Последний полет Гагарина

Глава 18

18

Бемц! Бемц!

Я попытался укрыться от оплеух. Вот так в аду встречают прибывших?

Алексей в роли сатаны оставил мои грешные душу и тело в покое.

— Оклемался-таки. Надоело одному отбрехиваться от ЦУПа.

— Где мы?

— Не поверишь. На борту двухместного пилотируемого космического корабля «Восход-5», сделано в СССР.

— Ща я сам тебя ударю. Не посмотрю, что ты — поносник.

Он заржал.

— А давай! Мало того, что первая в истории успешная высадка человека на Луну, так ещё первый мордобой в космосе! Ладно. Ты отдыхал сутки. Только прошли границу гравитационных полей, мы уже подхвачены тяготением Земли, ещё триста тысяч километров — и дома.

— Дай попить.

— Родной матерью тебе быть не подписывался. На, пей.

В рот ткнулась мягкая трубочка.

— Блин… Ничего не помню.

— Да и вспоминать нечего. Я боялся, что корабли ляснутся, домой не на чем лететь. Хоть вылезай наружу и тормози ногами. Но твой и без топлива — больше тонны. Меня бы просто расплющило, попади между ними. Знаешь, если бы не проклятый фашистский «Роботрон», включил бы движки на считанные секунды и попал бы в стыковочный, шли ровно.

Он был достаточно бодр. Видимо, организм прошёл пиковую точку борьбы с инфекцией, космонавта не так просто уморить. Я проглотил воду и продолжил расспросы.

— Но фашист не позволил, а ты не посмел оторвать проводки и полностью перейти на ручное. Дальше.

— Ты рискнул прыгнуть, отсоединив шланги системы вентиляции и трос. Попытка была одна, и ты её запорол. Всего на несколько метров промахнулся. Так бы и проплыл — величественно, гордо, зато мимо. Мёртвый памятник самому себе.

— Но мужественный подполковник Леонов…

— Но мужественный без пяти минут Дважды Герой Советского Союза Леонов, наблюдавший за твоим барахтаньем в космосе, отсоединил карабин страховочного троса, сам оттолкнулся от шлюза «Восхода», удерживаясь на одних шлангах, и как заправский ковбой кинул тебе трос.

— Всего-то? Даже не интересно. Легкота! Но отчего я отрубился на сутки? От отравления углекислотой?

— И от перегрева. Пока я тянул тебя как невод с золотой рыбкой, взошло солнце и поджарило в скафандре. Не знаю, насколько, но когда присоединил кабель, уже внутри «Восхода», твоя температура тела была свыше сорока градусов. И ты вонял.

— Инда взопрели озимые?

— Если бы. Духман шёл конкретно от твоего скафа, и я допёр, что воняет Луна. Лунная пыль, очень странный кисловатый запах. Поскольку ты прое… пролюбил образцы, я протёр скаф и твои ботинки влажной салфеткой, сохранил её для лаборатории, не благодари. Хоть что-то привезём.

— Пролюбил⁈ А это?

Я вытащил из кармана на бедре цилиндрический контейнер и пустил плавать по кабине. Леонов поймал его.

— Тяжёлый! Надо отколупнуть камушек, вставлю в кольцо, подарю Свете.

Света — это его жена.

— Головой ударился? Разговоры пишутся.

— Нет. Просто весёлый, раз ты пришёл в себя. Нам ещё три дня вместе… голодать.

ЦУП сообщил, что комитетчики уже произвели аресты, один из деятелей, отвечавший за контроль питания, признался, что умышленно добавил болезнетворных гадов в некоторые тубы уже после стерилизации, его связи и мотивы выясняются. Отдельные из продуктов, скорее всего, безопасны, но мы с Леоновым дружно решили терпеть, употребляя лишь воду. Для стройности полезно, желудки привыкли и более не досаждали голодными спазмами.

На земле с нами работали в полной химзащите и в изолирующих противогазах, посадив в Алма-Ате в инфекционном отделении на трёхдневный карантин в опасении инопланетной заразы. Если бы успели исследовать образцы, добытые прежним экипажем, знали бы — Луна стерильна, в отличие от кишечника Алексея. Я был голоден и вполне здоров, что солнышко меня погрело — лишь на пользу.

