По ту сторону фронта

Николай Велько

Мы надолго распрощались со своими боевыми товарищами, с некоторыми из них мне уже не суждено было встретиться. Не удалось мне встретиться и с Николаем Велько, которого за немногие месяцы пребывания на Выгоновском озере я успел по-настоящему оценить и полюбить. Заканчивая белорусский период своих воспоминаний, я чувствую, что он был бы не полон, если бы я не рассказал об этом простом и честном человеке, славном патриоте, неутомимом борце за счастье белорусского народа, все, что знаю, что слышал от него, что сообщили мне о нем наши общие друзья.

Вот он опять входит в мою память: плотный, чуть-чуть сутуловатый, в обычном своем ватном пиджаке и черной кепке, как входил, бывало, в нашу партизанскую землянку, возвращаясь из далекой разведки. Ясно вижу его простое лицо с крупными чертами, прямой нос и серые, чистые, не умеющие прятаться глаза. Говорят, что в глазах отражается внутренний мир человека. Так и в глазах Велько, кажется, отражался весь его характер, характер человека прямого и чистого, без единого пятнышка на совести, верного в дружбе и в ненависти.

Он любил жизнь и детей, любил солнце и родные чащи Полесья, ветерок, пробегающий по вершинам сосен, птичий гомон в кустах, скромные полесские цветы… Жизнь с детства учила его голодать и работать. А сил было много и голова светлая и руки золотые. Чего только он не умел, чего только он не делал! И пахал, и сеял, и плотничал, и сапожничал, и печи клал, и лес рубил, и сплавлял его по капризным полесским речкам. Но как бы он ни ломал спину, как бы рано ни вставал, как бы поздно ни ложился, нужда все так же теснила его. Поле, которое он пахал, и зерно, которое он сеял, были чужими, а его семье едва хватало хлеба. Прекрасные строевые сосны и кряжистые дубы, которые он рубил, тоже принадлежали панам, а у него в хате ребятишки ползали по холодному земляному полу, и нечем было покрыть эту землю: панский лес слишком дорог для мужика. Хорошим он был охотником. Всякого зверя, всякую птицу знал и не терял попусту заряда, но и охотиться можно было не всегда и не везде. Леса ясновельможных князей Радзивиллов со всех сторон окружали его родную деревню Борки, а князья для своей охоты, для своей шляхетской забавы строго берегли лучшую дичь в лучших угодьях.

Так было в далекие царские времена, так было и при Пилсудском, и после Пилсудского. Казалось, просвета не будет в этой жизни. Но никакая нужда, никакой гнет не могут отнять у человека последнее. К Николаю Велько пришла в свое время любовь со всеми ее радостями. Он женился на девушке из такой же бедной семьи и еще упрямее продолжал работать. На чужой земле, в чужом лесу. Появились дети — он в них души не чаял. Возвращаясь домой с лесоразработок или с охоты, находил время нарвать своим малышам (а их уже было четверо) земляники или малины. А если бывали деньги, сам недоест, а уж прибережет им какой-нибудь гостинец. Дети росли… Что с ними будет? Неужели такая же тяжелая судьба ожидает их? Вот бы их выучить! Вот бы их в люди вывести! — Но разве сумеешь?

Не лучше жили и соседи Велько. Думалось, что мачехой стала им родная земля. И многие бросали ее и уезжали на заработки в чужие страны. Где только не видали белорусского мужика! Даже в Америке, в далекой Америке, о которой ходили тогда самые невероятные слухи. Рассказывали, что там мужик может разбогатеть и сделаться паном. Но уезжали многие, а богатыми что-то не возвращались. Наоборот, приезжали домой еще беднее, чем были, изломанные непосильным трудом. «Нет, — говорили они безнадежно, — это не для нас. Жулику там можно нажиться, а рабочему человеку все равно пропадать». И продолжали ломать спину на панов.

Белорусский народ никогда не был таким безропотным и бессловесным, каким его старались изобразить в старой литературе. Как мог, он боролся с царскими чиновниками, боролся с панами и осадниками. Боролся все упорнее, все ожесточеннее.

