Полфунта лиха

4.

То, что Васька и Витюня исчезли, многим представ­лялось доказательством их вины. Деля выходила из себя: ненаглядный муж ее Антоша лежал тяжело обожженный в медпункте по милости, она считала, этих проходимцев. Прорвавшись к следователю, кото­рый занял комнату Ивана Ситникова, Деля, как рас­сказывали, потребовала немедленных поисков и ареста беглецов.

— Никуда они от нас не уйдут, гражданка,— будто бы сказал ей капитан Рычев, уже немолодой, угрюмого вида чернявый мужчина с большой, поросшей волоса­ми бородавкой на щеке.— Понадобится — найдем. Следствие требует порядка, порядок требует логики, логика требует фактов. Непреложная истина.

— Да какие ж вам еще факты треба, товарищ капи­тан! — всплеснула руками Деля.— Хищения — это вам раз, пожар — два, сбегли — три. Вот вся и логика.

— А вы, собственно, гражданка, отчего так взволно­ванно печетесь? Вы кем, гражданка, работаете здесь?

— Комендант поселка я.

За работой следователя заинтересованно и тревож­но следил весь поселок. Рассказывали, что капитан прежде всего с дотошной внимательностью ознакомил­ся с документами, которые представили ему Иван Сит­ников и Родион Гаврилович, потом долго осматривал пожарище и особливо — здание мастерской. Лишь по­сле этого, как, наверное, и положено, начал он вызы­вать к себе людей для опроса.

Лешка в число интересующих капитана не попал. О том, как идет следствие, он знал лишь понаслышке, больше от Дели, которая раза два за день попутно заглядывала на буровую, чтобы поделиться новостями с Петром Силычем: этого, с ее точки зрения, положи­тельного человека она весьма уважала.

— Дружок-то твой Аникей, что говорит, слышал? Поговорите, мне говорит, с Надей: пусть плюнет горе­вать, я ее все равно взамуж возьму. Хороший хлопец, а нескладный. Чего, говорю, мне говоришь? Ты На­дежде сам скажи. Он говорит, скажу, только вначале, значит, подготовить ее нужно, пусть обдумает.

— Ну? — поинтересовался Лешка дальнейшим.

— Что «ну»?

— А Надя?

— Да я с ней не говорила. Она темнее ночи ходит. Скорбит очень. А вот Аникей ожил, перспектива у него появилась. Только он чудной. Ты ему скажи про это.

Они бурили уже на тридцать втором метре. Сбежав­шего Ваську заменили Тимкой Грачом. Хотя в мото­рах он разбирался неплохо, сказывалось, что на буро­вых работать ему не приходилось: заедало то тут, то там, Тимка нервничал, бестолочно суетился, и только спокойствие и опыт Силыча спасали дело.

А Силыч вдруг засуетился, махнул Тимке «Выру­бай!» и склонился к устью скважины, не то вгляды­ваясь, не то прислушиваясь.

— Что там у тебя, Силыч, заело? — повернул к нему голову Ванята.

— Это у тебя заело,— весело огрызнулся мастер,— у меня не заедает. Дело-то такое... уходит раствор, вроде поглощение началось. Слышь, Ваня?

— В водоносный пласт вбурились? — обрадовался Ванята.

— Поглядим, поглядим... Ну-ка вирай...

Минут через пять-семь в устье сильно взбулькнуло и полилась вода, пока еще мутная, смешанная с гли­нистым раствором. Скоро она начала пучиться, при­подыматься, будто кто-то снизу толкал ее поршнем. Вот образовался водяной столбик, еще квелый, клоня­щийся набок, но поршень толкнул сильнее, и вскинул­ся метров на шесть светлый, чистый фонтан.

— Ураа! — завопил Лешка.

В свою комнату Лешка ворвался переполненный радостью:

— Есть вода, братцы!

В комнате был один Дим Димыч — с карандашом в руке листал какие-то инженерные справочники. Он поморщился от крика, потом все же улыбнулся:

— А я вот перекрытие спортзала заново рассчи­тал — и не кричу.

— Так ведь мы до воды добурились!

— Вам и положено было добуриться.

— Да? — Лешка сник, медленно прошелся по ком­нате и устало сел на стул.

— Ладно,— Дим Димыч опять улыбнулся,— позд­равляю.

— Ребята где?

