По ту сторону фронта

Нешковский заповедник

Батя еще до нашего присоединения к его отряду решил перебазироваться на запад, в хуторок Нешково, одно из самых глухих мест Белорусского государственного заповедника. Отряд разрастался, и Ковалевичский лес для него становился мал. К тому же, и, пожалуй, это являлось главной причиной, Батя вместе со своими парашютистами должен был приземлиться именно там, у Домжерицкого озера, значит, там и будут искать нас советские самолеты. А это даст возможность восстановить утраченную связь с Большой землей.

Выступили вечером двадцать третьего октября, а двадцать пятого утром уже подходили к Нешкову. Места были, и в самом деле, глухие. Кругом болотины, поросшие мелкими осинками и березняком, а среди них, на твердой земле, острова великолепного строевого леса. Между этими островами проходила узкая старая гать.

В воздухе чувствовалось приближение зимы. Холодало. Дождь сменялся снегом, а снег, падая на разжиженную землю, превращал ее в грязное вязкое месиво.

Последний привал… Пока бойцы мылись в проходившем недалеко осушительном канале и грелись у наскоро разложенных костров, Батя вызвал к себе командиров и повел их вперед, внимательно поглядывая по сторонам. За сеткой дождя и снега почти к самой дороге подступал дремучий белорусский лес. Остановились перед громадным дубом, выделявшимся среди других деревьев. Листья его, позолоченные осенью, шелестели над нашими головами и медленно, будто бы нехотя, падали в дорожную грязь.

— Вот здесь, — сказал Батя, — устроим почтовый ящик. Если кто-нибудь оторвется, отстанет и не будет знать, куда мы двинулись, ищите здесь. Между ветвями будем ставить знак — крестовину, две палки вот так (он показал). А записка… Записку будем оставлять (взглянул на компас, прикрепленный к планшетке) строго на запад, под третьим деревом… Идемте…

Довел до третьего дерева.

— Ну, хотя бы вот под этим корнем. Запомните это место.

Позднее такие же партизанские «почтовые ящики» наметил он и в других местах. Ведь отряд находился в непрерывном движении, и никакую базу нельзя было считать постоянной. В таких условиях особенно нужна связь. Установили сигналы для встреч в лесу, в каждом подразделении выделили связных. Кроме того, использовались для связи и надежные люди из местных жителей, а в деревнях имелись партизанские явочные квартиры.

Среди дня добрались до Нешкова. Восемь домиков, стоявших прямо в лесу, в окружении великанов-сосен, казались совсем маленькими. А за этими соснами — болота и болота, не проходимые даже зимой. Единственная дорога, та самая гать, по которой мы пришли, соединяет Нешково с внешним миром. Остальные тропинки ведут прямо в лес (ими пользовались в своей работе служащие заповедника). Подходящее место для партизан.

Здесь мы и остановились на первое время. Вырыли окопы, расставили караулы. А постоянный лагерь начали готовить несколько севернее, километра, за три от поселка.

В Березинских лесах скрывалось немало беженцев и окруженцев. Многие из них приходили к нам, и, хотя мы принимали далеко не всех, отряд все время пополнялся бойцами, часто we обстрелянными или еще не знакомыми с партизанской войной. Были в этих местах и другие партизанские отряды, среди них отряд старшего лейтенанта Басманова, принесший много вреда фашистам.

С первых же дней началась наша оперативная работа: охотились за немецкими машинами на большаке Лепель — Бегомль, взорвали мост через Эссу на дороге Лепель — Борисов, уничтожали телеграфно-телефонную связь.

Получили хорошие вести от Щербины. Узнав о предстоящей перегруппировке немецких частей, он подстерег большую колонну фашистов около полка на узкой гати в Гороховском лесу. Партизаны, скрытно расположившиеся по обе стороны дороги, пропустив разведку, открыли частый огонь по главным силам. Расстояние было небольшое, колонна плотная, почти все пули попадали в цель. Пока фашистам удалось развернуться, горы трупов покрыли гать, а потом партизаны исчезли так же неожиданно, как и появились. Две сотни убитых и около четырехсот раненых немецких солдат и офицеров осталось на месте боя.