После революции Белоруссия оказалась разрезанной пополам. Здесь панская Польша, а там — недалеко, каких-нибудь сто верст на восток — такие же белорусы, такие же полесские мужики, но у них и земля своя и жизнь другая. Там Советы. Там Ленин. Это известно всем. Что бы ни брехали паны, как бы ни отгораживались от Советской страны, земля слухом полнится. Имя Ленина услыхали здесь еще в семнадцатом году и хотя произносили его тайком, но с какой-то особенной теплотой и надеждой. Оно помогало в борьбе, оно придавало силы…

Ленин умер. Большое горе принесла его смерть всем беднякам и всем рабочим земли. Но это горе не сломило их. Нет! Именем Ленина, памятью Ленина клялись они усилить борьбу. Так было и в Западной Белоруссии. Велько хорошо запомнил эти дни. Положение до того обострилось, что хозяева каждую минуту ждали открытого возмущения. В Борки приехал из Ганцевичей усиленный наряд полиции, несколько человек арестовали, за всеми подозрительными следили. И в других деревнях тоже начались строгости и аресты.

Не только собрания нельзя было провести, но и вспоминать о Ленине, говорить о нем на людях опасались. И все-таки сговорились. Назначили место далеко в лесу, в таких трущобах, которые только коренным полещукам известны, куда никакая полиция и ногой не ступала. Велько ушел туда будто бы на охоту. Такие же охотники собрались из Хатыничей, из Люсина, из Свентицы, из Новоселок и из других деревень. Более пятидесяти человек. В лесу у костра провели траурное собрание. Железнодорожник из Лунинца Михаил (только под этим именем и знал его Велько) рассказал о жизни и работе Ильича. Суровые, испытанные бедами и трудом люди долго стояли на морозе с непокрытыми головами, и слезы замерзали у них на щеках. Много нового узнал Велько в этот день. Многое как будто заново открылось ему, как будто прояснилось перед глазами.

Позднее он встретился с Михаилом еще раз. Зимой 1931 года один знакомый Велько из Хатыничей привел железнодорожника в Борки, чтобы сохранить, укрыть его от полиции дня на два, на три. Велько помог Михаилу спрятаться и опять жадно слушал рассказы о революции, о Советском Союзе, о советских людях, о советском счастье, о том, что все люди во всех странах со временем добьются этого счастья. «Все люди рождаются равными, — говорил Михаил. — Не было случая, чтобы один родился со шпорами на ногах, а другой — с седлом на спине». Нам это кажется простой истиной, но для Велько, человека, которому всю жизнь — день за днем — твердили, что он неполноправен, что он «черная кость», что он родился мужиком, а пан рождается паном, — для Велько это было откровением и запомнилось на всю жизнь.

Встречи с Михаилом помогли ему разобраться в жизни, сделаться активным борцом. Теперь он знал, за что надо бороться, к чему надо стремиться. Велько прозрел. А вокруг него была та же нищета, бесправие, полицейский террор. Несмотря на всю его осторожность и неразговорчивость, начальники начинали коситься на него, и кулаки поглядывали подозрительно. Трудное было время.

Но это время прошло, и в 1939 году Велько встретил вступление советских войск в Западную Белоруссию, как давно ожидаемое счастье. Ожили и распрямились люди. В селе появилась школа, настоящая бесплатная школа для мужичьих детей, для детей Велько. А самому ему не только дали землю, на которой он мог сеять свой собственный хлеб, его выбрали депутатом сельсовета, потом послали в район на съезд. Он радостно, с головой окунулся в активную общественную работу, участвовал в распределении земли, агитировал, читал соседям газеты, заботился о школе; сам помогал чинить парты, подгонять оконные рамы и двери. Он побывал в Минске, побывал в колхозах Восточной Белоруссии, увидел, как живут свободные люди, как работают, как хозяйствуют. И у себя в селе начал собирать наиболее активных, наиболее сознательных крестьян — ядро будущего колхоза.

Недолго продолжалось счастье Велько. Разразилась война, навалилась фашистская оккупация. Гитлеровцы беспощадно расправлялись с советскими активистами, и хотя Велько удалось избежать ареста, но оставаться дома он уже не мог. Покинул семью и ушел в лес с ружьем и двумя собаками — Лялюсом и Цыганом, неизменными спутниками на охоте. На Медвежьем островке, около Заболотья, построил шалашик. Там и поселились втроем. Охотник в лесу не пропадет. Вот только соли и спичек не хватало, а заходить в деревню было рискованно: фашисты искали его, расспрашивали о нем. Первое время он так и жил отшельником, не показывался на глаза людям. Домой приходил только в самые глухие метельные ночи, когда никто из его врагов носа на улицу не высовывал, и всякие следы к утру заносило снегом.

