По ту сторону фронта

Ночь под Новый год

Мы уж думали, что настоящая зима и не наступит в этом году. Весь декабрь стояла теплая, незимняя погода, и только в конце месяца выпал снег и ударил мороз. Сразу все изменилось: бурые поляны стали белыми и чистыми, черные леса — серебристо-серыми, пушистыми и мягкими, словно принарядились к празднику… Пусть же этот праздник будет праздником для нас, а не для наших врагов!..

Мы видели фашистов в расцвете их темной славы — летом 1941 года, когда они, упиваясь своими временными успехами, рвались на восток, жгли и разрушали, убивали и насиловали. Какая тупая гордость, какая нахальная самоуверенность была тогда на довольных, улыбающихся лицах!

Мы видели их и год тому назад, когда тяжелые удары нашей армии сбавили им спеси. Они все еще улыбались, стараясь не вспоминать о Тихвине, о Ростове, о провале наступления на Москву. Кох — рейхскомиссар, душитель Украины — подбадривал солдат: «Вы можете мне поверить, что я выжму из Украины последнее, чтобы обеспечить вас и ваших детей». Франк, вторя ему, захлебывался: «Смотрите на этот рай восточный! Мы пришли сюда, чтобы навсегда присоединить Украину к немецкому простору». Солдаты верили и снова шли на восток, но под маской нахальства ясно проглядывали растерянность и страх…

Мы видим их и теперь. Они идут, вернее сказать, их гонят на восток. «Марш, марш! Убивайте! — вопит обезумевший фюрер. — Завоевывайте!» И они идут по российским просторам. Мы слышим их тяжелые шаги, но не надо быть особенно проницательным, чтобы предсказать их судьбу. Они все же пытаются улыбнуться, но какие кривые у них улыбки!

Мы, партизаны, помогаем Красной Армии, и мы уже не те, что в начале войны. Полтора года — хорошая школа. Нас не обманешь. Если на вагонах немцы пишут «Уголь», мы знаем: это снаряды, — и вагоны летят под откос. Двести взорванных эшелонов на нашем счету. Десять областей прошли мы от Лукомльского озера и теперь на Западней Украине встречаем новый, 1943 год.

Встречаем по-партизански. В эту ночь нам некогда будет пировать. Подготовка идет вот уже несколько дней. Началось с предварительной записи в моей рабочей тетради; кому и куда идти, какие выполнять задания. Надо было как можно лучше использовать все наши силы, причинив как можно больше беспокойства противнику именно в эту ночь. Железные дороги — артерии, питающие армию. Восемь или даже девять групп подрывников сможем мы послать одновременно на железные дороги. Парализуем на какое-то время Ковельский узел, ежедневно принимающий десятки поездов с пяти главных направлений, и Сарненский узел. Можно еще послать группу к Пинску. Но хватит ли взрывчатки?.. И в какое время успеют подрывники добраться до места и подготовить крушение? Все это надо рассчитать с предельной точностью. Кроме того, нельзя забывать и другие объекты: склады, заводы, мосты, полицейские участки. Хочется ради Нового года встряхнуть всю фашистскую мразь.

И населению мы должны напомнить о том, что мы живем на своей земле, что это наш праздник, что фашистам недолго хозяйничать здесь. Надо перепечатать последние сводки Совинформбюро, надо составить и размножить листовки, надо подготовить наших партизанских агитаторов, чтобы все честные люди слышали слово советской правды. Материал у нас богатый — успешное наступление. И настроение приподнятое. В штабе все эти дни горячка. Стрекочут машинки. Приходят за инструкциями командиры отрядов, отправляются боевые группы. Я проверяю их. Взрывчатка, листовки, оружие… Последние распоряжения.

— Ну, в добрый путь!..

И группы — численностью от десяти до пятидесяти человек — расходятся в разные стороны.

