Полфунта лиха

2.

Этого ждали долго, ждали с нетерпением, и когда наконец стало вдруг известно, что девушки прилетят завтра, братву охватило волнение. Сначала один, по­том другой, третий потихоньку, неприметно взялись за одежонку — кто штопал, кто чистил, а потом и пого­ловно все аврально принялись за свои туалеты. Дель­фина ходила по вагончикам с довольной улыбкой, по­ощряла :

— Правильно, женишки, девчата аккуратных лю­бят. А мусор это чей под нарами? Кто дежурный? Да­вайте, хлопчики,— наводить чистоту, так наводить. Ве­нички, метелочки — быстро!..

Повытаскивали ребята бритвы; ножницы шли на­расхват. Многие роскошные бороды полетели в этот день на ветер. Тимка Грач, считавшийся мастером па­рикмахерского дела, осаждаем был кучно. Предпочте­ние он отдавал ребятам из десанта и, заметив Лешку, предложил с охотой:

— Давай, Новожил, и тебе наведу красоту.

Еще несколько дней назад Маныгин обронил: «Леша, ты что же не побреешься?» Лешка от удоволь­ствия даже зарделся, но возразил грубовато: «Какое там бритье! Пушок».— «Не скажи. Борода настоящая». Это было приятно; побриться Лешка уже давно меч­тал, да все не решался, и стыдно было попросить у кого-нибудь бритву, скажут: куда тебе!.. А тут вот Тимка сам предлагал.

— Ну, давай,— сказал Лешка небрежно.

Теплая намыленная кисточка бархатно огладила лицо; Лешка сильно скосил глаза вниз, наблюдая,как пышная пена вспучивается на щеках. Бритва, чуть ше­лестя, нежно прошлась по коже... Потом Тимка заклацал ножницами над головой. — На, любуйся.— Он протянул малюхонькое зер­кальце.— Чаевые выдашь, когда первая дюжина дев­чат влюбится.

В пожелтевшем зеркальном прямоугольничке по­явилось перед Лешкой вполне знакомое худощавое лицо — светлые, чуть срыжа лохмы, вздернутый нос, тугой подтянутый подбородок. И — ни следа того худо­сочного, детского пушка. Хорошо, если б посильнее впали щеки, обозначились бы суровые складки у рта и, черт с ней, появилась бы щетина — не пушок, а ядре­ный мужской волос. Но и так было неплохо.

— Спасибо, Тим,— сердечно сказал Лешка.

А тому и отвечать было некогда: бритва уже ходи­ла по физиономии очередного «клиента».

После ужина в «Северянку» была занаряжена спе­циальная бригада — вытаскивать мусор, подметать полы, расставлять мебель. Там же трудились электри­ки и столяры, подчищая недоделки. Проработали до полуночи, а грязи все равно осталось изрядно...

Если бы Сима Кагальник не улетел накануне по хлопотным своим снабженческим делам, он мог бы с горестью констатировать, что производительность тру­да назавтра опустилась ниже всяких допустимых пре­делов. Все ждали вертолетов, разговоры крутились только вокруг этого, и разговоров было больше, чем работы.

Когда появился над тайгой длиннохвостый стреко­чущий летательный аппарат, по троякам и без троп к вертодрому ринулись самые нетерпеливые. Десятка два ребят столпились у края посадочной площадки, из-за Карданова не смея подойти поближе к севшей машине. Но, едва возникли в дверном проеме и начали спус­каться по трапу девчата, удержу уже не хватило — все бросились к прилетевшим, подхватили чемоданы, сумки, узлы и так уж и провожали девушек до самого поселочка. Прибывших прежде всего кормили обедом, и у вагончика-столовки все время околачивались пар­ни — кто торчал на ступеньках входа, кто сидел в сто­ронке; курили, точили лясы, упражнялись в остро­умии.

«Северянке» девушки обрадовались и тут же при­нялись наводить чистоту. Дельфина снабдила их вед­рами и тряпками, началось мытье полов до блеска. Парни подтаскивали со склада матрацы, простыни, одеяла, а те, что были посмелей и попроворней, тоже взялись за ведра. Работа на стройке окончательно «на­крылась», и начальство махнуло рукой: стихия!

Лешка, понятно, тоже был не прочь поглазеть на девчачье пополнение, но он выдерживал характер. Да и дела не пускали.

