Подозреваемый

Неожиданные встречи

Утром мне предложили подписать протокол.

— Отдайте одежду, — попросил я.

— Подпишите протокол — получите одежду.

— Вызовите врача. Хочу засвидетельствовать побои. К тому же у меня температура.

— Напрасно, напрасно вы артачитесь… Подпишите протокол, уплатите за пребывание в вытрезвителе.

Он чиновник. Ему нет дела до того, что происходило вчера. В момент отрезвления, точнее, на период отрезвления ты лишаешься человеческих прав, тобой можно крутить, вертеть, подвешивать тебя, сгибать, разгибать. Из тебя можно сделать отбивную, шашлык, фарш для кулебяки. А на следующий день с заступлением на пост очередной смены ты переходишь в новое состояние. Твое позорное прошлое напоминает о себе лишь в деталях. Например, огромный номер, намазанный зеленкой на бедре, — весьма эффектно, надо сказать. Просто. Удобно. Не то что в родильном доме. Номерки и прочее. Прямо на бедре, на живой человеческой коже ставится знак, своеобразная памятка, иероглиф, чтобы не перепутались мужики и чтобы их вещи соответствовали.

Тот же чиновник по-иному относится к новорожденным. С большим почтением. Что было в первой смене — его не касается. Чертей надавали — экая невидаль, рукава оторваны — сам, небось, порвал, руки искалечены, в кровоподтеках и ссадинах — тоже сам, небось, под колесо какой-нибудь телеги совал, и морду себе сам расцарапал до крови и фонарей под глазами понаставил сам — до чего только недодумается божий человек в сегодняшнем мире.

Мне нет дела до сегодняшнего дня. Я сейчас всецело в прошлом. Нахлебался вчера лиха, мое сознание помнит многое из того, что случилось. И мое чувство достоинства требует сатисфакции. Немедленной расплаты. Незамедлительного возмездия: я готов нести ответственность за проступки, но пусть понесут наказание и другие. Чтобы справедливость восторжествовала. Чтобы гарантия защищенности была. Чтобы высшая законность с нравственными основами соединилась.

Я невольно вспоминаю Костю. Вспоминаю своих мучителей, игравших в шахматы. Духовность! Ведь именно она воскрешает в людях потребность даже не творить добро, а по крайней мере выражать сожаление, соучастие, внимание.

Я стою на своем:

— Не подпишу протокол…

Снова слышу слово "подозреваемый". Ощущаю, как это слово тенью надвигается на меня. Просто нелепость, ошибка какая-то. Но раз это слово употребляется применительно ко мне, оно уже означает, что на мне лежит и определенная доля вины. Я подозреваюсь в убийстве — значит, мне не отмыться по гроб жизни.

Подозрение — как тяжелая гнусная болезнь; даже если излечишься, все равно останется пятно: а, это тот самый подозреваемый, у кого постыдная болезнь была! Нет, с ним общаться нельзя.

И тянется до конца дней за тобой шлейф дурной славы. Подальше от него, милостивые господа, он подозревался в грабеже и в убийстве…

Меня оставили одного. Через час явился новый дежурный.

— Вас переводят в следственный изолятор.

— А как же протокол?

— Все очень просто. В протоколе отмечено, что вы отказались его подписывать.

Мне выдали одежду, и через час за мною захлопнулась дверь тюремной камеры.