Тридцать первого декабря база почти опустела… Ночь. Вот уж и Новый год скоро. Но я тоже буду встречать его не в землянке: с небольшой группой я выезжаю в Червище для переговоров с польской антигитлеровской организацией. В лагере остаются только радистка, лагерная охрана да больные.

Над нами черное зимнее небо с яркими морозными звездами. Праздничное и родное украинское небо. Пышные бело-голубые сугробы. Деревья словно околдованные зимой. Все они осыпаны мелкими серебряными блестками. Иная елочка, выросшая на самом краю поляны, — ну точь-в-точь, как та, которую наряжали мы в мирное время для детей, чтобы дети водили под ней хороводы, чтобы пели тонкими голосами свои нехитрые песенки. И голоса были тоже серебряные… Но сейчас и эти ели, и небо, и сугробы, и дорога, вьющаяся перед нами, — все неподвижно и безмолвно. И воздух не колыхнется, словно и ветер замерз где-то там, за краем горизонта. Торжественная и чуткая тишина поднялась, кажется, до самых звезд, и невольно начинаешь прислушиваться к ней, и невольно досадуешь на морозный скрип под копытами лошадей — только он и нарушает тишину.

Едем молча, но у всех одно и то же в мыслях: за этой вот теменью и тишиной наши товарищи крадутся сейчас по снегу к фашистским складам, к линиям железных дорог — несут врагу новогодние гостинцы. «Как-то удастся им сегодня выполнить свою опасную работу?» — думает каждый из нас и еще напряженнее прислушивается и оглядывается кругом, словно ждет от ночи ответа…

Дорога пошла в гору. Уклон невелик, и мы замечаем его только потому, что лошади на ходу начали усерднее кивать головами да в просветах между деревьями шире стал горизонт: дальше видно.

— Три минуты осталось, — говорит один из бойцов приглушенным голосом.

— А ты почем знаешь?

— У меня светящиеся.

— Ну, значит, с Новым годом!

— Подожди еще…

И вдруг ночь отвечает на наши мысли гулким далеким взрывом.

— Начали!.. Это Логинов.

— С Новым годом, товарищ командир!

— С Новым годом, товарищи! Первый тост.

Словно в ответ нам, раздается взрыв с другой стороны.

— Еще!.. Рапортуют наши!

Выезжая на вершину отлогого холма, я придерживаю лошадь. Отсюда далеко видно. И вот слева от нас над горизонтом розовый отблеск сначала чуть оттеняет зубчатые вершины леса, потом сразу взмахивает высоким заревом. Это Борисюк в Маневичах поджег большой склад сена, заготовленного фашистами.

— А вон, смотрите! — кричит Бурханов.

Оглядываемся назад — и там полыхает такое же зарево. Это Яковлев орудует на лесозаводе в Бельской Воле. А рядом с первым заревом, чуть правее, взлетают красные, желтые ракеты, и зачастила пулеметная и ружейная стрельба. Это Бондаренко напал на гитлеровский гарнизон в Большом Обзыре.

Едем дальше, спускаясь с холма, но тишины теперь уже нет, и бойцы оживленно перебрасываются короткими фразами.

— Дают наши жизни!.. Новогодняя иллюминация!..

И опять возникает в сердце радостное и уже привычное сознание: мы хозяева своей земли. Только мы! Как бы ни старались фашисты, им нас не растоптать, не отмахнуться от нас, не скинуть нас со счетов. Мы — хозяева. И мы по-своему, по-партизански, празднуем Новый год.

Вернулись мы на базу под утро, часов в шесть; еще темно было: ведь в это время самые долгие ночи. И хотя я своими глазами видел зарево и своими ушами слышал взрывы, тревога за наших товарищей не покидала меня: как они все-таки справились? И как провели операции остальные группы, ушедшие в дальние экспедиции?..

Первым пришел Логинов. Коротко доложил:

— Задание выполнено. Мост сжег.

Я особенно обрадовался этому первому вестнику победы. Несколько секунд мы глядели друг другу в глаза.

