Под крыльями высших существ

Глава 3. Ночью, под носом у врага

Мы находились на самом передке, у окраины леса, следили за передвижениями противника и готовились устроить им «сюрприз» (так солдаты иногда называли засады). Я находился чуть позади и мог переговариваться с товарищами по радио.

– Красивые тут ночи, да, военкор? – тихо спросил меня Буран, смотревший в наблюдательный прибор в своём шлеме, спрятавшись под импровизированным укрытием из веток и листьев. Маскировочные сети у нас, конечно, были, но тут решили обойтись без них.

– Да, с самого начала это заметил, – ответил я, взглянув сквозь кроны деревьев на красивые звёзды. – Комары только дурацкие мешают. Находят ведь, куда залезть, гады, и кусают в самых неожиданных местах.

– Прямо как я, – подал голос боец с позывным Комар, пехотный снайпер с увесистой тяжёлой винтовкой, которой можно было, наверное, сбивать даже вертолёты. Из его динамика раздался тихий, но глубокий смех. – Враги что-то совсем распоясались, диверсионные группы часто к нам ездить стали.

– Поэтому мы здесь. Чтобы наблюдать и перехватывать, – сказал боец-гранатомётчик с позывным Миша. – С другой стороны, а что им ещё делать? У них только фабрика под контролем осталась, из Сталевара они нас уже вряд ли выбьют. Вот и пытаются хоть немного нам навредить.

– Хочу взглянуть на их попытки. Ничего у них не выйдет, я им «Хлыстом», – Комар осторожно хлопнул по своей винтовке, – машину сломаю, а вы дело довершите. Вот так и будем работать.

– Не промахнись, Зоркий Глаз. Без нас тоже должен справиться, – сказал Буран и обернулся ко мне. – Кстати, военкор, тебя ведь Виталий зовут?

– Так точно.

– Хотел всё поинтересоваться, откуда ты? Что-то ты о себе совсем мало рассказывал.

– Расскажу, почему бы и нет? Не секретный агент всё-таки. Я с Восьмигорья, что в Красном Секторе.

– У меня там отец работал, – сказал Комар. – Начальником управления по проведению шахтёрских работ.

– Осипов который? – предположил я, пытаясь припомнить крутящихся в голове начальников. О них иногда рассказывали по новостям.

– Не–а. Этот работал в районе Кустовска, а мой – в районе Зеленограда.

– Вряд ли вспомню. Так вот, я там рос и учился, ничего особенного не случалось, мир далеко в тылу всё-таки. Затем поступил на корреспондента, выучился, отслужил на восточной границе, ну и вот, я здесь.

– У нас такие же истории, – сказал Буран. – Тоже росли, учились, служили, а потом отправились на войну. Думаю, трудно среди нас найти человека, который имел бы другую историю. Названия планет и школ только будут отличаться.

– А ваш батальонный психолог? – спросил я. – Неужто он тоже обычный человек?

– Он культист, – сказал Миша, – но это не значит, что он жил по-другому. Он такой же гражданин, как и мы. Просто в какой-то момент решил, что Культ Дракона что-то ему даст.

– Он вполне умён, – добавил Комар, – но всё же наивен. Мне так кажется. Течение фанатичных почитателей Дракона, кем бы он ни был, вряд ли может предложить что-то, кроме головной боли и желания дотянуться до невозможного.

– Я согласен, – сказал Миша. – Мечтатели они все. Сразу вспоминается история нашего первого Посвящённого, Владислава Трофимовича. Он ведь тоже много мечтал о драконах. Ох, как мечтал! А ему Владимир даровал драконью жену и вечную жизнь в третьем мире-измерении за то, что он был первым. Зинаида, кажется, звали её, жену-то. Мне нравится имя. Ей пятьсот лет аж было! Но ему, Славе, тогда просто повезло, а эти чего добиваются? Не каждое желание способно исполниться.

