Полфунта лиха

5.

Воскресенье было необычным: объявили выходной. Ну, выходным-то его только назвали: суеты и дел всем было по горло. Во-первых, назначили генеральную убор­ку помещений и территории. Во-вторых, воскресник на фундаменте кафе. В-третьих, мытье в новой бане. И, на­конец, вечером — общее собрание, чтобы принять Устав управления.

Территория действительно изрядно захламилась. На снегу тут и там валялись кучи мусора, стружки и щепки, обрывки бумаг, тряпье. И расширилась терри­тория намного. Вдоль южного берега озера прорубили широкую просеку, она называлась Главный проспект: вдоль должны были стать первые жилые дома. В лесу повырастали времянки — подсобки и склады. Иван Ситников, назначенный главным механиком управле­ния, раскинул большую, на металлическом каркасе палатку, и в ней разместились и его письменный стол, за которым он никогда не сидел, и слесарные верстаки, и два токарных и другие станочки, а рядом соорудили кузню.

Вагончики теперь выстроились в две линии, друг против друга, образовалась прямо-таки улица, и кто-то самодеятельно подтвердил это, приляпав фанерный щит с надписью: «Улица Надежд».

С утра братва занялась уборкой — вытаскивали на снег и чистили, хлопали, били постели и одежду, драи­ли полы и стены вагончиков. Всюду курились большие дымные костры — жгли сучья и мусор.

Дим Димыч, назначенный на строительство кафе прорабом, еще с вечера развесил на соснах полотнище: «От каждого пол-литра пота — всем фундамент под кафе!» С проектом здания уже многие были знакомы, и все же Дима еще раз с великим тщанием изобразил его на фанерном щите и вывесил для общего обозре­ния: дескать, любуйтесь и, если вам это нравится, при­ложите к делу свою руку. Однако наглядная агита­ция агитацией, а без оргмероприятий, как известно, все равно не обойдешься, и потому Надя Голышева неустанно бегала со списками, наряжала всех пооче­редно, по графику на рытье котлована под фунда­мент.

Бригада Аннушки чуть не с ночи топила баню.

Лешка же неожиданно для себя от всех этих забот-работ был освобожден. Его и Славу Новикова взял в свое распоряжение Карданов: надо было срочно напи­сать выдержки из Устава управления. Устав этот — вернее, пока еще его проект,— размноженный на ма­шинке, братва уже читала: и вслух, и про себя, и -всерьез, и с шуточками. Обсуждали — втихомолку и со спорами. А теперь вот Карданов решил наиболее важ­ные цитаты из проекта выписать крупно и ярко, чтобы они врезались в башку каждого. Самоа основное, кар­динальное, неизменное — сказал он Славе и Лешке. Хорошо выписать. Броско. Художественно.

Руководство взял на себя Слава. Лешка, вспомнив, как из-под палки приходилось ему оформлять интер­натскую стенгазету, хотел увильнуть, сменив стило на лопату, но Слава устыдил его.

— Ты что? — сказал он с нехорошей суро­востью.— Первое серьезное поручение комиссара, а ты в кусты? Не ждал от тебя, Новожилов.— И тут же подмигнул обезоруживающе: — А чурочки в печурочке — разве плохо?

Действительно, печурка в управленческой палатке пыхтела и грела вполне исправно. Палатка была отда­на в распоряжение «художников», все управленцы тру­дились на воскреснике.

— Черт с тобой,— смирился Лешка.— Только ты мне все будешь показывать. Как и что.

— Это пожалуйста,— с небрежной легкостью со­гласился Слава.

Руководство операцией он взял на себя не зря: дело знал. Довольно быстро порезали они листы фанеры на куски и затянули их кумачом. Посчитав в цитатах все знаки до последней точечки, Слава расчислил размеры букв и легонько разлиновал кумач. Лешка тем време­нем развел белила.

Теперь надо было из «Устава комсомольско-моло­дежного строительно-монтажного управления № 1» с пометочкой «Проект» толсто отчеркнутые комиссаром места «броско и художественно» перенести на лоскуты кумача.

Лешка взял листки с текстом. Перепечатаны они были плохо, кто-то бил по клавишам машинки очень уж неумело: то лупил так, что чуть не пробивал бу­магу, то касался еле-еле, и буковки проступали почти невидимо, строки сбивались, много было опечаток.

— Комиссар две ночи подряд клопов давил,— пояс­нил Слава; все-то ему было известно.

