По ту сторону фронта

Облава

Само собой разумеется, что возросшая активность партизан на Волыни встревожила захватчиков. Каждый день солтусы, бургомистры и коменданты полиции сообщали начальству все о новых и новых наших налетах, о сожженных складах, уничтоженных машинах, разрушенных мостах, оборванных линиях связи. Каждый день подрывались поезда на дорогах Ковель — Сарны — Коростень, Брест — Ковель, Ковель — Младава, Ковель — Здолбунов, Брест — Пинск — Лунинец. А иногда мы рвали по три или даже по пять эшелонов в сутки. И не только, в лесах, в глухих деревнях, на дорогах — фашисты не могли чувствовать себя спокойно даже в городах. Гранаты летели в окна тех домов, где они спали; мины взрывались в комнатах фашистских учреждений; мины попадали вместе с углем в топки паровозов.

Гитлеровский ставленник на Украине Кох собрал в Ровно чрезвычайное совещание гебитскомиссаров, начальников гестапо и начальников гарнизонов и зачитал им телеграмму из Берлина. Гитлер требовал немедленно покончить с партизанами в этих районах и обеспечить нормальную работу железных дорог, подвозивших к Сталинграду живую силу и военную технику.

Особенно плохо чувствовал себя на этом совещании генерал-губернатор Волыни и Подолии Шоне, которому персонально Гитлер объявил выговор за беспорядки в его генерал-губернаторстве. На землях его — где-то южнее Пинска — находился, по мнению фашистского командования, самый центр партизанского движения. На совещании приводились интересные цифры: только в начале января и на одной только Волыни имело место 47 боев гитлеровских частей с партизанами, 42 нападения партизан на населенные пункты, в результате которых были ликвидированы сельуправы и полицейские участки. За одну только последнюю неделю было разрушено три станции и разгромлено шесть имений.

Начальник полиции и службы безопасности, приводивший эти данные, обвинял так называемые органы самоуправления в том, что они не ведут борьбы с партизанами. «В такое напряженное для великой Германии время, — говорил он, — нам приходится отказываться от охраны Железных дорог крестьянской вартой и ставить вместо нее немецких солдат, которые так необходимы на фронте».

Интересен был и приказ начальника войск СС и полиции Украины генерал-лейтенанта Ольгафена. В нем говорилось:

«За последнее время участились случаи нападений партизан на отдельные машины полиции, что влечет за собой гибель ценных людей, большое количество легких и тяжелых ранений и потери машин. Ни сильное вооружение, ни зоркость пассажиров не могут предотвратить нападений партизан…»

Приказано было: «Немедленно прекратить езду в одиночку на машинах всех систем в рейхскомиссариате Украины в районах севернее железнодорожной линии Чернигов — Овруч, Овруч — Белокоровичи, Белокоровичи — Олевск, Олевск — Сарны, Сарны — Ковель, Ковель — Любомль».

Из этих вынужденных признаний видно, до какой степени мешал гитлеровцам партизанский центр «где-то южнее Пинска». Они хотели уничтожить его, рассчитывая вместе с ним уничтожить и партизанское движение.

Шоне поклялся, что сожжет все села, расстреляет всех жителей, что он никому больше не позволит нарушать заведенный фашистами порядок. Он обрушился на начальников гестапо, комендантов и гебитскомиссаров, угрожая взысканиями, посылкой на фронт, разжалованием и прочими карами, если к концу января 1943 года они не очистят округу от партизан.

После совещания — в начале января — Шоне сам приехал в Ковель, вызвал комендантов, начальников гестапо и жандармерии и вместе с ними разработал план уничтожения партизан, базирующихся между реками Стырь, Стоход и Турья. По этому плану облава на нас должна была начаться пятнадцатого января, к двадцать второму должно быть закончено окружение, а к двадцать пятому и вся операция в целом. Наступление задумано было с шести направлений: 1) Ковель, Павурск, Обзыр, Грива, Езерцы; 2) Камень-Каширск, Червище, Езерцы; 3) Любешов, Железница, Езерцы; 4) Морочно, Кухецка Воля, Перекалье, Гирники, Езерцы; 5) Рафаловка, Мульчичи, Боровая, Езерцы и 6) Маневичи, Серхов, Езерцы. К Езерцам сходились все пути. Езерцы, около которых базировались наши отряды, фашисты считали центром партизанского движения — «партизанской столицей».