Вскоре, после того как прибыл первый вертолет, в «предбанник» зашел какой-то незнакомый мужчина лет тридцати, в рабочих сапогах, с плащом на руке и полевой, давнего военного образца сумкой через плечо.

— Привет,— сказал он.— Анатолий Васильевич у себя? — И, не дожидаясь ответа, толкнул дверь в ка­бинетик управляющего; двигался он вроде лениво, за­медленно, а прошмыгнул — Лешка и моргнуть не успел.

Через пару минут Маныгин попросил принести из производственно-технического отдела месячные свод­ки и, когда Лешка зашел к нему с нужными папками, усадил его за столик в углу:

— Сделай, Леша, быстренько выписки по объек­там— план, выполнение, трудозатраты. Это для Корнила Зотовича, он из газеты.

Лешка про себя подивился дремучему, не совре­менному имени приезжего и с любопытством взглянул па него. Тот, стоя у окна, неспешно набивал табаком трубку.

Газетного корреспондента до этого Лешка видел только один раз — приезжал к ним в совхоз из район­ного центра делать фотоочерк. Маленький, шустрый и очень разговорчивый, он полдня бегал по фермам, ез­дил в поле, заглядывал в дома и все щелкал аппаратом и строчил, что-то строчил в блокноте. Потом в район­ной газете под заголовком «В труде, как в бою» появи­лись три фотографии. На одной из них батя стоял с Мусамбаем и дедом Пантюхой; подпись поясняла, что ветераны труда такие-то обсуждают с совхозным бух­галтером хозяйственные дела. На втором или, как там у них, третьем плане, возле штабеля досок смутно вид­нелись мальчишечьи фигурки. Что за человеки — раз­личить было почти невозможно, но Лешка-то знал, что это он с Джафаром. Газетку батя хранил в папке, где лежали две его палеонтологические заметки из жур­нала «Природа».

Делая выписки из документов, Лешка прислуши­вался к разговору Анатолия Васильевича с корреспон­дентом. Судя по всему, они были знакомы и раньше и теперь беседовали запросто, как товарищи.

— ...Можно, конечно, и о героизме фанфарить,— говорил Маныгин,— только зачем он нужен, этот «ге­роизм»? Ребята действительно выкладывались полно­стью я не хныкали. Но ведь какая получается цепоч­ка? Вот задержали почти на два месяца наш десант, всё волынили, решали — надо ли и когда. Задержали десант — задержалось и строительство дорог. Хлюпали уже весной. Героизм? Может быть. Только мы из-за этого знаешь сколько техники утопили! Не скажу. Ах­нешь. А если в газете напишешь — не сносить мне головы. Мне. А не тем, кто решал.

— В жилетку плачешь? — усмехнулся Корнил Зотович.

— Плакать я давно разучился. Просто делюсь... Или вот возьми изыскательские работы. Почему о них должна болеть моя голова? Задание на них обязан дать заказчик, результаты передать проектантам, а те — заложить в проект. А у нас? До сих пор нет полных данных ни по почвам, ни по грунтам, совсем нет по воде. Берем пока из озера, а что за вода — не знаем.

— Ну и проектировщики, наверное, как обычно...

— А! — махнул рукой Маныгин.— Как всегда. За­паздывают. Кроме того, нет проектов ни на гостиницу, ни на больницу, ни на аэропорт. Не говорю уже о книжном магазине. А сами-то, небось, книжки чита­ют... Мы, конечно, выкручиваемся, проектируем сами, но это — и лишние накладные расходы, и шишки на голову. Опять «героизм», опять пупы надрывать. Из-за просчетов в планировании. Запланированный героизм!..

Корреспондент снова усмехнулся :

— Видишь ли, Анатолий Васильевич, тут ведь — как в бинокль смотреть: можно повернуть так, а мож­но этак. Факты одни, а оценивай их как хочешь. Напиши: «План мы выполнили, но у нас были боль­шие трудности». Это грустно, это настораживает. На­пиши чуть по-иному: «У нас были большие трудности, но план мы выполнили!» Эго звучит уже гордо, А?

Маныгин глянул на него исподлобья и ничего не ответил.

Лешка уткнулся в бумаги. Так откровенно и резко Анатолий Васильевич еще не высказывался. Во вся­ком случае Лешке слышать не доводилось. Вон, ока­зывается, как оно повертывается...