Партизанская жизнь полна неожиданностей. Двадцать седьмого октября после успешного боя с фашистами, занимавшими деревню Велевщина, я и капитан Черкасов с группой человек в двадцать должны были по приказанию Бати вернуться в Нешково. Дорога, делающая большой крюк к северу, показалась слишком длинной.

— Пойдем по азимуту. Тут напрямки всего каких-нибудь пять-шесть километров.

— Пойдем.

Мы еще не знали, как обманчивы болотистые леса Белоруссии.

Сориентировались. Установили направление. Пошли. Но почти сейчас же уперлись в болото. Начали обходить его. А там — другое.

Отправились мы часа в два, а к вечеру не только не добрались до Нешкова, но и близко к нему не подошли: нас окружали совсем незнакомые места. И хотя погода была сухая, мы основательно промокли, лазая по болотам.

Смеркалось… Потом совсем стемнело, а мы продолжали шагать, усталые, голодные, поели мы перед выходом на операцию, это было в начале ночи, и вот уже новая ночь подошла, а мы только и видели, что клюкву, которой много было по полянам и на кочках.

В непроглядной темноте набрели на хороший сухой островок и остались на нем ночевать.

Сухой валежник трещал на костре, вскидывая к небу голубые и оранжевые языки. Мы жались вокруг огня и, разуваясь, чтобы просушить портянки, протягивали к костру босые ноги. Клонило ко сну… А в лесу кричала глухим голосом какая-то ночная птица, и какие-то шорохи бродили в чаще, заставляя настораживаться наших часовых.

На другой день подморозило, полетел пушистый и легкий снежок. А мы снова брели по этому звериному бездорожью, и снова Нешково было от нас отрезано цепью непроходимых болот. Даже троп никаких не было, только следы медведей да лосей. Наконец, потеряв всякую надежду пройти прямиком, мы повернули обратно и, проплутав до вечера, выбрались на довольно широкую лесную дорогу. Видно было, что колхозники возили здесь сено. Значит, деревня недалеко. В сумерках мы узнавали знакомые места: поляну, по которой не раз проходили, ручеек, начинающийся в соседнем болоте. Километра три осталось до Стайска. Но мы знали, что почти все селения вокруг заняты карателями.

В темноте подошли к деревне. Сначала огоньки весело замигали нам навстречу и донёсся нестройный гул деревенской улицы. Потом потянуло дымом, жильем и, кажется, даже чем-то жареным.

— Драченики пекут, — сказал кто-то, глотая голодную слюну.

— Как раз для тебя, — зло ответил другой голос.

А мы уже были недалеко от околицы. Звуки становились яснее, вскоре отчетливо послышался характерный гортанный немецкий говор.

— Слышишь? Вот тебе и драченики.

Невольно замедлили шаг.

— Ну что же?

— Выбивать будем!

Я понимал, что здесь может оказаться и рота, и даже батальон немцев, а нас всего-навсего два десятка человек. Но огоньки так звали к себе, а мы так устали, замерзли, были так голодны!..

— Выбивать будем!

И чтобы не медлить, чтобы сомнение или робость не успели закрасться в души бойцов, крикнул пулеметчикам:

— Аминев, давай направо!.. А ты, Кузяев, слева будешь!

Обернулся к остальным:

— В цепь! Приготовить гранаты! Огонь!..

Затрещали пулеметы и автоматы, разорвалось несколько гранат, и мы ворвались в деревню. Стреляли наугад, но бой длился ровно столько времени, сколько потребовалось фашистам, чтобы собраться и бегом вырваться с противоположного конца деревни на большак.

Теперь мы сумеем отдохнуть и наскоро перекусить, А может быть, и просушиться успеем, но это только в том случае, если гитлеровцы, которых мы прогнали отсюда, не воротятся обратно с большими силами.

— Перевышко, организуй охранение. Остальные — по хатам! Поесть и привести себя в порядок.