Велько не просто спасался на своем островке, не только прятался. Однажды на шоссейной дороге Брест — Ивацевичи подкараулил он легковую машину, убил сидевших в ней двух фашистов и забрал первые свои трофеи: автомат, два пистолета и две немецкие гранаты. Так началась партизанская борьба Велько. Он охотился на врагов Родины, а они продолжали охотиться за ним, и только его собственная осторожность и чутье четвероногих друзей спасали партизана.

Однажды зимней ночью, побывав дома, повидав семью, запасшись солью и спичками, он возвращался к своему лесному убежищу мимо борковского кладбища. Вдруг собаки насторожились. Заворчали. Значит, кого-то почуяли, и, конечно, не зверя, а человека. А партизану-одиночке всякого человека надо остерегаться. Велько встал за дерево, а Цыган с яростным лаем рванулся вперед. Оттуда затрещали выстрелы. Велько не стал отвечать, а сразу бросился в лес. Он был на лыжах, бегал быстро и знал дорогу. Пули просвистели мимо. Погоня отстала. И хозяин, и собаки добрались до шалаша невредимыми.

Другой раз засаду обнаружил Лялюс. Опять была стрельба. На этот раз врагам удалось ранить собаку в правую заднюю ногу. Хозяин не оставил Лялюса, и он не отстал от хозяина, но с той поры остался хромым.

Надо сказать, что обе собаки Велько не могли спокойно видеть фашистскую форму, а Лялюс особенно. Даже много позднее, в нашем партизанском лагере, он зло рычал и бросался на своих, если они были одеты в немецкие шинели.

Почти год собаки были единственными друзьями и помощниками Велько. Целыми неделями ему и говорить не с кем было, кроме них. А в холодные зимние ночи они ложились спать в своем шалаше рядышком: Лялюс справа от хозяина, Цыган слева. Так и согревались, тесно прижимаясь друг к другу.

Чтобы поймать Велько, фашисты пытались подкупить или обмануть лживыми обещаниями его односельчан, но никто из них не поддался соблазну. Угрозы тоже не подействовали. Тогда (это было в мае 1942 года) гитлеровцы назначили срок: если к указанному времени крестьяне не выдадут партизана, отвечать придется им самим — своим имуществом, своей жизнью. Все знали, что фашисты на расправу скоры и не щадят ни правого, ни виноватого. И все-таки верные друзья оберегли Велько. В то время прошел слух о каком-то капитане, который собрал в Краснослободском районе партизанский отряд (это был отряд Каплуна), бот друзья и посоветовали Велько:

— Нечего тебе ходить одному. Иди туда. Там много народу собирается. Сейчас в Залужье остановилось человек тридцать, тоже идут к этому капитану. Вот с ними…

Велько пошел в Залужье и действительно встретился там с группой партизан, возглавляемой лейтенантами Анищенко и Гусевым. От самого Бреста пробирались они на восток, нападая по пути на мелкие фашистские подразделения, разгоняя полицаев, организуя диверсии. Вместе с ними Велько явился к Каплуну, вместе с ними — в составе взвода лейтенанта Анищенко — отправился на первую свою операцию в родные места, к Ганцевичам, и дорога их лежала через родное село Борки.

А между тем срок, назначенный гитлеровцами для выдачи Велько, истек. В Борки нагрянул крупный карательный отряд. Гестаповцы долго допрашивали жену и соседей Велько, пытались выведать что-нибудь у ребятишек. Крестьяне, конечно, могли навести врагов на след, но опять, несмотря на побои и угрозы, никто не выдал народного мстителя. Жандармский офицер, руководивший экспедицией, в конце концов потерял надежду узнать что-либо, и началась расправа. Гитлеровцы убили не только жену, но и детей, и всех родственников партизана — кто под руку попался — более восьмидесяти человек.

Карательный отряд еще не покинул деревню, когда фашисты через своих агентов узнали о движении группы Анищенко и решили устроить ей в Борках засаду.

Анищенко ничего не подозревал. Немного не доходя до деревни, он остановил отряд и вместе с Гусевым, Велько и еще двумя бойцами отправился вперед.

Ночь была непроглядно темная. В деревне — ни огонька, ни искорки, ни звука. Это показалось странным. Ведь обычно в деревне хоть стук, хоть скрип какой-нибудь услышишь и собаки лают. А тут — словно все вымерло.

Как правило, разведчики в крайних хатах стараются разузнать обстановку, но на этот раз Анищенко не заглянул в первые хаты. Может быть, это было ошибкой, неосторожностью, но в данном случае именно это помогло.