— Ну ладно,— встал Корнил Зотович.— Я пойду осмотрюсь. С людьми поговорю. Ты вот начальство свое ругаешь — послушаю, что о тебе говорят.

— Провожатый нужен?

— Зачем? Разберусь. Что не пойму — спрошу... Я, товарищ Леша, за выписками потом к вам зайду.

В дверях корреспондент столкнулся с Бурзаловым. Тот просунул голову, осмотрелся.

— Извините, Анатолий Васильевич, там Новожи­лова спрашивают.

— Кто?

— Девушка какая-то, из новеньких. В «Северянке».

— Какая еще девушка? — нахмурился Лешка.

— Не знаю. Мне ребята сказали. Ищет Алексея Новожилова.

Лешка недоуменно пожал плечами.

— Во, брат, как! — улыбнулся Маныгин.—Закон­чишь — дай выписку мне, а сам пойди. Может, род­ственница какая-нибудь.— Он подмигнул...

В «Северянке» было суетливо и шумно. Здесь гром­ко разговаривали, перекликались, в какой-то комнате пели. И было множество девчат — Лешке казалось: так много сразу он видит впервые. Кто в брючках, кто в юбках, в платьях, русые, брюнетистые, рыжие, они мельтешили перед ним, и все были очень краси­вые. Но только никто из них не обращал на него ника­кого внимания. Лишь одна спросила на ходу:

— Ты что, парень, потерял? Вчерашний день? — фыркнула, рассмеялась и прошла мимо.

Что же было делать? Подходить ко всем по очере­ди: «Товарищ, вы меня не спрашивали?» — «А вы кто такой?» — «Алексей Новожилов».— «Ха, это ваш ме­тод знакомиться?»

Лешка решил сматываться. Нечего тут чучелом торчать. Кому надо его — найдет.

Вдруг позади грохнуло, и кто-то вскрикнул:

— Леша!

Он обернулся и увидел, что, бросив один конец кровати, которую она несла с подругой, к нему про­тянула руки... Лена Поливина. Опешив, он не сразу шагнул ей навстречу. А она уже через мгновение была рядом, схватила его за плечи, заглядывала в глаза и повторяла:

— Леша. Леша! Леша...

Он ухмылялся растерянно и бессмысленно. Лена, опамятовавшись, наконец отпустила его, даже отсту­пила на шаг и рассматривала жадно с головы до ног. Тихая улыбка легла на ее лицо, рукой она непрестанно отводила со лба свои белокурые, почти льняные во­лосы.

— Ну, Ленка, нашла? — спросила ее подруга, в упор рассматривая Лешку.— Вы идите погуляйте, мы с девчонками тут сами все сделаем.

Они вышли из дома и остановились. Теплая волна накатила на Лешку. Лева, прежняя Лена стояла перед ним и щурила большие свои серые глаза — не то от солнца, не то еще от чего. Странно, но Лешкина память в эти минуты начисто выключила многое, что было у него связано с Леной. Он не вспоминал сейчас ни пер­вых ее робких ухаживаний, ни того пожара в овчар­не, когда она спасла его, бросившись под горящую балку, ни свидание, на которое вызвала его записочкой в березовую рощу, ни того, как они танцевали на про­щальной вечеринке, когда уезжали Джафар и Димка Бородин. Ничего этого Лешка сейчас не вспоминал. Просто перед ним была девчонка из их поселка Сов­хозного, дочь агронома Лена Поливина, отличная плов­чиха, с которой в компании дружков проводили они целые дни на берегах степной речушки, на пыльной поселковой улице изображали «тропинки далеких пла­нет», лузгали семечки у клуба, ездили на грузачах в родную школу-интернат.

И потому первое, что спросил Лешка, было:

— Ну, как там в Совхозном у нас?

— О, все хорошо! Я тебе письмо от родителей при­везла. Все здоровы, Виталий Иванович на днях начал работать, повеселел. Вера Никандровна по-прежнему фельдшерит у себя в больничке. Да ведь ты это зна­ешь...

— А ребята?

— Джафар на каникулы еще не приехал. Димка в своей летной школе. Татьяна готовится в институт.— В голосе ее прошелестела сухость.

Только тут Лешка сообразил, что ведь сама-то Лена мечтала после десяти классов пойти в университет, тоже, как Лешка, учиться на гидрогеолога. Ведь экза­мены в вузах еще и не начинались, как же она тут очутилась?

