По ту сторону фронта

Совещание в Езерцах

Чтобы легче было справиться с непокорным украинским народом, свести на нет его самобытную культуру, разрушить его государственность, обратить богатую страну в безликую колонию своего райха, фашисты расчленили Украину. Галиция была присоединена к Польскому генерал-губернаторству. Вся территория между Южным Бугом и Днестром, Буковина и Измаильская область с центром в Одессе были переданы во владение боярской Румынии. Восточные и северо-восточные области, наиболее близкие к фронтам: Харьковская, Сумская, Черниговская и Донбасс — оставались в непосредственном подчинении фашистского командования. Остальное — старая Волынь, Подолия, Житомирщина, Киевщина, Полтавщина и Запорожье — составило Украинское генерал-губернаторство.

Ставленник Гитлера рейхскомиссар Кох, управляющий этой урезанной Украиной, разделил ее на шесть округов, во главе которых стояли немецкие генерал-комиссары. Сам Кох не осмелился избрать резиденцией Киев и обосновался со всем своим аппаратом в Ровно.

Девятнадцатого ноября 1941 года рейхсминистр восточных областей Розенберг издал распоряжение, по которому жителям одного генерал-губернаторства запрещалось переселяться в другое. Но само по себе это разделение было настолько искусственно, что нередко засеянные участки крестьян одного и того же села оказывались в разных генерал-губернаторствах. Пахать, сеять и собирать урожай надо было «за границей». Скрепя сердце разрешение на это дали, да и то с оговоркой. В приказе Швайгера — заместителя генерал-комиссара Волыни и Подолии — было позволено крестьянам «переходить границу для производства сельскохозяйственных работ на принадлежащих им за границей землях только в определенные часы и в определенных местах».

Украинские буржуазные националисты, кричавшие о «единой неделимой Украине», сами же принимали участие в расчленении Украины. Громкие слова оставались словами, а на деле они так же, как и немецкие фашисты, обманывали трудовой народ, хотели поработить его, сделаться его хозяевами под покровительством гитлеровской Германии.

Да иного и нельзя было ожидать. Ведь один из главарей этого сброда Евген Коновалец еще в 1918 году зверствовал на Украине в австрийской оккупационной армии, а некий Витошинский, эмигрант, встречая неумеренными восторгами вступление гитлеровцев во Францию, заявил: «Великую радость мы переживаем ныне, наши сердца наполнены энтузиазмом и верой в будущее. Теперь мы знаем, что скоро на всех европейских землях разовьется знамя немецкой империи. Вскоре немецкие войска освободят для нас и Украину».

Тридцатого июля 1941 года националисты торжественно провозгласили «Самостийну Украину» и под руководством немцев начали формировать полицию и создавать органы самоуправления, которые стали ненавистны народу наравне с фашистскими учреждениями. Для характеристики этих органов можно привести, например, положение о хозяйственных отделах сельуправ, на которые как основная задача возлагалась «организация снабжения немецкой армии».

^{Иван Шафарчук — один из организаторов партизанского движения в Ковельском районе}

^{Зам. командира бригады Л. И. Магомет}

^{Командир Ровенского партизанского соединения И. Ф. Федоров}

^{Комиссар соединения Л. Е. Кизя}

Был учрежден еще «Украинский совет доверия на Волыни» под руководством Степана Скрипника — родственника Петлюры и бывшего депутата Польского сейма. На первом же заседании совет так определил сущность своей работы: «Главной и первой задачей Совета доверия является мобилизовать всю энергию украинцев, чтобы активно помочь немецкой армии достичь в ближайшем времени полной победы над вековым врагом Украины — Москвой».

Это открыто писалось в газете националистов «Волынь».

Мы еще в Белоруссии слышали об этих последышах Петлюры. Кое-что из многочисленной и низкопробной литературы, издававшейся ими, попадало и к нам. А потом эти сведения пополнили Сидельников и Крывышко, когда мы встретились с ними на Центральной базе. Позиция националистов была нам ясна, но мы не знали еще тогда всей подлости, наглости и зверской жестокости этих выродков.

Уже на Украине увидели мы в некоторых деревнях высоченные кресты с надписями: «Хайль Гитлер и Бандера! Смерть коммуне!» И кое-где в кулацких хатах висели портреты этого самого Бандеры в вышитой рубахе, а рядом — петлюровский «Гимн Украины» под трезубцем и специально сложенная молитва, в которой предатель Мазепа возводился чуть ли не в святые.