С чисто немецкой пунктуальностью в плане облавы расписано было все до мельчайших подробностей: какие группы, под чьим командованием, какого числа и во сколько часов двигаются и занимают такой-то населенный пункт или такой-то рубеж. Составителям плана казалось, что все учтено, что все предусмотрено, что партизанам не вырваться из кольца. И, уверенные в успехе, они в самом начале операции выпустили листовки, предлагая нам по доброй воле положить оружие, выйти из леса и сдаться, угрожая, что в противном случае мы все «погибнем, как мухи».

Но, как это часто бывало, врагам и на этот раз не удалось сохранить от нас в тайне свой план. Когда дела захватчиков принимали плохой оборот, их пособники начинали заигрывать с партизанами, надеясь этим заслужить себе впоследствии помилование. И вот комендант маневичской полиции Слипчук, тот самый Слипчук, который всего девять месяцев назад выслеживал и ловил Макса, сумел связаться со своим бывшим пленником. Это он сообщил Максу и Борисюку о ровенском совещании и о выговоре, полученном Шоне. Он передал им план облавы — весь документ со всеми подробностями: с числами, часами и именами. Это было восемнадцатого января. Фашисты уже начали свое наступление. Мы о нем знали от населения, но план полностью раскрыл нам карты врага. Теперь мы могли составить свой контрплан.

Прежде всего, нельзя прекращать нашу повседневную работу. Группы подрывников, как всегда, должны в назначенное время идти по назначенным маршрутам.

А для того, чтобы свести на нет облаву, чтобы не только сохранить все свои силы, но и показать врагу, что мы достаточно сильны и по-прежнему чувствуем себя хозяевами на своей земле, наметили следующее. В ночь на двадцатое января все наши отряды тайно покидают свои лагеря и переходят за Стырь, в район Сварицевичей (вне кольца фашистских карателей). Переводятся за Стырь, в безопасные глухие места, и «цивильные лагеря». Для встречи врага недалеко от своей Центральной базы мы приготовили оборонительную позицию, вырыли окопы, но не для себя, а для полутораста чучел, связанных из чего попало и вооруженных вместо винтовок и пулеметов палками. Девятнадцатого числа целый день все свободные руки были заняты рытьем окопов и вязкой этих чучел. На расстоянии, да еще спрятанных в окопы, их не отличишь от людей. Чтобы произвести впечатление настоящей обороны, на Центральной базе оставался небольшой отряд: он обстреляет группу фашистов, наступающих от Камень-Каширска, заставит их развернуться и принять бой с чучелами, а сам зайдет лесом в тыл врагу. Другая группа партизан ударит в тыл гитлеровцам, наступающим с противоположной стороны, от Рафаловки.

Замысел довольно простой, может быть, не особенно легкий для выполнения, но вполне реальный. Успех зависел главным образом от того, сумеем ли мы сохранить его в тайне от врага. Только соблюдая глубочайшую тайну, можно было увести такие большие группы людей из-под самого носа наступающего со всех сторон противника. Только соблюдая глубочайшую тайну, можно было заставить фашистов сражаться с пустым местом — с чучелами, а самим скрыться в лесу, обойти врагов лесом и ударить с тыла. Эта часть плана — особенно трудная — требовала, кроме того, и специального партизанского уменья вести лесную войну: внезапно появляться и внезапно исчезать. Эту часть мы поручили Ивану Жидаеву. Несколько слов о нем.

У него были глаза какого-то необыкновенного зеленого цвета — такие редко встречаются. И лицо у него было какое-то остроугольное, колючее: острый нос, острый подбородок. Над зелеными глазами суровые брови. Жесткое лицо. Пока не заговоришь с таким человеком, пока он не улыбнется, считаешь его сухим и черствым нелюдимом, но после первых же слов, после первой же улыбки невольно начинаешь верить ему и любить его.

Однако мы верили и доверяли Жидаеву вовсе не по внешнему впечатлению, а по его делам. Кадровый военный, кавалерист, службу он начал в эскадроне Родимцева. Потом полковая школа, из которой он вернулся в свой эскадрон младшим командиром. В начале войны был старшиной. После жестоких боев с фашистами остатки эскадрона оказались в окружении. Началась партизанская борьба. К нам Жидаев присоединился вместе с отрядом Картухина и все время находился в этом отряде, поэтому я не рассказал о нем раньше, хотя мы успели узнать его и оценить по достоинству. Отличаясь большой смелостью и сильной волей, он в самых трудных партизанских условиях неизменно сохранял лучшие черты нашего солдата, всегда был аккуратен и подтянут, точно и беспрекословно выполнял самые сложные поручения, проявляя при этом недюжинную находчивость.