— В Тунгу поехали, еще часа два назад. Аннушке обещали там какие-то отделочные материалы, а Слава за компанию. На попутке. Ужинать пойдешь?

— Переоденусь только, и Лена зайдет.

— Меня возьмете?

— Хм...

Едоков в «Комарике» было уже мало, когда в кафе с неуклюжей торопливостью вошел Ванята Пронин. Он сразу направился к ним:

— Слушайте, худо дело. Новиков ваш с Тунги при­бежал, лица нет. На Аникея напали...

— Где? Кто?

— Да эти... Медведев Васька и его дружок губас­тый. Они — Аникей, значит, и Новиков — шли из Тун­ги лесом, и вдруг эти, с ножами.

У Лешки задрожали руки, вилка брякнулась о та­релку.

...Они бежали гурьбой. Кто-то кого-то обгонял. Они топали той, первой просекой. Сильное дыхание выры­валось из десятков глоток. У Лешки воздух обдирал что-то в груди. Он и Карданов почти волокли Славу Новикова — у того отказывали ноги.

За спинами мрак наступающей ночи прорезали фары: их настигал вездеход Маныгина. «Как же мы не подумали? — мелькнуло у Лешки.— Ведь все могли на машинах». Маныгин остановился, прихватил Нови­кова и газанул, вездеход показал два маленьких кале­ных огонька, они быстро уплывали вперед.

Хлестко мела снежная крупа. Огоньки исчезли.

Вдруг они показались опять и замерли — два тре­вожных алых огонька. Шумно дыша, гурьба ребят до­гнала их. Огоньки стояли. Два пронзительных снопа белого света уперлись в оленью упряжку.

— Давай в машину его,— говорил Маныгин.

— Нет, нащальник, нет, отнако нельзя,— говорил Неунко.— Сапсем хуто путет. На олешках тихонько ехать путу. Он живой, класть туда-сюда нельзя. Нато тихо-тихо, олешки снают, Неунко умеет. Иди, нащаль­ник, Неунко сам...

Маныгин прыгнул обратно в кабину, Толя круто развернул вездеход к поселку.

В медпункт Аникея внесли на шкуре. Она стала ржаво-бурой и мокрой. Фельдшерица, сухонькая ску­ластая Анна Максимовна, ахнула:

— Кровищи-то! — и. тут же построжела, подтяну­лась. Она быстро всех выгнала, оставила только Делю и Лену.

Ребята не расходились, топтались у крыльца. Леш­ку ноги понесли в управление. Галина Гавриловна по­смотрела на него шалыми глазами и ничего не спроси­ла. В кабинетике Маныгина сидели несколько человек. Неунко прихлебывал горячий чай. У стены, между канцелярским шкафом и грифельной доской, на кото­рой Анатолий Васильевич любил «рисовать», стоял Слава Новиков. Его била мелкая нутряная дрожь.

— Ну-ну, дальше? — спрашивал капитан Рычев.

— Что дальше, что дальше? — Сильная дрожь била Славу.— Говорю, из-за деревьев они. «Стой, пад­ла!»— говорят. Я сразу понял — бить будут, не пожа­леют. Значит, за помощью надо, я сразу побежал.

Поведя головой, он исподлобья затравленно по­смотрел на всех в кабинетике. У него и глаза дрожали.

— Как же ты, сволота, товарища-то бросил?

— Товарищ капитан,— нахмурился Карданов,— может, без выражений?

— Ну, отвечай! — рявкнул Рычев.

— Так я говорю, с ножами они, не устоять...

— А Малых — что?

— Не знаю, как это... было...

— Я скажу, нащальник, как ныло.— Неунко ото­двинул допитую кружку, вышел на средину комнаты и стал всматриваться в пол, будто видел на нем сле­ды.— Я к вам ехал, немножко песню пел, потом, от­нако, олешки кровь чуять стали, потом — человек ле­жит. Он вот так лежал.— Старик показал на полу — как.— Живой человек, только говорить мало-мало не может. Я все быстро смотрел. Один польшой пантит с ним говорил в лицо, тругой пантит ножом утарял в спину. Потом ваш человек встал спиной к сосне и трался, я тумаю. Пантиты патали, я вител. Потом пантиты лежали сторону Тунга.

— Все.— Рычев встал.— Вездеход, Маныгин, дашь? И трех ребят добровольцев. Мы этих гадов возьмем быстро.