В сельуправах сидели националисты, бургомистрами были националисты, полицией руководили националисты. И если кто-нибудь, входя в их учреждения, говорил: «Здравствуйте», на него неодобрительно косились, а иногда и замечали ему сурово:

— «Здравствуйте» — в Москве, а у нас — «слава Украине» или «добрый день».

Националисты организовали шуцманские батальоны под командой немцев и «Полесскую сечь» во главе с бандитом Тарасом Боровцом. Это называлось у них «национальными формированиями». Выпускали они и свои собственные деньги — карбованцы с изображением пресловутого трезубца, заимствованного у петлюровских «самостийников».

Конечно, все это нужно было только в качестве маскировки. Для виду националисты проповедовали «украинскую самостийность», а гитлеровцы не хотели признавать украинцев за полноценных людей. Генерал-комиссар Волыни и Подолии Шоне писал: «Украинский народ не способен жить самостоятельно. Он может только быть под властью немецкого государства. Он не способен даже и хлеба себе заработать, если им не руководят немцы…»

Колониально-рабовладельческий режим Украинского генерал-губернаторства полностью соответствовал этой «установке». Вновь появились многочисленные имения. Управляли ими немцы, а крестьяне должны были обрабатывать земли этих имений в порядке барщины — по четыре дня в неделю — своими лошадьми и своим инвентарем.

Выполняя трудповинности, крестьяне заготовляли и вывозили лес и обслуживали немецкие предприятия. Налоги выросли непомерно. Фашисты брали, как говорят, и с дома, и с дыма — в буквальном смысле этого слова. Были налоги на трубу, на окно и т. д. Даже за кошку приходилось платить 105 рублей в год.

Немецкие капиталисты создали немало акционерных компаний для эксплуатации богатств Украины, украинцам в этих компаниях участвовать не разрешалось.

Школ почти не было. Кох издал приказ обучать только детей «фольксдойчей», да и то ограниченно — до четвертого класса. «Украинцам наука не нужна, они должны знать только работу», — писал Шоне. Тридцатого ноября 1941 года газета «Волынь» официально сообщила о закрытии в генерал-комиссариате Волыни и Подолии всех учебных заведений. И если до войны в Ровно было 10 неполных, 6 полных и 6 специальных средних школ да еще учительский институт, то после этого распоряжения открылось только 8 четырехклассных училищ. А в Луцке и других городах генерал-комиссариата — еще меньше.

Везде, где только возможно, начиная с кафе и кончая уборными, запестрели оскорбительные надписи: «Только для немцев». Одни лишь тюрьмы да концлагеря не имели таких надписей.

Семнадцатого февраля 1942 года по распоряжению Розенберга введены были особые уголовные законы, по которым любому украинцу или русскому грозила смертная казнь, если он оскорбит «честь» немецкого солдата, полицая или чиновника. Смерть грозила и за антинемецкие настроения, и за поведение, «понижающее уважение к немецкому государству или немецкому народу». Проще говоря, эти законы давали право каждому фашисту расстрелять кого угодно в любое время, по любому поводу или совсем без повода, обвинив его в антинемецких настроениях.

Никто не имел права жениться без разрешения гебитскомиссара. Ходить по улицам позволялось только с 6 часов утра до 8 часов вечера летом, а зимой — с 8 утра до 6 часов вечера. Даже самые невинные сборища и вечеринки строго преследовались. За всякую «вину», а еще чаще совсем безо всякой вины фашисты расстреливали мирных людей, наполняли ими концентрационные лагеря. Не удовлетворяясь просто расстрелами, они сжигали людей, живыми закапывали их в землю, у живых вырезали сердца.

Чтобы увеличить свои гарнизоны для охраны железнодорожных мостов, складов и предприятий, для арестов, для конвоирования выгоняемых на принудительные работы крестьян, фашисты создавали из людей, враждебных Советской власти (а такие еще оставались в западных областях Украины), так называемые «казачьи» части. Формированием их занимались предатели в Шепетовке и Славуте.

