Полфунта лиха

3.

Было весело, было празднично, было хорошо. И даже, когда пели, Лешка подпевал, азартно разма­хивая руками, словно бы дирижируя, хотя портвейна выпил чуть-чуть.

А сначала идти на открытие «Комарика» он не хотел.

Вечер, чтобы избежать тесноты, решили провести «в две смены» и заготовили по трешке штука специ­альные билеты, зеленые и розовые, Лешка их и печа­тал. А распределением занимался Дим Димыч. И так получилось, что Лене досталось идти в «зеленую» сме­ну, а Лешке в другую. Он мог бы, конечно, поменяться с кем-нибудь, но не захотел. «Подумаешь, событие! Ничего не случится, если и не пойду». Но не тут-то было: братва взяла его под обстрел. Кто просто уго­варивал, кто подначивал, а кто и на сознательность жал:

— Что ж зто, строили все вместе, а теперь ты в кусты!

— Да мне и надеть нечего,— уже сдаваясь, отго­варивался Лешка.— Вон вы все какие, только фраков не хватает, а у меня даже белой рубашки нет.

— Обязательно надо белую?

Впрочем, Дим Димыч тотчас выдал ему рубашку. Рукава были коротковаты, Лешка их подвернул, засу­чив. Слава презентовал шикарный галстук. Пиджак, ввиду его ветхости, решено было не надевать.

Уже у кафе его подхватила под руку Лена. Лешка удивился:

— Ты ведь уже отгуляла свое.

— Поменялась! — Она весело помахала розовым билетом.

Столики были накрыты празднично, на каждом красовались две бутылки портвейна — по стакану на билет. Это расстарался Сима Кагальник, который соб­ственной персоной, хотя и вовсе не по этому случаю, вновь появился в управлении.

За столиком Лешка уселся с Леной, Дим Димычем и Надей. Одну бутылку у них за горсть конфет выменял Витюня. Потом Васька Медведев, причесанный, наду­шенный, галантный, увел к своему столику Надю, а взамен посадил Симу.

На низенькой эстраде играли на гитарах каменщи­ки из Подмосковья. Сима пытался объяснить Лене преимущества, которые несет с собой экономическая реформа, но благие его намерения разбивались о на­стойчивость танцоров. Девушек все-таки оказалось не­хватка, Лену приглашали наперебой; Лешке удалось пройтись с ней всего разок. Дим Димыч организовал простенькие аттракционы: вслепую срезали подвешен­ные на ниточках сладости к набрасывали кольца на толстый чурбак. Потом он начал вытаскивать на эст­раду певцов — когда-то успел вызнать голоса,— выта­щил и Симу, тот несильным, но очень приятным тено­ром пел украинские песни.

— Карузо, Лемешев, Козловский! — похвалил его Слава Новиков, и Сима вдруг засмущался и поспешил на свое место.

Было шумно, весело, празднично.

Витюня, изрядно насосавшись портвейна, пытался пригласить Лену, она отказалась...

— С управляющим, значит, танцевала, а со мной, выходит, нет? — Нижняя губа его отвисла.

— Вы же человек, бывший,— усмехнулась Лена,— с бывшими неинтересно.

— Фирлюнтихфляй, бэмц! — непонятно выговорил Витюня и отправился искать себе пару.

Лешка повел Лену на вальс.

— Сбежим? — заговорщически шепнула она.— На озеро сходим, погуляем...

Озеро лежало тихое-тихое. Вокруг струилась свет­лая серебристая мгла. Солнце было где-то над горизон­том, припало за тайгой к далекой тундре и освещало небо, а небо — землю.

— Вот так бы все идти, идти,— сказала Лена,— прямо к солнцу.

— Солнце, оно крутится вокруг Земли.

— Ох, ты, астроном. Вокруг Земли!

— Ну, я по-житейски.

— В тебе, Леша, появилось что-то от мужичка. «По-житейски»... Очень здесь холодно зимой?

— Под сорок бывало.

— Ничего себе, славно! Давай сядем...

Они предусмотрительно захватили с собой курт­ки — от комаров, и это было хорошо. Комарики позва­нивали густо. Чуть слышно, с легким придыханием и шорохом, плескалась у ног вода.

— Леш, а ты бы хотел поставить на берегу такого вот озера избушку и жить?

— А мы не на берегу живем?

