотня князя, верхом на великолепных стидах, была одета в более качественные доспехи, чем всё, что Саша видел раньше. Морды и бока стидов были закованы в сталь. Поверх кольчуг красовались стальные пластины в виде дисков или ромбов, закрывавшие спину и грудь. У многих были закрыты плечи и голени, бедра также защищены пластинами. Шлемы у всех были одинаковы — оставляли открытыми только лица, притом на нос опускалась защищавшая его пластина.

Сам князь сидел верхом на крупном, но очень изящном стиде. Поверх кольчуги был одет самый настоящий панцирь, охватывавший грудь, но оставлявший, для свободного поворота, уязвимым живот. В металл были закованы и плечи Бореада. Наплечники закрывали не только их, но и шею от удара со стороны. На руках — кольчужные перчатки, обитые металлическими пластинами. Пластинчатая юбка, защищала бедра. Закрыты были и голени. На голове красовался шлем, оставлявший открытыми лишь глаза и рот — остальное закрывалось плавными изгибами металла. На вершине шлема сидела металлическая статуэтка священного ласчи.

Меч князь, похоже, никогда не менял — все тот же, изогнутый, со вторым лезвием на рукояти. За спиной висел большой круглый щит, обитый металлом. Плаща на князе не было, наверняка чтобы никто не мог стащить Бореада со стида, ухватившись за ткань. Но было видно атласный квадрат ткани, закрепленный между наплечниками и у нижнего края грудного панциря. Когда Бореад поворачивался, Саша мог видеть изображение пустоши, над которой светила луна. На поверхности этой пустоши был изображен четырехлистный цветок. Все было вышито белыми нитками.

Саша и раньше видел это изображение — на воротах княжеского терема и в княжеских покоях. Но встречалось оно не слишком часто, уступая, обыкновенно, изображению ласчи или статуи Пальда.

— Это ваш герб? — Спросил Саша, обернувшись у Ареилу.

— Да, родовой. — Ареил немного промолчал, а потом вдруг задумчиво заговорил — Однажды я спросил отца, почему он не сменит его, ведь он некрасив и непонятен. Он промолчал. Тогда я сказал, что герб мог бы быть ласчи или чем-либо другим, какая разница? Чем ему так дорог именно этот, старый герб? Он сказал мне, что этот герб дорог кровью, которой за него было заплачено…

— Он прав.

— Да, когда я был мал, этот вопрос действительно не казался мне глупым. Но дело в другом. Я запомнил его слова и тогда же многое стал понимать в его действиях. Не только герб — многое, что люди легко отбрасывают, отбрасывать так просто нельзя. То, что оплачено кровью и хранит в себе историю — это сердце и дух народа. Те, кому это кажется рухлядью… глупцы. Они могут кричать о пользе для народа, разрушая старье, как они его обзовут, но так они убивают основу — убивают сам дух, скрепляющий народ — его историю и связь с богом. Эти люди — враги, но враги не по своему убеждению, а по своему невежеству.

— Почему ты вспоминаешь об этом?

— Я… не знаю. Наверное, я боюсь, что скоро все эти вопросы коснутся меня. Ты даже не представляешь, какая это ответственность — решать за других людей. Можно, конечно, просто делать то, что кажется тебе правильным, не вдаваясь в долгие рассуждения о благе народа и следование божественному пути… Но это не настоящий правитель. И я воспитан совсем не так. Для меня это будет тяжело.

— Ты зря думаешь о том, чего еще не произошло. Верь в лучшее, быть может это и не изменит ничего… но, по крайней мере, вера сделает всё гораздо проще.

— Да, ты прав, пожалуй. Только, не могу я не думать. Может, просто беспокойство временное и скоро пройдет, — Ареил замолчал, а затем перевел тему. — Тебе кажется красивым тот меч?

Саша взглянул, куда указывал собеседник. Ареил указывал на человека, чей стид стоял по левую руку от князя. Этот всадник был одет только в черное. Его доспехи не уступали княжеским и более того, он был почти полностью закован в пластины — даже живот. А его шлем оставлял открытыми только глаза. За спиной развевался плащ, и у него совсем не было щита. Его оружием был длинный обоюдоострый меч с волнистым лезвием, явно двуручный. Когда Саша взглянул на воина, Клык на его плечах зашипел.

— Да, меч красивый. А что?

— На самом деле такой меч оставляет ужасные рваные раны. Из-за этого на Ульра косо смотрят. Не подобает сыну священника таким оружием сражаться. Плохой характер. Наверное, поэтому отец всегда держит его подальше от города, в постоянных походах. Зато, говорят, лесники боятся и ненавидят его.

Саша еще раз взглянул на Ульра. Теперь он видел, что на черном плаще был изображен шестилапый ящер. В одной руке ящер держал кинжал, в другой — книгу, в третьей — меч, в четвертой — щит. Пятая лапа держала монету, а шестая — стрелу.

— Он сам выбрал себе такой герб, — словно прочитал его мысли Ареил. — В одном ему не откажешь, он не боится сражаться без щита.

— А это кто? — Саша указал на седого воина по правую руку от князя.

— Дереим. Голова. Лучший военачальник у отца. Недавно вернулся с востока, вместе с Ульром. Но обычно он здесь, в городе.

Дереим был одет во все коричневое. Доспехов у него было меньше, чем у его соседей слева. Кольчуга, клепаная кожа и длинное копье, с широким лезвием. Нагината — вспомнил Саша земной аналог, только более гибкий. Таким можно было не только колоть, но и рубить. Возможно, поэтому на нем не было тяжелых доспехов. Такое копье требовало легкости движений.

Пока Саша рассматривал воинов, Бореад закончил речь и дал отмашку. Передние ряды тронулись, дрогнула земля под ударами сотен копыт. Дереим и Ульр погнали стидов в начало колонны. Женщины бросились следом, а мужчины ободрительно выкрикивали что-то.

А затем один за другим в небе появились карраны. Величественные птицы описывали круг над городом, прежде чем унестись вдаль. Они отправлялись разведывать дорогу для войска, исчезая в облаках где-то далеко на востоке.