Шли серединой улицы, и никто их не остановил. Должно быть, гитлеровцы, ожидая большого отряда (молва в пять раз преувеличивала численность группы), просто не заметили пятерых разведчиков. А партизаны тоже сначала не заметили врага и даже не подозревали, что деревня занята фашистами. Только необычная тишина тревожила и заставляла настораживаться.

Поравнявшись с третьей хатой, разведчики услышали легкий скрип.

— Слышите? — почти беззвучно шепнул один из бойцов.

— Наверно, воду берут из колодца, — так же тихо ответил Гусев.

Но вслед за скрипом раздался негромкий говор.

Анищенко оставил двоих на месте — как бы в резерве, а сам с Гусевым и Велько осторожно пошел на голоса… Плетень. Калитка. У калитки стоит здоровенный мужчина: вышел подышать свежим воздухом, полюбоваться весенней ночью. Он, вероятно, заметил идущих, но не испугался, посчитал, что это свои, А они, только подойдя вплотную, по белым витым шнурам на мундире догадались, что это немецкий жандармский офицер.

— Батюшки! Немец! — вполголоса произнес Гусев и тут же, не раздумывая, схватил его за грудки.

Анищенко наставил на фашиста наган:

— Хэнде хох!

Разведчики думали, что немцев в деревне немного. Они рассчитывали застрелить офицера, а остальных забросать гранатами. Но офицер не поддавался. Обеими руками он отвел в сторону дуло нагана. Тогда и Гусев поднял револьвер. Медлить было нельзя.

— Вася, бей! — крикнул Анищенко.

Гусев выстрелил.

Гитлеровец вскрикнул и упал.

Только тогда партизаны увидели, что в темноте за плетнем еще фашисты, много фашистов.

— Саша, назад! Будем отходить!

И все пятеро бросились обратно по темной улице. Вырвались из околицы. А за ними тарахтели автоматные очереди, одна за другой взлетали осветительные ракеты, ударил пулемет. Но застигнутые врасплох гитлеровцы били почти наугад. Пули взвизгивали над головами, взрывали землю у самых ног партизан, рикошетили где-то рядом.

— С дороги вправо! За мной! — подал команду Анищенко, стараясь перекричать стрельбу, и, не останавливаясь, свернул прямо в кусты, в болото.

— Ложись!

И они поползли дальше, тяжело переводя дух и удивляясь, что из такой переделки вышли живыми…

…Борковские крестьяне сразу же сделали из этой схватки легенду. На другой день Анищенко с тремя товарищами снова подошел к деревне, чтобы выяснить положение. За разведчиками скрытно следовали на всякий случай вооруженные партизаны.

Первыми Анищенко встретились крестьяне, заготовлявшие в лесу дрова. Чтобы не вызвать подозрений, разведчики прикинулись бежавшими из плена — одинокими, бездомными, голодными. Крестьяне накормили их, но упрекнули: что, мол, вон вы какие здоровые, а в лесу прячетесь, хлеба просите. Надо в партизаны идти.

— А где же тех партизан найти? — наивно спросил Анищенко. — Да, поди, и страшно в партизанах-то?

Крестьяне засмеялись, и один — поразговорчивее — опять упрекнул:

— Эх, братки! Да вам бы не то что сала, вам бы и бульбы не надо давать… Вот у нас ночью были партизаны — это настоящие партизаны!

— А что? Расскажи.

— Да что? Немцы хотели им ловушку устроить. Нас чуть не со всего села выселили. Свои войска разместили да полицыантов. Видимо-невидимо наехало на машинах. Огонь не велели зажигать в хатах, собак заставили в погреба загнать, чтобы не залаяли… А не вышло так, как немцы хотели. Пришли два партизана: «Где у вас главный начальник?» Нашли ихнего главного начальника и убили. Что тут поднялось? Неразбериха… А партизаны отошли на середину улицы, встали — руки в боки и смеются. А уж когда они ушли, немцы подняли стрельбу… Вот это партизаны, не то что вы!

— А где же теперь эти партизаны?

— Партизаны там, где следует им быть, — строго ответил рассказчик. — Партизаны никому про себя не докладывают.

— А немцы?

— А немцы забрали убитого начальника и уехали в гмину, в Ганцевичи.

— Ну, спасибо за хлеб и за сало. Спасибо за рассказ. Пойдем отыскивать партизан.

Так Анищенко и его бойцы, сами того не зная, отомстили главному виновнику несчастья, обрушившегося на Велько и его однофамильцев. Но разве сразу за все отомстишь врагу — за кровь, за слезы, за убийство ни в чем не повинных людей?!