— Костяной ты, что ли? — В горле ее булькнул смех. — Я говорю, избушку. С печкой, с полатями. И чтобы вокруг — ни души. Только лоси бродят, бел­ки скачут...

— ...и медведь,— закончил Лешка.

— Ну и медведь. А что?

— Скучновато будет... Ты мне толком-то не объ­яснила, почему все-таки в университет решила не поступать?

Она знобливо потянула на себе куртку, плечом при­валилась к его плечу.

— Ох, Лешка, верно ты костяной. Ну неужели не понимаешь? За тобой я поехала! Куда ты, туда и я.

А ведь похоже. Как это он сразу не догадался? Ему сделалось немножко страшно. Лешка вспомнил, как приехал Василий в отпуск, они валялись вдвоем в березовой роще, слушали лопотание листвы, и вдруг брат, не открывая глаз, сказал: «А ведь она тебя лю­бит». Лешка сжался весь, будто под занесенным но­жом, и осевшим голосом спросил: «Кто?»—« Лена... А ты, видать, к Тане Синельниковой тянешься, да?» И вспомнилась Татка — красивая, дерзкая, с каприз­ными бровями-щеточками, ио вспомнилась как-то хо­лодно, бестрепетно.

Лена жалась плечом к его плечу. Лешка боялся шевельнуться.

Негромко захрустел под неспешными шагами мел­кий валежник. Кто-то шел к берегу. Лена откачнулась от Лешки. Послышалось негромкое хрипловатое бор­мотание и приглушенный девичий смех. Потом голос Нади сказал:

— Ну что ты! Нельзя так... Ой, Вася...

Лешка громко кашлянул. Все стихло. Но нена­долго.

— Плацкартные места уже заняты. Прогульнемся чуток дальше.

Васька сказал еще что-то, Надя опять засмеялась. Снова валежник захрустел.

Лена встала:

— Ну что, Леша, пойдем? Нагулялись, и комары... Он двинулся за ней. У «Северянки» Лена сказала: — Спокойной ночи, мужичок. Напугала я тебя? Не бойся, я пошутила.— И побежала в дом.

Лешка постоял немного, в душе было смутно, по­том пошел к себе.

Ребята еще не спали, только что вернулись из кафе. Антоха Пьянков, завернувший к ним, сидел на крова­ти Преображенского и объяснялся ему в любви. Шея у него была красная, глазки поблескивали — видно, пе­рехватил у кого-то лишний стаканчик.

— Хоть ты интеллигенток, комсорг,— говорил он,— а я тебя люблю. И веселый ты, черт, пляшешь хорошо. Вот так.— Антоха попытался изобразить, по почел за благо плюхнуться обратно на кровать.

— Вот чем надо завоевывать массы — ногами! — хохотал Дим Димыч.— Леша, ты куда исчезал?

— Да так...

— Тайна, покрытая кисеей белой ночи,— снасмешничал Слава.— Имя той тайны...

— Брось,— поморщился Аникей.— Тайна так тай­на, и нечего лезть.

— Ах, подумаешь, какой секрет и какие мы пра­ведники! Ладно, Новожил, гони галстук. За успех с тебя причитается.

Лешка отдал галстук Славе, рубашку — Дим Димычу, подумал, разделся до конца и шмыгнул под оде­яло.

— Ну-у,— сказал Антоха.— Новожил у нас инди­видуум. В комнате гости, а он — спать.

— У нас, Антон, демократия.— Дим Димыч под­сел к нему, обнял за плечи.— Будем считать, что гость ты мой. Хочешь, напою чаем? Конфеты есть.

— Ну да, буду я удовольствие разбавлять чаем! Если бы ты что другое выставил... Ладно, тоже пойду на боковую. Оревуар!

— Ты смотри,— засмеялся Слава,— какой образо­ванный стал!

— Не боись,— довольный, обернулся с порога Ан­тоха,— как-нибудь и мы...—и тихонько вышел.

Хлопнула далекая входная дверь, кто-то прото­пал по коридору, и все стихло.

«Как же это понимать, что ты поехала за мной?» — спрашивал Лешка Лену.

Она улыбалась:

«Люблю тебя».

«Нет, серьезно?»

А к чему спрашивать! Ведь знает он, прекрасно знает, как надо это понимать, только сознаться боит­ся... или не хочет?..

— А что, он парень ничего, еще пообтешется,— неожиданно сказал Дим Димыч, и кровать под ним заскрипела.