— Спасибо… Ну, спасибо! — Обнял его и крепко поцеловал. — Садись, рассказывай.

— Все получилось, как по-писаному, — начал он, сразу переходя с официального тона на обычный разговорный. — Заехал это я с ребятами в смолокурку. Забрали скипидар и пять возов смоляков. Еще два воза соломы. Целый обоз, елки-качалки! Доехали к мосту, охрану сняли без особых трудов — быстро и чисто, не дали и опомниться. Сгрузили горючее на мост, подожгли. Полицаи, которые в этой деревне, опомнились только тогда, когда уже вовсю полыхало. Собрали крестьян — гонят тушить. А мы караулили. Несколько очередей вверх, елки-качалки! И все разбежались. Спокойно дали мосту догореть.

— Все? — спросил я, чувствуя, что он еще что-то хочет сказать.

— Нет, не все, дядя Петя, — продолжал он уже не так бойко. — То есть про операцию все. Но сегодня, мы считаем, большой праздник, и уж мы, так сказать, позаботились о горючем. Для себя. Не полицаям же, в самом деле, пить ради праздника? Мы — по справедливости — пришли и забрали то, что полицаи приготовили.

— А поблагодарили?

— Как же! — Лицо Логинова расплылось в улыбке. — Они нашей благодарности не забудут… Но я, товарищ командир, от имени наших хлопцев, по их поручению. Просим вместе с нами отметить Новый год.

В партизанской землянке, несмотря на усталость возвратившихся, шумно и весело. Стол сервирован (если можно в данном случае употребить это выражение) с партизанской простотой. Напитки, отобранные у полицейских, оказались простым самогоном, закуска своя: вареное мясо и вареная картошка. Вилок не было, но ложка у каждого партизана есть. Разнокалиберные кружки и стаканы собрали со всей землянки.

— Садитесь, товарищ командир, — суетится Логинов, — Для начала вы нам тост скажете. Наливай, Митя… по маленькой, у тебя глазомер.

После первого тоста — не успели еще закусить — скрипнула дверь, и в, облаке пара влетела наша радистка Тамара, словно ее принесло этим облаком.

Раскрасневшаяся не от мороза, а от радости, она прокричала:

— Радиограмма! Из Москвы! Слушайте!..

Партизанский центр приветствовал нас и поздравлял с наступившим Новым годом, желал еще больших успехов в борьбе с оккупантами.

— Передай в Москву, — сказал я Тамаре, — что все задачи, которые на нас возложены, мы выполним с честью… Выполним? Так, хлопцы?

— Так, товарищ командир!

— Иначе грош нам цена, — добавил Есенков.

— Тамара, а может, выпьешь для Нового года? — нерешительно спросил Логинов.

— Нет, нет, у меня работа.

И снова выпорхнула из землянки, словно ее и не бывало.

— Разрешите еще? — Митя поднял бутылку.

— Не торопитесь.

— Да мы понемножку.

Снова звякнули кружки.

В разгар празднества появился Конищук. Как-то по-особенному торжественно и немного неуклюже он пристукнул ногой посреди землянки, вытянулся и, переждав секунду, пока все утихнет, доложил по-украински:

— Товарыш командир, я прыбув с завдання. Завдання выконав — моста бильшэ нэма.

— Добре. Молодец! Расскажи подробнее… Да ты садись, садись… Налейте ему с морозу-то.

И уже за столом, дожевывая закуску, Николай Парамонович начал:

— В Железнице я узнал, что в Любешове стоит немецкая конница и что послали немцы из этого Любешова подводы за сеном. Мы сами набрали сена, соломы, взяли две бочки бензину… Костина я послал на другую сторону речки, а сам поехал на мост. Немецкая охрана никого не пропускает, а нас пропустила — думали, что это для них сено везут. Троих фашистов мы убили, а остальные разбежались. Враги с другой стороны начали стрелять, но Костин им дал жару, загнал в Любешов. Там началась паника. Стали стрелять из пулеметов, ракеты пускать… Но мост уже горел…

— Потери есть?