Когда, наконец, на нас спустили журналистов, и один спросил о самом заветном желании после посадки, я честно признался:

— Ехать в Москву на поезде. Что-то мне страшно стало летать. Хочу увидеть жену и детей.

Только после пресс-конференции к нам допустили Аллу и Свету, негодяи. Хоть, быть может, и правы, мы бы не захотели расставаться с жёнами ради каких-то там журналистов. И — да, из ЦК Компартии Казахстана дали распоряжение выделить отдельный мягкий вагон до Москвы, в том числе для сопровождавших из ЦПК ВВС и Института авиационной и космической медицины.

О, этот поезд надо было видеть! На каждой большой станции собиралась несметная толпа, мы подходили к окну, махали руками, люди едва не штурмовали вагон, сначала жители Казахской ССР, потом российские…

Алла со Светой кормили нас только привезённым с собой и купленным в Алма-Ате, никакого вагона-ресторана. Лаваши с начинкой я успел струщить в первую очередь под завистливыми взглядами Алексея, которого Алла два дня держала на втором столе и лишь потом ослабила ограничения. Он, истощённый болезнью и голодухой, в земном тяготении первый день после приземления напоминал плащ, который хочется перебросить через руку. Я всё же сохранил способность передвигаться своим ходом, слегка отъелся на больничном, потом добавил на домашнем. Когда в вагоне гасили свет, доказывал супруге, что никакие мужские функции в лунном полёте не пострадали. А у неё не отпал вечный вопрос.

— Гагарин! Ты серьёзно… То, что сказал перед журналистами? «Боюсь летать». Точно больше не полетишь?

— Ну, в космос не так страшно. На самолёте, оказывается, опаснее.

— Ну ты и врун!

Мы очень уютно лежали на полке, в принципе рассчитанной на одного пассажира, я не торопился переползать на свою. Штора, опущенная вниз и прицепленная отверстием на специально обученный штырёк, почти не пропускала света, лучи от ночных фонарей только мелькали в щелях между шторкой и стенкой вагона.

И в этой милоте самого честного (ну, почти самого честного) человека на Земле обвиняют во лжи!

— Почему — врун⁈

— Потому что видеозапись с камеры «Восхода» запечатлела, как ты отключился от системы жизнеобеспечения и сиганул в открытый космос без страховки! А потом попал под солнце. И выжил под его прямыми лучами без вентиляции скафандра, что считалось невозможным! Да по тебе диссертацию напишут, а этот кадр попадёт во все учебники космической медицины.

— Как пример, что советские космонавты более живучие, чем тараканы.

— Твоё счастье, что я посмотрела запись в день отлёта, когда знала, что ты в порядке и строишь глазки казахским медсёстрам. Иначе родила бы ежа от страха. Была бы у нас тройня.

— Расскажи эту историю папе, и он объяснит: я не виноват. У некоторых мусульман есть поверье, что Аллах ночью не видит, и можно грешить. Ерунда, конечно, бог всеведущий. Но я-то не видел, что Земля выползла из-за горизонта, и связь восстановилась, сам летел с отключенным кабелем, был уверен — нас не пишут. Зачем тебя лишний раз волновать? Всё хорошо, что хорошо кончается.

— Гагарин! — она взяла меня за горло с нешуточной хваткой, ноготки царапнули кожу. — Поклянись! Больше ни-ку-да не летишь!

— А в Париж с супругой по приглашению президента? Лондон тоже ничего, говорят. В Лондон поезда не ходят, он на острове. Кэпитал оф зэ Грэйт Брытн, если ты не в курсе.

Она больно укусила меня за нос, на том успокоилась.

Так пролетели неполные четверо суток поездки, я уж начал совеститься по поводу каприза с поездом, самолётом давно уже были бы дома, тискал бы Ксюху с Андрюхой, отдал бы им игрушки, страшно сказать, побывавшие аж на Луне! Заяц с первого полёта, дочь потеряла к нему интерес, хранился дома как семейная реликвия. Да и Казанский вокзал не особо подходил для торжественной встречи, красную дорожку под прямым углом к вагону далеко не раскатать, поступили проще — бросили на перрон ковёр.