«Сейчас будет монолог минут на десять»,—поду­мал Лешка: этот Преображенский, если у него было хорошее настроение, любил поговорить перед сном.

— Вот мы все к нему: Антоха, Антоха,— продол« жал Дим Димыч,— а почему не Антон или даже Антон Николаевич? У человека надо разбудить уважение к себе.

— Чего не надо, того не надо,— вставил Слава,—• он как раз только себя и уважает.

— Ну если показать, что уважают и другие, у него в душе произойдет поворот.— Кровать заскрипела сильнее: Дим Димыч воодушевился.— Отношением других Антон станет дорожить. Это, я вам скажу, психология. Научится человек дорожить мнением кол­лектива — и все, уже наш. В нем есть здоровое ядро, помяните мое слово, мы из Антохи выкуем полноцен­ную социалистическую личность. Тут ведь что важно?..

Лешка почувствовал, что кто-то сел на его кровать, и открыл глаза. Светлая серебристая мгла заливала комнату; к нему совсем близко склонился Аникей; он еще, оказывается, не раздевался.

— Ты Надю, когда бродил, не видел?

Лешка смотрел на него, молчал. В серебряном полу­свете лицо Аникея было бледным.

— Не,— тоже шепотом ответил Лешка,— не видел.

— Куда-то подевалась.

— Спать, наверно, ушла.

— Может быть...— Аникей медлил, видно, хотел сказать что-то еще, но поднялся, шагнул к постели.

«Почему же я соврал?.. А я и верно ее не видел. Может, это и не Надя была, поблазнилось мне... И то, что Лена говорила, поблазнилось...»

С утра Маныгин назначил экзамен двум девицам, каждая из которых заявила, что хочет работать маши­нисткой. Одна была беленькая, звалась Татой, другая, черненькая, была Нага. Беленькая была красивая, чер­ненькая — нет.

— Давай, Алексей, какой-нибудь текст, страницы две, три, пусть стучат, а ты засекай время, потом по­смотрим на опечатки.

На столике вместо «Эрики» стояла уже новая ма­шинка, солидная, с широкой кареткой «Олимпия». Нага попробовала клавиши и сказала:

— Тяжело на ней будет, неразработанная.

Маныгин покосился на нее и ничего не ответил, кивнул Лешке:

— Давай,—и ушел в свой кабинетик.

Первой за машинку села Тата. У нее была изящная прямая осанка; длинные пушистые ресницы, когда она косила взгляд на текст, мягко подрагивали. Печатала Тата быстро и уверенно, Лешка позавидовал... Пата села за стол как-то неуклюже, бочком, долго вчитыва­лась в текст и только потом начала стучать по кла­вишам. Впрочем, и она справилась с работой быстро. Лешка следил по часам: черненькая отстала от под­руги всего на двадцать секунд.

Он взял готовые листки, поставил на одном «Н», на другом «Т» и разложил перед собой. Ему было до стыда неловко — экий экзаменатор!

— Нам как,— спросила Тата, красиво откидывая длинные волосы назад,— здесь подождать или, может, погулять?

— Погуляйте,— обрадовался Лешка,— я еще уп­равляющему покажу.

Он принялся вычитывать готовый текст. Неплохо, по две опечатки. Волновались, а так, наверное, и луч­ше могут... Кого же выбрать? Они и по документам были ровня. А если одну машинисткой, а другую — се­кретарем?

Лешка положил листы перед Маныгиным:

— Вот, Анатолий Васильевич, готовая мне смена. Одну — машинисткой, другую — секретарем.

Маныгин просмотрел листы, пометил еще какую-то опечатку, пропущенную Лешкой, поинтересовался:

— А по быстроте?

— Наташа, которая черненькая, на двадцать се­кунд медленнее.

— Ага,— словно бы удовлетворенно сказал Маны­гин.— Ну, и которую бы ты рекомендовал машинист­кой.

— Черненькую.

— Почему?

— Она, Анатолий Васильич... ну, как сказать? Не такая смазливая, значит, лучше будет стараться.

Маныгин широко улыбнулся:

— Леша, ты гениальный начальник канцелярии. Психолог! И — быть по сему. Так и передай.

— А вторую, беленькую эту, секретарем возьмете?

Маныгин досадливо поморщился:

— Ты, Леша, что — портвейна вчера хватанул? Не проспался? Есть у меня секретарь, помощник есть. И все. Иди. Обжалованию не подлежит.