— Пара коней с моста слетела в речку, когда началась стрельба. Люди все целы…

…Опять отворилась дверь. Опять клубы пара, и в них заиндевевшая, заснеженная фигура Макса:

— С Новым годом, товарищи!

За ним — Терпливый и Васька Кульга.

Макс доложил, что его отряд скрытно подошел к железной дороге между Маневичами и Польской Гурой; мина, заложенная под рельс, взорвалась под паровозом, и пятнадцать вагонов образовали кучу лома, похоронившую две сотни гитлеровцев, ехавших на помощь сталинградской группировке. Партизаны, наблюдавшие крушение, торжествовали: «А, холера! Вот тебе Сталинград! С Новым годом, панове!» Из Ковеля приехал санитарный поезд. Теперь в Ковеле несколько дней будут колотить гробы для захватчиков, не доехавших до фронта…

Окончив доклад, Макс неожиданно вытащил из кармана поллитровку с белым ярлыком и высоко поднял ее.

— Салют!

Это вызвало взрыв смеха и удивление:

— Откуда?.. Да это «Московская»!.. Вот здорово!.. Настоящая?

— Настоящая… Уж я знаю откуда, — лукаво подмигнул Макс. — Она с нами и на операции была. Мороз, а мы и глотка из нее не выпили. Кульга все время приставал: «Отдайте ее мне, товарищ командир, неровен час — разобьете». Я говорю: «Неужели не доверяешь?» — «Да, нет, — говорит, — а вдруг она взорвется от детонации»…

Слушатели смеялись, а тот же самый Митя аккуратно разлил содержимое бутылки в пятнадцать кружек.

— Ну… За победу!..

Так мы встретили новый 1943 год. Но группы, высланные на новогодние диверсии, продолжали возвращаться и вечером, и на другой день, и на третий — в зависимости от расстояния и сложности заданий. Меня особенно беспокоила судьба тех, кто пошел в Бельскую Волю. Лесозавод там, очевидно, сожжен: мы видели зарево, и расстояние не так велико. Почему же Яковлев не идет? Как он разделался с тамошним гарнизоном? Ведь гарнизон большой: немецкие фашисты да еще предатели-националисты, называющие себя «казаками». А на стороне партизан только преимущество внезапности и смелость.

Возвратившийся вечером Яковлев рассеял мои сомнения и объяснил все. Партизаны не только разрушили и сожгли лесозавод, но и гарнизон разгромили, а оставшиеся лесоматериалы и зерно из находившегося там склада роздали крестьянам, собранным из трех деревень. Больше сотни подвод съехались в Бельскую Волю за «трофеями».

Одна за другой возвращались и группы подрывников с железных дорог. Павельчук взорвал состав с танками у станции Мызово на линии Брест — Ковель. Жидаев пустил под откос два эшелона на дороге Холм — Ковель и по пути уничтожил одиннадцать фашистов. Василенко взорвал два поезда на линии Луцк — Ковель и подбил на шоссе автомашину, которая везла пиво гитлеровцам, собиравшимся встречать Новый год. Пиво, к слову сказать, оказалось скверное.

Базыкину удалось перевернуть бронепоезд недалеко от Домбровицы. А когда разношерстная фашистская охрана дороги погналась за подрывниками, партизаны встретили ее огнем и рассеяли, захватив двенадцать пленных. Но этого Базыкину показалось мало: он ворвался в Домбровицу, разогнал гарнизон и, захватив бургомистра вместе с гостями, встречавшими в это время Новый год, приказал ему срочно мобилизовать местных жителей и вести их — под охраной партизан — на разборку железнодорожного полотна. Волей-неволей фашистскому прислужнику пришлось руководить всем этим делом. Пришлось поработать и его гостям, и пленным охранникам. А местные жители работали охотно, зная, что отвечать за все придется бургомистру. Потом, когда двести метров рельсового пути были разрушены, бургомистр спросил партизан:

— Захватите меня с собой. Куда же мне теперь?