Так даже лучше, прямо у вагона столпилось куда меньше народу, чем обычно во Внуково, фактически стоял полукруг из главных встречающих: Шелепин, Косыгин, Брежнев, Семичастный, Вершинин, Келдыш и «друг» Суслов, в промежутке между ними и собственно поездом втиснулись операторы с камерами, сверху свисали микрофоны.

Я шагнул первым под огни прожекторов.

— Товарищ Первый секретарь ЦК КПСС! Задание партии и народа выпол…

Шелепин не дал договорить, сгрёб в охапку, аж зимнюю шапку мне сдвинул, едва не упала.

— Юра! Спасибо, дорогой. Спасибо, что всё сделал и выжил. И себя спас, и для страны это неоценимо…

Не знаю, что и как писали камеры и микрофоны, что уйдёт в эфир. Шелепин принялся жмякать Леонова, мне жали руки остальные встречающие, я сиял на тридцать два — от души и искренне, в этот момент был рад даже Суслову.

Наконец — в Москве. Наконец — дома.

И Алла права. Завязываем.

И Суслов тоже был прав, мои два успешных полёта дали накопительный эффект. Народное ликование по поводу высадки на Луну точно не уступало эйфории от первого полёта. Правительство проявило ту же щедрость, выделив нам и Леоновым по «волге», понятно, что Алла не отдала чёрную с коробкой-автомат, у нас теперь две. Мой товарищ получил расширение жилплощади в Звёздном, нам уже некуда расширяться в Москве, поэтому добавилась служебная госдача в ближайшем пригороде. По пятнадцать тысяч рублей на каждого, пачка талонов на получение одежды для себя и родных с очень секретных баз, не менее тайных, чем военные. Обоим по второй Золотой Звезде и по звёздочке поменьше — на погоны. Живём!

До партийного съезда я сделал вояж по некоторым областным центрам, куда не попал после первого полёта. Одним из них стал Оренбург, естественно, прихватил с собой первую космоледи, заодно навестила родителей, а потом отправились в училище имени Чкалова.

Курсанты выстроились взводными коробочками, промаршировали. Начальник училища сменился, но осталось ещё несколько человек, служивших во время выпуска пятьдесят восьмого, я их помнил, они делали вид, что помнили меня с тех пор, а не по фото в газетах. Хотя… Байка о том, как курсант отказался покинуть самолёт и посадил его без инструктора, передавалась из поколения в поколение, обрастая неизвестными даже мне подробностями.

После неизбежной церемониальной части я спросил у офицеров:

— У вас обучается курсант Павел Харитонов?

— Так точно, товарищ полковник. Отличник.

— О нём как-то рассказывали его родители в Калинине. Попрошу вызвать курсанта.

Моя просьба была равносильна приказу. Пацан, выдернутый к начальнику училища, чуть смешался, переступив порог, косил глаз в мою сторону, но собрался и чётко отрапортовал генералу.

Я смотрел на лицо, миллион раз виденное в зеркало — на такое же или гораздо более старое. Жутковатое ощущение. Спросил его:

— Сержант! Харитонов Виктор Степанович и Харитонова Ольга Макаровна кем вам приходятся?

— Мои родители, товарищ полковник.

— Как они?

— Умерли, товарищ полковник…

Как и в прежней реальности.

— Сожалею. Они мне рассказывали о сыне Павле, мечтавшем после срочной попасть в авиацию как Гагарин. И поскольку я закончил это училище, хотел уточнить: сбылась ли мечта. Родители очень гордились сыном, Павел Викторович.

— Так точно, товарищ полковник, сбылась. Но дальше по вашим стопам не пойду: ростом велик для космоса, метр семьдесят шесть.

На сантиметр ниже Гриссома.

Я подошёл к нему и взял за плечи, глядя снизу вверх.