– Не знаю, друг, – сказал Комар. – Не хочу я обвинять Культ Дракона в диверсионной деятельности. Но, как по мне, нечего тут Петру Иванычу пытаться распространять среди нас всякую чушь, говорить, что нам надо достучаться до высших существ… Есть у Владимира с нами связь или нет, это уже не так важно. Он дал нам время, мы им распорядились. Жили же как-то на Земле и все трудности преодолели без всяких там Покровителей. На первом плане для нас должна стоять Россия и её народ, а уж затем всё остальное.

– Петру Иванычу вы, в целом, не очень доверяете? – спросил я.

– Можно и так сказать, но… – начал Буран, замолчал на секунду, а затем продолжил. – Я, честно говоря, не хочу на него наговаривать. Он добрый человек, душевный. А вообще, я тебе вот, что скажу. Наш батальон уже не первый год воюет, мы ещё с лацертианцами сражались. Ты знаешь, наверное, что у нас к ним… особое отношение. Хотя ты далеко жил от этих конфликтов, ты вряд ли о них много знаешь, но в мирах Зелёного Сектора ходил маленький стишок: «Увидел чешую – накинь ей на шею петлю, на столб влезь и лацертианца повесь!». Наши их и вешали. А командиры Крюк, Зубр и Бобр со своими отрядами им вообще постоянно головы отрубали. В ответ на злодеяния, конечно же. Запугивали так. Вот они и ожесточились. Я про Крюка и прочих. Но психолог их постепенно успокаивает, они уже гораздо меньше совершают казней. Молитвы им читает, кажется. Позавчера они сорвались, но на следующий день были уже совершенно нормальные.

– У них проблемы с головой есть? – спросил я прямо и, не дожидаясь ответа, задал ещё вопрос. – Разве таких берут в армию?

– Война их ожесточила, я же говорю. Все мы сначала были нормальными, добрыми и простыми парнями. Но не все смогли таковыми остаться. Когда ты видишь злейшего врага, ты попытаешься его уничтожить. А если этот враг по-скотски относится к твоим соотечественникам, то заставишь его ещё и помучиться. Чтоб другие боялись даже посмотреть на тебя.

– И тем не менее, это всё равно недопустимо, насколько благой ни была бы цель, – сказал Комар. – Мы, например, никого за свою жизнь не повесили и не запытали, верно, командир? Мы солдаты, а не садисты. Не со зла мы убиваем, а потому что работа у нас такая.

– Мне кажется, что когда война закончится, от таких, как Крюк, Зубр и другие, просто избавятся, – сказал Миша. – Если они не погибнут раньше. Таких во время штурма в первых рядах ставят, чтоб с собой как можно больше забрали. В мирной жизни не нужны маньяки. Война сожрёт своих детей, так или иначе.

– Именно поэтому мы с вами должны не ожесточаться, товарищи, – сказал Буран. – Не теряем голову. Мы обязаны дойти до конца людьми, иначе умрём, как животные.

– Так и будет, товарищ командир, – сказали одновременно Комар и Миша.

А ведь они фактически являются носителями идей Владимира, подумал я. Он ведь тоже говорил, что нужно оставаться людьми, несмотря ни на что. Мне вдруг очень захотелось поинтересоваться вот ещё о чём:

– Слушай, Буран, я помню твой спор с Ветром, где вы жетоны собирали. А вы до этого споры затевали?

– Затевали, конечно, – Буран кивнул. – Пару раз буквально. А что?

– Да просто интересуюсь. Буду честен, это немного странное явление. У нас такого отродясь не бывало.

– А у нас вот бывает. Но это и не ради забавы, – сказал уже Комар. – Хотели бы позабавиться, нашли бы карты, чтобы решить, кто из нас умнее, ловчее и сильнее.

– Что ж, хорошо, – я повернулся к Бурану. – А как вы к этому пришли?

– Да Ветер однажды предложил автоматы вражеские пособирать с поля брани, – Буран усмехнулся. – Мы их в тыл отправляем, нам за них денежку небольшую платят. Вот как-то и закрутилось-завертелось.

