Почему не иначе

Так. А чего же ради?

В самом деле: раз такие трудности, стоят ли они того, чтобы их испытывать? Стоит ли игра свеч? Нужна ли она, этимология; кому и зачем?

Начнем с того, что выясним этимологию слова этимология. Разумеется, оно не русского происхождения; как и все слова, оканчивающиеся на «-логия», оно взято из греческого языка. Гео-логия — наука о земле, земле-ведение; био-логия — жизне-ведение; архео-логия — древне-ведение; этимо-логия — этимо-ведение. А что такое «этимос»? По-гречески это слово означало «истинный». Этимология — наука об истинном (или первоначальном) значении слов. Но спрашивается: а что такое «истинное» их значение? Я знаю, что «солнце» значит «дневное светило», а «луна» — «ночное»… Истинные ли это значения или нет?

Древние греки думали: все слова были созданы когда-то с их точными, божественно правильными значениями. Но потом они стали переходить в разговорах от человека к человеку… Даже медная монета стирается и портится, переходя из рук в руки: на старой драхме не различишь, что было когда-то на ней написано. Еще быстрее и сильнее стираются в обращении человеческие слова. Истинность их начального смысла утрачивается; дело ученых-этимологов древности и было восстанавливать ее.

Мы не античные греки. Мы согласны: да, на протяжении десятилетий и столетий в форма и значение слов меняются, порою очень сильно. Слово «музыка» Пушкин еще выговаривал как «музы'ка»:

Молчит музы'ка боевая… («Полтава»)

Слови «полк» наши предки в X–XII веках понимали как «война». «Словом о полку Игореве» назвал один из них свою великую поэму о походе князя Игоря на половцев. Там изменилась форма, тут — смысл, значение.

Но мы вовсе не считаем древние значения слов более «истинными», чем наши новые, а новые — «испорченными» или «неправильными». Смешно было бы считать юношу неправильным вариантом ребенка, а взрослого мужчину — искаженным юношей… А вот дознаться, как именно менялось значение того или другого нашего слова, прежде чем оно стало значить то, что значит сейчас, как менялись его звуки, нам так же интересно, как выяснить, когда и как родилось любое из них, откуда пришло к нам в язык, при каких обстоятельствах, где и кем было создано.

Нужно ли, полезно ли доискиваться ответов на такие вопросы? Нужно и полезно во многих отношениях. Сейчас я назову некоторые из таких надобностей и польз: на деле их много больше.

Начнем с самого возвышенного и, на первый взгляд, наименее практического. В человеке живет глубокое, естественное, вечное стремление узнавать и добиваться понимания. Великий исследователь человеческой психики И. П. Павлов доказал: потребность познавать — такое же природное свойство человека, как потребность есть, пить, дышать, двигаться, работать… Лишать человека познания нового нельзя совершенно так же, как нельзя лишать его пищи, питья, воздуха или свободы: он захиреет и погибнет без любого из этих условий жизни.

А этимология, как всякая другая наука, удовлетворяет естественное влечение человеческого ума к познанию истины.

Нужно ли долго доказывать? Неужели вам лично не покажется интересным узнать хотя бы, что каждому из нас знакомое и такое не больно-то уж почтенное слово баловство в языке наших далеких предков имело значение «лекарство», «лечение»… Это не удивительно: слово «балий» значило тогда «врач»…

«Балия никто не требовал к себе ни при каком недуге…» — с восторгом вспоминает о прекрасных прошлых временах одна старинная книга. Даже в наши дни еще попадается кое-где старая фамилия Балиевы; мало кто сразу скажет вам, что она означает то же, что Докторовы или Лекаревы…

Да, некогда «баловать» значило «лечить». Навряд ли наши современные «баловство» и «баловать» произошли прямо и непосредственно от своих древних тезок, но этимологическая связь между ними несомненна. Да что удивляться: когда человек и в древности заболевал, за ним волей-неволей начинали ухаживать, ему по мере возможности старались угождать, не раздражать, прощать его капризы и причуды. Словом, его баловали, как балуют и сейчас: и лечили и мирволили ему…

Вы спросите: это хорошо, но как же и откуда же возникло не наше современное, а то, древнее слово «баловать»? И это «балий»? Откуда оно?

Его происхождение очень похоже на происхождение другого близкого по смыслу слова — врач. Пусть не обижаются те доктора медицины, которым случайно попадется в руки эта моя книга, но ведь «врач» — это «тот, кто врет», так же как «рвач» — «тот, кто рвет» и «ткач» — «кто ткет». Вот только «врать» в языке наших предков вовсе не обязательно значило «лгать», «говорить неправду». Оно часто означало просто «говорить», «болтать».

