Подарок коллекционера

6

АЛЕКСАНДР

Я просыпаюсь в своей темной спальне, не уверенный в том, как долго я спал на этот раз и который сейчас час на самом деле. Сон — это в основном то, чем я занимаюсь сейчас, за исключением кратких моментов, когда я вытаскиваю себя из постели, чтобы удовлетворить свои телесные потребности: поесть, принять ванну и проверить рану на плече, которая упорно отказывается полностью заживать. Я часто чувствую лихорадку, от чего меня частенько тошнит. Тем не менее, я отказываюсь обращаться за медицинской помощью, которая выходит за рамки моих посредственных возможностей. Я этого не заслуживаю. Я ничего не заслуживаю сейчас, кроме как чахнуть здесь, растворяться в своем окружении, пока ничего не останется. Другие могли бы назвать это жалостью к себе, но я знаю, что это такое на самом деле.

Наказание, которого я заслуживаю.

Я возбужден, мой член прижат к животу, напрягаясь от потребности в освобождении. Несколько ночей назад я проснулся от сна об Анастасии с липкими от спермы бедрами, мои усилия удержать себя от любого удовольствия сводились на нет потребностями моего тела. Этого было достаточно, чтобы сдержать мою похоть ненадолго, я слишком долго отказывал себе, и теперь я снова жажду, отчаянно желая большего. Теперь здесь нет никого, кроме меня, никто больше не сломлен, кроме меня самого. Больше некого дразнить, трогать, мучить или наказывать.

Мне не нужно тянуться к фотографии, она уже четко запечатлелась у меня перед мысленным взором, но я все равно тянусь. Одной рукой я нащупываю ящик прикроватной тумбочки, другой обхватываю член, мучительный стон срывается с моих губ от простого удовольствия соприкосновения плоти с плотью. Даже зная, что я не позволю себе расслабиться, мои бедра уже напряглись, пальцы ног поджались в предвкушении, а яйца отяжелели и ноют. Я опускаю руку, чтобы обхватить их, постанывая…

Сильный стук в дверь заставляет меня резко вскочить и застыть на месте, сопротивляясь желанию свернуться калачиком в постели. Это немедленно повторяется, и я отпускаю свой пульсирующий член, стиснув зубы от нарастающего раздражения. Должно быть, это колядующие или что-то в этом роде, сердито думаю я, разочарованный тем, что меня оторвали от моих ритуалов самоистязания. Проваливайте.

Я еще немного лежу, надеясь, что они поймут намек и уйдут, но стук раздается снова. На этот раз он более настойчив, и я откидываю одеяло, хватаю скомканный халат, валяющийся на полу, и накидываю его, прежде чем выйти в коридор и спуститься по лестнице.

— Проваливайте! — Кричу я, озвучивая мысль, которая звучит в моей голове так же громко, как рождественские колокола, и я снова слышу стук, когда достигаю нижней ступеньки лестницы. — Ради всего святого — я распахиваю дверь, готовый отогнать любого, кто стоит у меня на пороге, рычанием и несколькими сердитыми ругательствами, когда резко останавливаюсь, застывая на месте.

На моем пороге нет колядующих. Вместо этого я вижу совсем другое.

Перед моей дверью стоит на коленях видение. Женщина, похожая на ту, что была в старой сказке: волосы черные, как ночь, кожа бледная, как снег, губы красные, как кровь. Даже с ее глазами, закрытыми красной шелковой повязкой на глазах, я вижу, что она потрясающая, одетая в красное шелковое белье с кружевами: корсет, который прикрывает ее груди, подчеркивая их наилучшим образом, несмотря на их маленький размер, ее бледная кожа просвечивает сквозь кружевные вставки, спускающиеся до бедер. Там она прикрыта красными шелковыми трусиками, но только-только, ее ноги в чулках, которые облегают бедра, красный кружевной пояс с подвязками поддерживает их. Ее ноги обнажены, за исключением чулок, и поверх всего этого зеленая шелковая веревка связывает ее запястья и лодыжки, вокруг ее тонкой шеи и талии, спускается вниз между вершинами бедер, где теперь я вижу, что трусики разделены тонкой щелью, завязанная узлом веревка прижата прямо к ее киске.

Моя эрекция начала исчезать, но мгновенно возвращается в полную силу, такая сильная, что кажется, будто мой член может сломаться, если я прикоснусь к нему. Боль становится почти невыносимой, и я внезапно представляю, как хватаю в пригоршню ее темные волосы, откидываю халат в сторону и погружаю свою пульсирующую длину между ее красными губами.