Кроме того, в борьбе с народами захваченных ими земель гитлеровцы придерживались старого испытанного принципа всех поработителей: разделяй и властвуй. Они раздували национальную рознь между украинцами, поляками и русскими, и в этом им помогали те же украинские националисты. Использовали они и религиозные разногласия между православными и униатами, между старой славянской церковью и новой. Все средства были пущены ими в ход, все методы были для них хороши, лишь бы обуздать непокорный народ, закабалить его, обратить в бессловесных рабов.

А народ упорно сопротивлялся захватчикам, свято верил в нашу победу и ждал помощи с востока от своего старшего брата — русского народа. «Россию нельзя победить!» — говорили старики, видавшие на своем веку не одну войну и много разных армий.

С самого начала оккупации народные мстители — бывшие советские и партийные работники, колхозные активисты, рабочие — скрывались в лесах Украины. Партизанские группы и партизаны-одиночки, как умели, боролись с врагом. Так было и на Волыни, и в Ровенщине. Отряд Насекина пришел не на пустое место. Но местные партизаны были разрознены, у них еще не было опыта организованной партизанской борьбы, не было общего руководства, не было связи с Большой землей. Надо было направить их работу, дать им единые установки, точно определить место действий каждого отряда, поделиться с ними опытом, помочь им организационно. Насекин должен был сделать это, от него этого ждали, видя в нем представителя центра, а он не сделал почти ничего. Приходилось исправлять ошибку, наверстывать упущенное. И вот мы собрали совещание командиров отрядов и их заместителей двадцать пятого декабря 1942 года в лесу около деревни Езерцы, где тогда располагался отряд Картухина.

Отныне все отряды Ровенской и Волынской областей объединялись единым руководством. В организационную структуру их внесены были существенные изменения, продиктованные нашим опытом. Небольшие численно (от 50 до 150 человек), подвижные отряды были разбиты на взводы и боевые группы подрывников, командирами которых были назначены наиболее опытные, проявившие себя в деле товарищи. Строго определены были каждому отряду место дислокации и район действий, те дороги и объекты, на которых он оперирует.

Составлен был общий план работы отрядов, продиктованный обстановкой и всем нашим предыдущим опытом. В первую очередь, для того чтобы обеспечить успешное развертывание партизанских действий, необходимо было парализовать фашистские органы власти. Все сельуправы и полицейские участки в этих районах должны быть разогнаны. Местных жителей, которые пошли на работу в фашистские учреждения, надо предупредить, что, если они будут выполнять распоряжения захватчиков, им — предателям Родины — народ не простит измены. Если они хотят искупить свою вину, им дается последняя возможность: связаться с партизанами и во всем помогать партизанам. В противном случае их ожидает кара по законам военного времени.

Все организованные фашистами имения, все предприятия, обслуживающие гитлеровцев, все их склады и магазины должны быть ликвидированы, а имущество роздано крестьянам. Узкоколейные железные дороги, по которым вывозились лес и зерно, надо полностью вывести из строя. Для этого — уничтожить их паровозный парк и взорвать мосты (за исключением моста через Стырь у Млынка, которым мы пользовались сами).

Необходимо добиться того, чтобы фашистские законы и приказы не выполнялись населением, чтобы крестьяне не давали врагу хлеба и скота, чтобы не платили налогов; добиться, чтобы украинская молодежь не вывозилась больше в Германию на рабский труд. Налоговые списки надо жечь, вербовщиков и заготовителей уничтожать.

Необходимо усилить агитационную работу среди населения, разъясняя подлинные цели фашистов и украинских буржуазных националистов, открывая смысл каждой их новой провокации. Надо ввести в систему беседы, собрания и митинги в деревнях. Каждый партизан должен быть агитатором. Надо увеличить количество выпускаемых нами листовок и ежедневно распространять среди населения сводки Совинформбюро. Но и этого мало: надо втягивать крестьян в активную борьбу с врагом, привлекать их в качестве проводников и повозочных во время наших операций, поручать им самим уничтожение фашистских предприятий. В этой работе мы должны прежде всего опираться на антифашистские комитеты, являющиеся как бы предварительной стадией, первым шагом к борьбе с фашизмом.

