Подарок коллекционера

19

НОЭЛЬ

Я боялась, что кажущееся выздоровление Александра будет временным, как это было незадолго до того, как у него снова поднялась температура, но, похоже, оно держится стабильно. В течение следующей недели его силы, кажется, улучшились настолько, что ему меньше нужна помощь при подъеме и спуске, и он может больше есть и пить. Раны еще далеки от заживления, но постепенно мы работаем над тем, чтобы он мог больше двигать пальцами и кистями с меньшей болью, что ближе всего к физиотерапии, о которой я могу думать. Однако после того первого дня между нами больше ничего сексуального не происходило. Интенсивность этого напугала меня, не в последнюю очередь потому, что я хорошо осознаю, насколько близка была к тому, чтобы поддаться желанию потерять с ним девственность, и я думаю, он это знает. Он больше не затрагивает эту тему, не дразнит и не соблазняет меня, хотя я могу сказать, что он часто возбуждается, когда я рядом, и он все еще недостаточно здоров, чтобы позаботиться об этом сам. Каждый раз, когда я это замечаю, у меня возникает желание прикоснуться к нему, доставить ему это удовольствие, но я заставляю себя не делать этого, а он не просит. Я боюсь того, к чему это приведет, если мы снова станем так близки.

Александр говорит мне, где у него в комнате хранятся деньги, чтобы я могла выйти и купить еды. Сегодня днем, когда я уверена, что он достаточно здоров, чтобы выйти вечером в гостиную, я покупаю маленькую рождественскую елку из того, что у меня осталось, и кое-какие украшения. Я должна заплатить кому-то, чтобы он помог мне донести все до квартиры и внутрь, что, я уверена, возненавидел бы Александра, но я считаю, что то, чего он не знает, не причинит ему вреда, и конечный результат будет того стоить. В то же время я не могу не восхищаться тем, как сильно все изменилось за столь короткое время. Я больше не чувствую себя его домашним питомцем или даже пленницей. Если уж на то пошло, у меня сейчас больше возможностей в доме, чем у него. По тому, как он иногда смотрит на меня, я думаю, он понимает, как поменялись роли. Впервые он чувствует, что находится во власти кого-то другого, и мне интересно, изменило ли это его точку зрения. Судя по тому, как он ведет себя со мной сейчас, по тому, как он говорит со мной, я думаю, что изменило.

Я знаю, что он благодарен за то, что я заботилась о нем, даже если он не может заставить себя быть благодарным за то, что я спасла его. Я знаю, он все еще думает, что я должна была позволить ему умереть, и я не совсем понимаю почему, что он чувствует такого ужасного, что больше не может этого выносить. Я не знаю, почему он оставил контроль надо мной. Если я буду полностью честна сама с собой, тот факт, что он был в таком беспомощном состоянии, означает, что мне не нужно беспокоиться об этом. На данный момент я наслаждаюсь хорошей стороной Александра, той частью, в которой есть человечность. Когда он станет достаточно сильным, чтобы зверь снова смог выйти наружу, я уйду. По крайней мере, я на это надеюсь, и это мой план.

По какой-то причине я чувствую непреодолимое желание оставить ему хорошую память обо мне…о нас. Я хочу, чтобы у него было немного счастья в это время года, и именно с этого начался мой план купить рождественскую елку. После того, как я поставила ее в гостиной, рядом с камином, на подставке для дерева с водой и распушенными ветками, в комнате сразу запахло сосной, я украсила ее и начала убирать в доме.

Я была больше сосредоточена на уходе за Александром, чем на работе по дому. Хотя квартира и близко не в том плачевном состоянии, в котором она была до того, как меня оставили здесь, но в ней также не совсем прибрано. Я провожу большую часть дня за уборкой, пока Александр спит, и к тому времени, когда квартира снова сверкает, елка украшена, в камине пляшет огонь, на улице темно и пора ужинать. Я делаю все возможное, чтобы приготовить что-нибудь вкусное, следуя инструкциям по приготовлению жаркого из баранины, которые дал мне мясник. Пока оно готовится, наполняя дом ароматом трав и чеснока, я нарезаю багет и сыр и наливаю два бокала вина. Я колебалась при мысли о вине, вспоминая разбитую бутылку, которой Александр порезал себе вены. Тем не менее, в конце концов, я решаю осуществить свой план. Если вино его расстроит, я всегда могу убрать его.