Она выглядит так, словно ее упаковали в подарочную упаковку в замысловатом японском стиле шибари. У меня есть подсказка о том, кто отправил ее сюда, еще до того, как я потянулся за красным конвертом, свисающим с веревки, обмотанной вокруг ее шеи наподобие ошейника. Я видел нечто подобное только однажды, на роскошной вечеринке, устроенной Кайто Накамурой, где было множество женщин, повязанных различными узорами шибари, и все они были расположены по-разному для удовольствия мужчин на вечеринке. Это было, безусловно, самое эротичное зрелище, которое я когда-либо видел, самая впечатляющая вечеринка, на которой я когда-либо был, и наибольшее количество раз, когда я кончал за одну ночь, все это Кайто прекрасно знавал. Я не сомневаюсь, что он имел это в виду, когда посылал эту девушку ко мне на порог.

Волна неутоленного головокружения захлестывает меня, когда я тянусь за карточкой. Почти неконтролируемая похоть борется с моими чувством вины и стыда. Ты этого не заслуживаешь. Ты не можешь получить ее. Ты сломал своего последнего питомца, более того, ты потерял ее, ты потерял ее… слова гремят у меня в голове, причиняя боль, заставляя меня хотеть кричать, когда я тянусь к карточке онемевшими пальцами, девушка абсолютно неподвижна передо мной, пока я не отрываю ее от ее шеи. Когда я это делаю, она издает приглушенный, беспомощный стон, который пронзает меня до глубины души, приглушая мое возбуждение лишь на мгновение, пока я гадаю, в каком она состоянии. Она, должно быть, накачана наркотиками, раз так спокойно стоит на коленях, и по синеватому оттенку ее кожи я вижу, что ей должно быть, холодно.

Инстинкт берет верх, и я наклоняюсь, подхватывая ее на руки. Жестокий, жестокий! Мой разум кричит мне. Вожделеешь ее, пока она мерзнет на твоем пороге. Монстр. Зверь.

Жестокий.

Сломанный.

Монстр.

У меня раскалывается голова. Такое ощущение, что слова врезаются мне в череп, кричат на меня. Я резко поднимаю ее, и захожу внутрь, захлопывая дверь пинком, иду по коридору, чтобы отнести ее в комнату для гостей… другую, не ту, в которой жила моя маленькая куколка. Моя Ана.

Я не хочу прижимать к себе эту девушку слишком близко. Она и так меня слишком возбуждает, и мне стыдно за это. Я сжег все остальные фотографии, которые у меня были, все воспоминания о любой женщине, которая когда-либо была здесь, кроме Анастасии. Я был предан ей, единственной женщине, которую я по-настоящему любил с тех пор, как умерла Марго. Даже после того, как я вернулся, и моя маленькая куколка была потеряна для меня, я сказал себе, что непоколебим в этой преданности. Что если я не смогу заполучить ее, у меня никого не будет. И все же, один только вид незнакомки, связанной по рукам и ногам шибари, на моем пороге делает меня твердым как скала и причиняет боль.

Предатель. Монстр. Мудак.

Девушка снова хнычет, когда я укладываю ее на кровать. Я вижу, что она очень стройная, с мягкими изгибами талии, подчеркнутыми корсетом. Она лежит на боку, не в состоянии лечь на спину из-за того, что ее запястья привязаны к лодыжкам, и я начинаю возиться с узлами, желая развязать ее. Какой бы красивой и эротичной ни была шибари, я хочу, чтобы ей было удобно. Я снова чувствую этот рывок в груди при мысли о том, что она накачана наркотиками и связана, и необходимость освободить ее, защитить. Это напоминает мне о том, что я почувствовал на той вечеринке в России, когда увидел Анастасию, связанную, как балерина, в музыкальной шкатулке, выставленной на обозрение гостей вечеринки. Я был готов заплатить любую сумму денег, чтобы забрать ее с собой вместо того, чтобы отдать ее пираньям, которым Алексей планировал ее продать, позволив им содрать плоть с ее костей.

Я не знаю, есть ли что-то не так с этой, сломана ли она каким-то образом. Я не знаю, почему ее мне отдали. Я просто знаю, что больше не могу оставлять ее связанной и беспомощной.

Я дергаю за узел на ее запястьях, и он натягивает другую веревку, ту, что тянется от петли вокруг ее талии, между ног и соединяется с запястьями. Узел на веревке скользит между ее бедер, и девушка издает низкий, приглушенный стон, который отдается прямо у меня в паху в тот момент, когда я понимаю, что происходит.

Узел давит на ее клитор. Ее связали для того, чтобы любое движение приносило ей приливы удовольствия, усугубляя ее наркотическое состояние. Как долго она была так связана? Мой член мгновенно снова становится твердым, ударяясь о мой живот с силой возвращающейся эрекции. Она вот так кончала? Сколько раз? Она знает? Мысли путаются сами собой, мой член пульсирует, предварительная сперма вытекает из кончика, когда я делаю глубокий вдох и пытаюсь восстановить контроль.