– Вот только с Ветром как-то не очень интересно спорить, – сказал Комар. – Он хвастливый очень. И самонадеянный. В плохих проявлениях, разумеется.

– Слыхал такую характеристику, – сказал я. – А к своему отряду он как относится?

– Спроси лучше у его отряда сам, – ответил Буран. – Только подгадай момент, когда Ветра рядом не будет.

– Так и сделаю. Я почему спрашиваю, мне одна птичка напела, что офицерский жетон Ветер отнял у своего товарища и присвоил себе. Я про тот, что он вынул из разгрузки во время подсчёта.

– Тогда понятно, чего он юлил, когда вы, командир, попросили привести его отряд, – сказал Миша. – Хотя нет, не понятно. Жетон-то всё равно общий, а не лично его.

– Стыдно ему, наверное, было, – сказал Буран. – Если то, что сказал Виталий, правда, то вполне вероятен и такой вариант. На результат спора всё равно это не повлияло бы, но, по крайней мере, теперь мы удостоверились в том, что Ветер – чуть-чуть змея.

– Нехорошо, если это так. Бог его накажет, думаю, – сказал Миша. – Надеюсь, что как-нибудь простенько, но так, чтобы запомнил, что так делать – нехорошо.

Вдруг заговорил по радио последний член отряда Бурана – Мороз. Он всё это время находился на наблюдательной позиции в роли часового, которую назвали третьей.

– Комар, цель для тебя, – сказал он.

– Что там? – спросил тот, готовясь отползать к тропе. – Очередная тачанка?

– Лучше – бронетранспортёр, – Мороз тихонько посмеялся. – Лёгкий. Как раз для твоего калибра.

– Идём скорее, пока не уехал, – сказал Комар и ушёл вместе с Морозом.

– Гляжу, он любит крупные цели, – сказал я, усмехнувшись.

– Разумеется, любит, – посмеялся Миша. – По ним ведь проще попасть. И выследить тоже.

– А что у них за броневики-то такие, что пробиваются со снайперской винтовки? «Чейзеры»? Я, конечно, видел калибр, но ведь и техника что у нас, что у них, – не двадцатый век.

– Про «Чейзера» ты слишком загнул. Эти-то хоть современные. А они на гробовозках разъезжают. Некоторые их «скотомогильниками» называют. Не видел ещё такие, да? Как их, там, командир? «Лайтнинг», что ли? Брони нет, динамической защиты тоже, но зато «сороковка» стоит, пушка такая. Наклепали их под двадцать тысяч штук шестьдесят лет назад, поняли в один неподходящий момент, что горят, как спички, а фарш обратно уже не провернёшь, поставили на хранение. Вот теперь они и катаются по нашим полям, перевозя солдат и припасы.

Справа послышался хлопок, сравнимый по громкости с выстрелом крупнокалиберного пулемёта. Я вздрогнул, Буран и Миша не дёрнулись.

– Это Комар работает, – сказал последний.

– Ясное дело, – сказал я, поёжившись, будто от холода. – Ох. Это было неожиданно громко.

– А у тебя в шлеме разве нет активных наушников?

– Да вроде должны быть.

– Дай-ка сюда, я сейчас посмотрю.

Я подполз к Мише и отдал шлем. К слову, мне на него установили уловитель излучения, который используют, чтобы понять, целятся ли в твою сторону целеуказателем с беспилотника. Вещь полезная, используется часто. А ещё у Бурана был обнаружитель самих беспилотников, видящий в радиусе трёх километров. Он следил за ними и иногда передавал данные зенитчикам, находящимся недалеко в тылу.

– Есть они у тебя, – сказал Миша. – Просто ты их не включил. Вот, держи. Тихие звуки будешь слышать лучше, а громкие – хуже. Надень сейчас, вдруг ещё пальнёт?

Очередной выстрел не заставил себя долго ждать, я удивился, когда он действительно стал гораздо тише. Удивление моё обосновано тем, что, несмотря на длительную службу, мне ни разу ещё не приходилось пользоваться активными наушниками, хотя об их существовании я, разумеется, знал.