Я ставлю вино, хлеб и сыр на кофейный столик в гостиной, а затем иду помочь Александру встать с кровати. Несколько дней назад я принесла ему одежду. Из-за этого, а также из-за моей собственной одежды и книг, которые я читала, которые поселились в комнате, я начала чувствовать себя странно дома, чего я никогда раньше не испытывала. Я никогда не делила пространство с мужчиной так близко, и я знаю, что, несмотря на то, как мало я хочу чувствовать себя таким образом, я буду скучать по этому, когда уйду.

Александр проснулся, когда я вхожу в спальню.

— Что-то подозрительно вкусно пахнет, — говорит он со слабой улыбкой. — Кухня не сгорела?

Где-то по пути, по ночам, которые мы проводили рядом, я рассказала ему, как боялась, что он потребует, чтобы я готовила для него, и как ужасно, я была уверена, у меня это получится. В том разговоре всплыли и другие темы, какими бедными были мы с Джорджи, как трудно было оплачивать счета и хранить еду в шкафах, что то, что я ела после отъезда, было лучшей едой в моей жизни, и насколько виноватой я себя чувствую.

— Я не знаю, в порядке ли Джорджи, — тихо сказала я, не в силах встретиться взглядом с Александром. Я не хотела видеть в нем жалость, но было бы еще хуже, если бы ему было все равно. — Я не знаю, голоден он или замерз. Меня там нет, чтобы позаботиться о нем.

— И это моя вина, маленькая. — Он замолчал. — Прости, — сказал он наконец. — Я был неправ, что оставил тебя. Но неужели больше некому позаботиться о нем без тебя?

— Нет, — призналась я. — Наши родители мертвы. Наш отец умер пару месяцев назад. Он оставил кучу долгов, и именно поэтому я здесь. Я пыталась расплатиться с ними, но в итоге оказалась в такой ситуации, из которой не смогла выбраться. Но поскольку продажа Кайто прошла успешно, я надеюсь, что они оставили Джорджи в покое. Пока он в безопасности, это все, что имеет значение.

— Но тебе нужно вернуться домой к нему. — После этого Александр снова замолчал, и я знала, о чем он думал, что для того, чтобы я вернулась домой, мне придется оставить его.

Я знаю, что он этого не хочет. И я знаю, что в конце концов мне придется форсировать решение проблемы, и тогда я уйду, как и все остальные. Иногда ночью, в темноте, когда он спит рядом со мной, я боюсь того, что с ним тогда случится: повторится та ночь на кухне, разбитая винная бутылка и растекающаяся черная лужа. Но я не могу нести за это ответственность. Я не могу быть единственной, кто поддерживает его жизнь. Это бремя, которое никто не может вынести, особенно я. Все, что я могу сделать, это дать ему все, что в моих силах, пока он не поправится настолько, что я смогу уйти. После этого глава должна быть закрыта. Я знаю это, но думать об этом все еще больно, и я не хочу слишком пристально вникать в причину. Однако сегодня вечером я хочу оставить о нем хорошее воспоминание. Кое-что, на что я и, надеюсь, он сможет оглянуться назад, когда меня не станет, и вспомнить вместо плохих времен. Я хочу подарить это воспоминание ему, и себе тоже.

— У меня для тебя сюрприз. — Я проверяю его повязки, а затем помогаю ему сесть. — В гостиной.

Александр прислоняется ко мне, когда я помогаю ему встать, и что-то в весе его тела на моем ощущается приятно. Мой предыдущий опыт ухода за людьми был связан с болезнью моего отца, и это только еще больше отдалило нас друг от друга. Его чувство вины и гнев сделали его раздражительным, вспыльчивым и обидчивым, и я не знала, что подобная забота о ком-то другом может сделать кого-то ближе. Я ожидала, что больше всего на свете захочу оказаться как можно дальше от Александра, когда он поправится, чтобы обижаться на него сильнее, чем когда-либо, но все вышло наоборот. Несмотря на то, что его защита ослабла, а я слишком устала, чтобы поддерживать свою, каждый из нас увидел то, чем в противном случае мы бы не поделились. Я увидела его с другой стороны, и он увидел меня уязвимой так, как никогда бы не увидел при других обстоятельствах.