Местные жители не только накормили нас и дали нам обогреться, но и помогли нести караул в эту ночь.

Мы с Черкасовым и Перевышко зашли в одну хату.

Вся семья была в сборе: отец, мать, две девушки и маленький мальчуган. Топилась печь. Варилась картошка. Было тепло. Но больше всего нас обрадовала приветливость хозяев.

— Садитесь, садитесь, родные, грейтесь. Кушать хотите?

— Не только хотим, а прямо еле-еле дышим!

И вот уже на столе появился целый чугун горячей картошки, глечик молока, буханка хлеба. Если бы мне сказали раньше, что я могу столько съесть, я бы не поверил. Но хозяева не удивлялись, и старуха все потчевала:

— Кушайте, соколики!.. Вон как оголодали! Мученики вы наши, страдальцы!..

Насытившись, Перевышко пошел проверить караулы. А мы с Черкасовым разделись и в чем мать родила залезли на горячую печку. Оставаться в мокрой одежде мы не могли, хотя положение группы было довольно рискованное. Нам уже рассказали, что вчера отряд немцев пошел из Стайска в Терешки, а гитлеровцы, которых мы выбили из деревни, бросились к Лепелю. Вдруг те или другие вернутся, чем черт не шутит?..

Перевышко вернулся, взглянул на нас, и веселые искорки заиграли у него в глазах. Но он доложил, как полагается, что караулы в порядке, и уж только после этого разразился смехом.

— Хоть бы одеялами прикрылись… И главное, гранаты перед собой разложили… Вы что же думаете, что вам так и придется без штанов воевать?

— Может случиться, — ответил Черкасов, стараясь сохранить серьезность, — всякое бывает.

— Да вы, товарищ капитан, одним своим видом любого испугаете. Зачем вам гранаты?

А сам смеется. И мы не выдержали.

— Уйди, артист! — крикнул сквозь смех Черкасов.

— Нет, лучше раздевайся, — сказал я, — и полезай к нам, Тебе тоже надо обсушиться и отдохнуть.

Когда Перевышко присоединился к нам, Черкасов уже серьезным тоном рассказал:

— Ничего смешного: надо будет — и голый пойдешь. В гражданскую войну, помню, на польском фронте, целым эскадроном наши купались. Лошадей-то надо мыть, самим-то надо мыться?.. А тут как раз налетели белополяки. Одеваться некогда. Командир эскадрона командует: «По коням!» Шашки к бою — и айда! — в чем мать родила. Разбили поляков, потом вернулись одеваться. Ничего, силы не убыло оттого, что голые…

Колхозники вместе с нашими бойцами держали караулы по всей деревне. Стоял караул и на большаке. Наш гостеприимный хозяин, пока мы сушились, тоже дежурил на улице.

Отдохнули. Беспокойный Перевышко успел обегать деревню и у бывшего сторожа сельмага достал нам по пачке махорки.

— Закурим, товарищ комиссар!.. Все в порядке!

Я вспомнил, как шел он вчера: мрачный, согнувшийся. Теперь его было не узнать.

— Да, все в порядке. Пора двигаться.

Пели третьи петухи, было три или четыре часа утра, когда мы, поблагодарив хозяев, вышли из хаты. Весело перекликаясь, собирались наши партизаны. Их тоже нельзя было узнать.

— Все в сборе?.. Пошли!

И вовремя. Вскоре, когда мы уже были на проселочной дороге, с противоположной окраины села раздались выстрелы: фашисты вернулись. Вступать с ними в перестрелку мы, конечно, не стали, но и они не могли преследовать нас в темноте по лесной дороге.

Часам к двенадцати двадцать девятого октября явились мы на базу. Батя посмеялся над нами и пожурил нас:

— Такие взрослые дяди — и заблудились. Сразу видно, что не знаете леса. Разве можно такими болотами ходить напрямик?.. Ну, вперед будете умнее.