— Постой,— сказал он,— а как ты очутилась здесь?

— Приехала, и все.

— Нет, серьезно.

— Серьезно. Взяла в райкоме путевку — и при­ехала.

— А университет? И как ты попала именно сюда?

— Университет, я решила, обождет. А сюда, если честно, попала с трудом. В Тюмени три дня в обком комсомола ходила. Работает, говорю, в тайге такой парень, Леша Новожилов, мне вот надо к нему.

— Ну да?

— Да, точно... Леш, а в озере вы купаетесь?

— Хм, интересно... Кое-кто купается, а я еще нет, вода холодная.

— Боишься?? Обязательно выкупаюсь. А где ты работаешь, покажешь?

— Что там смотреть? Стол, стул, машинка...

— Ну интересно же мне! Покажи.

«Э,— подумал Лешка,— а ведь это уже не та за­стенчивая, тихонькая Лена. Изменилась».

Ему не хотелось вести ее в свой «предбанник»: уви­дит — обычный секретаришка у начальства, еще Маныгин кнопочку нажмет, звоночек зазвонит... А в то же время хотелось: пусть табличку на двери посмот­рит, все-таки внушительная табличка.

— Ладно, идем,— буркнул Лешка.

На табличку Лена действительно сразу обратила внимание.

—• Смотри-ка,— сказала она,— и верно ведь, по­мощник начальника. Здорово!

— Что я, врать буду? — покраснел Лешка.

Его комнатку она оглядывала с. пристрастием и, должно быть, с удовольствием. Неумело постукала по клавишам пишущей машинки.

— Сам печатаешь? Наверное, хорошо научился? Я помню, в школе ты для стенгазеты печатал. Одним пальцем.

— Ага,— кивнул Лешка.

Лена крутнулась по комнатке, уселась на его место, кулаки поставила на стол и, меняя голос и растя­гивая слова, сказала:

— Сей-час я бу-ду отдавать распоряжения!

Тут из своего кабинетика вышел Маныгин.

— Леша,— мельком взглянув на Лену, сказал он,— есть одно дело. Преображенский уехал в Тунгу, а про листовки, похоже, забыл. Надо, чтобы Новиков быстренько изобразил вот этот текст по решению вче­рашнего штаба. Экземпляра бы четыре. Сделай.

Теперь, когда людей на стройке стало много, засе­дания штаба по радио у ясе не передавались, и о самом важном из решений сообщали коллективу листовками.

— Ладно,— сказал Лешка,— сделаю,— и с благо­дарностью подумал, что вот Анатолий Васильевич, словно что чуял, не позвонил ему, не вызвал к себе, а вышел сам.

— Вы не ко мне? — повернулся Маныгин к Лене.

— Нет, Анатолий Васильевич, это моя... мой... моя знакомая, — пояснил Лешка. — Лена Поливина из на­шего совхоза. Она меня и спрашивала давеча.

— Маныгин,— протянул тот руку.

— Лена.

— Значит, к нам работать?

— Да.

— Специальность есть?

— Штукатур.— Лешка с удивлением посмотрел на нее.— У нас райком еще весной организовал на обще­ственных началах курсы, я закончила, есть удостове­рение.

— Вот и отлично, работы вам будет скоро много,— Маныгин с улыбкой оглядел их.— Ну? Что ясе ты, Леша? Показал бы своей знакомой стройку, рассказал о наших делах. А по дороге заглянешь к Новикову...

Слава не столько смотрел в текст, который передал ему Лешка, сколько глазел на Лену.

— Вы, наверное, спортом занимаетесь? — поинте­ресовался он.

— Нет. Как все. А что?

— У вас точеная фигурка.

— А у вас — язык. Идем, Леша.

Это Лешке понравилось — что она его обрезала.

— Слушай,— сказал он, направляясь к «Комари­ку»,— выходит, ты не с бухты-барахты, а заранее решила на стройку податься, раз курсы закон­чила?

— Конечно, заранее. Я такой человек, все обду­мала. Это ведь только у тебя импульсивный характер.

— Дался вам мой характер!

— Кому это «вам»?

— Да вон недавно Карданов,— это комиссар наш, вообще-то хороший мужик,— тоже о моем характере высказывался. Дескать, эмоции преобладают.

— Умный у вас комиссар.

Нет, она определенно изменилась. Даже язвить на­училась. А фигурка у нее... действительно...