Я ловлю себя на том, что хочу, чтобы он мог обнять меня, пока мы медленно идем по коридору. Вместо этого я опираюсь на его плечо, обнимаю его за талию и иду медленными, запинающимися шагами. Сегодня он смог сжать кулак, что было прогрессом, но любое давление на его руки все еще причиняет боль, и он не может долго пользоваться руками. Раны далеки от заживления.

Мы переступаем порог гостиной, и я слышу, как Александр испуганно втягивает воздух.

— Ноэль…

— Я хотела сделать что-то особенное для тебя. На самом деле для нас обоих. — Я провожу его к дивану, помогаю сесть и накрываю одеялом его колени. Частая лихорадка ослабила его, и он по-прежнему легко простужается. — Этот год не был похож на Рождество для меня. Рождество, на самом деле, не было хорошим с тех пор, как умерла моя мама, но я всегда готовила что-то особенное для нас с Джорджи. Я не хотела, чтобы этот год прошел совсем без ничего. — Я прикусываю губу, глядя на него. — Я потратила часть денег, которые ты дал мне на еду. Надеюсь, ты не сердишься…

Александр качает головой, глядя на дерево с легкой улыбкой на губах.

— Вовсе нет, мышонок — мягко говорит он, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня. — Это чудесно.

— Я рада, — тихо говорю я, протягивая руку за вином. — Это нормально? Я не была уверена, после того как…

— Я бы хотел, чтобы вкус вина не всегда напоминал мне о той ночи. — Александр делает паузу, его голубые глаза останавливаются на мне. — Теперь, может быть, оно начнет напоминать мне об этой ночи.

В комнате тепло и уютно, огонь горит, и я чувствую себя ближе к нему, чем когда-либо прежде. Я чувствую, как будто что-то изменилось, сдвинулось между нами, настолько ощутимо, что это могло бы почти стереть все, что было до той ночи. Сейчас почти чересчур интимно, вот так помогать ему пить вино в перерывах между моими собственными глотками, помогать ему с едой. Александр восхищается тем, какое вкусное блюдо я приготовила, как только я достаю его из духовки и подаю на стол, а я поддразниваю его за то, что он мне врет. Это кажется милым, нормальным и домашним, и в моем животе снова образуется комок вины за то, что мне здесь все нравится, когда я должна быть дома со своим братом.

— Я всегда любила Рождество, когда была жива моя мама, — тихо говорю я, свернувшись калачиком рядом с ним у камина. Когда ужин закончился, одеяло оказалось у нас на коленях, и я знаю, что то, что мы делаем, можно назвать только объятиями. Я бы не хотела обниматься с Александром раньше, больше, чем я бы обнималась с монстром под моей кроватью, если бы он был реальным. Тем не менее, ничто в нем больше не кажется особенно чудовищным. Он выглядит как мужчина, обиженный, такой же сломленный, как любая из девушек, которые были здесь раньше, но, тем не менее, просто мужчина.

Мужчина, который заставляет меня чувствовать то, чего я никогда раньше не чувствовала.

— А сейчас? — Александр бросает на меня взгляд. — Тебе оно все еще не нравится?

— После смерти мамы это больше походило на борьбу. Потом мы действительно не могли позволить себе подарки или елку, теперь я знаю, из-за азартных игр моего отца, но я все равно находила способ, чтобы подарки получал мой брат. Я уже никогда не могла наслаждаться праздником так, как раньше.

— Мой отец ненавидел праздники, — бормочет Александр, глядя на елку. — Он никогда не позволял нам украшать елку или как-то по-настоящему праздновать. Но Марго это нравилось. Они с матерью обе ненавидели то, как сильно он презирал это, когда они переехали жить к нам. После этого мы праздновали, но он ясно дал понять, что не хочет иметь к этому никакого отношения, и жаловался при каждом удобном случае.