Нам даже отдохнуть не удалось как следует после этого приключения. Вокруг отряда стягивалось кольцо немецких карателей. Целый полк, двигавшийся к фронту, брошен был против нас. В Стайске, Велевщине, Островах, в Замошье, в Стаичевке, в Черной Лозе — везде были фашисты. Тридцатого октября, рано утром, еще затемно, они начали наступление на Нешково. Но отряда там уже не было: дня за два до этого он перебрался в новый лесной лагерь.

О наступлении немцев мы знали заранее от местного населения и подготовились к нему. Черкасов с группой партизан был выслан от лагеря к Нешкову по лесной дороге, а я с двумя взводами получил приказание сделать засаду около дороги Терешки — Нешково, там, где выходит на нее тропа из нашего лагеря.

Мы окопались и залегли на высотке. Ждать пришлось недолго. Часов в пять показалась первая группа гитлеровцев. Шли тихо, только слышалось шарканье ног да негромкое позвякиванье оружия. Зная, что это — головная походная застава, я приказал пропустить ее и послал к Бате связного, чтобы сообщить о начале наступления врага. Через некоторое время прошла еще колонна — более двухсот фашистов. Мы ее тоже не тронули, ожидая главные силы. Наконец в предутренней тишине послышался стук колес и храп лошадей… Ближе… Ближе… Поравнялись с нами… Пора! Пропустив голову колонны, я скомандовал:

— Огонь!

Разом заговорили все наши пулеметы и автоматы. Фашисты сначала растерялись, смешались, отхлынули, но потом, отступив немного и заняв удобную позицию на другой стороне дороги, открыли ответный огонь. В глубине леса начали рваться мины.

Мы выполнили то, что нам было поручено, и начали отходить. Здесь не обошлось без комического эпизода. Некоторые необстрелянные бойцы из пополнения поторопились отступить раньше других, а надо было переходить болото, неглубокое, но вязкое. И вот, выбираясь из болота на другую сторону, я увидел белобрысого парня, который сидел на пенечке в одном сапоге, подняв босую грязную ногу, и кричал кому-то из наших ребят:

— Эх, вы и трусы! А еще партизанами называетесь! Шли после меня — нет, чтобы мой сапог подобрать!

В лагерь возвратились без потерь. Со стороны Нешкова слышна была перестрелка. Это Черкасов встретился с головным отрядом карателей. Часам к одиннадцати вернулся и он. Зная, что враги не оставят нас в покое, мы все же рассчитывали продержаться на своей базе до ночи, а потом под покровом темноты выбраться из окружения. Но уже к двум часам немцы нащупали нашу партизанскую тропу и вступили в бой со взводом Перевышко, который стоял в заставе. А потом и со стороны Нешкова, и с другой стороны, с северо-востока, фашисты ворвались в лес, очевидно рассчитывая взять нас в клещи.

Вести в таких условиях бой с регулярным немецким полком было, конечно, нецелесообразно. Спешно стали собираться и двинулись прямо в болото. Уходя, увидели, что на месте нашей стоянки рвутся гранаты и горят партизанские шалаши.

Немцы пытались преследовать нас, но вскоре отстали. А мы продолжали движение. Погода была холодная. Сверху падал снежок, а под ногами ломался тоненький лед, и мы проваливались в вязкую жижу болота по колена, а иногда и по пояс. Мокрая одежда бойцов замерзала, коробилась и хрустела на каждом шагу.

Мокрые, холодные и голодные, выбрались мы на случайный островок в болоте и устроили там привал. Зажгли костры, сушились, отдыхали. Люди буквально падали от усталости, и, конечно, не обошлось без ворчанья, без недовольства.

А немного в стороне, у отдельного костра, Батя собрал коммунистов и напомнил им об их задачах:

— Не забывайте, что вы должны быть тверды, как цемент, скрепляющий камни постройки. На вас держится дисциплина и боевой дух отряда. Сейчас нам очень трудно, и не раз еще будут трудности, еще труднее будет. Но все это мы преодолеем, и вы должны вдохновлять своих товарищей и во всем показывать им пример.