Помнится — это было еще в Белоруссии — Жидаев водил группу партизан на боевой задание — далеко к Свислочи. Возвращаясь, узнал в одной из деревень, что там остановились гестаповцы, преследовавшие его группу. Крестьяне рассказали, как фашисты, должно быть подвыпивши, бахвалились, что они-де партизан поймают, что партизаны от них бегают, прячутся.

— Вот мы им покажем, как мы их боимся, — сказал Жидаев. — Где они помещаются?

Крестьяне показали хату, партизаны окружили ее, а Жидаев пошел прямо в дверь — в одной руке граната «Ф-1», в другой — пистолет. На беду кто-то из фашистов вышел в полутемные сенцы как раз в это время. Жидаев столкнулся с ним лицом к лицу. Что делать? Стрелять нельзя, чтобы не всполошились оставшиеся в комнате. Бить? Душить? Однако Жидаев недолго раздумывал — размахнулся и ударил гитлеровца со всей силой гранатой по голове. Тот рухнул замертво, а Жидаев распахнул дверь.

— Хенде хох! — крикнул он и, видя, что испуганные гестаповцы инстинктивно потянулись к оружию, добавил: — Граната!

Страшный и хорошо знакомый врагам металлический цилиндр, разграненный в клетку, тускло блеснул у него над головой, и это было яснее всяких слов, убедительнее всяких приказаний. Фашисты, подняв руки, начали вылезать из-за стола.

— Ну что, кто кого поймал? Кто кого боится? — не выдержав, проговорил Жидаев.

Пленные только поежились и еще ниже опустили головы…

Вот этого Жидаева я и назначил командиром группы, которая должна будет завязать бой с карателями.

Все пошло как по-писаному. Фашисты развертывали свое наступление, строго выдерживая сроки, а в тылу у них партизаны усилили свою деятельность: взрывали поезда, сжигали имения, разгоняли сельуправы, тревожили гарнизоны. Оставшиеся на местах гитлеровские чиновники вообразили, что это появились парашютисты (ведь партизаны-то в кольце!), и не знали, куда деваться от этих парашютистов, как с ними справиться, тем более что на облаву и из местных гарнизонов было взято все, что только можно было взять. К Шоне посыпались со всех сторон донесения о парашютистах, истерические просьбы о помощи, но генерал-губернатор решил не отступать от намеченного плана — наступление продолжалось, никакой помощи чиновники на местах не получали.

В половине дня двадцать первого января люди Жидаева обстреляли камень-каширскую группу противника из нескольких лесных засад. Немцы открыли сильный ответный огонь и, продолжая наступление, вышли к тем окопам, в которых лежали приготовленные нами чучела. Считая, что это основная линия партизанской обороны, фашисты усилили огонь, но перейти в рукопашную не осмелились. Люди Жидаева уже покинули свои засады, а чучела, конечно, молчали, и это молчание смущало наступающих.

— Видите, какие они хитрые, — объяснял немецкий майор камень-каширскому гебитскомиссару, — они молчат, подпускают нас поближе, чтобы потом расстрелять в упор, а может быть, и в контратаку перейти. На это русские способны. Но я их на месте перебью еще до прихода остальных наших частей… Фейер!..

И огонь продолжался: автоматы, пулеметы, минометы били по чучелам.

Остальные фашистские группировки, слыша стрельбу, спешили к месту действия. Засады Жидаева обстреляли морочинскую группу немцев, заставили и ее открыть огонь по чучелам — с другой стороны. Люди Жидаева и здесь отошли, а чучела все так же молчали. Но бой уже разгорелся. Морочинские фашисты принимали огонь камень-каширской группы за ответные выстрелы партизан. Камень-каширские тоже не подозревали, что стреляют в своих и находятся под огнем своих же. Два с половиной часа продолжалась эта канонада. К сожалению, одно из чучел загорелось, и только тогда поняли гитлеровцы, как жестоко обманули их партизаны. Захватив пустые окопы, они устремились дальше и атаковали Центральную базу. Но день был на исходе, начинало темнеть. Войти в лагерь фашисты не осмелились, боялись, что он минирован. А тут как раз у них в тылу началась стрельба: с одной стороны стреляли люди Жидаева, с другой — от Рафаловки — отряд Яковлева. Понять, много ли партизан, было невозможно, а пуганая ворона, как известно, и куста боится. Полицаи — первые паникеры в таких случаях — подняли крик, что их окружают. Перепугались и немцы. Началась беспорядочная стрельба — на всякий случай, для храбрости, — но она только увеличила панику. Немецкий офицер, помощник начальника экспедиции, приказал расстреливать полицаев-паникеров, и гестаповцы, выполняя приказание, перестреляли более трех десятков своих горе-помощников. Вместо того чтобы ободрить, это прибавило страху. А полицаи, видя, как с ними расправляются, и сами стали в общей суматохе расстреливать немцев. Паника обратилась в беспорядочное бегство — кто куда. Выстрелы партизан преследовали бегущих.