— Дай руку,— сказал Лешка,— тут, видишь, еще мостки не положили. Раньше это называлось у нас тропинкой Мужества.

— Ох уж и мужества!

— Весной знаешь какая тут болотина стояла... По шею. С кочки на кочку, а потом в топь.

Она посмотрела на него внимательно.

— Леша, а если честно, трудно было?.. Ну, все это, вначале.

— Да нет... Конечно, бывало всяко, но в общем — нормально.

— «Нормально, нормально»,— передразнила она.— А, черт! Совершенно невозможные зверюги! У меня уже все руки в волдырях.

Лешка спохватился и вытащил баллончик с «да­той».

— Подожди-ка. Дай я тебя опрыскаю. Только глаза закрой.— Он склонился поближе и увидел, какая у нее чистая нежная кожа.— Вот так. Вам эти прыскал­ки тоже выдадут, немножко помогает. А накомарник будут давать, сетку такую — не бери. Жарко в нем, душно, и мошкара все равно пробивает.

— Слушаюсь, товарищ начальник. Спасибо.

— То-то,— сказал Лешка и увидел, что у начала мостков стоит Надя, наблюдает за ними.— Привет! — вяло выкрикнул он.

— Привет, Леша. Познакомились? — В ее голосе ему почудился укор.

— Что значит познакомились?— мгновенно нахох­лился Лешка.— Целый век знакомы, в одном поселке жили... Это Надя Голышева, я тебе о ней писал.

— Вон вы какая,— сказала, протягивая руку Лена, и было непонятно — какая.

— Землячка — это хорошо.— Надя зачем-то тере­била свою челочку и из-под руки оглядывала Лену.— Теперь Леше веселее будет.

— А он что тут, грустит?

— Не грустит, а серьезный очень.

— Которые серьезные, тех в болото?

Это подошли Васька Медведев и Виттоня; в спе­цовках, пахнущих машинным маслом, они топали из мастерской.

— Ишь ты,— сказал Витюня,— начальство, так сразу двух девочек охмуряет. Очень он серьезный, Надюня? С серьезными скукота. Вот мы, бичи, народ веселый.

Васька молчал, только искоса поглядывал на деву­шек.

— Бичи — это что такое? Плетки? — спросила Лена.

— Бич — значит бывший интеллигентный чело­век,— с готовностью отшлепал губами старую остроту Витюия и осклабился.— Это Василий Медведев, мой друг, механик по должности, человековед по профес­сии. А я его верный помощник с прекрасным именем Витятюня. А вас, белокурочка, как зовут?

Лена растерянно назвалась.

— И прекрасно, Леночка, будем знакомые. Ваш ка­валер, наше начальство, надеемся, не будет в обиде. Если вам...

— Хватит,— негромко сказал Васька, и Витюня зашлепнул рот.— Надюша, ты мне обещала книжечки, почитать хочется.

Его друг и помощник хихикнул. Надя улыбнулась виновато:

— У меня, Вася, мало что осталось. Ну пойдем, если время есть, посмотришь.

Они двинулись но мосткам, Витюня на прощанье сделал ручкой.

— Он пьяный или дурак? — спросила Лена.

— По-моему, ни то, ни другое...

— А бич—это что?

— Бродяга и халтурщик.

— Это на комсомольской-то стройке? Ты что?

— Внимание! — раздалось из динамика у кафе.— Внимание! Объявляется пожарная тревога. Очаг огня в двух километрах от нас на юго-запад. Всем началь­никам участков выделить по десять мужчин добро­вольцев. Сбор — немедленный — на Главном проспекте у здания управления. Повторяю...

— Что это, Леша? Какой пожар?

— Лес горит.

— Где? Надо бежать туда!

— Хм.— Лешка хотел сказать что-нибудь шутли­во-едкое, но вспомнил, как год назад бросилась Лена за ним в огонь и как потом, обожженная, со сломан­ной рукой, лежала у его мамы в больничке.— Ты не тревожься. Это у нас не впервой. Слышала, людей со­бирают немного, значит, очаг небольшой. Ты иди к себе, а я все-таки побегу в управление.

— Яс тобой!

— Нет! К себе иди, к себе. Пока. Вечером уви­димся.

Он бросился назад, к тропинке Мужества, и побе­жал легко и быстро. Лена смотрела вслед, пока он не скрылся за деревьями.