Велько потерял всех своих родных, но не остался одиноким — новая семья, семья народных мстителей, окружала его теперь. Отряд Каплуна влился в наше соединение. На Выгоновском озере Велько был у нас старшиной, активно участвовал в боевых операциях и заботился о снабжении партизан. Дела было много, но и за этим делом он не мог забыть о своих самых близких, самых любимых. Часто отпрашивался навестить дорогие могилы, своими руками оградил их, украшал лесными цветами. И, может быть, это покажется странным, приносил на эти могилы ягоды. Зачем? А затем, чтобы птицы туда прилетали и пели там свои песни. Это было как-то по-особенному трогательно, по-детски наивно. Но ведь мы все украшаем цветами могилы любимых людей. Это общепринято, и никто этому не удивляется. Почему же и птиц не привлечь к этим могилам? Пусть поют!

Один раз мы возвращались из Борков, и Велько ушел вперед, чтобы побывать на кладбище. Когда мы подошли (а ночь была ясная, лунная), он стоял у могилы без шапки и говорил что-то, хотя рядом никого не было. Вместе вышли за ограду кладбища, и тогда я спросил:

— Ты что же — молился?

— Нет. Я все снова клятву даю, что никогда не кончу бороться, чтобы другие люди — и дети у них — были счастливее, чтобы горя больше не знали.

И он был верен своей клятве. Он не знал усталости, не мог сидеть сложа руки и, кажется, даже отдыхать не мог спокойно: все свои силы, все уменье отдавал борьбе за народ. Именно таким, по моему мнению, и должен быть в трудную годину верный сын Родины, настоящий народный мститель, настоящий народный герой.

Крестьяне окрестных деревень хорошо знали Велько, сначала как охотника и как неустанного труженика — своего собрата по нужде, потом как одного из борцов против зла и угнетения, как горячего пропагандиста новой и светлой жизни. Во время фашистской оккупации он первым начал партизанить в этих местах, и каждый честный человек верил и помогал ему.

Крестьяне любили Велько, а фашисты боялись его и ненавидели. Его меткой пули можно было ожидать из-за каждого придорожного куста, из-за каждого угла. Знали, что он беспощаден к оккупантам, помнили, что ему нечего терять. Пытались поймать его или убить, назначили награды за его голову, лживыми обещаниями и угрозами старались воздействовать на крестьян. Но ничего не помогало. Велько по-прежнему был неуловим.

Тогда враги пустились на хитрость: ганцевичское гестапо отдало приказ изловить во что бы то ни стало одну из собак Велько.

И вот потерялся Лялюс. Мы вернулись из Борков, а собаки с нами не было. Хозяин не заметил, когда отстал от него Лялюс, не знал, куда он девался… Наверно, остался в деревне. Никто не придал этому серьезного значения, и даже после, узнав, что в Борках Лялюса нет, мы не догадались, что это фашистские козни. Даже Велько не особенно беспокоился: собака и есть собака — вернется.

А на самом деле один из тайных агентов врага заманил Лялюса, запер в сарай и сообщил в Ганцевичи. Приехали гестаповцы, забрали четвероногого пленника и начали с его помощью выслеживать Велько. К ошейнику прикрепили длинную веревку и отпустили, зная, что собака приведет их к хозяину. Лялюс долго водил немцев по лесам и болотам и в конце концов привел на старую нашу базу в Заболотье. Партизан здесь уже не было, база была ликвидирована, а Лялюс не хотел идти дальше.

Фашисты еще несколько раз повторили этот опыт, но собака все снова и снова выводила их на кладки, которые идут к Заболотью. Немцы устраивали засады на этих кладках, но все равно ничего не добились…

…Когда в декабре 1942 года Велько вернулся на Выгоновское озеро, враги еще яростнее принялись гоняться за ним. И он не оставался в долгу.

В ганцевичской полиции был следователь, особенно жестоко издевавшийся над теми, кто попадал в его лапы: он и руки выламывал, и кожу сдирал с живых, и зубы вырывал клещами. Крестьяне пожаловались на него партизанам, просили избавить их от этого чудовища.

— Мало его убить, — сказал Велько, — его надо живьем захватить и судить народным судом.

Так и решили. Выполнение этой задачи было поручено Николаю Велько и моряку Дмитрию Гальченко. Через своих людей они собрали подробные сведения о том, где живет этот злодей, когда уходит в полицию, когда возвращается, какими улицами, где проводит время. А Ганцевичи — городок небольшой, и Велько знал в нем чуть ли не каждый дом, все ходы и выходы, все закоулки.