— Сразу видно: не умеет. Попросить не мог?,

— Кого? Может, тебя?

— Может, меня.

— Что ли понимаешь в этом деле?

— Малость. В интернате, когда газету выпускали, директорша нам машинку брать разрешала — печатал.

— Вон что, — удивился Слава. — Ав каком это ин­тернате?

— В обыкновенном. У нас в совхозе средней школы нет, мы в райцентре учились, в интернате. Смешная ди­ректорша была, божий одуванчик.— Не замечая, что улыбается, Лешка вспомнил эту милейшую заслужен­ную старушенцию, непедагогично курившую в клас­сах, и тут же начали всплывать в памяти какие-то, вроде и пустяковые, эпизоды и поплыли перед глазами физиономии Джафара, Татки, Лены...

— Ну ладно,— вторгся Слава в этот далекий, опах­нутый жаркой степью мир,— берись за свой инстру­мент.

И верно, не мечтать пришел. Лешка оглянулся. Слава мелком уже вычертил по материи буквы первой цитаты, теперь настала очередь белил. Сверив фразу с машинописью, Лешка взялся за кисточку. Густая краска ложилась четкими жирными мазками. Буква к букве, слово к слову.

— О-о,— сказал Слава,— ты же великий маляр! А еще отлынивал.

Лешка промолчал. Он вчитывался в только что написанное: «Коллектив строителей управления яв­ляется отрядом Всесоюзного Ленинского Коммунисти­ческого Союза Молодежи и призван продолжать слав­ные традиции комсомола на Всесоюзной ударной строй­ке по освоению нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири».

— Хм,— пробормотал Лешка,— серьезная штука.

— Что?

— Да я так, про себя...

Он начал читать другую цитату. Там были слова о том, чтобы стать достойными дел отцов, вписавших яркие страницы в историю комсомола на всех этапах жизни страны. Это были общие, примелькавшиеся сло­ва, но Лешка вдруг вспомнил старую отцовскую анке­ту и то, как он, тогда еще мальчишка, представил эту анкету фильмом. И мысленно увиделся ему сверкающе стремительный бой «ястребков» в прозрачном небе, и плетью повисшая, перебитая осколком рука летчика Виталия Новожилова, и то, как он, уже инвалид, бухгалтер целинного совхоза, полустаричок-полуюно­ша, заложив протез за спину и надев боксерскую пер­чатку на одну руку, выходит на задорный и совсем не дурашливый поединок с парнями. С этими парнями садил батя рощу Комсомольскую, в которой Лешка изливал душу Василию и в которой потом рвал зуба­ми землю и траву, когда узнал о гибели брата...

«Стать достойными дел отцов...» «И брата»,— под­сказал кто-то глухо, но явственно. Лешка даже огля­нулся. По-прежнему в палатке они были лишь вдвоем. Слава беспечно, играючи вырисовывал буковки на ку­маче, насвистывая что-то.

Лешка глянул на витой Славин чубчик, повел гла­зами по палатке, по печурке с кирпичами, для тепла привязанными к ней обрывком троса, по столам, ка­завшимся здесь декорацией из какого-то «другого» спектакля, и почувствовал в себе тревогу. Тревожно, неспокойно ему стало оттого, что вот сейчас прочитан­ные общие, плакатные слова обернулись вдруг реаль­ностью, взбудоражившей память.

Это ведь и впрямь не шутейное дело, если Карданов и другие с ним, придумавшие Устав, начинают все всерьез. Получится ли это? Лешка начал перебирать в уме знакомых ребят. Аннушка... Что ж, этот может вполне. И Слава тоже, и Дим Димыч... Надя Голыше­ва? Она быстро освоилась здесь, активная, вот только брови нахально подводит, очень ей хочется всем по­нравиться...

— Держи,— протянул Слава расписанный мелком кумач на фанере.— Э, да ты еще только одну цитатку сделал? Зря я тебя хвалил.

— Я сейчас, быстро,— сказал Лешка и пробежал глазами протянутое Славой:

«Руководство жизнью и деятельностью управле­ния осуществляет штаб. Он возглавляется начальни­ком управления и включает в свой состав: гл. инже­нера, зам. нач. управления, начальников участков и отделов, секретарей партийной и комсомольской орга­низаций, председателя постройкоыа и бригадиров».

— Демократия, Слав, да?