На новом своем рабочем месте Ната устраивалась обстоятельно. Она долго устанавливала, передвигая машинку, по-своему разложила копирку и писчую бу­магу, повыше устроила сиденье, положив на стул три конторских книги. Потом села, осторожно, кончиками пальцев, поправила смешную мальчишески короткую прическу, сказала:

— Я готова, Алексей Витальевич. Какая будет ра­бота? — и ужала вниз пухлую верхнюю губенку.

— Какой я Витальевич? — опешил Лешка.— Про­сто Алексей.

Она посмотрела на него внимательно и очень серь­езно, согласилась:

— Хорошо. А меня зовите Наташей. Ната — это противно, это меня Таня так называет.— И упрямо, напористо повторила: — Я готова. Какая будет ра­бота?

Работы он дал ей вдосталь. Наташа набросилась на нее, ухватилась жадно, согнулась, нависнув над машинкой худенькими плечиками, словно боялась, что машинку у нее могут отобрать. Она стучала старатель­но и быстро, вся отдавшись работе, и лишь изредка бросала на Лешку настороженно-испуганный взгляд, будто хотела спросить, хорошо ли, ладно ли она справ­ляется.

Лешке Наташа мешала. Просто он не привык, что вот тут кто-то еще, кроме него, стукотит. Дела было довольно много. Маныгин велел ему приготовить выпис­ки из документов НТО для подготовки транспортного графика, написать несколько официальных бумаг в субподрядные организации — все у него не клеилось. Надо бы еще сходить к Селиванову в УМ-2, он со сво­ими управленцами размещался в одном из вагончи­ков — и туда ноги не шли: Лешке и хотелось увидеть Лену, и почему-то он этого боялся, а кто знает — вый­дешь, и вдруг встретится...

Дверь с треском распахнулась — ворвался Маны­гин. За ним шел Тимка Грач. Он был в замасленных брезентовых штанах, в старенькой, тоже нечистой ков­бойке, и кепка на голове была потрепанная и грязная. Недавно Тимка перешел на бульдозер и хвалился, что заработок у него «блеск — не то слово».

— Новожилов, зайди тоже,— рявкнул Маныгин и стремительно-тяжело прошагал в кабинетик.

«Что случилось?» — глазами спросил Лешка у Тимки. Тот беспомощно и виновато развел руками и шмыгнул вслед за начальником.

Маныгин сидел за столом недвижно-каменный, как сфинкс. Только взгляд его свирепо буравил Тимку.

— Пиши, Новожилов, приказ,— сказал он, не сво­дя глаз с Тимки.— Пиши так: бульдозериста Грача Тимофея... как тебя дальше?.. Митрофановича за вар­варское отношение к лесу, выразившееся... Черт, слова какие лезут!.. Пиши так. Варварское отношение к лесу все еще живуче среди нас. Бульдозерист Грач Та Эм во время планировки строительной площадки беспо­щадно снес здоровое дерево. Подобные факты нетерпи­мы. Параграф первый. Бульдозериста Грача Тэ Эм за уничтожение дерева из управления уволить.

Тимка вздохнул — как прорыдал — и вытер с лица пот.

— Параграф второй. Предупредить всех без исклю­чения работников управления и субподрядных органи­заций...

— Анатолий Васильевич! — почти вскрикнул Тим­ка.— Не допущу я больше такого, только не уволь­няйте.

— А! — отмахнулся Маныгин, но диктовать пре­кратил, встал и отвернулся к окну.

Лицо у него было усталым, веки набрякли. «Опять, поди, полночи не спал со своим преферансом»,— по­думал Лешка. За преферанс он на Анатоль Васильича вначале сердился и однажды насмелился даже выска­заться. Маныгин выслушал его и улыбнулся; улыбал­ся он редко и хорошо. «Ох, Леша,— сказал он,— и ты мне в няньки записался». Кто еще был ему нянь­кой, не сказал; наверное, комиссар. «Говоришь: не играйте. А ты, что ли, с субподрядчиками отношения будешь налаживать? День-деньской лаюсь с ними, так ведь надо же когда-то и добрым словом перекинуть­ся».— «Обязательно ночью, да?» — насупился Лешка, ему стало жалко начальника. «А хоть и ночью, а надо, Леша, надо. Вот станешь когда-нибудь началь­ником стройуправления — поймешь».

Видать, опять налаживал отношения... А может, из-за деревьев этих так переживает.