— Ничего, — ответил Базыкин. — Ты служил немцам. Немцы о тебе и позаботятся.

Грачёв был послан в район станции Юхновичи (к западу от Пинска). Задача его осложнялась не только дальностью расстояния, но и тем, что, отправляясь в поход еще до снега, партизаны не захватили с собой маскхалатов, без которых подобраться к железной дороге по выпавшему снегу было невозможно. Чтобы выйти из положения, Грачев связался с партизанским отрядом Комарова и там получил несколько необходимых халатов. Партизаны выполнили задание полностью и в срок: еще два фашистских эшелона полетели под откос на Пинской дороге.

Одному только Даулетканову не посчастливилось. Фашисты заметили, что партизаны поставили под рельсы мину и решили обезвредить ее. Подошли, наклонились. А мина-то была натяжного действия, и подрывники, скрывавшиеся около полотна, дернули за шнурок: не отдавать же взрывчатку врагу. Гитлеровцы взлетели на воздух вместе с рельсами и шпалами.

— Такая досада! — виновато говорил Даулетканов. — На пять немцев пять килограммов толу.

И верно, досада: на этом месте должен был взорваться целый поезд. А ведь взрывчатку мы доставали с большим трудом. Пришлось пожурить Даулетканова и его группу за неосторожность, и они приняли это как должное, понимая свою вину.

Хорошее донесение прислал Корчев, базировавшийся километров за восемьдесят от нас, около Сварицевичей. Его отряд взорвал два эшелона, сжег мост и при активном содействии крестьян разгромил полицейский участок в Жовкине, разрушил два маслозавода, уничтожил два километра телеграфной связи, ликвидировал фашистское имение.

К вечеру второго января вернулись отряды Картухина и Анищенко. Целыми обозами на санях с красными флагами, с гармошками, с пением советских песен они разъезжали по деревням. Отряды были немаленькие, и полицаи при виде их сразу же разбегались, а крестьяне радостно выходили навстречу, приветствуя народных мстителей. Наши агитаторы раздавали листовки и во многих деревнях провели митинги. Коменданты и солтусы переполошились. В Ковель полетели донесения о громадных отрядах партизан. Они пытались подсчитать силы этих отрядов и, должно быть, по нескольку раз подсчитывали одних и тех же, да еще преувеличивали со страху. В конце концов из Ковеля сообщили в Ровно (где была ставка райхскомиссара Коха), что-де под Ковелем действует «партизанская банда численностью в три тысячи человек».

О настроениях фашистов принесли нам сведения связные, возвратившиеся из Ковеля. Наши новогодние выступления сыграли свою роль. А наши листовки добавили паники. Они появились даже в ковельских казармах, и в результате этого начались обыски и аресты среди самих фашистских прислужников.

В Любешове листовки произвели еще больший переполох. Девушки — местные жительницы, связанные с партизанами, — принесли несколько листовок на вечеринку, где были и полицаи, немцы, и незаметно подсунули эти листовки пьяным полицаям. Потом одному из них сказали:

— Смотрите, господин шуцман, какое безобразие. Видите? Вот. Читайте.

А тот с пьяных глаз и на самом деле начал читать вслух.

Немцы насторожились, а присутствовавший тут же переводчик сразу бросился к коменданту. Тот не замедлил явиться.

— Большевик! Агитатор!.. Обыскать всех!

Обыскали. Нашли листовки. Двоих тут же расстреляли, остальных отправили в гестапо.

Таковы были результаты одной ночи — первой ночи 1943 года. Неплохое начало. И весь год еще впереди. Сколько в нем будет таких же ночей? Хороши украинские ночи, но только не для захватчиков!