Я вдыхаю аромат ее кожи, мягкой, теплой и женственной, к нему примешиваются цитрусовые духи, а под ними прячется привкус ее возбуждения. Я знаю, что если бы я опустил пальцы между ее бедер, то обнаружил бы ее влажной, но даже мой воспаленный, одурманенный похотью мозг очень хорошо знает, что это не означает, что она согласна. Есть причина, по которой я никогда не прикасался ни к одному из своих питомцев до Анастасии, и почему я никогда не пробовал их на вкус, никогда не заставлял прикасаться к себе, никогда никого из них не трахал. Они никогда не доверяли мне, никогда не хотели меня, независимо от того, как сильно я пытался показать, что всего лишь хотел собрать их воедино, и что я всего лишь хотел защищать их и заботиться о них.

Я никогда не принуждал женщину. Я никогда не мог. Образ моего отца, заставляющего Марго у меня на глазах, снова и снова, в стойле сарая, где он нашел нас, запечатлелся в моей памяти до конца моих дней. Мне все еще снятся кошмары об этом, даже если в наши дни они чаще заменяются другими. Даже мысль о том, чтобы взять эту девушку сейчас, вот так, смягчает мой член, посылая волну стыда через меня.

Монстр. Я не заслуживаю ее. Я не заслуживаю ничего, кроме боли. Ничего, кроме темноты.

Зверь.

Я быстро развязываю узел на ее запястьях, игнорируя ее низкие, одурманенные стоны, когда узел натирает ее. Я делаю это не для того, чтобы доставить ей удовольствие, яростно говорю я себе, даже когда мой член пульсирует и реагирует на звуки ее стонов, на то, как ее беспомощное тело содрогается, когда узел доставляет ей удовольствие. Как только все ослабленно, я развязываю веревку, отбрасывая ее от нее. Там, где был узел у нее между бедер, влажно. Кончики моих пальцев внезапно становятся липкими от этого, от нее, и я стону, стискивая зубы, прогоняя туман желания. Я слишком долго себя лишал этого. Прошел месяц или больше с тех пор, как я позволял себе освобождение, которое не было непроизвольным во сне, и еще больше с тех пор, как ко мне прикасался кто-то другой, и я был внутри женщины. Ни разу с того ужасного вечера, когда гребаный ирландец вломился ко мне и забрал Анастасию.

Эти воспоминания нахлынули все сразу, гнев, который охватил меня, ужасы того, что я сказал женщине, которую, как я утверждал, любил, что я сделал с ней: Лживая маленькая шлюха! Он твой любовник, иначе зачем бы ему еще приходить сюда…

Она умоляла меня поверить ей, а я не поверил. Умоляла меня не делать того ужасного поступка, который я вынудил ирландца сделать, вырвав при этом себе сердце, очернив свою душу до неузнаваемости.

Худшее, что я когда-либо делал. Величайший грех, который я когда-либо совершал.

Я не могу быть прощен за это.

Я развязываю узлы на запястьях и лодыжках девушки, осторожно разматывая веревки с ее ног, рук, талии и горла, пока шибари не превращается в моток зеленой шелковой веревки, свернувшейся на кровати, как особенно безобидная змея. Тот, кто связал ее, был экспертом, на ней нигде нет ни единого ожога от веревки или отметины. Осторожно я переворачиваю ее на спину, изо всех сил стараясь не смотреть на ее соски, упирающиеся в красное кружево корсета, или на влажный разрез трусиков, из которого выглядывает ее нежно-розовая киска, выбритая и набухшая от удовольствия от узла.

Черт возьми. Мой член снова пульсирует, мой пресс блестит от предварительной спермы, мои яйца напряжены и причиняют боль. Я смотрю на полные красные губы девушки и с приливом горячей вины и желания, слившихся воедино, вспоминаю ту ночь, когда я пробрался в комнату Анастасии, ласкал себя до постыдного оргазма, наблюдая, как она спит.

Comme l’espoir de l’amour peut être violent (Насколько жестокой может быть надежда на любовь).

Я быстро натягиваю на нее одеяло, укрывая ее тело. Мне немного становится легче. Так она выглядит более невинно, когда одеяло натянуто на ее стройные бледные плечи, и это отчасти избавляет от мучительной потребности. Я тянусь за запиской, которая висела у нее на шее, открываю ее и вижу грубый, хлесткий почерк Кайто.