— Марго? — Я с любопытством смотрю на него. Я не видела этого имени ни в одной из бумаг в кабинете.

— Первая девушка, которую я когда-либо любил, — тихо говорит Александр. — И моя сводная сестра. Я встретил ее, когда мне было шестнадцать, когда наши родители поженились. Мы не должны были влюбляться, но мы влюбились.

Последнее он произносит почти вызывающе, как будто ожидает, что я осужу его или почувствую отвращение, но из всего, что я узнала о нем до сих пор, это шокирует меня меньше всего.

— На самом деле вы не были родственниками. И вы были почти взрослыми. Я думаю, неправильно было бы утверждать, что это ужасно. Это не так, как если бы вы росли вместе.

— Мой отец думал, что это так, — мрачно говорит Александр. — Раньше, в детстве, моя жизнь была трудной, но моя мачеха сделала ее невыносимой. Она ненавидела напоминание о том, что он любил другую женщину, кроме нее. И мой отец… — Он замолкает, его лицо внезапно искажается горем, которое я видела на нем всего один раз. — Нам не стоит говорить об этом, — внезапно говорит он, поворачивая голову к огню. — Особенно сегодня вечером.

Мне любопытно, но я не настаиваю. Я не хочу портить вечер. Но я также знаю, что мое время здесь быстро подходит к концу, и я хотела бы узнать правду об Александре, прежде чем уеду. Я не хотела всегда задаваться вопросом, кем он был на самом деле, почему он стал тем человеком, которым является сейчас, таким странным и нездоровым во многих отношениях и хорошим в других. Возможно, я никогда не пойму его. Теперь я это вижу. Но, по крайней мере, я могу насладиться сегодняшним вечером.

Что делает Джорджи, пока я обнимаюсь с мужчиной, которого должна ненавидеть, у камина в роскошной парижской квартире?

Чувство вины снова охватывает меня, на мгновение душит. Я напрягаюсь, и Александр замечает это, потому что он смотрит на меня с обеспокоенным выражением в глазах.

— Souris?

Я хмурюсь, глядя на него снизу вверх.

— Почему ты всегда меня так называешь? Что это значит?

Его рот слегка подергивается.

— Это ласковое прозвище, — говорит он наконец. — Оно означает мышонок, или маленькая мышка.

Я в ужасе смотрю на него.

— Мышка? Ты продолжаешь меня так называть? С какой стати…

Его губы плотно сжимаются, и я могу сказать, что он изо всех сил старается не рассмеяться.

— В то первое утро, когда ты была здесь, когда я принес тебе завтрак, — он делает паузу, все еще явно пытаясь не рассмеяться. Это самый смешной юмор, который я когда-либо видела от него. — Ты взяла тот кусочек сыра и грызла его, как маленькая мышка, и это было то, о чем я подумал. — Он смотрит на меня, в его глазах что-то мягкое и нечитаемое. — Это заставило меня почувствовать то, чего я боялся. Ты была такой невинной, такой очаровательной, такой сладкой, и в тот момент я одновременно хотел тебя всю и знал, что погублю тебя, если попытаюсь.

Я смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова. Я хочу что-то сказать в ответ, но ничего не приходит на ум. Это самые приятные слова, которые он когда-либо говорил, я и представить себе не могла, что они слетят с его губ, и мое сердце сжимается в груди, когда я смотрю на его печальное, красивое лицо.

— Я хотел бы прикоснуться к тебе прямо сейчас, Ноэль, — бормочет он, его голубые глаза все еще устремлены на меня. — Я хочу прикоснуться к твоим волосам, твоему лицу, провести пальцами по линии твоей скулы, вплоть до подбородка, твоих губ. Я хочу изучить каждый дюйм тебя своими руками, и все же я не могу. — Его рот кривится в печальной гримасе. — Я пытался придумать для себя так много наказаний, и это худшее из них.