– Здорово, – сказал я. – Спасибо.

– Да не за что, – Миша махнул рукой. – Обращайся, я в оборудовании хорошо разбираюсь.

Я посмотрел назад, вглубь чернеющего леса. Темноты я не боялся, но всё равно немного страшился неизвестности, которая могла скрывать что угодно. А вдруг там диверсанты? Но там, где-то позади, команды ждал автоматический гранатомёт. Или, может, зверьё? Да ну, откуда бы ему взяться? Любой нормальный зверь убежит, услышав тот громоподобный выстрел из винтовки Комара. Кстати, вот и он, вместе с Морозом, вышел на связь.

– Миша, иди теперь ты, твоя очередь, – сказал последний. – На вторую.

– Охота удалась, значит? Что же, моя, так моя, – Миша отполз и направился было туда, но вдруг обратился ко мне. – Военкор, не хочешь посмотреть?

– Конечно, хочу.

– А камеры у тебя не отражают свет? – спросил Буран. – Ради твоей же безопасности спрашиваю.

– Нет, они же специальные. Тут всё до мелочей продумано.

– Тогда иди.

Наблюдательную позицию оборудовали неплохо, как раз под крупный размер бронекостюмов отряда «Пика». Мне так вообще было хорошо, поскольку можно было даже сидеть, а не только лежать.

– Гляди, это у нас, значит, бинокль… – начал было Миша.

– Разве в «Мамонте» нет приближения? – перебил я его.

– Есть, но это на всякий случай исключительно. Просто часть НП. Это запас еды и воды, чтоб не бегать. Лазерный целеуказатель…

– Ого, здорово, – сказал я, взглянув на прибор, похожий на бинокль. – В первый раз такой вижу.

– Да что же ты меня всё время перебиваешь? – спросил с нетерпением в голосе Миша. – Сейчас обратно пойдёшь.

– Простите, товарищ. И всё же, можно сказать? Мне всегда нравилось, как в книгах описывают такие вот целеуказатели. Вроде такой простой, а погибель несёт страшную, если им правильно пользоваться.

– Это так. Но эта штука сейчас бесполезна. Целей пока нет.

– А вон та фабрика?

– Предлагаешь стрелять по ней снарядами с лазерным наведением?

– Разумеется, нет. Я в целом говорю.

– Когда надо будет, тогда и потревожим осиное гнездо. Целей нет, говорю же.

– А это, значит, пулемёт в случае непредвиденной обороны?

– Верно мыслишь. Он исключительно на всякий случай. Лучше даже его не трогать, а то вдруг пальнёт?

– Не буду. Чтоб не заметили. Не заметят ведь?

– Да ну, куда уж там, нас заметить. Немцы плохо в темноте видят, не у каждого ПНВ есть… А вот у англичан есть, так что будем осторожными. Мы их спецов тут ждём, если ты не забыл.

– Я не ошибся, кстати? – указал я на темнеющий впереди примерно в километре комплекс зданий. – Это же фабрика?

– Не ошибся. Её враг под собой сейчас держит. Вон по той дороге обычно к ним грузовики подъезжают. Еда, припасы, всё остальное. Не там, правее, вот. Иногда артиллерию наши на дорогу наводят и по колоннам стреляют, видишь несколько остовов? А вон и бронетранспортёр горит. Комар хорошо попал, в клочья разорвало. Наверное, снаряды вёз.

– По звуку выстрела нас не найдут?

– Так мы ж хитрецы. У нас несколько позиций с хорошим обзором. Комар стрелял далеко справа.

– Нет лучшего способа победить врага, чем обмануть его, верно?

– Абсолютно так. Ладно, давай будем наблюдать. Если наскучит, можешь уйти, я не обижусь.

Но уходить я не собирался. Даже наоборот, мне было интересно хотя бы ненадолго почувствовать себя наблюдателем. Я не забывал про свою работу и постоянно делал фотографии. Миша даже согласился позировать мне. Фотографии получились отличные.