Мой друг,

Однажды ты сказал мне, как сильно восхищаешься искусством кинцуги, что ты ничего так не желаешь, как дать каждой поврежденной красивой вещи дом, заполнить все трещины золотом, чтобы не осталось ничего, кроме красоты. Кажется, мой друг, что сейчас нет никого более сломленного, чем ты. Тебе нужен твой собственный кинцуги, что-то, что заставит тебя снова почувствовать себя живым. Настоящий питомец, новый старт. Это мой подарок тебе в это радостное время года, когда так много людей стремятся начать все сначала, Начни с невинной девушки-девственницы. Разве не в этом суть этого сезона?

Пусть эта женщина станет золотом, которое заполнит трещины в твоей душе.

Счастливого Рождества,

Кайто.

P.S. И не вздумай отказываться.

Я фыркаю, перечитывая открытку. Я заплатил огромную сумму денег за Анастасию. Возможно, Кайто и указал мне направление на вечеринку Алексея, но Анастасия вряд ли была подарком, даже если сейчас это подарок и есть. Я хмуро смотрю на нее сверху вниз. Кайто не указал ее имени, что меня не шокирует, я был бы удивлен, если бы он вообще удосужился спросить об этом. Хотя мне это интересно, как и другие вещи. Что заставило его выбрать ее для меня? Какие секреты она скрывает? Что она скажет и сделает, когда проснется и обнаружит себя здесь?

Моим первым побуждением является отказаться от подарка, независимо от того, насколько это может обидеть Кайто. Я знаю, что должен дождаться, пока она очнется, а затем отправить ее обратно к нему, или туда, откуда она пришла. Но чем дольше я смотрю на нее, мирно спящую, тем больше я чувствую, как усики моих старых навязчивых идей расползаются по моей душе, вонзая в меня свои острые шипы. Я смутно помню, каково это, не быть здесь одному, не чувствовать, что мой дом, это могила, не быть таким мучительно одиноким. Чтобы не тратить все свои дни на ожидание, когда смерть, наконец, заберет меня.

Я откидываю одеяло, глядя на нее сверху вниз, обвитую красным кружевом. В подарочной упаковке для меня, мой рождественский подарок от мужчины, которого я иногда называл своим другом, пусть и в лучшем случае капризным. Я чувствую растущую потребность внутри себя, не только похоть, но и что-то еще. Потребность протянуть руку и воспользоваться предоставленным мне шансом.

Новый старт.

Что, если это мой шанс стать лучше? У меня пересыхает во рту, когда я смотрю на нее, она такая совершенная, такая красивая. Я не вижу на ней физических отметин, никаких изъянов, как у других, ничего, что заставило бы кого-то еще назвать ее поврежденной. Но, возможно, так лучше.

Я сломанный, и Кайто прислал мне мое золото. Идеально, безупречного питомца, хотя у меня уже так долго не было питомца, о котором нужно было заботиться.

Ты этого не заслуживаешь. Монстр. Ты поклялся, что больше этого не сделаешь. Ты обещал. Разве ты не любишь Анастасию? Разве ты не скучаешь по ней?

Предатель. Монстр. Зверь.

— Я не прикоснусь к ней! — Громко шиплю я голосам, грохочущим в моем черепе. — Я не прикоснусь к ней, — повторяю я, игнорируя сердитую, протестующую пульсацию моего все еще твердого члена. Я поднимаю руку, хватаясь за свою ноющую голову, и снова накрываю девушку. — Я не заслуживаю удовольствия. Я не заслуживаю, но я могу позаботиться о ней. Я могу обеспечить ее безопасность.

Тот, кто продал ее Кайто, был плохим человеком. Таким человек, как Алексей, который торгует женщинами. В мире так много таких мужчин, я знаю. Мужчины, которые хотят торговать женской плотью, причиняют ей боль, злоупотребляют ею. Я могу защитить ее от того мира, если она останется здесь со мной. Я могу обеспечить ее безопасность, если она будет хорошим домашним питомцем. Я обучу ее. Защищу ее. На этот раз я сделаю все правильно. Я не испорчу все, как сделал с Анастасией. Я не поддамся своим желаниям. Это будет моим наказанием, моим испытанием. Если я сделаю все правильно, как говорила Иветт, то никто не пострадает.

Если бы я послушался, если бы я обучал Анастасию с самого начала, если бы я не был таким мягким, она, возможно, все еще была бы со мной. Иветт была бы жива. Эта девушка не лежала бы сейчас здесь, не спала бы своим одурманенным сном в этой постели, но… ее будущее навсегда изменилось, потому что Кайто знал, что я один.

Моя вина. Всегда моя вина.

Если я буду придерживаться правил, я смогу добиться большего. Я могу превратить ее в идеального питомца, и никто никогда больше не причинит ей вреда.