— Там видно будет,— отозвался Слава,— разберем­ся,— и рассмеялся.— Вот пунктик, слушай: «Появление в нетрезвом состоянии на работе или в общественных местах несовместимо со званием работника комсомоль­ско-молодежного управления и влечет за собой немед­ленное увольнение». Понял? Как это Антоха вынесет?,

— А он что, появляется в этом... состоянии?.

— А ты не видел? Вчера, например.

— Но-о? Где ж он берет?

— Хо! Было бы желание. Вертолетчики всегда до­ставить могут. Только сумей попросить.

— Интересно.— Лешка покрутил головой.— А вот я сейчас подумал: если все это всерьез, так ведь это... знаешь., всерьез все надо.

— Красноречие у тебя, Леха, отменное. Цицерон!.. Конечно, всерьез, а как иначе?

— Ладно,— отмахнулся Лешка; изложить свои мы­сли яснее сказанного он сейчас не мог, не подобрались нужные слова.

В палатку просунулся Аннушка:

— Ребята, пошли баню обновлять, первый запуск.

— Некогда,— сказал Слава.

— Вы ж все-таки в нашей бригаде были, право име­ете.

— Леха, давай,— распорядился Слава,— потом я...

Баня была что надо: просторный предбанник, мыль­ня и парилка. В мыльне было уже тесно, шаек не хва­тало — одна на двоих. Лешка с Аннушкой еле втисну­лись на лавку. Зато уж тепла и горячей воды было вдо­сталь — наслаждайся, братва голопузая!

Лешка с упоением мылился новой, еще жестковатой вехоткой. Влажно поблескивали рядом голые тела. Было шумно— от плеска воды, от кряканья и говора. Из парилки выскакивали красные, от жары очумелые ребята.

— Во дают Маныгин с Антохой!

— Тепленько?

— Глаза повыпучивало!

— Аннушка, ты что не паришься? Сам баню ста­вил, а не парится.

— Успею,— засмущался Аникей,— сначала грязь соскребу.

Лешка сунул голову в приоткрытую дверь парилки. На него пыхнуло, обнесло душным жаром.

— Эй, кто там, — раздался бас Малыгина с полка, из горячей белесой полутьмы,— поддайте-ка еще!

Зачерпнув ковшом воды из бака, Лешка плеснул на раскаленную каменку и тут же, ошпаренный, мет­нулся назад.

— Припекло? — хохотнула братва.

Настоящая потеха началась, когда, напарившись до одурения, багровые от жара, выскочили из парилки Маныгин с Антохой и прямым ходом — в снег! Взвизг­нула и шарахнулась за деревья проходившая мимо Надя. С гоготом высыпали, приплясывая босыми нога­ми, распаренные, мокрые ребята — полюбоваться, как нагишом катаются в снегу два чудика.

А чудикам— хоть что!

Родион Гаврилович, бухгалтер, приостановившись и поправляя сползающий из-под руки сверток с бельиш­ком, смешно встопорщил брови и пригрозил:

— Ох, Анатолий Васильевич, смотрите, бюллетень оплачивать не стану.

— Ого-го! А кто его здесь, бюллетень-то, выдаст? Медведь, что ли? — откликнулся Антоха, блаженно рас­тирая снег на пузе...

Вернувшись в палатку, Лешка кроме Славы застал там Надю Голышеву. Подвернув рукава старенького, уже поношенного свитера, она тоненькой кисточкой вы­писывала буковки недоконченного Лешкой текста. И без того чуть выпяченная нижняя губа ее выпяти­лась еще сильнее, а высунутый кончик языка, каза­лось, повторял движения кисточки. Надя подняла го­лову к Лешке, улыбнулась, но тут же глаза ее сдела­лись испуганными:

— Ругать меня будешь?

Буковки у нее получались не ах какие. Однако Леш­ка великодушно похвалил. И Слава тотчас поддержал:!

— Во! Я же говорил: талантов в ней — неисчис­лимо.

— Хватит уж,— смутилась Надя, осторожно ото­двинула кисточку и, сложив руки ладошкой в ладош­ку, прижала их к груди.

Такой, без неуклюжего на ней полушубка, Лешка видел Надю впервые. Она показалась ему слабенькой и домашней, близкой даже.

Очень хотелось обнять ее узенькие плечи. Лешка отвел глаза.

— Ну,— спросил у него Слава,— отмыл пещерную грязь, питекантроп?