— Я с вами,— ухватил его за рукав Лешка.

— Давай. Где остальные хлопцы?

— У медпункта.

— Пошли.

Там Рычев с ходу отобрал еще двоих ребят и, бро­сив: «Подождите, я на рацию», побежал. Толпа у мед­пункта редела. У крыльца сидел, поскуливая, Смелый.

На крыльцо вышла Анна Максимовна, фельдше­рица:

— Ребята, где Новожилова Леху найти?

— Здесь я,— насторожился Лешка.

— Зайди. Он тебя просит...

— А в Тунгу? — растерянно спросил Лешка ни у кого.

— Иди, иди,— негромко зашумели ребята,— ведь он просит...

Лешка зашел в приемную. Пахло мятой, спиртом и еще чем-то неприятным. За фельдшерским столом Деля перематывала бинты. Лена помогала ей; она посмотрела на Лешку испуганным взглядом. В углу ва­лялась искровавленная одежда. И тут же, в углу, отвер­нувшись к стене и упираясь в нее руками, стояла Надя; остренькие лопатки под платьем вздрагивали. Анна Максимовна кивком подбородка указала Лешке на белую дверь.

В палате стояли три койки. Одна была пустая, на второй сидел весь, как куколка бабочки, толстозапе­ленутый в бинты Антоха, а на третьей лежал Аникей.

Лешка остановился, боязливо и растерянно взгля­дывая па длинно и стыло вытянутое тело, неуклюже подвернутую руку.

— Сядь...— не разжимая зубов и не шевеля губа­ми, слабым голосом выговорил Аникей.

Лешка осторожно присел на белую табуретку и не­решительно тронул вторую руку Аникея, вытянутую вдоль тела. Рука была влажная и холодная. Надо было что-то сказать, спросить что-то, по Лешке было немо.

— Вот,— сказал Аникей, говорилось ему очень трудно,— не везет.

— Ты помолчи, брат,— склонился к нему Лешка и почувствовал, как туго и сухо стягивается что-то в горле.— Полежи тихонечко, потерпи. Врач скоро при­летит, быстро на ноги поставит.

За окном заурчал, потом взревел мотор. Лешка при­встал и увидел, как мелькнули два красных тревож­ных огонька. Уехали, без него.

Аникей посмотрел вопрошающе.

— В Тунгу поперли, этих гадов ловить. Я должен был тоже, да вот... задержался.

Аникей сипло, с присвистом дышал, потом загово­рил:

— Сплоховал... я...

«Это Новиков, козявка, сплоховал!» — хотелось сказать Лешке, но он этого не сказал: зачем бередить Аннушку?

— Новиков... цел? — спросил Аникей.

— Новиков-то цел,— не удержал злости Лешка; ему хотелось закричать: «Он-то, гад, цел, а ты вот, дорогой наш Аннушка, умираешь ведь, а?!»

Аникею дышалось все труднее.

— Подышать бы... кислорода... Леха...

Лешка бросился к Анне Максимовне.

Больше его в палату не пустили.

— Леша,— попросил Маныгин,— сбегай-ка к дяде Кузе, узнай, может, есть что новое насчет погоды.

Лешка побежал на пункт связи.

Из динамика доносились резкий писк, треск и про­рывающиеся сквозь них голоса диспетчеров ближних аэропортов и бортрадистов. «Сообщите обстановку в квадратах сто двадцать и сто двадцать один».— «Даю обстановку. Видимость три и четыре, ветер сильный и очень сильный. Полет запрещаю, полет запрещаю!..»

Лешка вдруг с тоской ощутил, как отчаянно отор­ван от них, от их поселка, этот где-то в метельной ночи неспокойно звучащий большой мир и как до него далеко. И хоть мир этот заботился о них, всполошенно перекликался и тревожился о погоде,— что толку от этого, если погода все равно брала свое, все равно пере­силивала и к Аникею врача не пускала...

В уголке, скорчившись, сидел Слава Новиков,

— Ты меня осуждаешь. Но я же лучше хотел. Нам бы не отбиться, Васька же уголовник.

— Ты знал, что уголовник?

— В том-то и дело. Я еще у Татки узнал. И сказки я — пришиб бы, с концом...

Лешка встал:

— Жалко, что не пришиб.