Я постоянно глядел то на фабрику, то на маленький, но выделяющийся кусочек леса, как бы отделившийся от него и вышедший в поле. В темноте не было видно, но я узнал позже, что часть леса вокруг просто выгорела, а этому кусочку банально повезло. Стоило догадаться по до сих пор висящему в воздухе слабому запаху гари, который не чувствовался в глубине леса. Кусочек находился впереди и, если прочертить линию от нас по направлению к фабрике, как бы правее. Его от нас разделяло двести пятьдесят восемь метров расстояния. Если бы туда можно было проползти, то я бы смог даже сделать неплохие фотографии. Оттуда как раз открывался неплохой вид. Желание туда попасть буквально захватило меня, и я стал просить Мишу отпустить меня туда. Он, разумеется, не разрешил:

– Да ты что, Виталя, с дуба рухнул? – спросил он. – А вдруг тебя увидят? Тебе же кранты тогда.

– Не увидят, даю честное слово, – сказал я. – Тише воды, ниже травы…

– И речи быть не может. Не лезь лучше, пара фотографий того не стоит.

«…Специфика работы военного корреспондента подразумевает постоянный риск. Часто он оправдывает себя, но иногда ставит и в незавидное положение…»

Я решил выждать момент, когда Миша отвлечётся. Он просто обязан был это сделать. Либо можно было его просто обмануть. Так я и поступил, сказал ему, что хочу вернуться назад. Он лишь кивнул. Выйдя из укрытия, я отошёл чуть-чуть и, упав на землю, резво пополз в сторону нужного мне места. А ещё сразу выключил радио, чтобы не слушать поток ругани, со стопроцентной вероятностью полившейся бы в мою сторону, когда Миша меня заметит. А он, скорее всего, заметит, поскольку у него в шлеме был тепловизор.

Проползти двести пятьдесят метров было непросто. В армии, конечно, нас учили, но с непривычки было тяжело. Да и камеру не хотелось зря царапать, пришлось ползти несколько изощрённо и сильно более утомительно. Мало того, я ещё и измазался в саже, чуток подпортив свой внешний вид. Иногда я оглядывался, пытаясь увидеть наше же укрытие, но не преуспел в этом деле – очень уж умело его замаскировали.

Путь казался добровольной пыткой, но я всё же справился. Отсюда открывался вид на дорогу и на фабрику. И то, и другое я сразу начал фотографировать, не жалея памяти на устройстве. Фотографии примерных позиций противника, особенно им же сейчас занятые, хорошо оценивались. Когда мы их отобьём, получится хороший показатель наших успехов. Мне показалось странным, что в окнах фабричных зданий горел слабый свет. Либо это была уловка, либо враги просто не подумали, что рано или поздно, в таком случае, по ним ударят артиллерией или ракетой. Мне больше верилось в первый вариант.

Я удовлетворённо взглянул в последний раз на фабрику и хотел было уже уползать обратно, как вдруг услышал тихий-тихий шорох. Если бы не активные наушники в шлеме, я с наибольшей вероятностью был бы уже мёртв. Кто-то полз позади меня метрах в шести-восьми. Я обернулся так осторожно, как только мог, и ужаснулся – позади ползли два врага. И не абы кто, а два англичанина. Я это понял по жёлтым повязкам и шевронам с львами. Накаркал беду Миша всё-таки. Их броня была сделана из особого сплава, рассеивающего тепло, а потому их не могли засечь тепловизоры и другие наблюдательные приборы. Во времена, когда первый Посвящённый был ещё обычным солдатом, такие бойцы часто выполняли роль противодействия спецназу, снайперам и корректировщикам. Свой опыт они сохранили и поныне.