Маныгин воевал за каждое дерево. Он вдалбливал всем и всякому, что если в средних широтах для вос­становления леса надо годиков тридцать-сорок, то, здесь, на Севере, срок этот растягивается почти до двух­сот лет.

Кедр за окном легонько царапал стекло, совсем как в Лешкиной комнатке. За пего Маныгин уже заплатил из своей зарплаты солидный штраф по постановлению пожарной инспекции: не положено расти дереву впри­тык к деревянной постройке. Кедр по-прежнему рос.

— Анатолий Васильич,— угрюмо сказал Лешка,— может, верно... Все-таки Грач еще ни одного замечания вроде не имел, очень хорошо работает.

Маныгин круто повернулся:

— Не лезь в адвокаты, Леша! У тебя самого рыль­це в пушку. Налет на ивы помнишь? И помолчи. Знаю, что работает он хорошо. Знаю, что десантник. Все знаю. Но сколько можно заниматься словесно­стью? Сколько, Грач, можно тебя воспитывать?

— Так ведь первый раз, Анатолий Васильевич! — Тимка поднял на начальника скорбные глаза, и в них вместе с мольбой была и надежда.

— Это ты первый,— буркнул Маныгин, садясь за стол,— А всего сколько уже зря загубили деревьев... Ладно, Новожилов, запишем ему строгий выговор. Но попомни, Грач...

— Да я, Анатолий Васильевич...

— Хватит! Что скажешь — знаю. И верю. Иди.

Тимка из кабинета вылетел пулей и чуть не сшиб молодую статную женщину в белом халате — врача санитарно-эпидемиологической станции. К разговору Маныгина с ней у Лешки был свой интерес, и потому, отдав Наташе приказ для перепечатки, он возвратился в кабинетик, сделав вид, будто надо найти в шкафу некий документ.

Вначале разговор шел о возможности опыления района озера Светлого дустом с самолетов — от кома­ров и мошки. Врачиха возражала: на юге области та­ким образом уничтожили не столько комаров, сколько рыбу в водоемах и мелкую живность.

— Да ведь погибаем мы, товарищ медицина! На­верное, видели: руки и ноги почти у всех в кровавых расчесах. Производительность труда падает катастро­фически. Может, слышали: в Тунге один энтузиаст кур завел — все сдохли от комариных укусов.

— Хорошо, товарищ Маныгин, я доложу на стан­ции о вашей настойчивой просьбе. Но думаю, что все равно вы получите отказ.

— Доложите... И еще один вопрос. Что вода?

Вот это как раз Лешку и интересовало: ходили слу­хи, что вода в озере для питья непригодна.

— Об этом точно ничего пока сказать не могу. Воду увозим с собой. Сделаем анализ — сообщим.

— Ну что ж, все позиции ясны. Давайте акт, по­смотрим...

Больше здесь Лешке делать было нечего. Он пошел к себе.

За его столом сидела Лена. Наташа косилась на нее с неприязнью.

Вчерашний разговор еще жил в Лешке. Все время жил. От него было тревожно и смутно. Лешка хотел видеть Лену и боялся. А она улыбалась — хоть бы что.

— Здравствуй, Леша.

— Здравствуй... Ты чего гуляешь?

— Обеденный перерыв. Пошла принимать пищу — завернула к тебе. Пойдем?

— Да не... Дела тут всякие.

Лена сникла. Теребя нарядную косынку на шее, сказала:

— Ну что же... Может, проводишь хоть маленько?

«Хм, придется».

Они вышли в жаркий полдень. Солнце плавило смолу на соснах и, кажется, хвою. Лена стала в тенеч­ке и грустно распахнула глаза на Лешку. Сейчас она что-то скажет, подумал он и заметил, что его сердце бьется. Ему хотелось, чтобы она ничего не говорила, а снова бы улыбнулась, взмахнула беззаботно рукой «Привет!» и убежала бы в столовку. И в то же время хотелось, чтобы опять, как вчера, она заговорила о том, почему приехала сюда и как он ей нужен.

— Что же ты в машинистки Натку выбрал? — улыбнулась Лена.— Татка красивее.

— А ну,— буркнул Лешка.

— Ну, ладно, Леша, иди,— сказала она,— у тебя дела.

— Да ничего,—смутился он; ему хотелось сказать что-то важное — он не знал как.

— Иди, иди. Приветик!— Она и верно взмахнула рукой и пошла решительно и быстро.

Лешка смотрел ей вслед, ему хотелось побежать и догнать ее...