Особо пришлось поставить вопрос о полиции, о шуцманских батальонах и о так называемых «казаках». В большинстве своем это враги, но среди них есть темные, обманутые или запуганные люди. Надо разъяснить им настоящее положение вещей, показать всю неприглядность и ненадежность их положения, заставить задуматься и в конце концов вырвать их из вражеских рядов. Связь с ними можно установить через родственников, при помощи «подметных» писем или листовок, расклеенных в районе казарм. Это (как мы уже на опыте знали) повлечет разложение полицейских и так называемых «казачьих» частей, и часть из них приведет на путь борьбы с захватчиками. Но, вылавливая из этого сброда лучших, нельзя в то же время забывать, что остальные, особенно командный состав, остаются врагами народа, а следовательно, и нашими врагами. Борьбу с ними не только нельзя прекращать, но надо еще усилить, уничтожая и обезвреживая предателей.

Все перечисленное чрезвычайно важно, но не это для нас главное; основной нашей задачей остается война на коммуникациях врага. Подрывная работа велась у нас ежедневно, и поэтому необходимо было уточнить направления отрядов, строго определить те железнодорожные линии, за которые отвечает каждый из них. Ни одного дня не должны нормально работать дороги, подвозящие к Сталинграду живую силу и технику. Каждый день должны взрываться поезда и разрушаться пути, чтоб ремонтники не успевали с починкой.

Много говорилось на совещании о местных подпольных организациях. Члены их обычно помогали партизанам, сообщали ценные сведения о враге, служили проводниками и связными, а порой и самостоятельно выполняли довольно сложные боевые задания. Кроме того, и пополнение партизанских отрядов шло главным образом за счет подпольщиков. Значит, надо было знать их, вести с ними постоянную работу, руководить ими. В ближних селениях это не представляло трудностей, а с местами отдаленными поддерживали связь наши оперативные группы. Мы не только давали специальные указания командирам этих групп, но и прикрепляли их к определенным районам в качестве наших уполномоченных и на совещании в Езерцах могли уже подвести кое-какие итоги их деятельности.

Антифашистские группы на Волыни начали создаваться с того самого момента, как немцы захватили область. Разумеется, гитлеровцы преследовали патриотов, и многие подпольщики погибли, но на смену им приходили новые люди — группы не уменьшались, а росли. Количество групп увеличивалось. И характерно, что большинство их было создано осенью 1942 года, в самое трудное для Родины время, когда фашисты прорвались к Волге и шли бои под Сталинградом. Недаром один из гитлеровских чиновников в письме, которое подало к нам в руки, жаловался: «Чем больше наши успехи на фронте, тем большее сопротивление оказывают нам русские в нашем же собственном тылу».

Ко времени совещания в Езерцах подпольные группы были уже в каждом районе, и активность их с каждым днем усиливалась. Вот примеры.

Хвищук, из отряда Макса, еще весной 1942 года встретился с Шульгачом — руководителем подпольной комсомольской организации села Билин. Комсомольцы просились в партизанский отряд, и Хвищук поручил им готовиться — вооружаться. Позднее, когда основным оружием волынских партизан стала взрывчатка, мы снабжали эту группу (тоже через Хвищука) толом, и билинские комсомольцы взорвали в разное время четыре поезда и железнодорожный мост.

Целая сеть подпольных молодежных групп по 10–15 человек была в Луковском районе. Логинов связался с руководителем их Белым (Назаруком), провел с ними несколько операций, давал им самостоятельные задания. К весне 1943 года на счету луковских подпольщиков было уже двадцать шесть взорванных эшелонов, и до полусотни бойцов пришли в наши отряды из этих групп.

Такую же сеть подпольных организаций встретил Рыбалко в окрестностях Луцка. А в самом Луцке мы установили связь с группой медицинских работников, через которых добывали медикаменты.

В Ковеле, помимо Евтушко и Лаховских, о которых я упоминал, связались мы с группами Дашко, инженера Кошелева, с группой Иванова на железной дороге и т. д.

После совещания не только заметно усилилась наша борьба с фашистами, но стали появляться и новые формы ее. Как раз около этого времени начали рваться в поездах минированные чемоданы Острого. Комсомольская группа Лаховского-младшего бросила гранату в окошко гестапо. Были убитые и раненые, а бросившие гранату скрылись.

В Рафаловке партизаны установили связь с неким С. — переводчиком начальника станции. В один прекрасный день начальник взялся за телефон у себя в кабинете, и вдруг телефонная трубка взорвалась у него в руке, разорвав его и полуразрушив стены комнаты.