Я быстро понял, зачем они здесь – это были снайпер и корректировщик, и они хотели найти и устранить того, кто стрелял по бронетранспортёру. Меня охватило оцепенение – они ведь убьют меня, если увидят. А ещё они, скорее всего, убьют Мишу, который просто не смог бы увидеть спецов, и найдут остальных моих товарищей. Они прятались и стреляли крайне умело, выцепить слабое место в любой нашей броне они были вполне способны, тем более, что у их винтовок и патронов столь же хорошая пробивная способность. Я следил за ними и медленно, не издавая ни звука, тянулся к кобуре с пистолетом. Снайпер уже приготовил винтовку, корректировщик настраивал прибор для наблюдения. Автомат я оставил на наблюдательном пункте, но какое счастье, что я вспомнил про ПШ-32. Похоже, они слишком заняты, подумал я, нужно аккуратно вытащить пистолет и попробовать прикончить их, иного пути нет. Пуля должна пробить броню, просто обязана. Заклёпки не предали меня громким щелчком, пистолет тихо выскользнул из кобуры, я хорошенько прицелился и дважды нажал на спусковой крючок. По полю прокатились два тихих щелчка, похожих издали на шёпот.

«…Военные корреспонденты, как и простые бойцы, тоже иногда совершают что-нибудь из ряда вон выходящее…»

Приблизившись к нашему укрытию, я вдруг почувствовал, как меня кто-то взял за шиворот (у бронекостюма моей модели, к слову, имелся плащ-палатка, который я постоянно носил на себе и за который меня и схватили) и потащил вперёд.

– Ах ты, проклятый обормот! – тихо заругался Миша. – Ты нас чуть не выдал! Сейчас Буран тебе пистон-то хорошенько вставит!

– Ай, Миша, отпусти! – молил я, пытаясь вырваться. – Да что ж ты делаешь, а? Да дай же ты мне сказать!

– Бурану всё скажешь. Приключений на пятую точку захотел? Будут тебе сейчас приключения, обормот.

Стальная перчатка едва не порвала мне плащ-палатку, плечо заныло от давящего на него ремня на снайперской винтовке, которую я стащил у убитого англичанина. Дав мне секунду, чтобы встать на ноги, Миша тут же толкнул меня вперёд. Мы осторожно вышли к расположению остального отряда. Миша начал сыпать на меня обвинениями:

– Этот шкет, товарищ командир, – обратился он к Бурану, – самовольно покинул позицию и едва не выдал себя и нас заодно.

– Каким образом? – спросил Буран.

– Влез на вражескую территорию. Пофоткать, видите ли, ему фабрику захотелось.

– Это так, военкор? – строго спросил меня Буран. Мороз и Комар молчали, не смея проронить ни слова.

– Отчасти так, но Миша преувеличивает, товарищ командир, – сказал я, пытаясь сохранять спокойствие. – Я действительно ушёл с позиции и уполз вперёд, чтобы сделать фотографии.

– Сделал? – спросил Буран ещё строже.

– Сделал, товарищ командир, – ответил я без единой капли иронии. – Хотел возвращаться, гляжу, а у меня за спиной снайперская пара обосновалась. Англичане. Оценил обстановку, устранил их из дополнительного оружия. Скорее всего, они искали нас.

– Это их винтовка? – спросил Буран, кивнув на оружие.

– Так точно. Вот жетоны ещё, – я вытащил два серебристого цвета железных жетона из кармана на бронежилете. Именно серебристых, а не серебряных, поскольку то были не офицеры.

– Ясно, – сказал Буран спокойно, – Ждём дальше. То, что вытянули снайперов – хорошо, значит, выход готовят. А то, что устранили – ещё лучше, может, не полезут. Мороз, есть кто-то на приборах?

– Движения пока нет, командир, – ответил Мороз.

Снова заняли свои позиции. Кажется, наказание миновало. В этот раз я не отходил от командира и держал наготове автомат. Мне сказали, что я буду, в случае чего, помогать, ибо огневой мощи наверняка может не хватить, если врагов будет много. Дополнительно мне выдали глушитель.