Поздним вечером тридцать первого декабря следователь закончил свою подлую «работу» и направился домой, чтобы успеть на новогоднюю вечеринку. Но приятели не дождались его: вместо вечеринки он оказался в партизанском лагере.

Утром первого января 1943 года его привезли в Свентицу и судили. Крестьяне и партизаны единогласно вынесли ему смертный приговор.

Куда девалась его гордость! Следователь ползал на коленях, просил и молил, уверял, что он понял свои ошибки, что он исправится, искупит свою вину. Само собой разумеется, что слезы вызывали только омерзение. Предатель был повешен.

К этому времени относятся те письма, которые я получил от Велько. Жалко, что они не сохранились. Хорошие письма! Они являлись как бы продолжением тех долгих разговоров, которые мы вели с ним вечерами на нашей партизанской базе. Человек тянулся к свету, жадно расспрашивал, жадно слушал. Я рассказывал ему о революции, о гражданской войне, о борьбе с кулаками, о капиталистическом окружении, о наших стройках, рассказывал о Ленине. Был у меня с собой экземпляр. «Истории партии», и Велько читал его в свободное время.

И вот в своих письмах он вспоминал об этих беседах. Он хотел учиться, хотел работать, хотел строить мирную жизнь. Лишенный семьи, дома и уже немолодой, он вновь находил какие-то источники бодрости, источники жизненной силы. Ждал, что скоро Красная Армия прогонит фашистов из Полесья, что опять начнется настоящая жизнь. Мечтал поехать в Москву, увидеть столицу Родины, побывать в Мавзолее.

Но он не дождался исполнения своей мечты. Гитлеровцы придумали новую подлость.

В феврале 1943 года безлунной ночью Велько во главе небольшой группы партизан, одетых в белые маскировочные халаты, отправился на задание. Места знакомые. Он шел далеко впереди товарищей. Должно быть, задумался. Это с ним бывало, особенно после расстрела родных. Миновал развилку дорог, и ему не пришло в голову, что группа может свернуть не в ту сторону. Потом спохватился, решил вернуться.

А как раз в это время по другой дороге к развилке вышла значительная группа фашистов. И не случайно: враги были осведомлены и о маршруте Велько, и даже о том, что партизаны одеты в маскировочные халаты. Переряженные партизанами фашисты и сами накинули поверх одежды белые балахоны. У развилки они решили сделать засаду и копошились в кустах, устанавливая станковые пулеметы.

Возвратившийся Велько оказался у них в тылу. Увидав в ночной темноте белесые тени в знакомых халатах, он принял врагов за своих, за другую партизанскую группу. Его удивило лишь, что дула пулеметов повернуты в ту сторону, откуда должны появиться его товарищи.

— Что вы делаете? Там свои, — сказал он.

Только сейчас фашисты заметили чужого, но даже не поняли сразу, кто он. Слишком это было неожиданно.

Внезапно возникшее подозрение заставило Велько сделать несколько шагов назад.

— Мы партизаны, — проговорил кто-то из толпы фашистов по-русски.

Белые фигуры двинулись следом за Велько. Он понял, догадался, что попал в ловушку. И как раз в это мгновенье впереди — и не очень далеко, на повороте дороги — появились его товарищи.

— Стойте! — крикнул им Велько, размахивая одной рукой, а другой хватаясь за автомат. — Стойте! Засада!

А фашисты уже припали к пулеметам, и красноватые вспышки выстрелов заполыхали в темноте. Сзади кто-то бросился к Велько… Удар… Хватают за руки. Крутят их, выламывают… На одного, на двоих, может быть, на троих у него хватило бы силы, но когда по двое повисли на каждой руке, да еще один подкатился под ноги — где уж тут одному человеку!.. И товарищи Велько ничего не могли сделать: под огнем пулеметов и автоматов им самим было только в пору отстреливаться от численно превосходящего и занявшего удобную позицию противника.

Велько оглушили ударом. Связали. Поволокли. К утру доставили в ганцевнчское гестапо. Там заковали в цепи, сделали специальную железную клетку и в этой клетке возили по селам, похваляясь своим успехом и издеваясь над героем. Потом пытали, мучили, старались выведать что-нибудь о партизанах и, наконец, повесили, так и не узнав ничего.

Такова история одного из наших лучших товарищей — народного героя Николая Велько.