Там же — в Рафаловке — связана была с подпольщиками одна из сотрудниц жандармерии и через нее мы знали многое из того, что делают и что думают фашисты. Наша растущая активность беспокоила их, они усилили разведку, завели многобумажную переписку с другими областями и в конце концов установили кое-какие данные о партизанах. Им удалось дознаться, что на Украину пришел из Белоруссии один из отрядов страшного Бати. И моя настоящая фамилия, и мой псевдоним дядя Петя тоже стали известны им. Казалось бы, после этого псевдоним сделался ненужным, но отменять его было уже поздно: и для своих товарищей, и для населения я сделался дядей Петей.

Так называемые «женихи» — группа бывших партизан, историю которых я уже рассказывал, — заглядывали к сварицевичскому священнику — семидесятилетнему старику Ивану Ивановичу Рожановичу. Это было еще до того, как мы прибрали «женихов» к рукам, и уж если они не особенно стеснялись с крестьянами, то по отношению к попу у них и подавно не было никаких церемоний. Еще меньше церемонились со стариком другие любители легкой жизни под бирку партизан — «зеленовцы», настоящие паразиты и мародеры. «Женихи» остепенились, занялись своим цивильным лагерем, а «зеленовцы» так и продолжали мародерствовать и снова навещали Рожановича. Обчистили как липку. Старик не выдержал и составил жалобу высоцкому бургомистру, предателю, который раньше тоже был попом. Написал, что больше не может жить в таких условиях и просит или перевести его из этого прихода, или как-то помочь ему и усмирить бесчинствующих партизан. Разницы между настоящими партизанами, «женихами» и «зеленовцами» он не знал. Не знал он и того, что мы уже усмирили «женихов».

Жалобу свою Рожанович сам повез в Высоцк и по пути встретил группу корчевских партизан во главе со старшим сержантом Красновым.

— Куда едешь? — спросили партизаны.

— В Высоцк.

— Зачем?

Старик — или не сумел соврать, или не догадался, с кем имеет дело, — ответил прямо:

— С жалобой.

— На кого?

— Уж я и не знаю: не то партизаны… не то… Они говорят: партизаны… Обобрали. В хате начали стрелять, девчонку — внучку мою — до полусмерти напугали.

— Ну-ка, покажи жалобу.

Старик закряхтел, но спорить не стал, вытащил из-за пазухи аккуратно сложенную и завернутую в платочек бумагу. Краснов тут же прочел ее вслух. Подробно описанные Рожановичем действия людей, называвших себя партизанами, понятно, не вызывали ничьего сочувствия, но сам по себе факт — поп жалуется фашистам на партизан — возмутил корчевских ребят. Они зашумели:

— Ага, ты доносить вздумал! К немцам пошел!.. На своих, на русских!.. Да еще, наверно, наврал больше половины. Расстрелять его надо, товарищ командир!

Но Краснов воспротивился этому решению:

— Нет, разобраться надо. Доставим его к Сергею, а расстрелять всегда успеем… Заворачивай бричку, бери вожжи…

Сергеем в отряде звали самого Корчева. Когда он прочел жалобу, ему стало досадно не столько на священника, сколько на «женихов» и на «зеленовцев». Так можно восстановить против партизан все местное население, потому что здесь, в западных областях Украины, еще много верующих, и священник даже на молодежь имеет влияние. А Советская власть тут только полтора года… Придется, пожалуй, принимать какие-то меры к этим «зеленовцам». А «женихи»… дернула же их нелегкая впутаться в такую историю!.. Но автор жалобы, должно быть, не такой уж вредный старик.

— Ну-ка, позовите этого… Рожановича.

Жалобщика привели. Он был высокий, худой и сутулый, с морщинистым бледным лицом, ввалившимися глазами и крупным прямым носом. Переступив порог, снял шапку с длинных, совершенно белых и уже редких волос.

— Садитесь.

Он сел, положив шапку на колени, и еще больше ссутулился.

Корчев начал расспрашивать осторожно, но, подробно, и старик, как на исповеди, рассказал чуть ли не всю свою жизнь. Закончил «женихами», жалобой и последней встречей с партизанами: вот, мол, как было все, что знаю.