Минуты тянулись неприятно долго. Я с Бураном следил за небольшим перелеском впереди, Мороз следил за левым флангом, Миша и Комар – за правым. Примерно через полчаса следящий за приборами наблюдения Мороз тихо сказал:

– Движение, командир. Точка восемь, идут на девятую, отряд из десяти бойцов, два с гранатомётами, один снайпер.

– Комар, Миша, на первую позицию, – скомандовал Буран. – Военкор, за мной, оружие к бою.

Аккуратно подошли на пятую позицию, отстоящую далеко слева от первой. Отсюда открывался вид на тропу, которую враги использовали, чтобы пробраться нашим военным во фланги. Разведчики уже давно приметили это местечко, и теперь наши каждую ночь держат здесь отряд.

– Вот они, головушки, – тихо сказал Буран, посмотрев в тепловизор в шлеме. У меня был такой же, я вскоре тоже увидел осторожно идущих немцев. – Комар, приготовиться, огонь по снайперу. Миша, готовь пулемёт, прижмём их к земле. Мороз, корректировка огня. А ты, военкор, открываешь огонь по моему приказу. Как поняли?

– Всё понятно! – ответил каждый поочерёдно.

Ведя прицелом по группе, я ждал приказа. Было малость непривычно – это мой первый бой с применением основного оружия. По телу пробежали мурашки – появилось задорное настроение.

Вражеский отряд остановился, чтобы оценить обстановку. Как раз в момент, когда бойцы врага хотели рассредоточиться, Буран громко скомандовал:

– Мороз, огонь! Миша, на подавление!

Первой же пулей, я видел это собственными глазами, вражескому снайперу пробило грудную клетку, и тот повалился наземь. Тут же в тепловизоре показалось множество белых, летящих по траектории, точек – то работал пулемёт Миши. Поднялся шум, враг лишился уже трёх бойцов, когда осознал, с какой стороны по нему стреляют.

– Фитиль, Фитиль, по девятой позиции огонь! – скомандовал Буран отряду с автоматическими гранатомётами позади нас. – Как слышно?

– Слышу хорошо, – ответил Фитиль молодым голосом. – Семь секунд.

Через обозначенные семь секунд я увидел медленно летящие сверху многочисленные гранаты. Изображение быстро стало белым от горячих взрывов, врагу определённо было худо, раз он даже перестал отвечать на нашу стрельбу.

Вдруг из-за холмика показался отползающий влево боец. Гранатомёты по нему уже не могли попасть, Миша и Комар работали по остальным, а Мороз его ещё не успел заметить.

– Командир, слева один отползает, открываю? – быстро спросил я у Бурана, уже прицелившись.

– Огонь! – скомандовал Буран.

Двух очередей было достаточно, чтобы немец уже никогда не встал с сырой земли. Спустя две минуты Буран отдал ещё одну команду:

– Прекратить огонь! Ждём беспилотник.

Ещё через две минуты командир достал планшет, на экране которого появилось изображение с БПЛА, кружащего где-то далеко в тылу, но который отлично видел нашу местность. Хватило пятнадцати секунд, чтобы увидеть все десять мёртвых, но ещё тёплых немецких тел.

– Вот и обошли нас с фланга, – заключил Буран. – Всё, работа окончена. Ждём Красного, затем уходим. Фитиль, молодец, метко кладёте.

Через двадцать минут отряд собрался, и мы выдвинулись назад, в расположение батальона в Сталеваре. Вскоре ко мне присоединился Комар.

– Ты молодец, Виталя, – сказал он тихо, почти шёпотом, и похлопал меня по плечу. – Ты спас не одну жизнь своей «выходкой». Снайперы – очень живучие твари. А на Мишу не сердись, он просто очень не любит, когда кто–то себя подставляет почём зря. Заботится он о своих очень.

– Я не сержусь. Я ведь и сам мог запросто погибнуть, и вас подставить, если бы меня схватили. Мне повезло, что Миша настроил мне активные наушники и что я обошёлся лишь грязью на костюме.