— Я не могу остаться и быть твоей маленькой мышкой, — тихо говорю я. Я не хочу причинять ему боль, лишать его сладкой дымки этого момента, но я чувствую, как это приближается к чему-то, от чего, я знаю, у меня нет выбора, кроме как убежать. — Я не могу…

— О чем ты думаешь, выглядя такой грустной? — Его глаза ищут мои, и я чувствую, как его пальцы беспомощно сжимаются на моей ноге, как будто они жаждут протянуть руку и коснуться меня, как он только что описал.

Я сжимаю губы, чувствуя, что ночь принимает такой оборот, на который я надеялась, что этого не будет. Но, возможно, это всегда было неизбежно.

— Я думаю о своем брате. Что он делает прямо сейчас, все ли с ним в порядке. Скучает ли он по мне, куда, как он думает, я пропала… — Я прерывисто вдыхаю, пытаясь не дать подступить слезам. — Я думаю о нем каждый день с тех пор, как проснулась в особняке Кайто.

Александр отводит взгляд в сторону огня, и я чувствую, как он напрягается рядом со мной.

— Тебе следовало оставить меня той ночью, — тихо говорит он. — Тебе следовало позволить мне умереть и уйти домой. Ты могла бы провести этот вечер со своим братом там, где ты действительно хочешь быть, вместо меня.

Горячая вспышка гнева поднимается во мне, казалось бы, из ниоткуда, и я отстраняюсь, увеличивая расстояние в несколько дюймов между нами.

— Ты серьезно? — Я пристально смотрю на него, обхватывая себя руками, словно пытаясь сдержать внезапный прилив эмоций. — Как? Как именно я бы это сделала?

Александр хмурится, оглядываясь на меня.

— Что ты имеешь в виду? Ты могла бы оставить меня и…

— С чем? — Слова вырываются из меня потоком, резкими и режущими. — Меня продали Кайто, накачали наркотиками и отправили на другой конец света, ни с чем. Как бы я добралась домой? У меня ничего нет, ни денег, ни паспорта, ни способа вернуться. Если бы я пошла в полицию, что бы я сказала? Меня продали этому человеку, который сейчас мертв в своей квартире, и я абсолютно не имею к этому никакого отношения, офицеры. Он сделал это с собой сам. — Я качаю головой, гнев бурлит во мне. — Ты знаешь, как хорошо это работает для женщины? Мертвое тело и заявление о том, что пострадала именно она? Ты знаешь, как часто женщинам верят? Ну, я знаю, и это был не вариант. У меня не было возможности уйти. Так что да, я выбрала сострадание и помогла тебе, спасла тебя, потому что я не чувствовала, что смогу жить в сама с собой, если оставлю тебя здесь умирать, но я также не была уверена, что у меня есть какой-то другой гребаный выбор. Все мои возможности выбора исчезли в ту минуту, когда меня накачали наркотиками и посадили в грузовой самолет до Токио.

Моя грудь вздымается, глаза сердито сверкают, и я вижу, как плечи Александра поникли, как будто мои слова придавили его тяжестью.

— Это правда? — Тихо спрашивает он, медленно поднимая на меня глаза. — И это все? Ты осталась, потому что чувствовала, что у тебя нет выбора?

Вопрос повис между нами, и я кусаю губы, зная, что за этим кроется нечто большее, так же точно, как и он. Я осталась по всем причинам, которые только что назвала, но также и потому, что хотела получить ответы. Потому что я не хотела уходить домой, гадая, во что, черт возьми, я ввязалась, и кто он такой.

— Чего ты хочешь, Ноэль? — Бормочет Александр, все еще пристально глядя на меня. — Кроме того, чтобы вернуться домой к своему брату, чего ты хочешь?

Я чувствую, как сжимается моя грудь, а руки сжимаются в кулаки на коленях.

— Я хочу правду, — говорю я ему категорично, чувствуя, как волшебство ночи ускользает на задний план, теряется ее красота.

— Правду о чем маленькая?

Я делаю глубокий, прерывистый вдох, вздергиваю подбородок и смотрю ему в глаза.

— Почему ты пытался покончить с собой?