— Начисто! — обрадовался Лешка перемене темы.

— Пойду и я, пока не все тепло из баньки выпу­стили.

Надя, все еще не отводя рук от груди, посмотрела на Лешку и вдруг засуетилась, неловко потянулась к полушубку, влезла в него:

—Засиделась я тут у вас. А что там у Дим Димыча? Надо новую смену посылать. Пока! — и выско­чила из палатки.

— Ничего девочка, да?— прищурился вслед Слава.

— Давай двигай в баньку, а то и верно тепло уйдет.

...Собрание начали уже почти вечером. Ждали «представителя» — обещали, что будет или секретарь комсомольского райкома или кто-нибудь из окруж­кома комсомола. Никто не приехал, не прилетел. На вертолетной площадке разожгли большой костер, по­том притащили стол — для президиума. Какое же со­брание без этого? Нельзя... Собирались весело, день был все же необычный, костер — тоже. Тянуло на песни. Однако, когда Маныгин гаркнул, что пора на­чинать, стихли разом. Президиум выбрали быстро — Маныгина, Карданова, Голышеву, Новикова и... спот­кнулись на Аннушке: забыли фамилию. Выяснили, что Малых, и выбрали тоже.

Докладывал Маныгин. Читать Устав он не стал — уже было. Сказал только о главном. О том, что кол­лектив управления объявляет себя особым отрядом комсомола на Всесоюзной ударной и обязуется про­должать комсомольские традиции. Сказал о поведе­нии : должно быть примерным во всем, о коллектив­ном органе — штабе, о демократии: всем надо чув­ствовать себя хозяевами. И соответственно работать.

— Вокруг тайга да болото,— заканчивал он.— Грянут еще и морозы, и жара, страшный грянет враг — комарье да гнус. Много еще будет горького и трудного, ребята. Но я верю: никто из вас, ударных бойцов сибирской стройки, не отступит! А кто не ве­рит — подпись свою под нашим Уставом не ставь. С первым же вертолетом — на материк!..

Потом говорил Виктор Карданов. Все-таки, видать, недаром был он комиссар: умел запалить душу. И говорил-то, вроде бы просто, и голоса, как всегда, не повышал, а Лешка снова, как днем, переживал свое, и вспоминал об отце и брате, и думал о тех парнях, которые в далекие первые пятилетки поднимали заво­ды и города в безлюдной степи, в уральской и дальне­восточной тайге, мерзли и жарились, кормили вшей и комаров, а одеты были похуже, и грамотой были беднее, и техники почти не имели, а все равно дело, нужное стране, сделали.

И еще Карданов поразил Лешку одной мыслью.

— Вы учтите, ребята,— сказал комиссар,— учти­те : освоение Сибири — это продолжение, это еще один шаг нашей Великой Октябрьской революции. Оно даст стране такие богатства, что капиталистический мир ах­нет и заговорит с нами по-другому. Заговорит почти­тельно и просительно. И этого добьемся мы, ре­бята!

Уже совсем свечерело, урман хмуро обступил кос­тер, отсветы пламени освещали лишь лица сгрудив­шихся людей, а дальше, за ними, сгущалась глухая темень. Подмораживало, и крепенько.

Аплодисментов Карданову не было. Как и Маныгину. И правильно, подумал Лешка. Собрались обсу­дить свою будущую жизнь — к чему они, аплодис­менты?

Маныгин спросил:

— Еще кто выступит, или вопросы будут, предло­жения?

Произошла заминка, какая часто бывает в таких случаях, но тут Слава Новиков, слегка подвинув пле­чом стоящего рядом Аннушку, сдернул шапку:

— Разрешите, я скажу... Товарищи! Сегодня для нас с вами, можно сказать, исторический день. Мы принимаем свой Устав. Этот Устав для нас, мо­лодых строителей коммунизма, является кодексом, по которому отныне нам предстоит жить. Мы пришли сюда, в морозную тайгу, чтобы, как сказал комиссар, повторить подвиг отцов. За нами, товарищи, вся стра­на, мы на переднем крае, и мы пойдем вперед и побе­дим тайгу. Я от всего сердца голосую за наш Устав и призываю к этому всех!

Слава вздернул руку вверх, как трибун, потом опу­стил ее и натянул шапку.

Маныгин с Кардановым переглянулись.

— Бис! — выкрикнул чей-то бас, а сбоку фальце­том подхихикнули: — Браво!