— А ты сильно постарайся, и всё получится. Сейчас уже будут другие корабли и ракеты, вес и рост не имеют определяющего значения, как при первом наборе в отряд космонавтов. Главное — здоровье, профессиональные навыки и верность Отчизне. Я слышал, у тебя с этим в порядке. Надумаешь по окончании училища — обращайся. Дам личную рекомендацию.

Парень вытянулся по струнке так, что позвоночник затрещал.

— Спасибо, товарищ полковник!

— Вольно. Свободен.

Алла недоумевала потом, когда нас везли к самолёту.

— Чем тебе так приглянулся этот сиротка? Рекомендацию обещал…

— Я ему доверяю как самому себе. Извини дорогая, не могу объяснить почему.

Потому что это — последняя и единственная «красная линия» в наших отношениях. О попаданстве не скажу даже жене.

К нашему с ней возвращению в Москву в «Правде» появилась разоблачительная статья, не назвавшая ни единой фамилии, кроме наших с Леоновым, но сильно нагнетавшая напряжение перед партсъездом. Сообщалось о расследовании КГБ подрыва самолёта с Комаровым и Мачульским, а также о попытке отравить нас с Алексеем во время лунной экспедиции. Оказывается, злодеяния были звеньями заговора ряда высокопоставленных товарищей, недовольных отходом от волюнтаристски принятых решений прежним руководством Президиума ЦК КПСС, а главное — препятствующих линии партии по развитию социалистического рынка в отечественной экономике.

Слово «волюнтаризм» служило индикатором и прямым намёком на Хрущёва и его сторонников. Шелепин не желал действовать в духе тридцать седьмого года, когда всех подозрительных арестовывали, затем Генеральный прокурор Вышинский с пеной у рта требовал перед судом «расстрелять изменников Родины как бешеных собак». Поколение экс-комсомольцев намеревалось дать бой сторонникам Хрущёва прямо на съезде, закрепив успех, достигнутый на прошлогодней партконференции, но не ценой беззаконных репрессий.

Нелюбовь к таким склокам и дрязгам у меня в крови, но открутиться не мог. Тем более был назначен (формально — избран) делегатом съезда, а мой доклад значился в повестке дня.

Текст составлял сам, мне его правили в аппарате ЦК, но всё равно кое-что сказал несогласованное.

Я упирал, что стратегические задачи выполнены, мы — абсолютные лидеры в освоении космоса (продолжительные аплодисменты), поэтому пришло время технические достижения поставить на службу каждому советскому человеку, и чтобы он ощутил толк от них в самое ближайшее время — у себя на столе и в своём кошельке. Минут семь посвятил развитию рыночных отношений, что космическая отрасль СССР в ближайшее время станет частью общего рынка стран социалистического содружества, а услуги по созданию и выводу на орбиту спутников связи, метеоспутников и другой полезной нагрузки начнём выгодно продавать государствам, не имеющим столь развитой ракетно-космической техники.

— Думаю, наши предложения заинтересуют даже представителей американских фирм. Советские ракеты мощнее, летают дальше и выше созданных в США, поэтому сотрудничество с нами сулит существенную прибыль. Как тебе такое, Вернер фон Браун?

Наконец, я остановился на удешевлении полётов, отчитался о выполнении решения партконференции по удалению из космической техники дорогостоящих в эксплуатации и крайне вредных гептиловых поделок, а также, несколько поспешая впереди паровоза, задекларировал переход к возвращаемым ступеням ракет-носителей.

После меня выступали Суслов о задачах идеологии и Брежнев о восстановлении институтов советской власти и управления, пострадавших от волюнтаризма. Оба, консерваторы до мозга костей, боялись идти совсем уж наперекор новому ветру.

Я видел, что пока идут официально контролируемые процессы. Сторонники Хрущёва суетились в перерывах и кулуарах, но никто ничего резкого не сказал с трибуны.