– Нам всем сегодня очень повезло, – сказал Комар и указал на винтовку. – Знаю этот экземпляр. Неплохой, набитый всяким полезным, но стрелка выдаёт мигом. У меня прибор есть специальный, как раз для борьбы с вражескими снайперами.

– Это же были спецы, – сказал я. – Их ведь нельзя увидеть с помощью тепловизора и других приборов наблюдения.

– Это так. Но и мы не дураки, – сказал Комар, посмеявшись. – А зачем ты вообще решил винтовку стащить?

– Не знаю, честно, – я взглянул на оружие, висящее у меня на плече. – В кино видел, как наши трофейное оружие забирают. Хотя знаю – чтобы её враги не забрали и не выдали другому снайперу. Мне самому она ни к чему.

– Можешь её на станции снабжения какой-нибудь сдать. За такую тебе семьдесят энергорублей выплатят.

– Ого! – удивился я. – Так много? А за что?

– Музеев в России много, такой экспонат везде понадобится. Тем более, этот совсем свежий. Видишь, даже закоптиться не успела. А некоторые виды вооружений и скопировать не жалко. Если особенно удачный попался.

Моё удивление было оправдано – семьдесят эрок (это более краткое название энергорублей, поскольку их часто сокращённо писали «ЭР») это действительно крупная сумма, на которую можно купить очень и очень многое. Например, можно было обеспечить себя отличной едой на год, почти тридцать раз прокатиться на поезде из моего родного города в столицу планеты (а это около двух тысяч километров) и купить сто сорок лотерейных билетов. Это было первое, что приходило на ум. Я уж не говорю о том, что на эти деньги можно было купить себе хорошее оборудование для съёмок, как у меня. Или бронепластины покрепче.

– А что ещё из трофеев у вас принимают? – вдруг заинтересовался я.

– Да всё, что угодно. Жетоны – по пол-эрки, обычный автомат – если я верно помню, шесть, а если с магазином, то семь. Дальше что? Одежду и всякую утварь не принимают, конечно. А, ну и бронетехника разная, машины и так далее. Хочешь узнать, сколько дают?

– Конечно. Ради интереса хотя бы.

– Ну, слушай. Вот, что я помню: бронемашина «Вирбельвинд» – триста восемьдесят эрок, бронетранспортёр «Каттер» – ровно шестьсот, танк «Брейкер» – тысяча триста двадцать. Там ещё от модификации, количества снарядов и наличия дополнительной защиты зависит. Плюс-минус двести ещё могут добавить.

– Ого. А у кого-то получалось угонять?

– Из наших – не слышал. Но эти числа, как я узнал, едины для всех планет, где идут боевые действия. И иногда списки пополняются новыми моделями. Выходит, у кого-то получается их оставить целыми и угнать.

– Хотел бы я это снять на камеру, – сказал я, представляя себе различные картины, как наши солдаты угоняют вражескую трофейную технику. – А ты сам что-нибудь передаёшь на эти станции?

– Конечно. Мы с товарищами собираем всякое, а затем делим общую прибыль по-честному. Иногда в общем счёте триста эрок за несколько недель выходит у нас. Свои я у себя не держу, отправляю жене. Ей сейчас они нужнее.

– Что-то случилось? – поинтересовался я, думая о нехорошем.

– Нет, она просто их пускает в полезное русло. Мне-то они зачем здесь? Когда-то давно люди рабочими коллективами со своих сбережений на танки собирали. Когда на фронте особенно тяжело становилось. Пока нам не особо тяжело, но люди уже готовят армии подушку безопасности, если так можно выразиться. Вдруг случится что?

– С миру по нитке, получается?

– Да, именно. Победа куётся не только солдатами, но и тылом. Это всякому известно.

– Твоя жена ещё не получила за это медаль?

– Пока нет. Да и не ради медалей всё это делается. Всё это ради Родины.

– Понимаю, – сказал я и добавил фразу Петра Иваныча, хорошо мне запомнившуюся. – Служение на благо Родине есть высшая добродетель.