Когда в пушкинском «Утопленнике» отец кричит детям, принесшим ему страшную новость: «Врите, врите, бесенята!» — он употребляет слово «врать» в нашем современном смысле: «лгите еще!» А вот когда в «Капитанской дочке» отец Герасим говорит жене: «Не все-то ври, что знаешь!» — здесь «врать» вовсе не имеет смысла говорения неправды. Тут это просто «болтать», «бормотать».

Вот с этим значением и связано слово «врач». В древности оно означало: «тот, кто лечит заговорами». Придя к больному, такой ведун «врал» над ним какие-то волшебные слова-заклинания, что-то такое «баял». Потому он и получал титул «врача», или «балия» — «бахаря». Оба эти слова значили одно: «бормотун».

А теперь судите сами: разве наши этимологические разыскания не принесли нам пользы? Мы ведь не только узнали происхождение двух современных слов, обозначающих лекаря и лечение. Мы как бы заглянули в древний мир наших предков, подсмотрели и подслушали, как пользовали своих доверчивых пациентов медики времен Владимира Киевского, а может быть, и старца Гостомысла. Если бы об этих способах лечения у нас не сохранилось никаких письменных или устных свидетельств, мы на основании наших этимологии могли бы уже довольно уверенно говорить: очевидно, они применялись!

И это позволяет мне обратиться ко второй, может быть основной, пользе, приносимой наукой этимологией. Раскрывая этимологу свои малые и большие тайны, слова любого языка позволяют нередко проникнуть и — в секреты истории, как сквозь перископ увидеть сквозь них то, что уже давно и, казалось бы, навеки скрылось в тумане прошлого. Это необыкновенно важно.

Вот слово кровать. Может быть, вам представляется, что оно связано с такими словами, как «кров», «по-кр-ов», «по-кр-ыв-ать»: ведь мы привыкли, что кровать есть ложе, по-кр-ытое простынями, одеялами, по-кр-ывалами…

Это неверно. «Кровать» — очень древнее заимствование из греческого (византийского) языка. Грека называли свое ложе для сна «краббати» (в другом по времени произношении — «краввати»). Это слово перешло от них к русским еще в киевские времена.

Почему — перешло? Разве у тогдашних русичей не было постелей и собственных слов для их называния? Конечно, были. Но живших в суровой простоте восточных славян, привыкших отдыхать на застланных шкурами зверей и верхней одеждой лавках землянок и изб, видимо, очень поразили роскошь и блеск пышной Византии, когда они с нею столкнулись. Дивом показались им и невиданные ими высокие, мягко застланные, чудно изукрашенные греческие спальные одры — «краввати», какие стали появляться теперь и в киевских богатых палатах. Сначала слово «кравать», вероятно, и значило только греческого образца богатое ложе. Потом значение его расширилось, а присутствие рядом слов «кров», «покров» заставило его измениться и по своей форме — стать «кроватью».

Если бы до нас древние летописи, наши и зарубежные, не донесли сведений о живых взаимных отношениях между Киевской Русью и Византией, мы могли бы утверждать, что эти отношения был и, уже по одному тому, что нам известны в древнерусском языке такие слова, как «кровать», как «известь» (из греческого «асбестос»), как «плита» (а раньше — «плинфа») — плоский, византийского образца кирпич. Эти слова могли перейти к нам и прижиться у нас только потому, что народы Руси и Византии в IX и X веках общались тесно и оживленно.

Наши предки вовсе не всегда были только покорными учениками, жадно заимствовавшими иноязычные слова. Они и сами передавали своим соседям все, что тем приходилось ко двору, из русского словарного запаса. Так, наши северо-западные соседи, финны, получили от нас и превратили в свои такие слова, как «аккуна» — «окно», «лусикка» — «ложка», «вяртяння» — «веретено»… Случалось, и нередко, что слово передавалось, как жезл в эстафетном беге, от народа к народу все дальше от места своего рождения.

Вот слово «грамота»; его корень — не русский. Он даже и не славянский. Оно прибыло к нам оттуда же, что и «кровать», — из Греции. Греческое «грамма» (во множественном числе — «граммата») значило «буква», «письмена» — всё изображенное письменами. Став русским «грамота», слово не залежалось у нас. Поезжайте в Эстонию, вы встретите там слово «раамат» — оно значит «книга»; попадете в Финляндию и узнаете, что у финнов «рааматту» обозначает не всякую книгу, а только церковную, библию, «священное писание»… Оба слова пришли к финским племенам северо-запада, так сказать, по великому пути из варяг в греки, через посредство наших предков. А ведь это указывает на древние культурные связи между народами, на те дороги, но которым совершался всяческий обмен между ними, всевозможное общение…

Очень часто получается так, что единственный ключ к той или иной тайне исторического прошлого оказывается в руках этимологов. А уж когда речь заходит об истории самых языков, тут без этимологических разысканий буквально шагу ступить нельзя.

История же языка всегда теснейшим образом связана с историей человеческой мысли, с историей развития самого сознания людей. Вот посмотрите, как это получается.