Немало гитлеровцев отбилось от своих подразделений и заблудилось в лесу. Кто бывал в тех местах, знают, как трудно разбираться в лесных тропинках даже привычному человеку, а чужому немудрено и замерзнуть зимой, так и не добравшись до жилья. Страшен захватчикам русский лес…

Понятно, что гитлеровцы стремились как можно скорее вернуться к своим гарнизонам, к своим казармам. И вот морочинский отряд вышел из лесу к Морочно. Но еще издали фашисты увидели над местечком густые клубы дыма. Поближе разглядели, что горят казармы и полицейский участок. А еще ближе их обстреляли партизаны. И уж они понять не могли, что делается, откуда берутся партизаны, словно из земли вырастают.

Это было неожиданностью не только для фашистов, но и для нас самих, и узнали мы об этом несколько позднее. Оказалось, что из районов, расположенных восточнее Горыни, подошел к Сварицевичам довольно крупный партизанский отряд из соединения Сабурова под командой И. Ф. Федорова и Кизи. Сабуровцы связались с Корчевым и общими силами провели несколько операций. А когда узнали, что значительная часть морочинского гарнизона ушла на облаву, решили воспользоваться случаем и ударили на Морочно. В ночь на двадцать первое января партизаны захватили местечко, разогнав оставшихся там гитлеровцев и полицаев, ликвидировали все фашистские учреждения, уничтожили фашистские склады.

Морочинская операция была достойным завершением неудачной облавы, придуманной Шоне. А в целом облава обошлась захватчикам очень дорого. Снова пришлось сколачивать гробы, снова пришлось оправдываться перед начальством, выдумывать что-то для объяснения больших потерь и растущей активности партизан, снова пришлось ждать выговоров и взысканий. Но главное — страх перед партизанами. После облавы он увеличился. Это было заметно и в поведении фашистов, но еще ярче это сказывалось в письмах, которые они писали в Германию. Немало таких писем попало нам в руки в захваченной через несколько дней после облавы почте. В одном из них камень-каширский правитель Пауль горько жаловался своим родственникам, обижался на судьбу, забросившую его в такие страшные места, обижался на партизан, упрекая их в жестокости. Он уверял, что дальше так жить невозможно: каждый день, каждый час жди смерти; что семью свою он хочет отправлять обратно, а сам уж, наверно, так и не увидит Германии. Он выставлял себя ягненочком, невинной жертвой… Но не так давно (это мы тоже знали из его писем) Пауль наслаждался своим положением, выписал к себе семью, чтобы и она откормилась на украинских хлебах. Он тогда упивался властью и похвалялся великими подвигами, а подвиги были такие же, как и у других гитлеровских чиновников: расстрелы беззащитных и невинных людей, издевательства над мирными жителями, безудержный грабеж. Это по приказанию Пауля расстреливали еврейских детей, а сам он присутствовал при расстреле, участвовал в нем. Он фотографировал этот «подвиг», и его фотографировали на месте расстрела. Мы видели фотографию: стоя над трупами, герр Пауль улыбается чему-то и грызет большое украинское яблоко.

К слову сказать, предчувствие не обмануло Пауля: народные мстители убили его в мае 1943 года, избавив советский народ (да и немецкий народ тоже!) от этого выродка.

Облава поубавила нахальства у гитлеровцев. Почти полгода после нее они не осмеливались предпринимать против нас операции большого масштаба, но зато каждый день по несколько самолетов летали над лесом, обстреливали его из пулеметов и бросали бомбы. Никаких практических результатов это не давало.

А среди населения сразу пошли разговоры о наших успехах и о том, как немцы воевали с чучелами. Это укрепляло дух советских людей, усиливало веру в победу, поднимало народ на борьбу.