— Ну-с,— сказал Маныгин,— еще кто?

Руку протянул Антоха Пьянков:

— Имеется вопрос. Вот там насчет спиртных на­питков... Это что же значит — совсем всухую?

— Не нравится,— усмехнулся Слава.

— Я видел,— продолжал Антоха,— ящики с борта сгружали. Со светленькой. Это для кого — для ка­нальства?

Маныгин свирепо набычился, но Карданов легонь­ко отстранил его руку, готовую яростно трахнуть по столу, сказал:

— Устав одинаков для всех. Для начальства тоже. Спиртное будет выдаваться только в особых случаях по ходатайству бригадиров, с моего разрешения. Ска­жем, день рождения...

— ...или поминки,— добавил кто-то позади Лешки.

— ...или свадьба! — с веселым вызовом закончил комиссар.

— Ну, до свадьбы нам тут не дожить! Тоже ведь «сухой закон».

Маныгин рассмеялся:

— Нет, ребята, свадьбы будут! Построим побыст­рее — побыстрее приедут отделочницы. От невест еще отбою не будет.

— Ладно бы!..

— А вот Родион Гаврилович, он что,— с подковыр­кой спросил Тимка Грач,— тоже «отряд комсомола»?

Все с улыбками посмотрели на главбуха — сухонь­кого и седого. Тот ответил сам:

— Тоже! Я старый комсомолец и чоновец. Еще дружинником могу быть.

Подковырочка Тимки была, конечно, зряшной. Ведь в Уставе ясно написано, что в управлении может работать любой гражданин, который признает Устав и обязуется ему следовать. Хоть молодежи и большин­ство, а без людей зрелых и пожилых все равно не обой­тись. Просто такая уж у Тимки черта, подумал Леш­ка : пошли шуточки — и он шутит, был бы серьезный разговор — и он бы показал деловитость.

— А вот я думаю,— подняла лицо к Маныгину Надя,— нужно записать пункт насчет учебы. Каждого до тридцати лет, кто не имеет образования, обязать учиться,

— Не может она, понимаешь, без парты жить,— сказал Антоха.— Умственной работы деточка добивается.

— Для твоей башки это очень полезно,— прогудел все тот же бас, и только тут Лешка понял, что это гудит Иван Ситников.

— Правильно она говорит! — поддержали Надю и тут же заспорили:

— Где ж здесь учиться?

— Заочно можно.

— Вечернюю школу надо.

— Еще бы курсы бальных танцев — тоже образо­вание.

— Галдеж! — оборвал шум Маныгин.— Еще во­просы, предложения?

— Есть вопрос: когда электродрели привезут?

— Цепи у «Дружбы» рвутся, запасные кончаются.

— Когда пекарня будет? Надоело сухари на дыр­ки от бубликов менять!

И посыпалось...

Собрание закончили, когда кухонный шеф дядя Володя во второй раз приплелся ныть по поводу того, что оленина в котле переварилась.

Но и это был еще не конец. Предстояло каждому под Уставом, за строчкой «С Уставом ознакомился, согласен и обязуюсь его выполнять» поставить свою подпись. Маныгин еще раз предупредил, что никого не неволят — дело добровольное.

Карданов выкликал по списку, и вызванный под­ходил к столу, под свет переносного фонаря, и распи­сывался.

Лешке, наверное, не хватало как раз этого момен­та. После строгих и чуть торжественных речей Маныгина и Карданова его распаленное сердце ждало чего-то необычного, и непутевые, на его взгляд, мелочные и несерьезные вопросы и замечания ребят были вовсе не к месту. Они нарушали, сминая, значительность всего, что происходило. Лешка даже злился, ему было совестно за товарищей.

А сейчас, когда в хмурой морозной ночи, при не­ровном свете затухающего костра, окруженные, каза­лось, непроходимой тайгой, потянулись ребята к столу, чтобы поставить подписи под «Уставом первопроход­цев», все сделалось для Лешки опять торжественным и строгим.

— Как в армии под присягой расписывались,— сказал кто-то рядом, Лешка обернулся и удивился: то был Антоха Пьянков.— А хотя ты еще зеленый, на­вряд ли поймешь,— ухмыльнулся Антоха.

Зря ухмылялся. Тревожно и горделиво звенело что-то в груди у Лешки, когда он, склонившись над столом, вывел старательно и четко: «А. Новожилов».