— А обращение митрополита Сергия вы уже получили? — спросил Корчев.

— Получил.

— И что будете с ним делать?

— Надо читать в церкви. С амвона. — И, как бы в пояснение, добавил: — Приказывают, грозят… И немцы грозят, и партизаны грозят. Прямо и не знаю…

— Надо не по приказу. Это обращение главы православной церкви… Вы с немцами или с народом?..

— То есть как это? — Старик даже обиделся. — Нет, я с народом. Конечно, с народом. Истинно русский человек.

— Как же это: истинно русский, а везете жалобу немцам?.. Я знаю, что бургомистр по происхождению не немец, но ведь служит-то он у немцев.

— А кому же я должен жаловаться?

— Пришли бы к нам.

— Откуда мне знать?.. Меня обобрали. Они себя партизанами называли. А про вас я не знал.

— Всякий бандит может назвать себя партизаном. Мы найдем возможность призвать ваших обидчиков к порядку. Но кто вам поверит, что вы ничего не слыхали о настоящей патриотической работе партизан, о борьбе с немцами? Конечно, слыхали. Так вот: мы настоящие советские партизаны, мы вовсе не собираемся никого грабить. Мы русские люди, защищаем свой народ.

— Да, да… И я русский. Сделал я одну глупость в жизни: уехал из Петрограда во время революции. Теперь и не увидишь на старости лет…

— А сейчас вы делаете вторую глупость — идете к немцам.

— Нет уж, буду знать, буду вам жаловаться… Но ведь вы сами посудите, что мне делать? Вот полюбуйтесь (он приподнял полу своего одеяния) — исподники прикрываю подрясником. До чего довели!.. И есть нечего. А у меня семья — пять человек.

— Это мы поправим, — успокоил его Корчев и вдруг протянул Рожановичу бумагу. — Возьмите назад вашу жалобу.

— Куда мне ее?

— Может быть, поедете дальше, в Высоцк?

— Что вы?.. Смеетесь!.. Вы меня расстрелять хотите?

— Нет. По-моему, не за что.

Рожанович все еще сомневался, а Корчев успокаивал его. Приказал накормить, распорядился достать костюм, чтобы прикрыть поповские кальсоны, велел запрячь поповскую бричку и нагрузить в нее продуктов, чтобы старик и в самом деле не голодал, и отпустил его, снабдив письмом к Курочкину — командиру бывших «женихов», чтобы они отныне не притесняли священника.

— Езжайте домой. Через пару дней — ну, скажем, в субботу — я и сам заеду к вам в гости!

В назначенный день Корчев действительно явился к священнику. Тот встретил гостя радушно, угощал, подносил домашней вишневки и искренне огорчился коротким и твердым ответом: «Не пью». Несмотря на преклонный возраст и строгий вид, батюшка не был постником. Корчев интересовался вовсе не поповским столом и не поповской вишневкой. Спросил:

— Как у вас обращение митрополита?

— Завтра буду читать. И хотел просить у вас совета. После чтения надо произнести проповедь. Вы бы мне помогли, а то мне неясно…

Корчев не отказался, и вдвоем они сели за конспект проповеди. Партизан удивил священника своим знакомством с библией и знанием текстов.

— Да уж вы не из духовных ли по происхождению?

— Это не важно, — ответил Корчев, — не об этом надо говорить.

— Нет, в самом деле: у вас есть сходство с преосвященным, с Сергием… в молодости, конечно; ведь я с ним учился. Вы ему, случайно, не сынок?

Корчев не мог не улыбнуться наивности старика: знаниями своими он обязан был вовсе не происхождению, а опыту антирелигиозной работы.

В воскресенье после обедни в церкви было необыкновенное. Рожанович зачитал обращение митрополита Сергия, а потом горячо говорил о святой любви к Родине, о страданиях народа, об иноземных захватчиках. Он называл их варварами XX века, приводил потрясающие примеры их зверств (материал он получил от Корчева), обличал предателей — и среди них того самого высоцкого бургомистра, которому совсем еще недавно пытался писать жалобу, призывал к борьбе. Надо сказать, что отец Иван умел говорить, материал был убедительный, да и аудитория подготовленная. Прихожане прерывали проповедь бурными криками: «Слава Червонной Армии! Слава героям-партизанам!..» Проповедь обратилась в митинг.