Для выхода из окружения Батя решил разбить отряд на три группы, чтобы фашисты, продолжая погоню, разбросали свои силы по разным направлениям. Одна из этих групп во главе с Корниенко и Заморацким направилась на озеро Палик в лагерь старшего лейтенанта Басманова, отряд которого тоже входил в подчинение Бати; две другие мы с Григорием Матвеевичем повели на восток, в наши прежние места.

Этой же ночью мы перешли дорогу Терешки — Нешково и, двигаясь прямиком по лесам и болотам, к утру оказались вблизи Островов. Как и все окружающие деревни, село было занято гитлеровцами. Мы видели их осветительные ракеты, слышали автоматные очереди. Так захватчики, напуганные партизанами, сами себя успокаивали по ночам.

Место для дневки выбрали километра за три от Островов на сухой луговине, где стояло несколько стогов сена. В ельнике рядом с луговиной зажгли костры, принесли туда сена. Грелись, как могли, и опять голодали. Настроение было подавленное.

Вероятно, и Батя чувствовал себя неважно. Но как только рассвело, он встал, сбросил ватник и, оставшись в одной рубашке, не обращая внимания на погоду, принялся за свою ежедневную гимнастику (вольные движения в шестнадцать тактов). Он занимался своим делом, будто бы ничего в отряде не случилось, будто бы это — обычное утро партизанских будней. Но бойцы невольно оборачивались на него, сначала нехотя и даже с некоторым удивлением, а потом, когда Батя, окончив гимнастику, скинул рубашку, чтобы по своей неизменной, строго соблюдаемой привычке умыться по пояс, многие вспомнили, что и они, закопченные, грязные после боев и походов, давно не умывались. Один за другим потянулись люди к неширокой осушительной канаве и начали приводить себя в порядок.

А Батя как ни в чем не бывало продолжал туалет. Вынул бритву, кисточку, мыльницу, зачеркнул в котелок воды. Брился он без зеркала, сидя на бревнышке и устремив куда-то в пространство сосредоточенный взгляд. И брил не только бороду, но и голову — спокойно, аккуратно, не торопясь. Левая рука медленно двигалась по голове, а за ней следовала правая — с бритвой. Никаких порезов, никаких раздражений, лучше, чем в парикмахерской.

Я не раз наблюдал, как он бреется, но теперь это производило особое впечатление. Невозмутимое спокойствие и будничная деловитость Бати невольно передавались другим… И казалось, что, смывая с себя грязь и копоть, соскабливая со щек мыльную пену и щетину, люди и внутренне очищаются, освобождаясь от усталости, подавленности и сомнений, которые мучили многих после вчерашнего тяжелого дня.

Это было утро, а ведь у нас впереди целый день, утомительный и голодный. Закурить бы, но и табаку ни у кого не осталось. Бойцы копались в карманах, вытряхивали из них всякий мусор, хлебные крошки, пыль, комочки свалявшейся ваты. Тщательно, крупинка за крупинкой, отбирали махорку, и все-таки у каждого набиралось так немного, что даже маленькой цигарки не свернешь.

— Хлопцы, давайте кооперироваться, соорудим одну на всех.

Соединили табачный мусор и завернули на весь отряд две папироски. Батя, сделав пару глубоких затяжек, передал самокрутку мне. Я тоже затянулся два раза и передал дальше. Кому приходилось докуривать остатки из карманов, знает, как трещит такое курево и какой у него противный привкус — не то паленой шерсти, не то горелого хлеба. Но и это лучше, чем ничего. Жалко, что мало! Потом до ночи сиди и без табака, и без дела.

Однако и ночью нелегко выбраться из окружения. В деревнях — немцы, дорога Лепель — Борисов, которую надо пересечь, тщательно охраняется ими. На лесной опушке перед этой дорогой мы пролежали часа два, пока движение на ней не прекратилось совсем и броневики, патрулировавшие ее, не ушли куда-то на север. Тогда гуськом, след в след, перебрались мы через дорогу, осторожно, чтобы казалось, будто бы это след одного человека. Из кольца мы вышли.