Первая ласточка раздора, пока ещё размером не с Ту-114, а всего лишь с Ан-2, пролетела при обсуждении поправок в Устав КПСС. Если предложения по наименованиям — Генеральный секретарь и Политбюро — особых эмоций не вызвали, то норма об ограничении сроков полномочий была встречена «старой гвардией» в штыки, не только касательно десяти лет для первого лица, но особенно для членов ЦК. Получалось, что эта «старая гвардия» сталинской закваски строем отправится на пенсию. В итоге поправка относительно десяти лет для Генерального секретаря прошла с обратным действием, обрезав время пребывания в должности Шелепину на четыре года, остальным десятилетний срок только начнёт отсчитываться с переизбранием состава ЦК, и то продавилось с большим трудом. Были и другие поправки.

Поскольку основные решения в стране принимаются от имени этого органа, формируемые в Политбюро, ранее — в Президиуме, основное Ватерлоо развернулось вокруг персонального состава Центрального комитета. Выступил Шелепин, предложил голосовать списком, в него вошёл весь прежний Президиум, добавилось несколько человек, ставших Первыми секретарями ЦК союзных республик, новый министр обороны и ещё ряд ответственных товарищей.

А вот здесь поднялся бунт на корабле, желающие выступить рвались к трибуне, всё это напоминало худшие кадры из Думы Российской Федерации, когда Жириновский брызгал на оппонентов водой, или вообще из парламента Украины, где депутаты устраивали потасовки.

Неожиданно прошло ультрадемократическое предложение Келдыша, видимо, что-то просчитавшего заранее: каждый депутат съезда получает полный список участвующих в нём и отмечает птичкой сто семьдесят пять человек, достойных, по его мнению, заседать в ЦК, потом повторить ту же процедуру для кандидатов в члены ЦК.

На раздачу, заполнение четырех с чем-то тысяч бюллетеней и обработку результатов ушло полдня, результат работы огласил председатель мандатной комиссии Иван Капитонов, сам он мало чего решал — точность подсчёта обеспечили люди Келдыша, а отсутствие фальсификаций и мухлежа — Семичастного.

— Наибольшее число голосов — три тысячи одиннадцать — набрал депутат от партийной организации Военно-воздушных сил коммунист Гагарин Юрий Алексеевич.

А что вы хотели? Звёзды на то и звёзды — популярные мы. Что не означает компетентности.

Я внимательно слушал дальше, отмечая, что Шелепин, Семичастный, Косыгин, Келдыш, Громыко и Вершинин в первой сотне, хоть до меня им ой как далеко. Приближаясь к концу, Капитонов мрачнел всё больше и больше, не находя собственной фамилии. Отложив листки в сторону, жалобно простонал в микрофон:

— Ну нельзя же так!

Ему могли бы вторить другие товарищи: Брежнев, Хрущёв, Кириленко, Суслов, Андропов, Подгорный… С ними уходила целая эпоха. Я понял, что депутаты, а их значительную массу составили представители трудовых коллективов, предназначенные отработать статистами-одобрятелями, больше ориентировались на председателей передовых колхозов, директоров крупных предприятий, известных учёных, представителей шоу-бизнеса, в данном контексте причисляю себя к последним, писателей и прочих творческих работников, врачей, а не на старую партноменклатуру.

Шелепин с места:

— Кто за то, чтобы утвердить результаты выборов в состав ЦК КПСС на основании листов опроса, прошу поднять мандаты! Кто против? Воздержался? Решение принято.

Против подняли красные прямоугольники довольно многие — порядка десяти процентов, немыслимо много для всегда единодушного съезда. В пользу нового списка проголосовало многократно больше.

Партия и страна обновлялись стремительно.

Меня радовало наличие в составе избранного ЦК хозяйственных руководителей, они точно не все оставят посты на предприятиях, работа в Центральном Комитете будет для них общественной нагрузкой, для меня тоже. Я не задержался в Центре подготовки космонавтов, перескочив сразу на генеральскую должность в командовании ВВС, став заместителем Каманина по военно-космическим программам. Иными словами, «главным по тарелочкам» всея СССР. Партийная карьера ничуть не привлекала. Ну её… Я — лётчик-космонавт, пусть и осевший на земле, к радости моих близких.

И почему так не могло остаться на долгие годы?